Текст книги "Муаровая жизнь"

Глава 3
Сломленная

Никому не было до нее дела. Жизнь сломала ее, сердце давно уже стало каменным. Ее глаза давно забыли, что такое быть влажными от слез. Когда-то давно, она уже и не вспоминает об этом, у нее была прекрасная жизнь. Или это был сон, и этого вовсе не было никогда? Давно уже не снятся даже обрывки той жизни. Реальность – это комната размером два на три метра, да окошко в вестибюль с разбитыми, давно не мытыми стеклами, как окно в иную жизнь. Как же это жестоко: на закате жизни наблюдать, как у молодых девушек еще все впереди – первые поцелуи, первая любовь, первые разочарования в жизни. Для нее это все в прошлом, а это окно являлось для нее пыткой. Но работа есть работа. Только все внутри закипало, когда видела их жизнерадостные лица. При этом хочется выйти и сказать им: «Ловите момент, пока молоды, наслаждайтесь жизнью!» Но на деле, когда выходишь из своей комнатушки, почему-то на языке одна брань. Возвращается в свою комнату и удивляется. Что же с ней произошло, почему она стала такой жестокой? Некогда интересная собой женщина, которая нравилась противоположному полу. Ей не так уж много лет, как думают все окружающие, и, наверное, она также хочет, как они, беззаботно болтать о всяком. Но она не может.

Человеческое горе ломает людей, оно превращает их в зверей. Она знала, что за глаза ее прозвали Цербером в честь собаки на цепи в потустороннем мире. Когда-то она много читала, интересовалась науками. Они и не догадываются, наверное, что она из приличной семьи, что образована и больше всего любила читать любовные романы со счастливым концом. Но с ней приключился, к сожалению, не один из них. А совсем наоборот.

В один миг она осталась одна. Ее уже никто не обнимал с любовью за плечи по вечерам, она не чувствовала у груди трепет маленького тельца. Лишь иногда обрывки памяти, словно сцены в театре: больница, больно, то очень жарко, то очень холодно. И память смешивает картины воспоминаний реальной жизни и забытья. Так она и продолжила жить – наполовину в реальности, а наполовину во снах. Единственной ее отрадой были картинки, которые она бережно вырезала этими жуткими большими ржавыми ножницами. На них запечатлены моменты, которые она хотела бы иметь вместо своих воспоминаний. Вырезая их из журналов, бережно складывала и подписывала в свой фотоальбом. Склеивала по кусочкам, сама собирала свою жизнь, точнее, не свою, но это уже и неважно для нее.

О том, как выглядит, совсем не помнила. В зеркало не смотрелась уже долгие годы. Решила, что так лучше, иначе разум начнет сопротивляться и твердить: «Это не ты, на этих твоих картинках. Кого ты дуришь?» А так, смотря на каждую картинку в альбоме, она представляла историю из своей мнимой жизни.

Только одна девушка периодически заставляла чему-то в ее душе переворачиваться. После того, как поздоровается своим негромким голосом и улыбнется, у нее ком подступал к горлу, и прошлое лезло наружу, словно оживший мертвец. От этого ей становилось совсем нехорошо, начинала сильно болеть голова. Поэтому улыбчивую и приветливую студентку она ненавидела больше всех. Кого-то ей напоминала эта молоденькая милая девушка, но углубляться и рыться в памяти она не хотела. Допустить, чтобы болезненные воспоминания вернулись, она не могла.

– Той жизни не было, меня той не существовало, – твердила она постоянно себе после встречи с добродушной девушкой, обхватив голову руками. Повторив множество раз мантру, садилась листать свой фотоальбом.

Почему она так жестоко обошлась с невинной девушкой в тот день, она не могла объяснить. И сделала она это не совсем из-за боязни своего увольнения, как сама всем твердила. Сердце ее давно уже стало гранитным и не реагировало на радость или грусть, но в тот день оно дрогнуло, и, почувствовав это, она испугалась, что та боль, которую она загнала в самую глубь, прорвется наружу и разорвет его на кусочки. Позволить, чтобы память вернула те воспоминания боли утраты, она не хотела. Только этого она боялась. Об этом никто не мог догадаться. Ей это и нужно было, чтобы никто не лез к ней с улыбкой и расспросами о ее семье, о пережитом дне или самочувствии. И только эта неугомонная девушка не переставала улыбчиво справляться о ее здоровье.

В тот вечер, когда она вышла из каморки и обнаружилось, что эта приветливая девушка беременна, тяжесть прошлой ее жизни легла на нее словно тяжелая бетонная плита, и она начала гнать прочь воспоминания, выработанным за долгие годы способом. Слова подбирала позлее, голос погромче и, не задумываясь, несла всякую чушь, не понимая значения половины бранных слов. Такой способ всегда помогал ей. Но только не в этот раз.

Глава 4
Поезд

Настя прошла в вагон, присела на свое место. Поезд неспешно тронулся, вначале немного дернув весь состав. Перрон, город, мечты остались за окном и таяли образами в окне вагона, оставаясь далеко позади и в прямом, и переносном значении.

И снова эта боль в животе, но уже сильнее; и возвращалась уже через определенное время, все нарастая и сокращая время между приступами.

«Только не это!» – подумала Анастасия. Но поезд мчался по своему маршруту Одесса-Херсон, изредка делая недолгие остановки. Когда все вокруг поняли, что девушка рожает, схватки были уже невыносимыми. Я пробирался на этот свет. Мама тихонько стонала и плакала, кусая в кровь губы. Она больше всего боялась за мою жизнь.

Денег у нее хватило купить лишь билет в общий вагон. Тогда существовали купейные – комфортные, плацкартные – менее удобные, и общие, в которых были места исключительно сидячие. В этих вагонах разрешалось курить и пить, они совсем не отапливались, и людей обычно больше, чем мест. Ведь проводники тоже имели семьи, которые нужно кормить, поэтому билет можно было не покупать, а просто договориться с проводником за меньшую стоимость.

Когда схватки усилились, Анастасия перестала ощущать запах, стоящий в вагоне, состоящий из смеси перегара, табачного дыма и пота. Сев в поезд, она подумала, что ей нехорошо именно из-за него.

Сходить с поезда было поздно: ближайший крупный город, Николаев, находился в пяти часах езды.

На момент родов весь вагон превратился в один большой механизм, который работал на создание условий, подобных роддому. Мужчины пересели в одну часть вагона, женщины в другую. При этом мужская половина передала в созданный «родильный зал» все, что могло пригодиться: портянки, кальсоны, рубахи. После пожертвования в фонд моего рождения они занялись привычным мужским делом. Тем, чем обычно занимаются мужчины в ожидании рождения ребенка: курили, пили, ели и обсуждали политику.

Женщины же соорудили из порванных рубах небольшую перегородку, чтобы роженица не смущалась. За горячей водой приходилось бегать в купейный вагон. Женщины делали это по очереди, в холодном вагоне вода остывала быстро.

Что характерно для человека. Когда случается беда, многие чужие тебе люди готовы отдать последнюю рубаху во имя твоего спасения, а родной человек по крови, отец, даже не удосуживается побеспокоиться о твоем здоровье.

Вагон превратился в улей. Множество голосов сливались в один громкий гул. Мужские голоса выкрикивали тосты, играющие – комбинацию карт, другие спорили о политике, перекрикивая друг друга, женские то и дело кричали: «Воды! Еще! Тужься! Сильнее! Держись, милая!»

И вдруг весь вагон пронзил мой детский первый крик, и резко наступила полная тишина. На свет появился новый человек, и все затаили на мгновение дыхание и умолкли. А потом вагон снова резко ожил, все вокруг обнимались и поздравляли друг друга с моим рождением. И радость эта, неподдельная, искренняя, шла от самого их сердца.

Так я появился на свет во время следования поезда из одного уголка страны в другой, именно там, где встретились мои родители и где родилось их чувство. И снова моя жизнь могла оборваться, но судьба посчитала по-другому. Я сразу подал голос, появившись на свет. Мама плакала теперь уже от счастья, что слышит его.

В свидетельстве о рождении указала фамилию отца, своего мужа, а меня нарекла Ярославом, именем ярким и сильным, означающим «славный своей жизненной силой». И действительно, с рождения я обладал крепким здоровьем и неистовым желанием жить, в детстве ни разу не болел, а жизнь моя до зрелого возраста была ох уж как ярка и красочна на события, и только, видимо, внутренняя сила позволила бороться с преградами на моем жизненном пути. Голосистый и задиристый я был тоже с самого рождения. Происходящее вокруг считал в свою сторону выпадами судьбы, с которыми сразу принимался вступать в схватку, считая себя всегда победителем. Я никогда не трусил ни перед чем. Возможно, как раз из-за так часто вырабатываемого адреналина до двадцати лет, я так долго живу на этом свете. Ведь существует теория о том, что этот гормон ее продлевает.

Близкие мне люди полным именем меня называли очень редко. Институтские друзья мамы нарекли меня коротким одесским именем, как им казалось, производным от Ярослава – Савва.

В Одессе в те годы из любого, обычного на слух имени делали артистическое прозвище, псевдоним. В эти имена всегда вкладывался необычайный южный колорит этого города. Немного солнца, немного поскрипывающего песка на зубах, немного разбоя, чем славилась тогда Одесса, немного Привоза – и готово имя, которое совсем отличается от того, что в паспорте записано. И все местные в разговоре всегда знали, о ком идет речь. Этот город так и называли – большой коммунальной квартирой. Не из-за того, что он беден или нецивилизован, а потому, что здесь все друг друга знали или «немножичко слишали». Судьбы переплетались подобно замысловатому узору. Георгия здесь звали Жоржик, Гарик, как угодно, но только не как везде – Гриша. Марию звали Муня, Мурка, Мусечка, Елену – Лялечкой, Алексей вообще мог стать Яковом, а имя Фира, вы сразу и не сообразите, от какого производное. Так и я обрел свое имя, я стал одесситом Саввой.

Магия этого города в течение жизни притягивала меня. Я понял одно – у каждого человека есть свой город для счастливой жизни. У меня это была Одесса. Я все время возвращался на юг, к морю, и именно здесь обрел счастье после тяжелых испытаний.

Глава 5
Возвращение

– Мы тебя отстояли! На следующее утро мы были у декана всем курсом! Тебя не отчислят, тебе позволят учиться, а мы все, как и обещали, будем помогать тебе с малышом. А еще тебе выделят бесплатный обед, – на пороге квартиры родителей Анастасии стояли ее студенческие подруги, которые делили с ней комнату в общежитии и наперебой кричали новости.

Общежитий построено было мало, и мест в них совсем не хватало студентам. В небольших комнатах стояло по пять кроватей, а живущих студентов десять, по два человека на кровать. Из положения выходили просто: ночевали по очереди. Стипендию никому не платили, и все студенты работали, и чаще всего в ночную смену, поэтому кровать делили также посменно. Одна девушка уходила на работу, другая ложилась отдыхать. Весело и дружно. Когда комендантша выгнала Настю, все на следующий же день были у декана, потому что не могли позволить лучшей студентке курса бросить свою мечту. Они все знали, как сильно она хотела стать учителем и как упорно к этому шла.

У Насти выступили слезы на глазах. «Спасибо, Господи! – подумала она, – за то, что я плачу в последнее время только от счастья». Как будто почувствовав, что немного и о нем подумали, на руках Насти зашевелился, по-особенному посапывая и покряхтывая, малыш.

– Дай мне подержать! – в один голос вскричали подруги. От их резкого вскрика я уже разошелся не на шутку. А они все вместе засмеялись.

Мама вернулась в институт, продолжила учиться, а я наслаждался большим количеством нянек. Думаю, именно с тех пор женский пол во мне души не чаял.

Особенной была встреча у мамы с человеком, который выгнал ее в ту холодную зимнюю ночь на улицу. В день возвращения Насти она привычно не вышла из своей комнатки, хотя студентки шумели и смеялись в коридоре на проходной. Обычно на такое Марфа Васильевна реагировала молниеносно, бранясь и разгоняя веселящихся девушек. Не встретила мама ее и в ближайшие дни, и в свойственной ей манере расспрашивала подруг, где же Марфа Васильевна, не заболела ли, не выгнали ли с работы.

– На месте ведьма. Может, стыдно просто ей, – отвечали соседки, зло улыбаясь.

На день пятый после возвращения мама решила навестить комендантшу. Она как раз возвращалась со мной с дневной прогулки, на которую спешила каждый день после пар. Набралась смелости и сделала то, чего никто не совершал из жильцов общежития до этого. Она постучала в дверь Марфы. За дверью послышались шаги по направлению к двери, но никто не открыл. Настя снова постучала, уже настойчивее. И снова никто не открыл. Мама заговорила.

– Откройте, пожалуйста, Марфа Васильевна. Я знаю, что Вы там.

И тут я, ощутив, наверное, голод после прогулки, решил тоже подать свой твердый голос. Дверь отворилась, и на пороге стояла несчастная женщина и смотрела на источник крика на руках Анастасии. Мама сразу поняла, что творилось в душе у Марфы Васильевны. Она с самого начала знакомства с Марфой видела, что этот человек не просто так проклинает весь мир. Она очень хотела ей помочь излечить ее израненную душу и была права, подумав, что комендантша скажет добрые слова.

Мама молча протянула ей меня, закутанного в одеяло. Чувствовала, что ничего плохого не случится. Ее природная психология подсказала, что именно это в данную минуту необходимо Марфе. Та, как завороженная, не сводя с меня глаз, протянула дрожащие руки. И я оказался на руках человека, из-за которого мог погибнуть. Настя отдала малыша и спросила негромко:

– Вы мне с ним поможете? Пожалуйста.

И что-то зажглось в глазах у Марфы, она ожила, подобно сломанной шкатулке в руках мастера. Весь механизм заработал. Сначала, конечно, его необходимо было очистить от ржавчины, но сердце застучало в радостном ритме, затрепетало от счастья.

С того дня Цербера больше и не видели. Удивлялись только все студентки переменам с Марфой. Прикрикивать и гонять жительниц она меньше не стала. Порядок есть порядок, но няньки для меня лучше не было, пока мама жила там.

– А она и не старая совсем, оказывается, – говорили друг другу студентки.

Первым делом Марфа навела порядок в своей комнатке, а в зеркало как посмотрела на себя, опешила поначалу. Настя, видя, что броня непонимания пробита, тут же во всю свою силу помогала Марфе снова к жизни вернуться.

У мамы в это время у самой не все было гладко в личной жизни. Своим видом она этого никому не показывала, но от соседок, которые уже больше года с тобой прожили, такое не утаишь.

Примерно через неделю после возвращения передали ей письмо от Терентия. Настя и забыла, что не сообщила мужу о рождении сына. Письмо на скорую руку открыла, прочла, и ее глаза наполнились грустью. Марфа как раз рядом стояла со мной на руках, и сразу поняла, что новости в письме нерадостные. Начала отвлекать маму расспросами, пытаясь увести ее грустные мысли подальше. Терентий просил развод, точнее, требовал освободить его от бремени. Все слова в письме были хлесткими и подобраны так, что должны были задеть ее до глубины души. Должны были, но не задели. Та глубина уже была достигнута им тем единственным словом: «Избавься!» – и более никакие другие слова так не ранили.

«Неприятное письмо, не более того, – подумала Настя. – Я с Терентием еще тогда попрощалась. Сейчас просто нужно оформить все официально».

Думаю, она отца приняла бы назад в любой момент. Чувства не могут исчезать так быстро, если это истинная любовь. Только чувство это было односторонним. Один любил, другой позволял себя любить. Преграда на пути, и один из них уже не готов идти дальше плечом к плечу по жизни. Она любила его, поэтому отпустила. А письмо сжечь хотела, да я отвлек, и попало оно в руки подруг. Все они были за справедливость, что доказывало мамино возвращение в студенческие ряды. Так и в этот раз: на следующий день на своем тайном совещании на курсе без участия, конечно же, моей мамы они постановили: «Обидчика наказать!» Наказать телесно. Выманить решили письмом от имени моей мамы. Возмездие вызвались осуществить почти все ребята с курса. Руководители тайной операции, соседки моей мамы по комнате, выбрали, по их мнению, самых надежных, которые приведут приговор в исполнение.

Терентий шел неспешным шагом по улице к месту встречи, указанному в письме жены. Время суток было темное, фонари на улицах не горели. Странно каркнул ворон, и неожиданно он почувствовал сильный удар по голове. Кто-то незаметно вынырнул из арки дома, когда он мимо нее проходил. От удара он упал, не понимая, что произошло, только услышал, что нападавших было несколько. Один из них наклонился к нему и сказал на ухо:

– Это тебе за Настю, гнида!

После этого множество ног начали его бить. Вначале он уворачивался, пытаясь прикрыть места ударов руками. Но их было слишком много. Внезапно обожгло левый бок и почти сразу левую руку, которая рефлекторно прижала место жжения. И они разбежались так же быстро, как и появились.

Мой отец выжил, несмотря на то, что его травмы были серьезными. У него была своя линия жизни, которая еще окажет влияние на мою.

Глава 6
Янина

В 1918 году после подписания Брестского мира и окончания Первой мировой войны Польша обрела независимость. Но польский народ, истерзанный войной и голодом, этого не ощущал. По договоренности между Советской Россией и Центральными державами, одним из пунктов значилось возвращение железнодорожного транспорта на территорию России.

В эти годы в мире практически все люди находились в состоянии выживания. А там, где прошла война, были смерть и разруха. Люди, проживающие в польских селах вблизи железнодорожных станций, приходили к поездам попрошайничать, просить какие-то крохи еды. Села разорены, работы не было, война оставила семьи без кормильцев.

Янина уже не в первый раз приходила на станцию просить немного еды. Говорила она только на родном польском языке, но некоторые слова были схожи с русскими и украинскими, плюс общепонятные жесты. Ее понимали и давали кусочек хлеба, иногда небольшой кусочек сала. Так она и жила последние недели. До этого боялась выйти из дома в селе и ела все, что считала съедобным. Она давно осиротела и жила сама. Отец, немец, уйдя на фронт, оставил о себе лишь два воспоминания: отчество Францевна и фамилию Майер. Мама умерла еще в далеком детстве, и Янина совсем ее не помнила.

Сильнейший голод вынудил ее идти к вагонам на станцию. Все вокруг кричали, что война закончилась. «Значит, с ней закончились все беды», – думала Янина. В эти дни поездов было много, но все они были пустые, без пассажиров. Почему так было, девушка не знала. Она подошла и обратилась на польском к мужчинам, стоявшим и курившим возле одного из вагонов, жестами объясняя, что голодна и хочет есть. Они переглянулись, подмигнув друг другу.

Ей было уже полных семнадцать лет, вся грязная и в рваной одежде. Красавицей она не была: небольшие светлые глаза, слишком светлые, немного даже прозрачные, поэтому долго задерживать взгляд на них не хотелось; немного оттопыренные уши; светлые брови и ресницы; спутанные желтоватые волосы кое-как сплетены в косу под подобием косынки на голове.

Машинисты дали ей, как собачонке, кусочек хлеба, бросив его на пол. Голод давно научил ее не обращать внимания на такое поведение других людей. Они смеялись, бросая небольшие кусочки на пол, а она покорно собирала их и клала в торбочку на шее. Они снова переглянулись, о чем-то поговорили, оценивающе посматривая в ее сторону. Поняв, что она совсем не понимает их язык, еще больше обрадовались. На языке жестов и отдельными фразами предложили ей больше еды, но для этого ей нужно было подняться в вагон. Думала она недолго и согласилась. Из разговора с ними поняла, что предлагают поесть и немного покататься. Потом привезут обратно.

Жизнь ее в этом забытом, заброшенном селе была одинаково несчастна каждый Божий день. У нее вспыхнула маленькая надежда, а вдруг там, куда движется этот поезд, все по-другому. А вдруг там другая жизнь, лучше этой? Может, там она не будет больше голодать и нуждаться? Именно поэтому она согласилась, почти не задумываясь. Надежда на что-то лучшее толкнула Янину войти в вагон. Но не знала она, что путь этот будет еще страшнее прежней жизни. Ее накормили, но только после жутких издевательств. Об этом она дала себе слово никогда больше не вспоминать.

Поезд прибыл в южный город, Одессу, и стоял на разъездных путях недалеко от центрального вокзала. По прибытии машинист и его помощник объяснили ей, что необходимо подождать, что скоро за ней придут. Спустя два дня ее нашли, еле живую, служащие станции Одесса-Главная. Никто за ней не пришел, выйти она боялась, так и лежала на металлическом полу вагона в своей рваной одежде. Документов никаких у нее при себе не было, их давно уже не было. Пожалев девушку, работник вокзала отвел ее к дежурной медсестре в центральное здание вокзала, где ей промыли и обработали ссадины и ушибы и напоили чаем.

– Она совсем не говорит по-русски, она и на родном языке, кажется, плохо говорит, – сказал служащий, приведший ее к медсестре.

– Сколько же она провела в вагоне времени без еды и воды? – спросила медсестра.

– Я должен отвести ее в вокзальное отделение милиции, таков порядок, – работник с жалостью посмотрел на молоденькую девушку, которая пила чай из чашки и смешно посербывала его, как ребенок.

Не зная языка, Янина поняла из разговора мужчины и женщины, которая угостила ломтиком хлеба и чаем, что ее отведут в милицию. Она испугалась. А вдруг ее вернут в родное село? После нескольких дней ада в этом вагоне с этими мерзкими машинистами, ее снова могут вернуть на станцию попрошайничать. Здесь кипит жизнь, она это чувствовала. Кусочек хлеба, что ей дали, она бережно держала в руках и откусывала маленькими кусочками, запивая сладким чаем. Такого вкусного Янина никогда до этого не ела. Здесь, на вокзале, пахло соляркой, мазутом, но сквозь них Янина уловила множество других приятных запахов, которые пробивались. Где-то там, за вокзалом, шла жизнь, она это ощущала. Не смерть, как в ее селе, а бурлящая, настоящая жизнь. Ей непременно нужно туда, поэтому допустить отвести ее в милицию или к солдатам она не могла.

Перебив медсестру, которая что-то объясняла мужчине, Янина шепнула что-то на ухо женщине.

– Конечно, ты столько чая выпила. Идем, милая, отведу тебя.

– Я подожду вас здесь, – ответил мужчина и остался сидеть в коридоре.

Медсестра провела Янину и осталась ждать ее возле двери в коридоре. В туалете оказалось большое окно, которое она с легкостью открыла и перелезла на улицу. В первый момент Янину будто ослепили. Яркое солнце, люди все красиво одеты, трель издал маленький поезд, огибающий красивый парк по небольшим рельсам. Она не поверила своим глазам: все такое чудное и необычное. Янина зашагала вперед. Стоял слегка прохладный утренний день, большинство людей шли в одном направлении, вместе с ними пошла и она. Немного прошла от вокзала, и дорога вывела ее к большим красивым кованым воротам, сверху которых красовалась надпись: «Привозъ». Прочесть ее она не смогла, потому что писать и читать она не умела даже на родном польском языке.

Янина прошла в ворота и очутилась в новом, необыкновенном для нее мире. С разных сторон тянулись прилавки, на которых лежали фрукты, овощи, она прошла молочный ряд, мясной, рыбный. От всего увиденного у девушки даже закружилась голова. А какие люди ее окружали! Вот прошли ярко одетые женщины и мужчины с гитарами, пели песни и, громко что-то проговаривая, подходили к торговцам. Те почему-то при этом не улыбались в ответ приветливым певцам, а наоборот, зло что-то отвечали и гнали их от своих торговых мест. Они прошли, и один из продавцов кинулся за артистами вслед с криками, держась за пояс, где, наверное, был кошелек. После – ее интерес привлекли мужчины, одетые в полосатые кофты, в красивых фуражках, надетых набок. Один из них, взяв стебель цветка в рот и положив руки на сердце, что-то мурлыкал одной из продавщиц, сев на ее прилавок. Все женщины в красивых платьях, с плетеными корзинками. Детвора бегает меж рядов, периодически получая подзатыльники от торговцев за воровство фруктов. И все улыбались, многие пели, кто-то громко что-то рассказывал и жестикулировал, собрав зевак, и снова смех. Она никогда в своей жизни не видела так много улыбающихся лиц. Что это за место такое?

А сколько здесь диковинной еды! Над бетонными прилавками висели разноцветные палочки: розовые, малиновые, красные. На самом прилавке стояли разноцветные баночки разного размера и вида. Продавец кавказских кровей, с большими усами, зазывал всех проходящих попробовать его товар, уделяя больше внимания женщинам. Приставлял сложенные пальцы к губам и целовал их, как только видел симпатичную девушку, при этом восклицая: «Вах! Вах!»

«Я останусь здесь жить. Это место, словно город в городе. Оно больше моего села», – подумала Янина. В нескольких углах этого большого рынка она обнаружила краны с водой. Приведя себя немного в порядок, умывшись, Янина подняла с земли кусочек разбитого глиняного горшка и начала просить подать ей еды или денег.

– Проша ешть, – проговаривала девушка на польском языке, который только и знала, и что означало – «пожалуйста, поесть».

В первый день на рынке Янина наелась так, что болел живот. Ей казалось, будто она шарик, который сейчас лопнет. Столько не ела с самого своего рождения. Все такое вкусное и необычное. Ей даже понравилось в рыбном ряду, в котором стоял устойчивый запах морских и речных обитателей. Она проходила и удивлялась забавной плоской рыбе, похожей на большую тарелку с шипами. Другая и на рыбу не походила, словно толстенная змея, темная и скользкая, с большими глазами. В ведрах лежали темные ракушки. Неужели их едят? А больше всего понравились на вкус маленькие красные жучки с множеством ножек, они походили на раков, только очень маленькие. Продавец ей подмигнул и насыпал полные ладошки. Девушка стояла и смотрела на них, совсем не понимая, что с ними делать. Увидев это, продавец взял маленького рака и оторвал переднюю часть, голову с ножками, а с хвостика снял шелуху и протянул на ладони небольшой розовый кусочек мяса. Какие же они вкусные, солененькие, после этого девушка побежала пить к крану. Уже освоившись, знала куда идти.

Наступил вечер, и все начали расходиться. Идти Янине было некуда, и она решила спрятаться под одним из прилавков до утра. Загородившись пустыми ящиками, она, словно котенок, свернулась калачиком и уснула крепким сытым сном. На ночь ворота, а их на рынке оказалось четверо – с каждой из сторон – закрывали. Но она не одна ночевала на рынке, под другими прилавками также прятались люди, которые, видимо, как и она, не имели дома.

Так и жила на рынке полька, прося еду на своем языке. Выходить за территорию базара боялась: вдруг не найдет дорогу назад в этот оазис еды. В один из обычных для Янины дней к ней подошла женщина и заговорила с ней на польском языке, спрашивая, откуда она и как здесь очутилась.

– Меня зовут Ольга Феликсовна, – представилась женщина в начале их беседы.

Они о многом в тот день проговорили. Янина была счастлива, что встретила человека, который понимает ее речь, и она может рассказать о себе и расспросить больше об этом месте. Она задавала много вопросов и радовалась, что получает на них ответы. Ведь до этого совсем не понимала, где сама находится, в какой части мира. А потом женщина, попрощавшись, ушла, и девушка снова осталась одна. На следующий день, почти с самого раннего утра, Ольга Феликсовна вернулась и заговорила с ней серьезным тоном.

– Яниночка, у меня нет детей. Мы живем с мужем в отдельной квартире и хотели бы, чтобы ты жила с нами. Сейчас тяжелые времена, а мне не помешает помощница.

В квартире на Ближних Мельницах, в семье слесаря высшего разряда и медсестры военного госпиталя начала жить молоденькая девушка польского происхождения.

* * *

– Там новенького привезли без документов, но в форме. Два ножевых ранения и многочисленные травмы. Тебя вызывает Кирилл Эдуардович, – сказала сестра-хозяйка молодой девушке, стоящей у окна.

– Бегу, – ответила девушка со слегка уловимым акцентом.

Почти десять лет постоянной и упорной учебы со своей спасительницей дали результат. Ольга Феликсовна занималась с ней каждый день по многу часов русским и польским языками, арифметикой, историей, литературой и другими науками. Научила грамотно читать и писать на русском и польском языках и, главное – правильно излагать свои мысли.

– Ты большая умница, Яночка, – ласково, на свой манер, называла ее Ольга Феликсовна. – Когда человек чего-то хочет, он всегда это может получить, необходимо только работать, работать и еще раз работать. А самый главный труд – это каждодневная работа над собой, самосовершенствование. Не всем это дано, голубушка. Многие просто останавливаются, достигнув однажды, по их мнению, своего уровня. А я считаю, что всегда есть куда расти.

Времена меняются. Это раньше девушек учили только вышивать да на фортепиано играть, готовя лишь к замужеству. Сейчас все иначе. И я тобой горжусь. Ты всегда ответственно подходишь к любому моему заданию.

В свое время Ольга Феликсовна, одна из немногих девушек города, окончила гимназию, была образована и начитана, знала в совершенстве несколько языков. Она обладала великолепным даром преподавания. Часто помогала соседским детям с домашними заданиями по разным предметам. Ей это очень нравилось. На этапе открытия вузов в Одессе в связи с нехваткой педагогов ей предложили выгодные условия, льготы и должность в одном из них.

– Преподавать – это мое хобби, а помогать людям вставать на ноги – это мое призвание, – вежливо отказала она. – Я уже помогаю людям и не намерена менять шило на мыло, – отвечала, когда предложение о смене профессии становилось назойливым.

За время брака с мужем Константином детей не было, поэтому Янина стала для нее дочерью, о которой она всегда мечтала. Молоденькая девушка никогда и ни в чем не перечила, быстро училась и радовалась каждому дню. Просыпаясь, благодарила мысленно, а встретив – благодарила словами свою спасительницу, ведь она помогла ей вырваться из череды несчастий.

Когда приемная дочка заговорила на русском языке без акцента, Ольга Феликсовна устроила ее в госпиталь. Там всегда нужны были свободные руки, а с рекомендацией от Ольги Феликсовны, которую уважал весь медицинский персонал, Янина сразу же приступила к работе. Поначалу помогала на кухне, чуть позже покровительница забрала ее санитаркой в отделение хирургии, где сама работала, и смены у них совпадали. Ольга Феликсовна теперь обучала девушку медицине, и через пару лет воспитанница уже полностью владела профессией медсестры. Ей были переданы все знания, а она их с благодарностью приняла и применяла.