Текст книги "Муаровая жизнь"

– Ты это бачыв? – выкрикнул Петька. – Вот это я понимаю, девчонка. Не то шо наши сахарные барышни.

– Спорим, она дальше тебя под водой проплывет! – протянул я тут же руку для спора. Петька подал свою.

Я кликнул Мишаню, чтобы он разбил наше рукопожатие и зафиксировал тем самым пари.

Петька среди нас всех был лучшим пловцом, и я никак не мог его победить ни в одном состязании: ни в дальности заплыва, ни в скорости, ни в задержке дыхания, кто дольше. Увидев, как быстро и как далеко заплыла Элинор, я почувствовал, что его лидерство может пошатнуться, и его рекорды могут быть сегодня побиты. Так и вышло. Как ни старался, как ни пробовал Петька, Элинор каждый раз плыла под водой быстрее и дальше. Поначалу Петька говорил, что сегодня себя неважно чувствует.

– Ничего не понимаю, – сетовал он, уже запыхавшись и выйдя на берег. – У нее что жабры?

Я, улыбнувшись, пожал плечами и, не отрываясь, смотрел, как Элинор выходит из воды. Капельки воды блестели на ее загоревшей бронзовой коже, волосы, намокнув, стали еще чернее. Ожившая кукла, не иначе. Выйдя на берег, она снова начала что-то говорить, а я просто стоял и не мог отвести взгляд от нее. Стоял и улыбался как умалишенный, слушая музыку ее речи. Другие мальчишки начали нас дразнить.

– Жених и невеста, тили-тили тесто.

Я не обращал внимания на них, а она не понимала их речь. Элинор снова зашла в воду, зачерпнула воду рукой, поднесла ее сначала к носу, потом отпила с ладошки немного. Заулыбалась, потом поморщилась, посмотрела на меня, стоящего на берегу, и закричала:

– No salat![11]11
  No salat (кат.) – не соленая.


[Закрыть]

– Конечно, это не салат, – я закивал и тоже заулыбался, не хотел ее расстраивать, она так радовалась, пробуя воду на вкус. Казалось, Элинор видит реку впервые.

Петька, отдышавшись и немного отдохнув, не мог успокоиться, что его обыграла девчонка, и придумал, в чем ее превзойдет. Ну не мог он идти домой с мыслью, что проиграл.

– Айда на мост прыгать?

– Может, не стоит? Мы уже и так наплавались, – почему-то я не захотел идти в этот день на мост.

– Что, испугался? – подначивал Петька.

– Вовсе нет, если хочешь, пошли.

Элинор, поняв, что мы куда-то собираемся идти, снова взяла меня за руку, как в школе, когда нас в коридор выводят по двое. Только делала это как-то по-особенному, совсем не обыденно, как это делают мои одноклассницы. Держала мою руку, лишь слегка касаясь пальцами, отчего мне в некоторые моменты становилось немного щекотно и не в руке, а почему-то в животе. Я в свою очередь тоже старался не сжимать сильно ее руку, соблюдая равенство. «Может, у них так принято? – думал я. – Люди явно другие живут в Испании».

Пришли к мосту. Никто ничего Элинор не объяснял, она все сама поняла. В это время как раз с самого верха моста прыгали старшие ребята. Петька кивнул гостье, вопрошая: «Мол, слабо?» А я-то знал, что сам Петро в этом году только два раза прыгнул с моста. Что, в основном, мы все сигали с опор под мостом, что пониже. Туда мой друг и направился, видно было, что он не собирался сегодня прыгать с самого верха. Ведь устал сильно, наплавался и нанырялся. Поэтому просто выпендрился перед девчонкой, зная, что ни одна девушка еще ни разу не прыгала с моста. Их, наверное, только один вид пугал, не говоря уже о том, чтобы подняться на мост и прыгнуть вниз. «Это только для настоящих мужчин занятие», – говорил обычно Петро. Каково же было мое удивление, когда Элинор отпустила мою руку и пошла на мост.

– Наверное, посмотреть хочет вниз, – толкнув меня слегка в бок, сказал Петька. – Она сразу скумекает, какие мы парни, отважные и сильные.

– Угу, – только и прогудел я, наблюдая за Элинор.

Как же мы удивились, когда девочка, поднявшись на мост, снова сняла свое платьице в бабочках, сандалии и сумочку, сложила и положила это все под перила.

– Чё это она? – Петька с ужасом смотрел то на меня, то на Элинор. – Я же не серьезно!

– Кажется, собралась прыгать, – ответил я, стоя как вкопанный.

– Малая, чё удумала? – один из взрослых ребят обратился к девочке невысокого роста. Но она, улыбнувшись ему, залезла на перила.

– А ну, слезай! – прокричали остальные, уже не на шутку заволновавшись. – Ваше место под мостом! Вы покалечитесь, а нам прыгать запретят!

Но девочка не понимала их, а, балансируя, как в цирке канатоходцы, шла на середину моста по тонкому поручню. Трогать ее боялись. Чтобы не сорвалась вниз, так и продолжали уговаривать сойти по-хорошему. Петька уже не улыбался, а смотрел взволнованно, как хрупкая кукольного телосложения девочка, словно ожившая статуэтка из шкатулки, смело шагает по металлическим перилам на большой высоте. Я смотрел, не дыша, с момента, как она поднялась на мост, мне казалось, малейшее дуновение – и она сорвется. Дойдя до середины моста, Элинор остановилась и повернулась спиной к реке.

– Фу! – громко выдохнули мы с Петькой одновременно.

– Ну, напугала, – вытирая пот со лба, проговорил я. – Кажется, решила спуститься.

Но Элинор привстала на цыпочках, после присела немного и оттолкнулась одновременно двумя ногами. Она полетела вниз спиной, расставив обе руки в стороны, словно птица крылья. Эхом прокатился всеобщий вздох страха. Прямо у воды она сделала оборот телом и красиво вошла в воду, соединив руки над головой, не создав при этом большого всплеска и не обрызгав рядом плавающих людей, словно сказочная рыбка. Те десять секунд, что Элинор не всплывала, стояла гробовая тишина, никто не мог пошевелиться и не кричал о помощи. Перед глазами у меня стояло ее падение, словно в замедленной съемке. И вот она показалась на поверхности, вынырнула, и все люди на мосту и на берегу захлопали в ладоши. Так здесь еще никто не прыгал, а еще чтобы мелкая девчонка, это было впервые.

– Скажи, необычная у меня подруга, – гордо заявил я, сложив обе руки на груди.

– Повезло тебе, – вытирая рукавом рубахи лицо, сказал Петька и быстро засобирался домой. – Зовсим забув. Обещал сегодня помогать мамке. В следующий раз попрыгаем. Ну, я побиг. Бувай.

Элинор вышла из воды. Все ребята подбежали к ней и начали поочередно пожимать руку в знак уважения, но она почему-то на них совсем не смотрела, ее взгляд был направлен только на меня. Меня парализовало, я не мог пошевелиться то ли от увиденного головокружительного прыжка, то ли от поразительной смелости девочки или оттого, что смотрела сегодняшняя знаменитость лишь на меня. Пробегая возле Элинор, Петька поднял два больших пальца вверх и убежал в сторону дома. Друга я не стал дразнить, он сам понял, что в водных видах спорта с Элинор соревноваться бесполезно.

Мы тоже пошли домой, взявшись за руки, при этом Элинор не надела свои сандалики, а взяла их в руки.

– Я тоже люблю больше босиком, – и тоже снял свои всесезонные ботинки.

Так это было необычно – два маленьких человека из разных миров с одинаковыми судьбами шагали молча, и каждый думал о своем. Я радовался, что у меня появился еще один друг и человек, о котором я буду заботиться. Она тоже думала о приятном, так как улыбалась и жмурилась от лучей садившегося за горизонт солнца. Пройдя так половину дороги, решил все-таки поговорить. Увидев пролетающую над нами птицу, я выкрикнул:

– Птица! – и показал рукой на нее.

– Ocell salvatge[12]12
  Ocell salvatge (кат.) – дикая птица.


[Закрыть], – мелодично зазвучал ее голос, и я понял, что просто хотел его снова услышать.

– Как-то длинно и совсем не то, что я ожидал.

Увидев мое замешательство, Элинор хихикнула, но моя игра ей понравилась. Отпустив мою руку, она подбежала к дереву, обняла его и сказала:

– Arbre[13]13
  Arbre (кат.) – дерево.


[Закрыть].

– Понял, понял, – и громко по слогам проговорил, – де-ре-во.

Элинор попыталась несколько раз проговорить это слово на русском, а потом я на испанском. Это было очень смешно. Наверное, у меня не получалось так же, как и у нее, с первого раза повторить слово на иностранном языке, отчего мы заливались от смеха. Проведя рукой по траве, она проговорила:

– Herba[14]14
  Herba (кат.) – трава.


[Закрыть].

Я в ответ проговорил:

– Трава.

Так, играя, мы дошли домой. Конечно, ни я, ни она ничего особо из слов не запомнили, но уже придумали свой способ общения. Когда встретили маму, я рассказал, что познакомил гостью с друзьями и показал, где река. Об остальном умолчал, зная, что мама совсем не одобрит такие игры-соревнования. Помнится, она до сих пор думает, что после моего последнего прыжка с небольшим приключением я больше не прыгаю. Пусть так и останется. Я уже и не вспоминал о своем давно зажившем ранении, которое совсем меня не остановило от развлечений с ребятами. Сеялку вытянули, значит прыгать совсем безопасно и нечего переживать. Взрослых переубедить сложно, поэтому пусть лучше не знает и не нервничает.

Мы поужинали. Элинор ела теперь получше, наверное, все же проголодалась.

– Савва, выйди погуляй, пожалуйста, недолго во дворе. У нас женские дела с Элинор.

– Хорошо. А это откуда? – спросил, показав на кровать, где лежали девчачьи вещи.

– Ты знаешь, ее привезли совсем без вещей, ей переодеться совсем не во что. Мамы моих учениц, узнав об Элинор, принесли сразу же некоторые вещи. Надеюсь, подойдут по размеру.

Я взял ведро и собрался идти во двор, чтобы принести воды. Когда по коридору отошел недалеко от двери комнаты, услышал сильный крик Элинор. Ничего не поняв, я побежал обратно. Открыл дверь и увидел, что Элинор сидит в углу комнаты, поджав коленки, держит в руках свое платьице и плача повторяет лишь одно слово – mare. Мама стояла посреди комнаты с непонимающим видом.

– Что случилось? – негромко спросил я маму.

– Я лишь хотела взять постирать ее платьице и зашить. Оно совсем испачкано. Когда Элинор увидела, что я его беру, закричала, схватила его и забилась в угол.

– Mare – это мама на испанском. Мы немного играли, и я уверен, что правильно перевел. Сейчас уточним.

– Элинор, – позвал я ее и вопросительно проговорил, – mare? – показывая на свою маму.

Элинор быстро и часто закивала головой, прижала к губам платье и начала целовать каждую вышитую бабочку на нем. Я сел, поджав ноги по-турецки, напротив нее и стал объяснять жестами, что хотела сделать моя мама с платьем. Через минут десять такого нашего общения при помощи жестов и отдельных слов на двух языках, Элинор протянула дрожащей тоненькой ручкой мне платье. Я взял его со всей бережностью, показывая всем своим видом, что ценю его, словно драгоценность, и передал маме. Платье осторожно погрузилось в миску с мыльной водой. Я вышел и оставил их заниматься своими женскими делами.

В последующие дни я все пытался расспросить и понять, как она здесь оказалась – так далеко от родных мест, и где ее родители. Понял, что приплыла на большом корабле, а потом ехала на автомобиле, и что их было очень много. Только странно, что она у нас оказалась совсем одна, без вещей и знания языка. Спустя несколько дней мы уже хорошо понимали друг друга, помог Петька со своим языком жестов, но вот взрослые ее совсем не понимали, а она не понимала их, словно существовал невидимый барьер между ними. Звали обычно меня как переводчика. А я видел лишь одно: они просто не хотели ее понять, воспринимали как чужестранку. Поэтому я всегда был с ней рядом, чтобы ничего не произошло.

– Мама, а она насовсем к нам? – спустя неделю за ужином спросил я, глядя на Элинор.

Подруга не поняла, что я спросил, но улыбнулась. Я старался все время ее веселить, потому что слышал, как она тихонько плачет каждую ночь и, всхлипывая, засыпает. Поэтому с самого утра выдумывал, чем мы займемся таким интересным, чтобы Элинор не грустила. Когда начинали играть, у нее в глазах загорались озорные чертики, и тогда я не мог отвести глаз от нее. Было у нее и второе оружие – когда она улыбалась, слегка наклонив голову вниз и немного искоса глядя на меня. От такого взгляда, казалось, вырастают крылья, и я становлюсь выше, сильнее, смелее и готов совершать подвиги, не понимал, что со мной происходит. Когда ее не было рядом всего лишь недолгое время, я не находил себе места и думал только, все ли с ней хорошо. Такие переживания и сходные чувства я испытывал только к маме, когда находился в колонии. «Только Элинор мне совсем чужая, почему я не могу без нее?» – часто думал я. Ловко спрыгнув со ступенек крыльца школы, Элинор бежала ко мне навстречу, и эти мысли улетучивались. Мы бежали играть с друзьями, которые не переставали нас дразнить женихом и невестой, но я не обижался. Мне это даже нравилось, как ни странно.

– Пойдем, нас там никто не найдет, мы выиграем, – потянул я за руку Элинор, когда мы играли в прятки.

На заднем дворе школы за день до этого выкопали глубокие, но неширокие ямы для установки столбов электропередач. Я подбежал к одной из них и показал Элинор. Она кивнула, лукаво улыбнувшись своими шкодливыми глазами. Осторожно помог ей спуститься на дно одной из ям, после быстро посмотрев по сторонам и убедившись, что никто не видит, спустился сам. Мы стояли и слышали, как уже нашли всех участников игры, и только во́да бегал, выкрикивая наши имена. Мы стояли друг напротив друга и смотрели глаза в глаза. Я видел себя в ее больших темных глазах, всегда будто подведенных черным карандашом, а она, думаю, видела себя в моих голубых. Углубление было очень узкое, поэтому мы почти касались носами. Внезапно у меня появилось непреодолимое желание, которое я не в силах был побороть. Зажмурился и поцеловал Элинор в ее алые губы, которые оказались теплыми и сладкими от малины, которую мы ели перед тем, как спрятаться. Малиновый поцелуй был прекрасен. Мне казалось, я на мгновение оторвался от земли, но вовремя спохватился, раскрыл глаза, боясь, что она закричит или ударит меня за непристойное поведение. Элинор стояла, широко раскрыв свои глаза, взяла меня за руки и поцеловала в ответ, после чего негромко засмеялась.

В это время неподалеку пробегал Петька, который услыхал ее смех.

– Ага! Вот вы где. Вас зовсим не видно. Мы бы до ранку шукалы. Хорошее место, но пока вы выползете, я уже скажу «дындыра» на базе, поэтому решайте, кто из вас во́да в следующий раз, – и быстро побежал за угол школы.

По правилам игры, во́да, когда находит спрятавшегося игрока, должен вернуться к месту, где начинал отсчет, к базе, и сказать: «Дындыра, Васька», то есть имя того, кого он нашел. Если во́да прибежит вторым, значит, он снова ищет следующего игрока. Если же он успел, право поиска переходит к игроку, которого нашли. И так до последнего участника. Конечно же, все любили прятаться, водить никто не любил.

– Петька! – закричал я убегающему другу, понимая, что без посторонней помощи нам не выбраться. – Помоги, пожалуйста, кажется, мы застряли.

Пока спаситель подходил к яме, я тихонько на ухо шептал Элинор, вдыхая ее дивный аромат: смешение запахов малины, полевых цветов и маминых лавандовых духов с нотками ванили, которые она разрешала брать гостье. У меня закружилась голова, или мне так показалось.

– Ты беги сразу на базу, тогда не проиграешь. Поняла?

– Si, – проговорила она, щекоча своими волнистыми волосами мое лицо.

Я уже знал, что si означает «да» на испанском языке.

За эти дни, проведенные с ней, я знал несколько десятков испанских слов, она же понимала немного на русском и проговаривала некоторые слова.

Петька подошел к краю ямы и подал руку сначала, как истинный джентльмен, Элинор, со словами:

– К вашим послугам, сеньорита.

Она изящно подала ему свою тонкую ручку, произнеся:

– Gracies[15]15
  Gracies (кат.) – спасибо.


[Закрыть].

После руку подали мне со словами:

– А теперь ты, amigo[16]16
  Amigo (исп.) – друг.


[Закрыть].

Петька также выучил некоторые слова на испанском языке и с большим удовольствием добавил их в свою миксовую речь. Теперь, кроме русского, украинского, суржика и своих собственных, изобретенных, слов появились еще и слова на родном языке Элинор. Мой друг мастерски их применял, смеша всех нас. Многие взрослые, правда, были в недоумении от этого. Мы, общаясь с Элинор, знали перевод многих из них или просто догадывались, а вот взрослые ломали голову, что имел в виду Петька, бросая подобные фразочки.

Выбравшись при помощи друга из ямы, увидел, что никуда моя подруга не убежала, а стояла и ждала, пока я выберусь. По обыкновению, взяла меня за руку, и мы побежали вдвоем, соревнуясь с Петькой, кто добежит первый к базе.

– Она прям никуды без тебя, – проговорил Петро, когда мы, запыхавшись, добежали ко всем остальным.

– А я и не против, – ответил я. – Она тоже мой друг, как и ты, – немного подумав, добавил, – но немного по-другому.

Петька на это лишь подмигнул. Я думаю, он был рад за меня и совсем не ревновал к появлению в моей жизни Элинор. Часто видел, как он наблюдал за нами издалека, но никогда не вмешивался, если мы беседовали с ней наедине. Я видел, что он очень хотел больше проводить времени со мной, но, как настоящий друг, искренне радовался тому, что мне хорошо вместе с этой необычной девочкой. Я много думал об этом и, кажется, переживал больше Петьки по этому поводу. Он же часто, похлопав меня по плечу, говорил, что ему пора сегодня раньше домой.

Это означало, что он просто не хочет мешать нашей с Элинор беседе. Такое поведение достойно уважения и в очередной раз подтверждало, насколько он настоящий друг, потому что я знал, что домой ему еще не скоро.

Моя жизнь вот уже почти год была нормальной, с настоящим детством. Со мной рядом любящая мама, у меня есть лучший друг, и он теперь не один – появилась Элинор, пробудив в моей душе новые, неизвестные до этого чувства. Все, что было до этого, я убежден, лишь страшный сон, и вообще этого просто не было. А возможно, для того, чтобы получить все, что имею сейчас, необходимо заслужить, пройдя испытания. Как бы то ни было – все позади, и впереди у меня лишь новые приключения и новая чудесная жизнь рядом с любимыми людьми. Мои мучения закончились.

– Мне необходимо съездить в районный центр. Элинор поедет со мной, – проговорила мама, когда мы вернулись в один из дней со двора на обед.

– Но почему? Можно и мне с вами? – я не мог вспомнить и дня, проведенного без нее с того момента, как мы увиделись с Элинор в этой комнате.

– Нет, Савва. В город необходимо не только нам, места лишнего нет для тебя.

Обычно, когда для нужд школы выделяли телегу для поездки в центр, существовал негласный список женщин из Рашевки, которым необходимо было также посетить находившийся там базар или магазины. В селе не было такого большого рынка, как там, и не было ни одного магазина. Поэтому-то мама так нечасто попадала ко мне на свидания в колонию, которая как раз и находилась тоже в центре. И именно на тот базар, где я провел не лучшие свои годы, стремились попасть хозяйки из села. Список этот был немаленький, и мамина очередь поездки в город выпадала примерно один раз в месяц, а в плохую погоду и того реже. Мама никогда не жаловалась и никогда никого ни о чем не просила, а ждала свою очередь, иногда даже уступая поездку другим по своей доброте.

Провожая телегу до края села, бежал рядом и смешил Элинор, корча рожицы, специально спотыкаясь и кувыркаясь по траве, как в цирке трюкач. Она смеялась, отчего я выдумывал все новые способы падения. Мама при этом не сделала мне ни одного замечания, что было странно, а сидела, задумавшись, глядя вдаль. Когда появился Петька, не пошел с ним на реку, хотя, видя мое беспокойство, он очень упрашивал, видимо, хотел, чтобы я отвлекся. И, как всегда, он никуда сам не пошел, а остался сидеть со мной во дворе на сложенных дровах. Это хорошее место для обозрения дороги, которая извиваясь, словно песочного цвета змея, уползала за горизонт. Петька все время что-то рассказывал, шутил, пытаясь рассмешить. Я иногда привставал, когда мне казалось, что я вижу вдалеке повозку. Подносил руку козырьком, чтобы солнце не слепило, и снова садился, расстроенный, обознавшись. Солнце садилось за горизонт, окрашивая небо в ярко-розовые тона. Создавалось впечатление, что по небу разлили розовую и сиреневую краску и поводили рукой, размазав все хаотично и небрежно. По центру дивного полотна красовался огненно-оранжевый шар. Петька заметил, что, видимо, завтра будет ветрено, раз таких оттенков под вечер небо. Я его не слушал почти. И вот показалась телега, ее темные очертания хорошо виднелись на фоне светлых тонов неба. Я, словно гончая, завидевшая дичь, бросился навстречу. Бежал намного быстрее спокойно шагающей лошадки в упряже и сблизился с ними довольно далеко от села. Еще подбегая, заметил, что рядом с мамой не сидит Элинор. Начал искать глазами ее на других местах в телеге, вдруг она просто пересела, но нет – ее просто там не было. Телега не спеша катилась, а я бежал рядом и кричал маме:

– Мама, где же она? Где Элинор?

– Дома поговорим. Может, сядешь к нам?

– Нет! – прокричал и побежал обратно, чувствуя, что расплачусь.

«Почему ее нет? Что могло случиться? Может, она заболела?» – думал о многом, пока бежал, но самое очевидное не хотел принимать вовсе.

– Пойми, дорогой, – голос мамы был ласков, – ей там будет лучше. Элинор была с нами временно, пока не организовали специализированные школы для испанских детей, с учителями, которые знают их язык и могут помочь.

На этих словах я сильнее начал кусать щеки изнутри, почувствовав металлический привкус во рту. Видимо, покусал их уже до крови, но больно не было, поэтому не перестал это делать.

– Школы? – громко вскричал я, не дав договорить то, что она хотела. – Как меня, в колонию? – и с укором посмотрел ей прямо в глаза.

– Она должна вернуться к своим родителям, как и ты вернулся ко мне. Ты же знаешь, что она очень по ним тосковала.

– Ты ничего не понимаешь, – я продолжал кричать. – Ей было с нами хорошо, она почти перестала плакать по ночам, – я первый раз в жизни злился на маму и повышал голос. – Нужно было не отдавать ее!

– Элинор дала мне вот это, – с этими словами мама из сумочки достала что-то, завернутое в платок, и протянула мне, – думаю, это следовало передать тебе.

Я осторожно развернул небольшой кусочек ткани и увидел необычную небольшую ракушку, как у улиток, только таких я не встречал. Из нее торчал кусочек бумаги, на котором было написано: «Te amo». Несколько дней назад я подарил Элинор небольшую металлическую золотистую звездочку, на которой сзади выцарапал свое имя. Я на всем, что лежало в тайнике или принадлежало мне, гордо писал: Савва. Эту звездочку я нашел на дороге к реке и подумал, что это знак. Я обязательно стану военным летчиком и непременно генералом. Когда пересматривал в очередной раз свои вещи в тайнике, именно эту звезду захотел подарить Элинор в знак нашей дружбы. Хотел, чтобы золотая звездочка с моим именем лежала у нее в сумочке, с которой она не расставалась, чтобы мой подарок всегда был с ней. Теперь и у меня есть в память о ней – эта ракушка с запиской.

– Я знаю, что не стоило отдавать эту прелестную девочку, но я не могла поступить по-другому, – она подошла ко мне ближе, но не обняла, будто боялась, что я оттолкну ее. – Прости меня, сынок. Я с тобой не говорила об этом еще. Хочу знать, простил ли ты меня за то, что я отдала тебя тогда? – Я не смотрел уже ей в глаза, а отвернул голову в сторону. – Понимаешь, если бы я этого не сделала, то мы уже никогда не увиделись бы, а тебя все равно забрали бы силой, как и сейчас Элинор. Мы бессильны в некоторых моментах жизни.

Я молча стоял и слушал, уже не перебивая. Никогда не задумывался о том, как попал в колонию и, конечно же, никогда не винил в этом маму. Мои воспоминания были обрывистыми и неполными. В память четко врезалось – вот я с мамой счастлив, и вот совсем другая картинка, где ее нет, и я один на один с бедами. Я обнял маму и прижался к ней сильно-сильно.

– Это значит, не держишь зла на меня? – спросила она меня, и ее теплые мягкие ладони коснулись моего лица, она заглянула в мои влажные от слез глаза и поцеловала в лоб.

Я снова сильно прижался к ней, ничего не ответив. Все и так было понятно без слов. Мы долго стояли, безмолвно обнявшись, а потом я ей много рассказывал об Элинор. Мама почему-то улыбалась.