Текст книги "Муаровая жизнь"

– Своими глазами видел его в треуголке, – говорил я полушепотом, и все дрожали. – Его золотые монеты не брал. Пират пригрозил, что придет за мной, если возьму хоть одну. А потом бросили сверху веревку, и он исчез.

Весь месяц Петька снова после учебы проводил со мной. Помогал с уроками, и мы играли в спокойные игры. Как же мы вдвоем обрадовались, когда гипс сняли и разрешили бегать.

* * *

Я пошел во второй класс. В октябре один из учеников подарил маме гуся. Она принесла его в комнату-класс, где мы жили. Я как раз делал домашнее задание и не видел, что она принесла в корзине.

– Буду через два часа, у меня еще уроки, – сказала мама, подойдя сзади. Положила теплую руку мне на плечо и заглянула в тетрадь. – Все верно. А потом еще сделай задание по чтению. Не забудь, – проговорила, уже уходя.

Вдруг в комнате раздался шипящий звук. От неожиданности я аж подпрыгнул, считая, что нахожусь в помещении один. Обернулся и увидел, как из корзины на меня смотрит огромный белый гусь. Клюв ему завязали, так же, как и лапы, но ему стало скучно, вот он и начал пытаться шипеть и гоготать. Мама принесла его, а мне сказать забыла: отвлеклась на задание в тетради. Я видел не раз, как готовят птицу, и решил маме сделать сюрприз. Я считал себя взрослым, поэтому должен во всем помогать ей.

В нашей комнате находилась печь – грубка. Ею отапливали помещение в зимний период и на ней же готовили еду. Сверху располагалась плита – два небольших металлических круга, на которые можно было ставить сковородку или кастрюлю. Пока тепло, до наступления холодов, готовили на такой же печи – кобыце во дворе школы, чтобы не чадить в помещении.

Сбегал на улицу, взял нож. Предстояло самое сложное. Гусь смотрел на меня своими небольшими голубыми глазами и не подозревал, что его ждет. «Как же это делают хозяйки?» – подумал я. Зашел с одной стороны корзины, потом с другой. Птица поворачивала голову за мной и смотрела прямо в глаза. «Он такой безобидный, – немного отошел я от гуся. – Прости, птичка, но я должен». Резко подбежав, схватил его за шею сзади одной рукой. Гусь оказался совсем не прост и начал вырываться. Вспомнив, что в другой руке у меня нож, решил применить и провел им по белой шее. На несколько секунд зажмурился, совсем неприятно было это делать. Руки дрожали. «Вот и всё», – подумал и отпустил голову гуся. Каково же было мое удивление, когда он начал летать по комнате. Я и не заметил, как освободил его лапы и крылья от веревки, когда мы с ним боролись. От крови он из белого сделался красным. От незнания, что делать, я залез под кровать.

Когда наступила тишина, вылез из своего убежища. Птица лежала на полу, не двигаясь, возле него была небольшая красная лужица. Постоял немного, гусь не двигался, я подошел и тронул его легонько носком ботинка. «Готов, – подумал я. – Так, теперь, кажется, нужно перья убрать». Только не знал я того, что перед этим хозяйки птицу окунают в кипяток на некоторое время. Кое-как справившись с ощипыванием перьев, вспоминал, что же делать дальше. Вспомнил. Оставшиеся мелкие перышки нужно над огнем подержать. Сбегал на улицу за хворостом и несколькими поленьями для растопки печи. Взял спички и начал разжигать огонь.

Шкафа в комнате у нас не было, и мама хранила все наши вещи в большой плетеной корзине, которая походила на сундук. Огонь в печи хорошо разгорелся, и я уже хотел было снять верхние металлические конфорки, чтобы над огнем обсмалить птицу. Как вдруг, подняв голову, увидел, что на печи поверх двух конфорок стоит наша корзина с вещами, и из нее валит клубами дым. От страха я бросил гуся и снова залез под кровать.

Я совсем изменился, живя рядом с мамой, мне не нужно было никому ничего доказывать, мне не нужно было бороться за выживание. Я стал настоящим ребенком рядом с ней. Теперь моя жизнь полная и счастливая. Мог себе позволить и испугаться. В колонии я себе этого позволить не мог. Делал и говорил всё, чтобы выжить, и иногда это были совсем не хорошие и неправильные вещи, которым я внутренне сопротивлялся. Сейчас я совсем другой, у меня началось детство.

Через несколько минут в комнату вбежали взрослые. Весь класс был в черном дыму, я начал сильно кашлять под кроватью. Меня нашли и вывели на улицу, начали тушить корзину, заливая ее водой из ведер. Глаза слезились и пекли, горло першило, и я все время сильно кашлял. Когда пожар, устроенный мной, потушили, из школы вышла мама. Она снова стояла, уперев руки в бока, глаза грозно искали меня во дворе, вид был ну очень строгий. Повесив голову, я вышел из-за кучи дров, наваленных во дворе, где спрятался.

– Ярослав, ты понимаешь, что ты натворил? – ее голос и весь вид говорил о том, что я сегодня буду наказан.

– Я хотел тебе сделать сюрприз, – шмыгнул носом и утер его рукавом рубашки. – Я уже взрослый мужчина и должен о тебе заботиться.

И вот ее грозный вид испарился, она совсем не злилась, а зашлась от смеха и обняла меня, сильно-сильно прижав к себе.

– Тогда пошли, будешь убирать, как взрослый, ответственный мужчина! – и поцеловала в нос.

Да уж, комнату было не узнать. Я и не видел всего этого, пока пробовал себя в роли повара, так сказать, пребывал в творческом порыве. Вся комната, пол, стены, кое-где потолок, карты, которые служили нам перегородками, были в красных брызгах. Потолок и печка в черной копоти от загоревшейся корзины. Повсюду валялись белые перья. «Неужели с одного гуся столько перьев? – подумалось мне. – А когда выщипывал, и не заметил». Я ж так трудился, что перья летели во все стороны и прилипли на красные брызги тоже по всей комнате. Когда зашли, часть перьев от ветра из окна красиво, словно снег зимой, летала, кружась по комнате.

– Ничего, даже красиво! – сказал и посмотрел на маму.

– Очень, – она смеялась. – Бери веник и тряпку, Пикассо.

– А кто это?

– Вот уберешь и расскажу.

Корзину и большую часть вещей, конечно, пришлось выбросить. Убирал свое творение я два дня почти без отдыха, и в наказание дежурство по уборке комнаты на мои плечи легло на шесть месяцев. Получил исправительный срок. Мама всегда применяла трудотерапию и личные беседы, ни разу даже не шлепнув меня. Мое наказание закончилось, а я все еще находил перья на полу. Что-то всё-таки я сделал не так.

Глава 11
Элинор

Корабль, вокруг незнакомые мне люди. «Почему я здесь, вдали от родных? Где моя мама и отец?» Вот я бегаю босиком по скалистому берегу моря, и вот уже плачущая mare[2]2
  Mare (кат.) – мама.


[Закрыть] обнимает и говорит мне:

– Ens veiem aviat Elenor! T’estimo el sol! Tu ets la vida![3]3
  Ens veiem aviat Elenor! T’estimo el sol! Tu ets la vida! (кат.) – До скорой встречи, Элинор! Я люблю тебя, мое солнце! Ты жизнь моя!


[Закрыть]

Я так мало с ней проводила времени. Просыпаясь утром, я, быстро съев завтрак, бежала на причал. Крутилась возле рыбаков, которые возвращались с моря или, наоборот, только собирались. Они все меня знали: я была лучшим помощником по распутыванию снастей.

– Por favor Elenor! Salvem nos,[4]4
  Por favor Elenor! Salvem nos (кат.) – Пожалуйста, Элинор! Спаси нас.


[Закрыть] – и, сложив руки в молитве, преклоняли одно колено.

Ее тонкие маленькие пальцы ловко распутывали рыбацкие снасти.

– Ты наша salvador![5]5
  Salvador (кат., исп.) – спасительница.


[Закрыть] – обычно говорили они, и наградой служила часть их улова.

Рыбные деликатесы составляли основу всего рациона жителей деревни на юге Испании. Все, что давало море, ели на завтрак, обед и ужин. Но никто не жаловался. Из поколения в поколение этот рыбацкий поселок передавал свои знания и навыки рыбной ловли. Все праздники обязательно, так или иначе, были связаны с морем. Элинор не бывала в других городах, но она знала, что лучшего места нет на Земле. Здесь царило вечное лето, никто не знал, что такое зима: это просто немного прохладнее, и в календаре называется по-другому. Вот и все отличия. Всегда зеленые деревья и цветущие ароматные кусты, которые украшали всё скалистое побережье и дома рыбаков, заплетая почти без просветов. Попавшие в этот рай на Земле люди не хотели покидать столь живописный уголок на мировой карте.

В поселке на побережье Кадакеса не было человека, который не умел бы плавать, ведь вся жизнь здесь – с самого рождения и до самой смерти – связана с морской стихией. Когда рыбаки уходили на лодках рыбачить, Элинор бежала заниматься не менее увлекательным делом. Встретив своих друзей, они бежали к утесам. На первый взгляд, скалистый берег совсем был неприступен, но только не для местной детворы. Они, с ловкостью соревнуясь, наперегонки карабкались вверх, играя, кто выше заберется, а после… если бы их родители знали, что они делали после. Каждого бы из них наказали и поставили в угол размышлять над своим опасным занятием.

Развернувшись лицом к горизонту, они отталкивались от отвесной скалы своими босыми ногами и, пролетев пару метров, погружались в соленую морскую воду. Вынырнув, они снова плыли к берегу и карабкались наверх. Уступы на скале были острыми, но детей это не останавливало. Они ловко и быстро поднимались, цепляясь за каменистую черную породу. Вдоволь напрыгавшись, они забирались на самый верх утеса, где росли огромные вечнозеленые деревья, и в их тени пережидали самое жаркое дневное время. Ложились на землю под величественными соснами и мечтали вслух, глядя на небо сквозь ветки и иголки. Мечтали о приключениях, о дивных странах, путешествиях и о том, как станут пиратами. В этих местностях корсары были героями сказаний. Отец Элинор часто рассказывал на ночь сказки о доблестных флибустьерах, которые забирали у богатых сундуки с золотом и отдавали бедным.

– А девочки тоже бывают пиратами? – спросила как-то отца Элинор.

– Конечно! – и в этот вечер он поведал ей историю об отважной девушке по имени Грейс, которая не просто была рядовым матросом на корабле, а была капитаном одного из самых больших суден на Средиземном море. Она не носила платьев. Она облачалась в пиратский костюм, на боку красовалась шпага, за поясом – пистолет, а на голове – шляпа с большим белым пером. Ее уважала команда корабля, и все беспрекословно выполняли все ее приказы. Грейс была дочерью знаменитого и самого разыскиваемого пирата тех времен.

– Я тоже стану пиратом! – сказала Элинор.

– Но я же не капитан судна, у меня нет команды и большого корабля, – засмеялся отец. – Я всего лишь рыбак.

На следующий день, лежа в тени под деревьями, она поделилась с друзьями историей о знаменитой пиратке Грейс. Слова отца ее не убедили, она обязательно станет помогать бедным, забирая у богатых. У нее будет корабль, на котором будут развеваться паруса и флаг черного цвета с нарисованным черепом и перекрещенными костями.

Отдохнув, они возвращались в поселок, и остаток дня играли, бегая между домами по узким улочкам, мощенным гладкими серыми камушками. Когда отплывали от берега вдаль и разворачивались к прибрежной деревушке, взору открывался дивный вид. Небольшие белоснежные домики располагались один выше другого, соединяясь узкими улочками и проходами. У подножия горы места было немного для строительства, поэтому дома стояли очень близко друг к другу, образовывая целый лабиринт дорог. Одни из них заканчивались тупиком, другие выводили к центральной площади, где находился рынок. Как только сиеста заканчивалась, Порт-де-Льор оживал. Рыбаки готовились к работе на следующий день, женщины вывешивали стирку и готовили на своих кухнях ароматные блюда с добавлением пряностей и трав. Когда солнце садилось, начиналась подготовка к вечерним гуляньям, которые длились до полуночи. В этом месте не было ни одного вечера без песен и танцев под гитару. Все женщины заплетали в свои темные волнистые блестящие волосы живые цветы, облачались в красивые платья с длинными яркими юбками, надевали туфли на каблуках, в руки брали кастаньеты и вечер наполнялся переливчатыми мелодиями гитар, постукиванием каблучков в такт и яркими красками мелькающих в танце юбок.

Мама пошила Элинор длинную юбку для танцев из своего старенького красного платья. Из остатка ткани сделала множество оборочек, которые развевались, когда дочка кружилась под музыку. Она походила в ней на редкую маленькую диковинную птичку, ни минуты не сидевшую на месте.

Вечер начинался просто. Все жители выходили на улицы, вынося приготовленные блюда и обязательно небольшие глиняные кувшинчики с вином, и присаживались за небольшие столики, стоящие возле входных дверей. Знатоками и ценителями вина местные жители были с самого детства. Этот напиток богов, как его называли, был частью культуры каждого испанского городка. Элинор не знала другой жизни, считая, что так живут везде. Как же она ошибалась!

Вокруг тысячи детей, корабль, море.

– Почему мы здесь? – спросила она мальчика, стоящего рядом.

– Я не знаю, – всхлипнув, сказал он. – Я хочу к своей маме.

Девочка задумалась. Незадолго до ее отъезда из дома поселок немного изменился. Просто раньше, находясь там, она этого не замечала. На улочках в знак приветствия выкрикивали теперь не «Hola! Bon dia! Bona nit!»[6]6
  Hola! Bon dia! Bona nit! (кат.) – Привет! Добрый день! Добрый вечер!


[Закрыть], а «No pasaran»[7]7
  No pasaran (исп.) – Они не пройдут. Лозунг, ставший символом антифашистского движения в Испании в период гражданской войны в 1936–1939 гг.


[Закрыть].

Почему это случилось, Элинор тогда не задумывалась. Все дети, подхватив лозунг, вторили взрослым, бегали и выкрикивали «No pasaran» улицами небольшой деревушки Порт-де-Льор. Для них это была всего лишь игра, никто из них тогда и не подозревал, что ожидает в будущем тех, кто произносил эту, безобидную на вид, маленькую фразу из двух слов. Теперь же, задумавшись, девочка вспомнила также, что родители по вечерам, разговаривая за столом между собой, замолкали, стоило ей подойти к ним ближе. А раньше ведь не было такого. Некогда веселые и беззаботные, они стали задумчивыми. Только не замечала она этого, находясь рядом с ними, потому что ее жизнь была прежней, без изменений, не было повода для переживаний.

«Мне нужно было больше бывать с мамой. Может, я смогла бы им помочь?» – думала Элинор, покусывая ногти на руках от переживаний. Но не знала маленькая хрупкая девочка с золотистой кожей, что ничем она помочь не могла. Никто не в силах был. В сражении политических взглядов всегда страдают мирные люди и их дети. Союзными странами было принято решение: «Детей необходимо спасти от нацистского правительства». Избран был, по мнению правителей, наилучший из всех способов – вывезти как можно больше детей из Испании в другие страны, поддерживающие коммунистический режим. Так, в период с 1937 по 1938 года вывезли на кораблях тридцать две тысячи детей.

Элинор не плакала. Пираты не плачут, да и мама сказала, прощаясь, что это ненадолго. Корабль, на котором плыла девочка, прибыл в порт города, который поразил Элинор своим величием. Он кардинально отличался от маленького причала в поселке Порт-де-Льор. Гавань, в которую зашел их корабль, была просто огромна. Одновременно было пришвартовано несколько десятков крупных судов, не говоря уже о более мелких суденышках, которых было просто не счесть. К берегу родного поселка могли причалить лишь небольшие лодочки местных рыбаков. В часы сиесты ими было усеяно море вдоль берега. Деревянные лодки мирно покачивались на волнах, иногда ударяясь бортами.

Детей вывели на палубу и поставили за руки по двое, разбив на отдельные группы, примерно по тридцать человек. Чтобы рассмотреть корабли, мимо которых они проплывали, приближаясь к причалу, Элинор приходилось задирать голову к небу, настолько они были велики. Пока решались организационные вопросы, дети с любопытством рассматривали все вокруг. Элинор заинтересованно разглядывала набережную. В центре красовалась огромная лестница. Девочка попыталась сосчитать ступени, но сбилась на сороковой, не дойдя и до четвертой ее части. «Может, нас привезли в замок?» – думала Элинор. Мечтая быть пираткой, она все же оставалась девочкой. «Такая лестница может вести только к большому и красивому дворцу, – продолжала она размышлять. – А может, там живет большой злой дракон, и нас привезли ему на съедение?» – от скуки мысли посещали разные. Наверху, куда вела лестница, виднелись большие дома, которые совсем отличались от небольших рыбацких хибарок. К тому же, привыкнув, что все дома белоснежные, она очень удивилась тому, что эти разных цветов.

Элинор вздрагивала при каждом гудке кораблей, проходящих рядом, пригибалась, когда непонятные металлические конструкции поднимали огромные ящики с корабля и по воздуху уносили куда-то в сторону. Живя в тихом месте, где самый громкий звук – это крик рыбаков, когда они возвращались с уловом, и гитара, этот гул большого города настораживал ее. Все не так, как дома. Дрожь в теле усилилась, но она была не из трусих, резкие звуки ей были просто непривычны, многие увиденные вещи непонятны.

Раннее утро, солнце только показалось из-за горизонта, озаряя воду и небо одновременно. Море заискрилось, и начала появляться солнечная дорожка на воде, как в ночное время лунная сверкающая полоса в воде, словно рассыпали драгоценности по поверхности. Дома в это время уже совсем жарко, а здесь ощущался прохладный ветерок, походило на осень. «Неужели мы так долго плыли? – не могла понять Элинор. – Сейчас только первый месяц лета». Она и не могла представить, что где-то холоднее. Им ничего не разрешили взять из дома. Ее забрали с самого юга Испании, одета она была в тонкое ситцевое платьице с вышитыми разноцветными бабочками. Такое платье было только у нее, и дело совсем не в ткани, а в этих причудливых бабочках. Мама сама вышила их разноцветными нитками. Они получились как живые, словно присели на платье, готовые в любую секунду вспорхнуть.

Ее мама прекрасно шила, и в деревне все к ней обращались, если было необходимо кому-то из женщин неповторимое платье на особый день. Они прибегали и всегда говорили одно и то же:

– Нужно такое, чтобы… Ну, ты понимаешь, для важного дня, – и подмигивали.

– Понимаю, – отвечала мама улыбаясь. – Все сделаю.

Элинор всегда спешила снова играть с друзьями и никогда не задумывалась, что это за особенные случаи такие.

Мама никому никогда не отказывала, даже если приходилось сидеть ночами, готовя новый наряд для соседушек или их дочерей. Отказывала лишь, когда просили что-нибудь такое, как у Элинор.

– К сожалению, так не смогу, – всегда деликатно отказывала мама, – но сделаю не хуже, вы же знаете.

И они ей доверялись. Прибегая домой на недолгое время, Элинор часто видела на кухне соседок, беседующих с мамой. При этом мама не выпускала из рук иголку с ниткой, на безымянном пальце поблескивал золотистый наперсток. Подружки тараторили без умолку, а она лишь кивала, иногда прося привстать их для примерки. Мама всегда больше слушала, чем говорила.

А сейчас бабочки на платье Элинор словно загрустили, их крылышки уже были не такими яркими, казалось, они уже больше никогда не полетят. От воды снова подул ветер, и она начала переминаться с ноги на ногу, пытаясь согреться хоть какими-то движениями. Металлические застежки на ее коричневых сандаликах слегка позвякивали. С детства Элинор предпочитала бегать босиком.

Мама заставила надеть обувь лишь считанное число раз за всю ее семилетнюю жизнь. Босиком ей нравилось намного больше. Эти взрослые ничего не понимают. На пляже мелкие ракушки и камушки всегда теплые и по ним приятно ходить и бегать босыми ногами, ощущая их тепло. Играя у берега, можно не тратить время на то, чтобы снять или надеть обувь, а сразу, по внутреннему желанию, забегать в воду. Ведь мама всегда просила не мочить сандалии, не рвать их, аккуратно застегивать. В общем, без них проблем было меньше. Камушки в воде, наоборот, прохладные, и когда в жару на берегу ноги припекало, дети сразу забегали в воду. Догонялки по прибрежной полосе – одна из любимых игр. Брызги соленой воды разлетались в разные стороны, одежда становилась мокрой, но практически сразу высыхала на них под палящим солнцем. Туфли на каблучках, шитые на ее маленькие ножки на заказ у местного сапожника – это совсем другое дело. Они так великолепно смотрелись с ее алой юбкой в оборках. Но мама не разрешила их обуть в дорогу, не разрешила взять с собой и любимую юбку. Было четкое указание, о котором Элинор не знала и немного даже поначалу дулась на маму. «Ничего детям не давать с собой. У них все будет».

– Приедешь, и юбка будет тебя ждать, – говорила она дочке, убеждая не плакать.

Все, что удалось все же тайком пронести на корабль – это маленькую сумочку на поясе. Мама пошила ее для Элинор, чтобы любимые вещи всегда были с дочкой. В ней лежала бесценная тряпичная куколка, сделанная руками матери, с которой Элинор была неразлучна с самого рождения. Кроме игрушки, сумочка была наполнена другими мелочами, дорогими ее сердцу. Необычная перламутровая ракушка: если приложить к ней ухо, слышался звук морского прибоя. Кусочки разноцветных стеклышек, ограненных волнами о гальку и песок, зеленого, желтоватого, синего цветов. Немного мутные, словно пестрые, камушки, и совсем не острые, поэтому можно было спокойно ими играться, не боясь порезаться. Сквозь них она любила смотреть на все вокруг. Прищурив один глаз и приставив стеклышко к другому, любовалась подолгу изменяющимся окружающим миром. Вот небо голубое, а вот уже зеленое или желтое. Еще одна любимая игра в часы сиесты. Лежала и небольшая записочка от Carles[8]8
  Carles (исп.) – Карлос, испанское мужское имя.


[Закрыть], где детским корявым, еще не сформировавшимся почерком выведено: «TE AMO»[9]9
  Te amo (кат.) – я тебя люблю.


[Закрыть]. Элинор давно его хотела поцеловать, но все не решалась, потому что нравился, но не так чтобы очень, не для поцелуя. Сумочка сливалась с платьем, поэтому была незаметна остальным.

Элинор дрожала от прохладного ветерка, поднявшегося от воды. Одной рукой держалась за сумочку на поясе, боясь, что отберут, другой держала за руку незнакомую девочку. Из ее родного поселка забрали всех детей, но на этом корабле она не видела знакомых лиц. Большинство детей были одеты потеплее, стояли в пиджачках или рубашках с длинным рукавом. «Такой пиджачок я надеваю зимой, – снова удивилась Элинор, – но мне бы такой сейчас не помешал». В животе уже урчало. Еда, которой их кормили – была непривычной, ее совсем не хотелось есть. Тягучая безвкусная каша да небольшой тоненький черствый кусочек хлеба. Вспомнилась вкуснейшая жареная рыба, приготовленная мамой, или крабы, которых они ловили с друзьями в море и сами готовили на скале. Сначала, ныряя, ловили их, соревнуясь, кто найдет самого большого представителя ракообразных. Для этого нужна ловкость, сноровка и небольшая, но толстая палочка с острым концом. На палочку цепляли небольшой кусочек рыбы, которой всегда было в изобилии, и выманивали краба. Это на суше крабы неповоротливые и медлительные, но только не в своей стихии – воде. Ловить могли только те из ребят, кто умел надолго задерживать дыхание под водой и не боялся опускаться на самое дно. Крабы обитают под камнями на самом дне и совсем не сдаются, если чувствуют опасность. Выставляют клешни вперед, приподнявшись на лапки, готовые атаковать. Поэтому-то и нужна была палочка с наживкой. Видя добычу, краб хватал палочку клешнями, тогда, потянув палочку немного на себя, можно безопасно хватать его за панцирь. На берегу стоял большой казан, в который, подплывая, складывали улов. Перед этим каждый оценивал размер уже лежащих там крабов. Чей представитель самый большой, тот и победитель. А приз – плюс один краб на обед. Когда казан был почти полон и крабы начинали расползаться, дети приступали к готовке. Собирали хворост и разводили огонь. Воду для варки использовали морскую, от этого крабы получались необычайно вкусными. Когда их цвет из коричневатого становился красным, осторожно вынимали их из кипящей воды и, уложив на камушки, разбивали прочный панцирь камнями. Внутри находилось поистине лакомство – нежнейшее крабовое мясо.

* * *

– Познакомься, Савва, это Элинор. Она поживет у нас какое-то время, – услышал я, когда забежал в класс, где мы жили, всего на несколько минут.

Посреди комнаты стояла девочка примерно моего роста в светлом платьице с яркими бабочками на нем. Она смотрела на нас испуганно своими большими черными глазами. Я еще не встречал людей с настолько темными глазами. Словно два уголька. Волосы черного смоляного цвета были сплетены в две косы, но, видимо, их давно не расчесывали, потому что они выбились, спутались, и поэтому она была похожа на взъерошенную перепуганную птичку. Мне почему-то захотелось подойти и обнять ее, но как только я сделал к ней несколько шагов, девочка отступила назад и при этом быстрее заморгала. Ее длинные черные ресницы были как у кукол, а брови – будто нарисованы черным угольком. Мне казалось, я слышал, как она ими хлопала. Кожа незнакомки была темнее моей, загорелая, хотя только начало лета. Мне хотелось дотронуться до ее руки. Она походила на ожившую куклу. Хотел убедиться, что девчушка настоящая. Все в ней было необычно. Увидев и поняв, что ей очень страшно, я остановился и остался стоять на входе в комнату. Посмотрел на маму, которая тоже растерянно смотрела на новую жительницу.

– Савва, – осторожно протянул руку для знакомства незнакомке.

Наша гостья посмотрела на мою руку, но не шелохнулась.

– Мама, может она немая? – не отводя глаз от девочки, лишь уголками рта прошептал.

– Нет, дорогой. Просто она совсем не говорит на нашем языке. Думаю, просто не понимает, где она и что мы говорим.

– А как же она здесь оказалась и откуда она? – сказал я чуть громче, отчего гостья сделала шаг назад.

– Ее привезли по какой-то государственной программе, а так как я завуч, поручили взять ее к себе до дальнейших распоряжений.

– А где же ее родители?

– Я только знаю, что она из Испании, что прибыла на корабле вместе с другими детьми. Их развезли по всей стране на автомобилях.

От этих слов мои детские воспоминания начали подползать, словно голодные звери к добыче, но я их отогнал, неосознанно мотнув головой. И потом, эта девочка попала к нам, а не в колонию, то есть это совсем не плохо. Я снова сделал попытку познакомиться, но теперь действовал осторожнее. Положил руку на грудь и негромко проговорил:

– Савва, – после опустил голову, будто в поклоне.

Она ничего не ответила и на это, но уже не пятилась назад, что я посчитал достижением.

– Может, она голодная? – обратился уже к маме.

– Побудь с ней. Я сейчас принесу.

Когда мама вышла из комнаты, мы остались одни. Так и стояли, рассматривая друг друга на расстоянии. Тут я вспомнил, что у меня есть спрятанные несколько конфет по старой привычке. Осторожно, не делая резких движений, я подошел к своему тайнику. Еще в колонии понял, что хранить сладости и значимые вещи под матрасом ненадежно. Поэтому все прятал в книгах. С виду это была обычная книга, но внутри вырезал листы, так что получалось углубление. Если открыть обложку, внутри образовалась коробочка. Я знал, какие книги совсем не читали, их и сделал своими тайниками. После того, как я вернулся к маме, некоторые мои привычки так и не исчезли.

Взял с полки книгу и, открыв, достал конфету в красивой обертке, как волшебник достает кролика из шляпы. Девочка широко раскрыла и округлила и так большие глаза. Фокус ей понравился. Проделывая его, приложил максимум актерского мастерства. На вытянутой ладони протянул конфету гостье. Немного подумав, она сделала несколько шагов в мою сторону. Я, в свою очередь, тоже сделал два небольших шага. Когда моя зрительница взяла конфету у меня с руки, я положил ее к себе на грудь и повторил:

– Савва.

Она улыбнулась, обнажив белоснежные зубы, застенчиво опустила глаза и произнесла бархатистым голосом, делая акцент на первом слоге:

– Элинор.

«Какой необычный голос, – подумалось мне, когда девочка произнесла свое необычное для нашего края имя, – дребезжит как ручеек». Конфету при этом она не развернула, а положила в сумочку на поясе, которую я и не заметил до этого. Когда мама пришла, держа в руках тарелку с едой, мы сидели на полу и изучали, что лежит в моем тайнике: рогатку, фантики от конфет, монетки.

– Уже познакомились? А то я уже запереживала, – с улыбкой проговорила мама.

Поставив еду на стол, она наблюдала за нами, не двигаясь.

– Это моя мама, – сказал я со всей любовью и нежностью, показывая рукой на маму.

Сказал и не подумал, что Элинор здесь совсем одна. От моих слов она опустила голову и тихонько заплакала. Я взял ее за руку и быстро, быстро начал говорить:

– Не плачь, я тебя не дам в обиду, ты будешь жить с нами.

Элинор от моих слов подняла голову, посмотрела мне прямо в глаза и начала говорить непонятные, но очень красивые слова. Ее речь журчала, а я не мог отвести взгляд. Так и сидел, покачивая утвердительно головой, будто понимал, что она говорит. На самом деле, меня заворожил ее взгляд, глубокий и печальный. Радужная оболочка вокруг зрачка от слез стала иссиня-черная, как перо ворона, и я просто утопал в этом взгляде. Мама вздохнула, всплеснув руками от безысходности такой ситуации, а Элинор проговаривала одно слово чаще остальных – mare[10]10
  Mare (кат., исп.) – мама.


[Закрыть].

– Кажется, я понял, – обратился я к маме. – Она хочет к своей маме. Я тоже тебя звал, когда меня никто не слышал.

Мама отвернулась и начала вытирать лицо платком. Вся эта ситуация расстроила ее очень.

– Давайте поедим, – голос ее дрожал. Она стояла спиной и раскладывала тарелки на столе, а когда обернулась к нам, то я заметил, что ее глаза блестят от слез и набирают синеву.

Для голодной, гостья не очень-то хорошо ела. Немного попробовала суп, съев всего несколько ложек, кусочек хлеба, от остальной еды отказалась.

– Возьми ее с собой на улицу и познакомь с друзьями, – попросила мама, убирая со стола посуду. – Только смотри, глаз с нее не спускай.

Мама опасалась зря, что Элинор убежит. Она словно мой хвостик не отходила от меня и постоянно брала за руку. Гордо выйдя во двор к друзьям, заявил:

– Это Элинор, она моя подруга и будет с нами жить, – сделав акцент на слове моя.

Мальчишки с любопытством начали ее рассматривать, а Элинор изучала их, зайдя за мою спину.

– Побиглы на ричку. Рыбу ловить вмиешь? – спросил Петька новую подругу после недолгого повисшего молчания.

– Она не говорит по-нашему, – объяснил я молчание Элинор. – Но, кажется, уже поняла, что ты ей хотел сказать, – проговорил, уже смеясь, потому что, услышав, что девочка не говорит на нашем языке, он перешел на язык жестов, рассмешив всех вокруг. Сначала он извивался как червяк, показывая наживку, потом продолжил показывать, как он эту наживку на крючок нанизывает со всеми мыслимыми и немыслимыми гримасами. Потом перешел к забрасыванию удочки, после превратился в рыбу, которая увидела червяка, ну и завершил вытягиванием улова. Под конец театрального выступления одного актера мы все уже валялись на траве, взявшись за животы, и хохотали. Ее смех напоминал звенящие колокольчики, я его слышал и отличал среди всех.

Когда пришли на реку, Элинор удивила всех. Обычно девчонки не плавают. Они верещат, стоит их только слегка побрызгать. Моя гостья, подойдя к воде, что-то проговорила. Думаю, она что-то меня спрашивала. Я, конечно же, ничегошеньки не понял, но на своем языке начал рассказывать, что это наша река Псёл. Тут же подключился к объяснению Петька со своим сурдопереводом. Элинор хихикнула. Пока мы вдвоем с Петькой разъясняли гостье, для чего нужна речка, другие ребята уже побросали свои рубашки и штаны на берегу и с криками радости забежали в воду, где начали брызгаться и плескаться. Элинор, недолго думая, скинула платье, сандалики, сумочку и тоже забежала в воду. Мы с Петькой так и остались стоять на берегу, разинув рты. Она же, словно дивная рыбка, нырнула под воду и вынырнула уже почти на середине реки.