Текст книги "Муаровая жизнь"

– Савёнок, что с тобой? – спросил Ленька.

– Что это пахнет? – снова потянув воздух носом, спросил я.

– А тебе-то что?

– Что, ответить тяжело? – раздраженно спросил я.

Ленька тоже стал возле меня и вдохнул носом воздух несколько раз.

– А, это лаванда.

– Покажи, покажи, – нетерпеливо заскулил я.

– Странный ты. Вот она, – и он сорвал тоненькую веточку с маленькими сиреневыми цветочками на конце.

Я схватил эту веточку и начал нюхать, отвернувшись от всех и закрыв глаза, потому что не смог сдержать слезы. Корчил из себя взрослого, а по сути, был еще маленьким ребенком.

– Если цветы потереть, будет пахнуть сильнее и дольше, – сказал Ленька, видя, что я расстроен, но не понимал совсем, почему.

Я ничего не ответил. Лишь нарвал полные руки и карманы этих маленьких веточек. Теперь частица мамы всегда была со мной.

Невозможно представить, что чувствовала мама, проживая каждый день все эти годы вдали от меня. Каждый день она проводила все свое время в кругу детей, учила и наставляла их, а ее родная душа, ее сын, где-то там, в жутких условиях, совсем с чужими людьми, которые вряд ли смогут хоть немного заменить ее.

Больше всего ее терзало осознание того факта, что она так рьяно хотела и стремилась стать учителем, так боролась за место в педагогическом институте на этапе поступления, и что именно в момент достижения мечты ее постигла жуткая участь расставания с ребенком. Эти мысли не давали ей спать по ночам. Закрыв глаза, она видела Савву, она видела его в каждом ребенке на уроке. А потом эти недолгие встречи с сыном, от которых потом всю ночь плачешь, не поднимая голову от подушки.

На каждое наше свидание она приносила немного конфет, чтобы побаловать меня. Знала, что их люблю больше всего, но я всегда скромно съедал только одну, а остальные клал в карманы брюк. «Наверное, растягивает удовольствие, хочет по одной каждый день съедать», – думала она, не подозревая истинную причину такого моего поведения.

Старшие в колонии больше всего любили дежурить по выходным на проходной, в комнате свиданий. В теплое время года с вылазкой в село никакая проходная, конечно, не сравнится. Но наступали холода, и поживиться можно было лишь после свиданий с родственниками, которые приносили гостинцы. Все в группах знали, что есть принесенное в комнате свиданий нельзя, за этим следили дежурные. Стоило свиданию закончиться, как твои карманы выворачивали и забирали пакет, затем пинки, затрещины – все по обыденному сценарию. Не знали взрослые посетители, что ничего из принесенных угощений их сыну, племяннику или внуку не достанется, все забирали старшие.

Суровая правда жизни: кто сильнее, тот и прав. Поэтому, как подрос и ощутил в себе силу давать отпор, больше не позволял давать себе затрещины. Конечно, первые схватки я проиграл, но спуску не давал никому. Стоило только кому-то попробовать поставить мне подножку, я реагировал молниеносно, кидался в драку с кулаками, не задумываясь. Спустя время, заметил, что со мной не хотят связываться старшие, и телесных наказаний поубавилось. Лишь Ленька оставил за собой право дать дружескую затрещину, я же в ответ единственный мог слегка ударить его по-дружески кулаком в плечо. Этим отношениям многие в банде завидовали.

Существовало и еще одно воскресное, любимое старшими занятие. Кулачные бои, «стрелка» за бараками, куда участвовать допускали только старших, а малых посмотреть, только избранных. Как попал в банду, так получил право присутствовать на этих боях. В воскресенье выясняли отношения все, кто в течение недели что-либо не поделил, силой мерялись, носы ровняли, приемы отрабатывали. Не потасовка простая, а именно бой с пусканием крови. Когда первый раз смотрел, не заметил, как начал приемы повторять и уворачиваться, будто сам дрался. Заканчивался бой всегда «кровянкой». Применение оружия запрещалось, только кулаки, никаких финок, ножей, заточенных гвоздей. Моим любимым приемом, который я заприметил себе и отрабатывал, стал апперкот – мощный удар в ближнем бою, который рубит снизу вверх по подбородку противника, часто сваливая с ног в нокаут.

Не догадывался я тогда, что, выбирая, как должен поступить, я иду своим жизненным путем, который меня выведет из тьмы. Вот так взрослеет человек, и его мировоззрение и отношение к вещам меняется. Только судьба одних ведет по одной тропе, а других – по другой. У кого-то эта дорога полна преград, кто-то шагает по жизненному пути легко и уверенно, а кто-то и вовсе боится всего и идет, озираясь, как бы выглядывая из-за угла, медленно и неуверенно. Спустя многие годы я удивляюсь сам себе. Как удалось выжить и благодаря чему, очень часто находясь на волосок от смерти, учитывая, через что пролегла моя тропа жизни, через что мне пришлось пройти. Ведь многие, кого я встречал, и которые, на мой взгляд, были более удачливыми, погибли. Кто казался мне идеалом и должен был достигнуть высот, получали резкий поворот в судьбе в противоположном направлении.

Кто же управляет тем, как сложится твоя жизнь? Отчасти ты сам. А в остальном? Уверен, что необъяснимая сила, которой я премного благодарен. Картина моей жизни создавалась, подобно эффекту муара в результате наложения одних событий на другие. Я ничего бы не хотел изменить в ней, потому что тогда моя жизнь в своем итоге могла сложиться совсем по-другому, а я бы этого не хотел.

В колонии я прожил четыре года: с 33-го по 37-ой год. Случилось как в известной поговорке: не было бы счастья, да несчастье помогло. В 1937 году Ежовщина, или Большой террор, шагали по стране. Названий данного исторического периода несколько. А по сути, это убийства и гонения абсолютно всех слоев населения на всей территории государства. Согласно «плановому заданию» уничтожали врагов народа. Распространены были доносы, писали все друг на друга, а реагировали даже на самую мелкую провинность, такую как: «наступил в очереди на газету, где был портрет вождя». По городам и селам ночью разъезжал «черный ворон» – машина НКВД закрытого типа, и там, где останавливалась, молились всем домом, чтобы не к ним постучали в дверь. И вот все жители у окна видят, как выводят кого-то в наручниках, и многие с облегчением вздыхают. Судьба этого человека предрешена, она в руках «тройки». Где один – представитель НКВД, второй – прокуратуры, третий – суда, которые выносили один из двух возможных приговоров: расстрел или ссылка на пять, десять или пятнадцать лет. Все это происходило в один день. После вынесения приговора на следующий день приезжал «черный ворон» за семьей врага народа, жену также судили.

Репрессии касались взрослого населения, а детей этапами свозили в имеющиеся детские колонии. Но поток детей был столь велик, что правительство приняло решение, согласно которому, таким, как я, разрешалось вернуться к родным. Получалось, что благодаря репрессиям я вернулся к маме. Вот так снова одно событие, наложенное на другое, дало результат, которого я ждал, проживая каждый день в колонии.

О, как я пел во все горло, когда узнал, что уезжаю к маме, что она не просто приедет, побудет и уедет до следующего дня свидания. А мы вместе, взявшись за руки и не оборачиваясь, покинем навсегда это ужасное место. «Мы будем жить вместе, – проговаривал про себя множество раз и не верил до конца, что так и будет». Я тысячу, нет – миллион – раз, мечтал об этом и представлял, как обниму ее и не отпущу.

Вдоволь наоравшись песен – так у меня радостные эмоции лезли наружу, через искусство – я пошел считать часы до самого радостного события в моей жизни. Вдруг я осознал, что недавние события напрямую связаны с моей свободой. Незадолго до того, как мне сообщили, что для меня скоро все закончится, в колонию начали прибывать новенькие. Раньше это было не так часто и не в таком количестве. Теперь же руководство колонии все наши кровати превратило в двухъярусные. Из двух обычных солдатских пружинных кроватей, сваривали новые спальные места для детей. При сварке использовали карбид, поэтому вонь стояла ужасная, белые потеки везде по территории возле бараков.

Детей поступало много, и каждый из них рассказывал свою историю о том, как попал в это место. Одна история была страшнее другой. Поэтому, поняв, чему я должен быть благодарен, я расстроился. Я знал, что ждет всех этих детей. Я прожил здесь четыре года, но моя мама жива, и она приезжала ко мне и заберет меня буквально через пару дней домой. А слушая истории новеньких, я понимал, что уже никто и никогда их не навестит, и мечтать, что родители их заберут, они не смогут. У них забрали даже эти мечты.

Глава 10
Детство

Когда мама меня забрала, она уже занимала должность завуча младших классов, вела свой класс начальной школы и все так же преподавала литературу в старших. В первой половине дня обучала малышей, а во второй – старшеклассников, плюс занималась организационной работой школы.

Я проснулся, когда еще было темно на улице, и снова закрыл глаза. Не поверил, что рядом нет еще ста девяноста девяти кроватей и что рядом спит мама. Закрыл их и на мгновение затаил дыхание, боясь, что все исчезнет, когда их снова открою. Я так много раз мечтал о том, как проснусь не в бараке, а рядом с ней, что сейчас, когда оказался далеко от колонии, не поверил в это. Посчитав до десяти про себя, неспешно открыл сначала один глаз, потом второй. Все осталось на месте: и комната не исчезла, и моя мама, проснувшись, смотрела на меня глазами, полными любви. Кажется, она тоже готова была зажмуриться, не веря в то, что я рядом. Никто и никогда не смотрел на меня так, как она. В этом взгляде любовь, надежда и вера перемешались в одно целое, он словно окутывал меня в безопасный кокон. Я обнял ее, перед этим все же ущипнув себя довольно больно за ногу.

Жили мы в одном из кабинетов школы. Два из них выделили под жилье для учителей. В каждом разместилось от восьми до десяти человек. Вместо стен перегородками служили географические карты на подставках. Но коллектив был дружный, и все обрадовались, когда Анастасия Михайловна познакомила их со мной. Все радостно приветствовали, говорили, что мама обо мне много рассказывала, и подарили в день приезда книгу и конфеты. Неужели эти подарки никто не отберет? Я по привычке конфеты спрятал под матрас, а книгу положил за пазуху.

Освоился на новом месте очень быстро. Воссоединился с мамой, когда была пора летних каникул, и теперь гонял в селе и по рощам целыми днями. Теперь я по-настоящему свободен! Это ни с чем не сравнимое чувство, когда ты из года в год живешь одной только мечтой, и вот она осуществилась. Для меня небо стало более голубое, трава зеленее, все вокруг стало ярче, мир поражал и ослеплял своими красками. А воздух какой! Дышал, громко втягивая воздух носом и не мог надышаться.

В первый же день приезда подружился с местными ребятами. Узнав, что я не умею плавать, сразу решили это исправить.

– Это не важко. Мы все не умели плавать, а зараз спокийно переплываем ричку, – сказал Петро.

Он был самым старшим среди местных ребят, ему было двенадцать лет. Жил с матерью в одном из сельских домов и учился в школе. Моя мама была его первой учительницей в младших классах. У них в семье было трое детей, но два брата не перенесли голода, хотя отец и мать отдавали детям последнее, не ели сами. Но в живых остались только он – средний ребенок и мать, отец умер от тифа вскоре за детьми. Петя был высокого роста, поэтому именно за ним все дети двора признали старшинство. Говор у моего нового приятеля интересный был. Поначалу я не все понимал, что он говорит мне. Но быстро разобрался. Часть слов была на русском, часть – на украинском, а третью часть – и вовсе, кажется, он сам придумал.

Петька хорошо учился, несмотря на то, что часто пропускал школу по семейным обстоятельствам – помогал матери. Она болела после голодомора и очень тяжело перенесла потерю детей и мужа. Часто сидела, не двигаясь и не разговаривая много часов, смотря в одну точку. Петя говорил, что потом это состояние проходило, и она снова становилась прежней, ходила на работу на маслоперерабатывающий завод, ругала сына за непослушание или гонялась за ним по двору, когда он в очередной раз порвал штаны. С одеждой тогда совсем плохо было. У всех – всего по одному: одни штаны на зиму и лето, одна рубаха, одни ботинки всесезонные. А Петька умудрялся свои штаны рвать по нескольку раз в неделю, на них от этого живого места не было. Это была одна большая заплатка, а не брюки. Он был фантазером и мечтателем. Все дети всегда ждали его появления во дворе, знали, если Петро пришел, значит, сейчас начнется игра. Он много читал книг, любил приключенческие романы. А говор свой не менял, видя в этом, кажется, свою индивидуальность.

Когда мы познакомились, он очень обрадовался, узнав, что я тоже очень люблю читать. Мы подолгу с ним болтали и придумывали истории и игры.

– Айда на ричку!

Петька побежал, и все ребята за ним гурьбой, я тоже старался не отставать. Подбежали к реке, один из ребят отвязал лодку.

– Сидай.

Я послушно залез в лодку и сел на доску внутри нее, рядом сел еще один парень, а напротив – Петька на веслах. Ловко и быстро доплыв до середины реки, он достал весла из уключин и положил в лодку. Приключения я очень любил, а на лодке до этого ни разу не катался. Необычно покачивало, и стоять было в ней сложно, приходилось держать равновесие.

– Савва, дай мне руки, а ты, – обратился ко второму мальчишке, – бери его за ноги.

Я покорно отдался им в руки.

– Раз, два, три, – скомандовал Петро.

Считая, они меня раскачивали, и на счет «три» я, подлетев в воздухе, погрузился в воду. Инстинктивно я начал барахтаться в воде руками и ногами. Вода попала в уши, я совсем не слышал, что кричали мне мои тренеры по плаванию. Нос болел оттого, что был полон воды. Я начал погружаться на дно. Петька дал мне немного уйти под воду из его поля зрения, а после прыгнул в воду, и они втащили меня в лодку. Я даже не понял, как в ней оказался, и продолжал, словно маленькая собачонка, плыть, размахивая руками и ногами.

– Все гарно. Зараз отдохнешь и повторим. Тебе понравится. Сам потом будешь просить подбросить тебя. От побачиш! А плавать так учат всех, – мой новый друг одобрительно похлопал меня по плечу.

«Я попрошу? Они что, ненормальные что ли?» Я совсем не был рад тому, что согласился учиться плавать. Совсем, оказалось, неприятное занятие – это плавание. Вода была везде. Я никогда сразу столько воды не пил. Живот булькал, как полный бутыль с водой. Нос не дышал, казалось, он увеличился в размерах и вот-вот лопнет. Я ничего не слышал, уши тоже были полны воды. В голову как будто насыпали песка, и при каждом движении ею он пересыпался внутри. Но Петька сказал, что бросать обучение нельзя, нужно обязательно довести дело до конца, научиться сегодня плавать.

– Раз, два, три, плыви! – и снова. – Раз, два, три, плыви!

К вечеру я поплыл. Не поверите, но мне понравилось, правда, сил не было совсем. Я еле приволок ноги домой. И, не поужинав, просто упал на кровать лицом вниз и уснул. Мокрый, грязный, но довольный. Я умею плавать!

Ребята не обманули. Плавать – это действительно безумно весело. Столько интересного связано с рекой, а без умения плавать все это недоступно. Спустя неделю я плавал не хуже моих новых друзей: и на спине, и кролем, и брассом, и нырял, доставая со дна песок.

– Завтра покажем тебе кое-что, – сказал Петька, когда посмотрел, как я резвился в воде спустя неделю. – Туды ходять только проверенные пацаны, а ты, бачу, хоробрый.

На следующий день мы бежали наперегонки к мосту. Это было капитальное строение, которое возвышалось над рекой. Проем между водой и мостом был около шести метров высотой.

– Айда, за мной, – прокричал Петька и помчался вперед.

Мы все поднялись на мост.

– Смотри! – он показал с моста вниз на воду.

– Ого! – только и вырвалось у меня. Вода внизу прозрачная, и было видно дно, а там, в самом низу, лежали огромные темные рыбины, которые по размеру были с меня ростом, а некоторые и побольше. Они не спеша передвигались по дну. Я даже рассмотрел их огромные усища и большие головы.

– Не боись, они безобидные. Если, конечно, их не трогать, – сделав паузу, добавил, – я так гадаю. Это сомы. Здесь глубина в речке больше десяти метров, и они спокийно тута обитают.

– Такую рыбину семья в селе может неделю есть! – сказал я.

– Их не едят. Они мертвячиной питаются. Мужики говорят, что некоторые весом больше ста килограммов с полтиной.

– Сто пятьдесят килограммов? – недоверчиво я переспросил.

– Угу, – многозначительно промычал он. – Есть в селе один немой, он спец по ловле этих рыбин. Свой улов продает на корм свиням. Потом придем, я тоби покажу, как он их ловит.

И вдруг я услышал чуть дальше, с другой стороны моста, всплеск. Я испугался, что кто-то упал в воду с моста. Посмотрев в ту сторону, откуда донесся звук, я увидел, что старшие ребята, намного старше даже нашего Петьки, собрались у края моста. Один из них стоял на самом краю, держа руки вверх, и вдруг он, оттолкнувшись ногами от моста, полетел вниз головой! Я подбежал к краю и посмотрел на реку. Парень вынырнул. Когда он немного отплыл от места, куда погрузился, к нему прыгнуло сразу еще двое, но уже поджав колени к животу, создавая специально множество брызг. Потом следующие, но уже с разбега, при этом кувыркаясь в воздухе.

– Ничего себе! – Только и вырвалось у меня.

– Да, это старшие. Я скоро тоже буду прыгать с моста. – Петька гордо выпятил грудь. Видимо, на мост пускали по достижению определенного возраста. Он совсем не хвастался, просто был горд, что первый из нас прыгнет с такой высоты. – Мы тренируемся пид мостом, там пониже.

В прыжках с высоты было что-то завораживающее, щекочущее где-то там, внизу живота. Отталкиваешься от края и доли секунды летишь в воздухе, словно птица, а потом погружение. Я к тому времени умел нырять так, чтобы вода не попадала в нос, и умел ловко и быстро вытряхивать ее из ушей. С нетерпением хотел попробовать прыгнуть с высоты побольше, чем плечи друзей или борт лодки. Здесь наверняка можно до «трех» посчитать, пока долетишь до воды. Значит, и ощущения намного круче.

Петро побежал вперед, а я остался смотреть с моста в воду и на прыгающих старших.

– Вниз! – скомандовал настойчивее наш предводитель.

Я нехотя пошел под мост, но там оказалось не менее интересно. Мост опирался на большие бетонные столбы, имеющие металлические выступы на разной высоте. На одной из опор, на высоте примерно трех метров от воды, располагалась небольшая металлическая платформа. Вот с нее мы и прыгали, взбираясь по металлическим выступам. К тому времени я прыгать умел по-разному, но только не головой вниз.

Вскарабкавшись на платформу и с криками: «Ура!» – Петька прыгнул первый в воду «солдатиком». Это когда руки складываешь по швам и ноги вместе. Я, не дожидаясь, когда он вынырнет, также прыгнул за ним «солдатиком». Я всегда был немного тороплив, когда дело касалось приключений. Вот это ощущения! Мы ныряли, каждый раз придумывая все новые и новые способы погружения в воду с трех метров. И я снова испытывал судьбу, совсем не подозревая об этом.

Самое сложное – это научиться нырять «рыбкой». Ногами вниз, когда уже умеешь плавать, совсем не страшно, но вот головой вниз – это совсем другое дело. Нужно перебороть страх, что не ударишься о воду. У меня пока прыгать «рыбкой» плохо получалось. Совсем не так красиво, как у других. Я все считал, что мне мало высоты и поэтому вхожу в воду не так ровно, как хотелось, а немного животом или ногами. Здесь можно отточить мастерство.

Когда мы смотрели в реку с моста, вода в ней была прозрачная, а под мостом она была темная: лучи солнца не проходили сквозь бетон, и дна видно не было. Я подплыл к опоре и взобрался на платформу. Решившись прыгнуть «рыбкой», долго не мог найти место, куда бы нырнуть, с какой из сторон. То на один край платформы стану, то на другой перейду. Наконец-то я выбрал, по своему мнению, самое лучшее место, куда полечу головой вниз. Приготовился и сиганул. Погрузившись в воду, почувствовал сильный удар по голове. Почему-то руки меня не слушались, ноги тоже, я медленно погружался, почувствовал лишь, что кто-то ухватил меня под грудь и потащил наверх. Когда меня положили на берегу на траву, ребята столпились вокруг. Я ничего не слышал, что они говорят, в голове стоял сильный шум, заглушающий все. Поднять голову не мог. Почему-то лица всех, кто стоял и смотрел на меня, были перепуганы. Понемногу слух возвращался, начало покалывать в руках и ногах, я пошевелил пальцами. Осторожно и не спеша поднял руку и попытался прикрыть ею глаза, потому что солнце ярко светило, и было неприятно. Лоб что-то щекотало. Предположив, что это насекомое, решил смахнуть рукой, но ощутил что-то липкое. Я одернул руку и взглянул: она вся была красная.

Это же кровь. Откуда она? Все не мог понять, что же произошло. Постепенно начал ощущать боль в месте удара.

Нарастала сильная головная боль, от которой не мог подняться.

– Его срочно нужно отвезти в больницу, – кричали взрослые.

Меня усадили на подъехавшую телегу и повезли в больницу. По пути осознал, что когда нырял, то ударился обо что-то твердое в воде головой и думаю сильно, так как лица взрослых были очень обеспокоенными. Петька, как старший и ответственный, поехал со мной.

– Сильно все плохо? – спросил я его.

– Да, кажись, ничого страшного. Только крови с тебя як з порося, – ответил, улыбаясь, Петя.

Его ответ успокоил, но на тряпку, которую мне дали держать у головы, решил не смотреть, чтобы не стало дурно.

В больнице после осмотра доктор сказал потерпеть. В его руках появилась нитка.

– Прямо как носки штопать будете? – юмор меня не покидал даже в эти минуты.

– Немного нужно подправить, – с улыбкой сказал доктор. – Тебя как звать?

– Савва.

– А меня Николай Федорович. Ну, терпи, казак, атаманом будешь, – пошутил он в ответ.

После всех манипуляций Николай Федорович присел рядом на корточки и спросил:

– Герой, голова болит?

– Немного спать хочется и щиплет, – зевнув, ответил ему.

Мама вбежала в кабинет доктора, когда мы уже беседовали, и я в красках рассказывал, как получил первое ранение. Вид у нее был очень взволнованный, но увидев, что я сижу на кушетке, болтая ногами и улыбаясь, успокоилась.

– У него все хорошо, – заверил доктор маму, – а шрамы лишь украшают мужчину. Не переживайте. Голова поболит пару дней, и уже к концу недели будет как новенький.

Приключение мне понравилось. По селу среди других ребят теперь ходил гордый: у меня же есть шрам, мне его даже зашивали. Девчонки на меня даже взглянуть стеснялись.

На улицу гулять побежал уже через три дня. Ребята, с которыми был на речке в тот день, рассказали, что в том месте, где я ударился головой, когда нырял, оказывается, лежала замуленая огромная металлическая сеялка с полей. Река Псел разливается в поля на несколько километров, а когда половодье сходит, природная сила воды уносит в реку все, что было забыто на полях. Вот так сеялка оказалась в реке. Течением ее несло, но она застряла в опорах моста, пока я ее не нашел. Думаю, мне очень сильно повезло, что рассечение оказалось поверхностным. Это хорошо, что я прыгать «рыбкой» не так хорошо умел и не так ровно. Прыгни я под другим углом, чуть сильнее и ровнее, как хотел, одними швами бы не обошлось.

Петька очень переживал после моего прыжка и даже не ходил гулять, пока я дома был. Он настоящий мой первый друг. Все дни проводил со мной. Рассказывал, что научит ловить рыбу, а еще о секретном месте, куда обязательно отведет.

– Туда не всех берем! Только проверенных. Слухай, давно спросить тебя хотел. Откуда у тебя полосы на спине?

Я сделал вид, что не услышал вопрос, и начал расспрашивать о тайном месте. Сам же вечером у мамы решил спросить, что там у меня на спине. Себя не видел со спины и не знал, что там тоже есть шрамы.

– Ой, Савва, даже не знаю, как ты дожил до своих лет, ты такой непосидючий и постоянно попадаешь в какие-нибудь истории, – проговорила мама с улыбкой шутливым тоном, при этом потрепав меня по голове, взъерошив волосы. Я так это любил и всегда подставлял ей свою голову, подобно котенку, который хочет, чтобы его погладили. Сел поудобнее, зная, что рассказ будет интересным и длинным. – Случилось это, когда мы жили еще в общежитии в Одессе, и ты был совсем еще маленький.

Она поведала мне о том, что мои пеленки ну совсем плохо сохли. Розетка на весь этаж общежития была всего одна – в подсобке, где все студентки готовили еду. Утюг электрический был один вообще на все общежитие, поэтому ее подруга, Ольга Феликсовна, подарила утюг на углях. Это было большое, тяжелое, металлическое приспособление для глажки, прародитель современного, более удобного. Работал он просто. Необходимо было нагреть угли в печи, засыпать их, откинув крышку вовнутрь, закрыть крышку на щеколду и, взяв за ручку сверху, раскачивать из стороны в сторону, разогревая угли докрасна.

Горшок тогда я еще изучил плохо, точнее, его предназначение, пеленок было очень много. Мама говорила, что после вот такой вот сушки утюгом она еще несколько часов рук не чувствовала. Весило такое орудие труда ни много ни мало десять килограммов. А я уже тогда немного ходил; точнее, мама говорит, что я не пошел, а побежал сразу, причем часто страдали нос, губы и ладошки с коленками, но в этот раз пострадала спина. Подбежал я под мамину руку как раз тогда, когда она держала раскаленный утюг, в тот самый момент, когда раскачивала им, чтобы разогреть посильнее. Угли уже были достаточно красными внутри, и мама уже хотела продолжить гладить, как почувствовала, что в воздухе кого-то прогладила. Это был я. Мама от испуга задержала руку, я тоже от страха молчал, но потом меня слышало все общежитие, причем долго, пока мама не отнесла меня в госпиталь все к той же подруге, которая дарила утюг. С тех пор, как только солнце пригревало мою спину, на ней проявлялся рисунок подошвы утюга – мелкие полоски.

Когда мама разрешила уже выходить во двор, Петька обрадовался, казалось, больше меня.

– Я обицяв тебя научить рыбу ловить. Айда на ричку. – Петро побежал вперед. Резко остановился. – Совсем забув, потрибно червей сначала накопать.

В навозе палками накопали целую жестяную банку червей. Петька сбегал домой, принес нитку, ведро и два небольших крючка. Когда пришли на речку, он начал мастерить удочку. На нитку навязал крючок, после из кармана достал маленькие серые шарики.

– Это свинец, я його у охотников выпрошую, – пояснил Петька происхождение шариков.

Взял один и прикусил, от этого шарик расплющился. Нитку положил на свинец и снова прижал зубами, шарик оказался уже на нитке.

– Это получилось грузило. Теперь навчу тебя поплавок делать, – и он достал из кармана два гусиных пера.

Одно дал мне, другое начал общипывать. Я сделал все в точности за ним. Аккуратно подрезав то, что осталось от пера, он продел в него нитку и закрепил маленькой щепкой, чтобы не двигалось.

– Поплавок готовый, осталось сделать удочку, – с этими словами он срезал две ветки длиной около одного метра, почистил от коры и мелких веточек и навязал нитку с грузилом, крючком и поплавком.

– Ну, глянь. Удочки готовы, – сказал мой друг, гордо осматривая свои творения. – Ловыты зовсим не важко, до того ж ты втёпный, у тебя все получится.

– Какой? – спросил я, не понимая.

– Ну, схватываеш з лёту, – смеясь, объяснил друг.

Его язык я всё еще не до конца понимал. Были слова-загадки как это, например, над которыми без пояснения я бы несколько дней ломал голову, переводя.

Сначала у меня, как и с плаванием, ничего не получалось. На берегу реки мы разулись, закатали штаны и неглубоко зашли в воду. Петро показал, как червяка на крючок наживлять и как забрасывать подальше наживку.

– Это меня батько научил, когда живой был. Меня та братив, – проговорил Петька, ловко вытягивая небольшую серебряную рыбешку и бросая ее в ведро с речной водой. – Можем их приготовить. Я тебя и этому навчу. Только з дому визьму казанчик. Ты, главное, Савва, не поспишай, – поучал меня Петька рыбной ловле. – Почекай, пока не видчуеш, що рибка схопила червяка и трохи смыкае удочку. Тоди ты подсекай – смыкни у видповидь ризко, щоб пийматы на гачок. И тяни. Швиденько, та обережно, щоб не зискочила. Зрозумив?

К вечеру в ведре плавали четыре пойманные мною рыбки. Я так радовался, когда поймал их, что в ведре, полном рыбы, их отличал среди других.

В этот день мы так увлеклись ловлей, что не заметили, как начало темнеть.

– Уху варить навчу другим разом. – Петька спешил домой к маме. – Зовсим забув. Обицяв матери допомогты. Трымай, – и он дал мне в руки держать второе небольшое ведро, куда пересыпал половину всего улова. – Это тебе.

– Я же всего четыре поймал, – удивился я.

Петро об этом ничего слышать не хотел, когда я запротестовал.

– Нам з мамкою полведра выстачить з головою. Мы же разом ловили. Вторая половина по-братски твоя.

Вечером дома маме гордо протянул ведро с рыбой. Я ж сам на ужин еду достал, и главное – не пришлось ни у кого попрошайничать или обманывать. Она приготовила и угостила всех соседей. Я видел, как она гордилась мной, и для меня это была самая большая награда из всех. Потом уже, перед сном, я много размышлял, какой же мой новый друг хороший человек. Я обязательно буду с него брать пример, не в речи, конечно, но в поступках. На другой день я снова получил подтверждение своих недавних рассуждений на тему правильного и неправильного.

Мы снова ловили рыбу, и к нам присоединились еще ребята из села. Мишаня – самый маленький из всех, ему было годиков пять, и у него ну совсем не получалось поймать ни одной рыбки. Мимо по дороге проходил дед Панас, наш сосед в селе, с полным ведром рыбы.

– Что малой, не клюет? – спросил он у грустного Мишани, который бросил удочку и хотел уже было заплакать. Руки сложил на груди, а губы дрожали. Вот-вот и разрыдается, как девчонка.

– Нет, – буркнул тот, немного надув нижнюю губу в обиде на реку или на рыбу.

– А у меня с утра, смотри, какой улов. Видал? – и он показал свое ведро, в котором плескалась рыба. – Секрет хошь расскажу? Даже два секрета, – немного понизив голос, проговорил он малому.

Мишаня потянул голову к деду, чтобы лучше расслышать тайну секретной ловли.

– Ты с какого конца червя надеваешь? – спросил дед.

– Я? – Мишаня начал вспоминать, с какого же конца он червя нанизывает.

– Вот! А нужно всегда его задней стороной на крючок. А перед этим его самое важное… – и дед Панас еще тише заговорил, да так, что слышал только малой. – Понял?

Мишаня кивнул головой, поднял удочку и начал из консервной банки червя доставать. Дед Панас ему подмигнул и пошел прочь, в сторону села, насвистывая мелодию. Мы уже и забыли, что там за секреты говорил сосед малому. Только смотрим на него, а он червя облизывает.