Текст книги "Культурное наследие русского зарубежья в диалоге цивилизаций XV – начала XX веков"

Бегство русских людей из страны стало для московской власти большой проблемой. Иван Грозный не понимал, как мог Курбский и ему подобные примкнуть «к врагам христианства» и к «нашему недругу королю Сигизмунду», уйти в страну, «где нет христиан», где цари «послушны епархам и вельможам» и «только по имени и по чести цари, а властью нисколько не лучше раба»[95]95
  Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 123, 131, 156.


[Закрыть]. В свою очередь Курбский спрашивал царя: «…Чем прогневали тебя христиане – соратники твои?», за что нам, «несчастным, воздал, истребляя нас и со всеми близкими нашими?»[96]96
  Там же. С. 119.


[Закрыть]. В ответ звучало грозное: «А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить», и он, государь, обязан «держать свое царство в своих руках, а своим рабам не давать господствовать», не подражать «безбожным народам», у которых «цари своими царствами не владеют, а как им укажут их подданные, так и управляют. Русские же самодержцы сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи!»[97]97
  Там же. С. 126, 136.


[Закрыть].

Одним из веских аргументов для Ивана Грозного как представителя консервативного мышления, объяснявшего современное положение вещей ссылкой на Священное Писание, на «старину» и прошлые достижения, были слова апостола, который «повелевает спасать страхом»[98]98
  Там же. С. 128–129.


[Закрыть], однако бегство Курбского подрывало его убежденность, не давая покоя ни в чем. Недаром Грозный наставлял своих московских гонцов: «Если будет говорить с вами в Литве Князь Андрей Курбский или ему подобный знатный беглец Российский, то скажите им: ваши гнусные измены не вредят ни славе, ни счастию Царя Великого: Бог дает ему победы, а вас казнит стыдом и отчаянием. С простым же беглецом не говорите ни слова; только плюньте ему в глаза и отворотитесь»[99]99
  Карамзин Н. М. История Государства Российского. С. 852.


[Закрыть]. На это Курбский отвечал, что не желает «служить отечеству неблагодарному, где добродетель губит и слава безмолвствует»: «Един царствуешь без мудрых советников; един воюешь без гордых воевод – укорял он Ивана Грозного в 1579 году, вопрошая – и что же? вместо любви и благословений народных, некогда сладостных твоему сердцу, стяжал ненависть и проклятия всемирные… Позор, позор для венценосца, некогда столь знаменитого!»[100]100
  Там же. С. 898, 910.


[Закрыть].

В Великом княжестве Литовском А. Курбский прожил до конца своих дней. Он умер в мае 1583 года в подаренном ему королем Сигизмундом II Августом имении Миляновичи под Ковелем. Царь Иван Грозный пережил своего врага лишь на несколько месяцев, скончавшись в марте 1584 года. Вступивший на престол Федор Иванович, как писал Н. М. Карамзин, «хотел возвратить отечеству изгнанников и беглецов Иоаннова царствования, не столько из милосердия, сколько для государственной выгоды» и «посылал к ним милостивые грамоты – именно к князю Гаврилу Черкасскому, Тимофею Тетерину, Мурзе Купкееву, Девятому Кашкарову, к самому изменнику Давиду Бельскому (свойственнику Годунова), – обещая им забвение вины, чины и жалованье, если они с раскаянием и с усердием явятся в Москве, чтобы доставить нам все нужные сведения о внутреннем состоянии Литвы, о видах и способах ее политики. Федор прощал всех беглецов, кроме несчастного Курбского (вероятно, что его уже не было на свете) и кроме нового изменника, Михаила Головина»[101]101
  Там же. С. 980.


[Закрыть].

Князь Курбский для московской власти навсегда стал не просто «нежелательной персоной», а лютым врагом; он же, «владея городами и селами в Волыни, ни в богатстве, ни в знатности не находил успокоения; …искал утешения в дружестве и в учении; зная язык латинский, переводил Цицерона; описал славное взятие Казани, войну Ливонскую, мучительства Иоанна… и тосковал о России, с чувством называя оную своим любимым отечеством»[102]102
  Там же. С. 910.


[Закрыть]. Главным сочинением Курбского в эмиграции, помимо его писем Ивану Грозному, стала «История о великом князе Московском», в которой он не только подробно описал период правления царя Ивана IV, но и дал развернутую критику установленного им тиранического режима и опричнины, обосновал программу реформ по ликвидации неограниченной формы правления и превращения России в сословно-представительную монархию.

На чужбине Курбский не стал литовцем, не примкнул к католикам, не изменил православию, более того, в условиях развития реформационного движения и еретических учений принял на себя роль его ревностного заступника и апологета, поборника единения всех православных и противника унии с польско-литовской католической церковью, которая на территории Речи Посполитой мечтала об униатстве. В Литве «Курбский написал “Историю о осьмом соборе”, резко тенденциозное антикатолическое произведение, в котором, излагая историю Ферраро-Флорентийского собора, рисовал в самых черных красках деятелей католической церкви и осуждал заключенную на соборе унию»[103]103
  Казакова Н. А. Западная Европа в русской письменности XV–XVI веков. С. 223.


[Закрыть]. Помимо неприятия католичества, Курбский развернул борьбу и с другой угрозой православию – учением Феодосия Косого – религиозного вольнодумца, противника церковной иерархии, мечтавшего освободить христианство от чуждых ему наслоений и возродить его исходную чистоту. За это в Московии он вместе с единомышленником Игнатием был отдан под суд, от которого им в 1554 году удалось сбежать в Литву, где их взгляды нашли понимание и живой отклик среди местного населения. Курбский, опасаясь разномыслия среди православных литовской земли, обратился с «Епистолией ко Кодияну Чапличю» – польскому пану, примкнувшему к учению Феодосия Косого, в которой разъяснял его неправильность и вредность. Однако такая стойкая приверженность Курбского православию никак не изменила суждения о нем в Москве. Тем не менее московская власть не смогла вычеркнуть его из истории России и мира, а переписка князя с Иваном Грозным вошла в число ценнейших письменных памятников отечественной культуры эпохи Средневековья.

К числу важных литературных памятников Руси второй половины XVI века относятся и послания Ивану Грозному другого русского эмигранта – нестяжателя, бывшего игумена Троице-Сергиева монастыря старца Артемия. За свои взгляды, несогласные с позицией иосифлян, он был осужден за ересь, отлучен от церкви и сослан на пожизненное заточение в Соловецкий монастырь. Однако в 1555 году старцу Артемию вместе с некоторыми другими еретиками удалось бежать в Литву, сначала в Витебск, а потом в Слуцк, где он занялся активной защитой православия, в том числе при поддержке и покровительстве князя Андрея Курбского. На чужбине старец Артемий, полный «любовью ко единоплеменной России», переводил на церковнославянский язык религиозную литературу, преподавал богословие, сочинял апологетические и полемические послания. Два из них были адресованы царю Ивану Грозному, которому старец говорил: «Подобает православному царю правостию и кротостию Христовою и с рассмотрением вся творити»[104]104
  Вилинский С. Г. Послания старца Артемия (XVI века). Одесса: Экономическая тип., 1906. С. 123–128; Зайцев Д. М. Из истории взаимовлияния восточнославянских культур: старец Артемий и князь Андрей Курбский о религии, философии, государственности. Минск: Частн. ин-т упр. и предпринимательства, 2007. – 104 с.; Он же. Апология православия на землях Великого княжества Литовского: старец Артемий (Троицкий) и князь Андрей Курбский // Вопросы религии и религиоведения: научно-теоретическое приложение к журналу «Государство, религия, церковь в России и за рубежом»: Сб. ст. М.: Медиапром, 2011. Вып. 7: Религиоведение Беларуси. Ч. 2: Очерки истории религиозно-философской мысли Беларуси. С. 146–149.


[Закрыть]. Но ни «правости», ни «кротости Христовой», по мнению ряда жителей Московии, у русского самодержца не замечалось, что вело к росту числа беженцев из страны.

Парсуна Ивана Грозного. Национальный музей Дании. Копенгаген.

Именно в это время в Московской Руси зародилось такое понятие как «невозвращенец», что было связано с развитием практики отправки русских людей в другие страны на учебу или работу, после чего многие из них обратно на родину не возвращались, например, сын главы Посольского приказа А. Л. Ордина-Нащокина. Однако еще за сто лет до этого Иван Грозный направил нескольких московских людей на учебу в Европу, затем Борис Годунов «послал 18 молодых Боярских людей в Лондон, в Любек и во Францию учиться языкам иностранным», из которых ни один не вернулся домой[105]105
  Карамзин Н. М. История Государства Российского. С. 1043, 1082; Пекарский П. Известие о молодых людях, посланных Борисом Годуновым для обучения наукам в Англию в 1602 году. СПб.: Тип. Академии наук, 1867. – 6 с.; Арсеньев А. В. История посылки первых русских студентов за границу при Борисе Годунове. СПб.: Д. Ф. Федоров (сын), 1887. – 20 с.


[Закрыть]. И причина этого, скорее всего, заключалась не в прельщении западным образом жизни, а в страхе перед невежественными кругами правящего слоя Московии, считавшими, что «кто по-латыни учился, тот с правого пути совратился», подлежит суду, а затем и суровому наказанию[106]106
  Ключевский В. О. Соч.: в 9 т. Т. III. Курс русской истории. Ч. III. М.: Мысль, 1988. С. 266.


[Закрыть].

Потерпев неудачу с отправкой русских людей на учебу за границу, Борис Годунов решил в Московии «завести школы и даже университеты, чтобы учить молодых россиян языкам европейским и наукам; в 1600 году он посылал в Германию немца Иоанна Крамера, уполномочив его искать там и привезти в Москву профессоров и докторов», которые, обрадовавшись этой вести, писали ему в 1601 году: «Ваше Царское Величество хотите быть истинным отцом отечества и заслужить всемирную бессмертную славу. Вы избраны небом совершить дело великое, новое для России: просветить ум Вашего народа несметного и тем возвысить его душу вместе с государственным могуществом, следуя примеру Египта, Греции, Рима и знаменитых держав европейских, цветущих искусствами и науками благородными», однако, по утверждениям Карамзина, данное важное намерение не исполнилось «от сильных возражений духовенства, которое представило царю, что Россия благоденствует в мире единством Закона и языка, что разность языков может произвести и разность в мыслях, опасную для церкви; что, во всяком случае, неблагоразумно вверить учение юношества католикам и лютеранам»; тогда, «оставив мысль заводить университеты в России, царь… звал к себе из Англии, Голландии, Германии не только лекарей, художников, ремесленников, но и людей чиновных в службу», а в 1601 году «с отменным благоволением принял в Москве 35 ливонских дворян и граждан»[107]107
  Карамзин Н. М. История Государства Российского. С. 1082–1083.


[Закрыть]. Однако в отношении своих подданных Борис Годунов ввел правовой запрет на «уход в иные земли», зафиксированный в новой форме присяги (клятвы) на верность, которая требовала «не изменять царю ни словом, ни делом, не помышлять на его жизнь и здоровье… и не уходить в иные земли». Но «не уходить» уже не получалось, особенно в начавшуюся на исходе его правления Смуту, которая предваряла Новое время, заставлявшее Русь отказываться от замкнутости и обособленности в пользу интеграции и открытости внешнему миру.

Смута начала XVII века стала рубежной вехой в русской истории. Впервые со времен Киевской Руси ее участники поставили вопрос о политических правах народа и его отдельных сословий (кроме холопов), а также правах, ограждающих личную свободу подданного от произвола власти, гарантированных и охраняемых законом, в том числе праве свободного передвижения, что было отражено в договоре 4 февраля 1610 года о признании московским царем королевича Владислава IV: «каждому из народа московского для науки вольно ездить в другие государства христианские, и государь имущества за то отнимать не будет»[108]108
  Ключевский В. О. Соч.: в 9 т. Т. Ш. Ч. Ш. С. 39–40.


[Закрыть]. И хотя потом, 17 августа 1610 года, в договоре о присяге на верность Владиславу эта статья была вычеркнута как опасная для устоев отечества, она уже прочно вошла в сознание активной части населения, для которой свобода выезда и въезда играла важную роль в международной политической, торговой, образовательной и культурной деятельности.

Так, в 1609 году студентом Кембриджа стал уехавший из Московии на учебу в Англию Никифор Алферович Григорьев, который спустя три года получил степень бакалавра, а в 1615 году и магистра. Желая как можно быстрее ассимилироваться в Европе, он изменил свое имя на Никифер Алфери (Alphery) и «прожил в Англии всю жизнь, пока не умер в 1668 году»[109]109
  Шестаков В. П. Интеллектуальная история Кембриджа. М.: Рос. Ин-т культурологии, 2004. С. 132.


[Закрыть]. В Кембридже с 1617 года учился и «другой русский – Иван Иванович Алмазенов, сын переводчика из Иностранного приказа», который «также сменил имя, превратившись в Джона Элмсона» и после Англии «продолжил изучать медицину во Франции и Италии в 1629 году»[110]110
  Там же.


[Закрыть], став к этому времени уже полноправным европейцем.

В XVII веке курс на изоляцию Московской Руси все явственнее вступал в противоречие с интересами развития страны и народа, неудивительно поэтому, что 19 февраля 1629 года новгородский воевода Д. М. Пожарский получил предписание не чинить приезжавшим на Русь иностранцам каких-либо препятствий, велеть «их учить русской грамоте на посаде церковным дьячкам» и отпускать домой без предварительного запроса и разрешения на то правительства, как было раньше[111]111
  Савич Н. Г. Из истории русско-немецких культурных связей в XVII веке (Немецко-русский словарь-разговорник Г. Невенбурга 1629 г. // Исторические записки. Т. 102. М.: Наука, 1978. С. 250.


[Закрыть]. Так в 1659–1666 годы на царской службе в Московии находился доктор медицины Самюэль Коллинс (Collins Samuel), затем отстранившийся от дел и через год с похвальным аттестатом и подарками уехавший к себе в Лондон. Там после смерти Коллинса в 1671 году была издана его книга в форме «письма к другу» о русской жизни при царе Алексее Михайловиче, которая потом неоднократно переиздавалась в Европе, но в России была переведена на русский язык и опубликована лишь в середине XIX века под названием «Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне. Сочинение Самуэля Коллинса, который девять лет провел при дворе московском и был врачом царя Алексея Михайловича»[112]112
  Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне. Сочинение Самуэля Коллинса, который девять лет провел при дворе московском и был врачом царя Алексея Михайловича / пер. П. В. Киреевского. М., 1846. См. также: Богданов А. П. О рассуждении Самуила Коллинса // Естественнонаучные представления Древней Руси. М.: Наука, 1988. С. 204–208.


[Закрыть].

В 1661 году Московскую Русь с дипломатической миссией посетил австрийский дипломат, посол императора Леопольда I Августин Мейерберг (Augustin Meyerberg или Mayerberg). В ходе поездки он составил два донесения («Relation der Keiser») от 12 июня 1661 года и 27 мая 1662 года, а по завершении московского путешествия дал подробное его описание, к которому приложил латинский перевод Соборного уложения царя Алексея Михайловича («Statuta Moschovitica») и сборник чертежей и зарисовок с натуры, что превратило материалы Мейерберга в ценные источники по русской и западноевропейской истории. В конце XVII века они были переведены с латыни на французский и итальянский языки и опубликованы в Лейдене (1688) и Неаполе (1697), затем, в 1820 году изданы в Берлине на немецком языке библиофилом Б.-Г. Вихманом (Wichmann) в «Собрании неизданных рукописей по древней истории и сведений о русском царстве»[113]113
  Sammlung bisher noch ungedructer kleiner Schriften zur älteren Geschichte und Kentniss des russischen Reichs. Berlin, 1820. – 340 S.


[Закрыть]. В России материалы Мейерберга стали доступны в 1827 году благодаря Ф. П. Аделунгу, издавшему в С.-Петербурге на немецком и русском языках книгу «Барон Мейерберг и путешествие его по России с присовокуплением рисунков, представляющих виды, обряды, портреты и т. п., в продолжение сего путешествия собранных», в которой давалась высокая оценка свидетельствам австрийского посла: «Книга Мейерберга… после известного сочинения барона фон Герберштейна под названием “Moscovia”, без сомнения заслуживает более всего внимания по подробности содержащихся в ней сведений относительно географии и статистики тогдашней России», – утверждал Аделунг[114]114
  Материалы иностранные. Путешествие в Московию барона Августина Майерберга // Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских. 1873. Кн. 3. С. I.


[Закрыть].

Вид на Кремль со стороны Красной площади. Фрагмент рисунка из альбома Мейерберга.

Эти слова ученого в то время, однако, остались без внимания. Лишь полвека спустя к материалам Мейерберга возник научный интерес и они были изданы: в «Чтениях» Императорского Общества Истории и Древностей Российских за 1873 и 1882 годы[115]115
  Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских. 1873. Кн. 3; Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских. 1882. Кн. 4.


[Закрыть]; отдельной книгой 1874 года «Путешествие в Московию барона Августина Мейерберга, члена императорского придворного совета и Горация Вильгельма Кальвуччи, кавалера и члена правительственного совета Нижней Австрии, послов августейшего римского императора Леопольда к царю и великому князю Алексею Михайловичу, в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом»[116]116
  Путешествие в Московию барона Августина Мейерберга, члена императорского придворного совета и Горация Вильгельма Кальвуччи, кавалера и члена правительственного совета Нижней Австрии, послов августейшего римского императора Леопольда к царю и великому князю Алексею Михайловичу, в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом. М.: Университетская типография, 1874. – 260 с.


[Закрыть]; в 1903 году как «Альбом Мейерберга. Виды и бытовые картины России XVII века», который содержал «карту пути цесарского посольства 1661–1662 годов» и фотографии со всех 250 подлинных рисунков собрания Мейерберга, хранившегося в Дрезденской Королевской библиотеке, что позволило в полной мере оценить их уникальность[117]117
  Альбом Мейерберга. Виды и бытовые картины России XVII века. СПб.: А. С. Суворин, 1903. – 191 с.


[Закрыть]. Как отмечал, например, К. Бестужев-Рюмин, «драгоценное собрание это – одно из лучших пособий для изучения русских древностей»[118]118
  Там же. С. IX.


[Закрыть].

Часы на Спасской башне Московского Кремля. Рисунок из альбома Мейерберга, который писал: «Таковы главные часы, к востоку, на Фроловской башне, над Спасскими воротами, близ большой торговой площади или рынка, возле дворцового моста. Они показывают часы дня от восхождения до заката солнечного. В летний солнцеворот, когда бывают самые долгие дни, часы эти показывают и бьют до 17, и тогда ночь продолжается 7 часов. Прикрепленное сверху на стене неподвижное изображение солнца образует стрелку, показывающую часы, означенные на оборачивающемся часовом кругу. Это самые большие часы в Москве. Кроме них имеются еще одни громко бьющие часы, в замке Кремлевском, по другую сторону, на Москве-реке; других же мелких нет. Русские разделяют сутки вообще на 24 часа и считают часы по присутствию или отсутствию солнца, так что при восходе солнца часы бьют 1, через час 2 и так далее до самого заката. Равным образом начинают счет с первого ночного часа и продолжают до наступления дня»[119]119
  Путешествие в Московию барона Августина Мейерберга, члена императорского придворного совета и Горация Вильгельма Кальвуччи, кавалера и члена правительственного совета Нижней Австрии, послов августейшего римского императора Леопольда к царю и великому князю Алексею Михайловичу, в 1661 году, описанное самим бароном Мейербергом. М.: Университетская типография, 1874. – 260 с.


[Закрыть].

Важным дополнением зарубежных свидетельств о Московии являются материалы русских дипломатический миссий и посольств, направлявшихся московскими правителями в другие страны[120]120
  См.: Путешествия русских послов XVI–XVII вв.: статейные списки / отв. ред. Д. С. Лихачев. – М.: Л., 1954. – 491 с.; Алексеев М. П. Англия и англичане в памятниках московской письменности XVI–XVII вв. // Учен. зап. ЛГУ. Сер. ист. наук. Вып. 15. Л.: ЛГУ, 1946. С. 43—109; Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа XIIXVII вв. М.: Наука, 1973. – 476. Он же. Что знал Посольский приказ о Западной Европе во второй половине XVII в. // История и историки. М.: Наука, 1966. С. 89—129; Брикнер А. Г. Русские дипломаты-туристы в Италии // Русский вестник. 1887. № 3, 4, 7.


[Закрыть]. «Посольские дела» представляли собой либо самостоятельные документы и сочинения типа «статейных списков» (отчетов), либо источники, инкорпорированные в иностранные произведения на русскую тему, как, например, упоминавшийся уже трактат австрийца Иоганна Фабри «Религия московитов», или «Книга о посольстве Василия Великого, Государя Московского к папе Клименту VII, в которой с особой достоверностью описано положение страны, неизвестное древним, религия и обычаи народа и причины посольства», изданная в 1525 году итальянцем Паоло Иовием или Джовио (Paolo Giovio) по материалам его бесед с русским «послом Деметрием Эразмием» – Дмитрием Даниловичем Герасимовым.

Ценнейшим артефактом этой книги был чертеж Московии 1525 года, который имел своим прототипом древнейший русский государственный чертеж Московии 1497 года, известный по изданию Энтони Дженкинсона (Anthony Jenkinson) 1562 года, а также чертеж объеденных вокруг Москвы княжеств 1523 года, легший в основу опубликованной в 1613 году Гесселем Герритсом (Hessel Gerritsz) «Карты Русии»[121]121
  Рыбаков Б. А. Новооткрытая карта Московии 1525 г. // Отечественные архивы. 1994. № 4. С. 3.


[Закрыть]. Как из всего этого видно, интерес к молодому Московскому государству со стороны зарубежных стран был очень велик, поэтому приведенная Иовием в своей книге 1525 года «Карта Московии, составленная по рассказу посла Димитрия и многим добавлениям» была одновременно издана венецианским картографом Баттиста Аньезе (Battista Agnese), который позже включил ее в свой рукописный атлас, а в 1526 году ее использовал Сигизмунд фон Герберштейн, наконец, четверть века спустя известный картограф Джакомо Гастальди (Giacomo Gastaldi) на ее основе создал «Новую карту Московии», опубликованную в 1548 и в 1561 годы[122]122
  Там же С. 38; Старков В. Ф. Описание карты 1525 г. // Отечественные архивы. 1994. № 4. С. 8—15.


[Закрыть].

Среди отдельных оригинальных работ московских дипломатов большой интерес представляют донесения русского посла Леонтия Шевригина (по прозванию Исто́ма), который с двумя переводчиками в сентябре 1580 года был направлен Иваном Грозным к императору Рудольфу II и папе римскому Григорию XIII. Понтифик после встречи с Шевригиным в качестве ответного шага решил отправить в Москву своего легата, иезуита Антонио Поссевина, который вместе с русским послом в конце марта 1581 года выехал из Рима и 17 июля прибыл в Москву. Поссевин отправился на Русь с трактатом Фабри «Религия московитов», а Шевригин – со статейным списком и «Росписью дороге», иначе говоря, путевым дневником, содержавшим описание европейских стран и городов: Рима с его храмами и монастырями, Венеции, жители которой «сами себе властвуют», Франции, охваченной религиозной войной, и так далее[123]123
  Казакова Н. А. Западная Европа в русской письменности XV–XVI веков. С. 192–195.


[Закрыть].

Ценным памятником отечественной культуры стали «Записки русских посланников Петра Потёмкина и Семена Румянцова, веденные ими в 1667 и 1668 годах в Испании и во Франции», которые были опубликованы в 1851 году журналом «Сын отечества»[124]124
  Тайный наказ, данный при царе Алексеи Михайловиче первому русскому посольству в Испанию, и записки русских посланников, веденные ими в 1667 и 1668 годах в Испании и во Франции // Сын Отечества. 1851. № 5.


[Закрыть]. Они включали как служебные донесения, касавшиеся тайных наказов и международной политики, так и разделы, говорившие о повседневной жизни, например, «О Дружбе Ишпанского короля», «О чинах великородных людей Ишпанского государства», «О вере Ишпанского государства» и другие. И хотя время поездки московских посланников было тяжелым периодом в истории Испании, которая при короле Карле II находилась в деструктивном состоянии экономического кризиса, политической борьбы и территориальных потерь, прошлые мощь и богатство испанской империи еще сохраняли свое величие. На заметку бралось все яркое и необычное, в первую очередь, цветущий королевский двор Испании, а также изобилие ее земли, полной разных плодовых деревьев с «винными ягодами, миндальными ядрами, гранатами, яблоками, грушами, лимонами, оранцами, оливками, цитронами, орехами грецкими, вишнями» и финиками; при этом, к удивлению россиян, испанцы «едят по малуж» и «хмельного питья пьют мало», так что московские посланники «в шесть месяцев не видали пьяных людей, чтоб по улицам валялись, или идучи по улицам, напився пьяны, кричали»[125]125
  Там же.


[Закрыть].

Ярким артефактом этого русского посольства в Испанию стал натурный живописный портрет его главы, окольничего и думного дьяка Петра Ивановича Потёмкина. Картина была написана видным представителем мадридской школы, придворным художником испанского короля Карла II Хуаном Карреньо де Миранда (Juan Carreño de Miranda) и в настоящее время экспонируется в Национальном музее Испании Прадо – одном из крупнейших музеев изобразительного искусства мира.

Важным следствием развивавшихся связей Московского государства с зарубежными странами и роста непосредственных контактов русских людей с иноземцами как у себя на родине, так и во время заграничных поездок стало появление различных словарей, лексиконов и разговорников с иноязычной и русской частью[126]126
  Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 1—29. М.: Наука, 1975–2012; Словарь обиходного русского языка Московской Руси XVIXVII веков. Вып. 1–6. СПб.: Наука, 2004–2014.


[Закрыть]. Они «свидетельствовали о развитии равноправных, доброжелательных и часто дружеских взаимоотношений, о широких и глубоких контактах между иноземцами и русскими, в результате которых происходило взаимовлияние и обогащение как русской, так и иноземной культуры»[127]127
  Савич Н. Г. Указ. соч. С. 279.


[Закрыть]. Например, академик И. Х. Гамель, работая в середине XIX века в музеях и библиотеках Оксфорда, обнаружил там русские рукописные книги, привезенные в Англию в XVI–XVII века, в том числе пять тетрадей пастора Ричарда Джемса, входившего в свиту английского посланника Дадли Диггса, который посетил Русь в 1618 году. Рукописи Р. Джемса включали русско-английский словарь-дневник с записями о Московии, ее нравах, обычаях, устном народном творчестве, профессиональной речи рыбаков, местной лексике поморов и северорусских диалектных особенностях[128]128
  Ларин Б. А. Русско-английский словарь-дневник Ричарда Джемса (1618–1619 гг.). Л.: ЛГУ, 1959. – 423 с.


[Закрыть]. До сих пор «Словарь-дневник» пастора Ричарда Джемса считается первым в мировой истории русско-английским разговорником и ценнейшим памятником англо-русских отношений[129]129
  Англичане в России в XVI и XVII ст. // Записки Императорской Академии наук. СПб., 1865. Т. 8. № 1. Приложение. С. 11–79; СПб., 1869. Т. XV. № 2. Приложение. С. 181–260.


[Закрыть].

Х. К. де Миранда. Петр Иванович Потёмкин, 1681. Музей Прадо. Мадрид, Испания.

Помимо него, в обиходе московской жизни использовались также другие словари: русско-немецкий разговорник XV века, изданный в Кракове, копия которого была заказана в начале XVI века дерптским бюргермейстером Томасом Шрове и называлась «Книга русского языка», или просто «Русская книга» 1546 года[130]130
  Алексеев М. П. «Книга русского языка» Т. Шрове 1546 г. и ее автор // Памяти академика Льва Владимировича Щербы. Л.: Наука, 1956. С. 103–112.


[Закрыть]; англо-русский и русско-английский словарь Марка Ридли (Ридлея), служившего в 1594–1598 годы личным врачом царя Федора Иоанновича; «Парижский словарь московитов» (Dictionare Moscovite), составленный летом 1586 года во время месячной стоянки французского корабля в Новых Холмогорах капитаном Жаном Соважем и отражавший холмогорско-архангельскую речь конца XVI века; руководство по изучению русского языка немца Тонни Фенне, написанное в 1607 году в Пскове объемом 283 листа; немецко-русский словарь-разговорник 1629 года Генриха Невенбурга; «Русская грамматика» (Grammatica Russica. Oxford, 1696) немецкого филолога и дипломата Генриха Вильгельма Лудольфа, описавшая русский разговорный язык и ставшая первой в мире грамматикой русского, а не церковнославянского языка; нидерландско-русский словарь-разговорник конца XVII века и другие. Структура иностранных разговорников была практически одинакова для всех словарей. Она включала русскую азбуку, полный титул царя, отрывки из Священного Писания, обозначение чисел, времен года и дней недели, перевод мужских и женских имен, а также «имен зверей, птиц и рыб и плода земляного», названия домашних построек и утвари, еды и напитков, но самое ценное – тематические диалоги, которые, например, в разговорнике Невенбурга названы «Речи двух добрых людей» («Ein Gesprech zwei gutter Leute»).

Рукописи разговорников хранятся в различных европейских библиотеках и архивах: руководство по изучению русского языка Т. Фенне находится в Королевской библиотеке Копенгагена, разговорник Невенбурга – в немецкой библиотеке города Галле, нидерландско-русский разговорник – в библиотеке Ганновера и так далее[131]131
  См., например: Строев С. М. Описание памятников славяно-русской литературы, хранящихся в публичных библиотеках Германии и Франции. М.: Типография С. Селивановского, 1841. – 177 с.; Датский архив. Материалы по истории древней России, хранящиеся в Копенгагене. 1326–1690 гг., извлеченные Ю. Н. Щербачевым // Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете. 1893. Кн. 1. № 677. С. 185; № 678. С. 186; № 680. С. 186; № 726. С. 199; № 733. С. 201.


[Закрыть]. Будучи частью культурного наследия западно-европейских стран, они вместе с тем являются также ценными памятниками русской истории и культуры периода Московской Руси, которая нередко использовала западноевропейские словарные материалы в древнерусских азбуковниках XVI–XVII веков[132]132
  См.: Алексеев М. П. Западноевропейские словарные материалы в древнерусских азбуковниках XVI–XVII вв. // Академику В. В. Виноградову к его шестидесятилетию: Сб. ст. М.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 25–62.


[Закрыть]. Кроме того, в период Средневековья изучение языков велось также по широко распространенным текстам Священного Писания и, например, «Псалтырь» середины XVII века, писанная по-славянски, имела под каждой строкой перевод на греческий и польский языки, что способствовало их освоению и изучению.

Наряду с сугубо лингвистической значимостью иностранные словари, лексиконы и разговорники имеют также важное источниковедческое значение и выступают в качестве ценных источников по истории внешнеполитических и торговых связей Московской Руси, ее быта, ремесленного производства, медицины, культуры в целом[133]133
  См.: Хорошкевич А. Л. Из истории русско-немецких торговых и культурных связей начала XVII века (к изданию словаря Тонни Фенне) // Международные связи России XVI–IXVIII вв. (Экономика, политика и культура). М.: Наука, 1966. С. 35–57; Он же. Ремесло Пскова по немецко-русскому словарю начала XVII века // Города феодальной России. Памяти Н. В. Устюгова. М.: Наука, 1966. С. 205–241; Он же. Быт и культура русского города по словарю Тонни Фенне 1607 г. // Новое о прошлом нашей страны. Памяти акад. М. Н. Тихомирова. М.: Наука, 1967. С. 200–217.


[Закрыть]. Содержащаяся в них информация, затрагивая самые разные темы, дает богатый материал для понимания характера взаимоотношений иноземцев с русским населением и русских людей с иноземцами, более того, позволяет пересмотреть многие негативные оценки, исходившие от посещавших Московию иностранцев и прочно закрепившиеся в умах европейцев.

Тематические диалоги всех иностранных словарей-разговорников отличает «дух радушия и доброжелательности», начиная с «Парижского словаря московитов» и его раздела «Все други», продолжая немецким трудом Фенне, писавшим – «И мы по всякой времени добро суседство держали и хотим того и впред держати», и заканчивая «Русской грамматикой» Лудольфа, которая была создана в 1692–1694 годы, во время пребывания немецкого филолога в России. Свою грамматику Лудольф посвятил наставнику Петра I, князю Борису Алексеевичу Голицыну, который в совершенстве овладел латинским языком, чем, по мнению Лудольфа, «сам открыл себе доступ к беседам с иностранцами» и имел «великое утешение… о чужих землях беседовать»[134]134
  Ларин Б. А. Парижский словарь московитов 1586 г. Рига: ЛатГУ, 1948. С. 64—127; Сумникова Т. А. Немецко-русский разговорник Тонни Фенне 1607 года // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1964. Т. XXIII. Вып. 4, июл. – авг. С. 348–351; Савич Н. Г. Указ. соч. С. 270, 275, 277; Ларин Б. А. Три иностранных источника по разговорной речи Московской Руси XVI–XVII веков. СПб.: Изд-во Петерб. ун-та, 2002. С. 511–658.


[Закрыть]. А в диалоге «О службе божьей» Лудольф приводил пример одного русского собеседника, отстоявшего обедню и на вопрос, осуждает ли он знакомство с иностранцами, ответившего: «Когда я найду доброго человека, его люблю и почестю, хотя он иной веры, а когда я вижу безделника, ево не во что ставлю, хотя он мой сродня. Разумно то, злобу и грех ненавидит, а не человека»[135]135
  Савич Н. Г. Указ. соч. С. 277.


[Закрыть].

В латинском предисловии своей «Русской грамматики», а также в особом издании диалогов и трактатов, предназначавшихся молодому Петру I, Лудольф акцентировал внимание на важности развития дружеского диалога между разными странами и народами и выражал надежду, что его «книга послужит на пользу тем, кто хочет научиться разговорному русскому языку», ибо «Всемогущий Творец этого мира, щедро одаряя разные народы разнообразными благами, видимо, хотел, чтобы жители земного шара завязали бы сношения между собой…», а в конце предисловия, обращаясь непосредственно к Руси, писал, что его Грамматика, может быть, «убедит Русских, что можно печатать некоторые вещи и на народном наречии», что «только к пользе и славе Русской Науки может послужить…, если они, по примеру других народов, начнут культивировать русский язык и издавать на нем хорошие книги»[136]136
  Ларин Б. А. Три иностранных источника по разговорной речи Московской Руси XVI–XVII веков. С. 511–658.


[Закрыть].

Это потом и произошло, хотя точности ради следует отметить, что еще в 1674 году на кириллице вышел первый учебник по отечественной истории – «Синопсис, или Краткое собрание от разных летописцев, о начале славяно – российскаго народа, и первоначалных кн[я]зей б[о]госпасаемаго града Киева о житии с[вя]т[а]го благовернаго великаго кн[я]зя киевскаго и всея России первейшаго самодержца Владимира, и о наследниках бл[а]гоч[е]стивыя державы ег[о] Российския, даже до … пресвет[лаго] и бл[а]гочтиваго г[о] с[у]д[а]ря н[а]шего ц[а]ря, и великаг[о] кн[я]зя Алексия Михаи-ловича всея Великия, Малыя, и Белыя России самодержца»[137]137
  Мечта о русском единстве. Киевский синопсис (1674 г.) / пред. и подг. текста О. Я. Сапожникова и И. Ю. Сапожниковой. М.: Европа, 2006. – 248 с.; Пештич С. Л. «Синопсис» как историческое произведение // Труды Отдела древнерусской литературы. М., Л.: Изд-во АН СССР, 1958. Т. XV. С. 284–298.


[Закрыть]. Его автором-составителем был уроженец Пруссии (Кёнигсберга) Иннокентий Гизель (Innozenz Giesel), в юности переехавший в Киев, принявший там православие и постригшийся в монахи, в 1648 году ставший ректором Киево-Могилянской коллегии, а в 1656 году – архимандритом Киево-Печерской лавры, где «Синопсис» и был напечатан. Почти столетие этот учебник активно использовался в русском образовательном процессе: он выдержал около трех десятков изданий, многократно переписывался от руки и был очень популярен из-за своей идейной направленности, говорившей о единстве православного славяно-русского народа.

Весной 1685 года в Москву приехали греческие православные монахи, уроженцы Кефаллинии, братья Иоанникий и Софроний Лихуды. Вместе с ними были сыновья Иоанникия – Анастас и Николай Лихуды, что говорило о полной уверенности братьев в успешности их русского путешествия. Выпускники Падуанского университета с дипломами докторов богословия, Иоанникий и Софроний Лихуды имели славу высокообразованных людей, «преподавателей, писателей, полемистов, переводчиков», которых «в греческом мире того времени называли “просветителями, учителями нации”»[138]138
  Фонкич Б. Л. Новые материалы для биографии Лихудов // Памятники культуры. Новые открытия. 1987. М.: Наука, 1988. С. 65; Рамазанова Д. Н. Братья Лихуды и начальный этап истории Славяно-греко-латинской Академии (1685–1694): автореф. дис. … канд. ист. наук. М.: ИВИ РАН, 2002. С. 2.


[Закрыть]. По установленному московскому порядку Лихуды как иностранцы первым делом явились в Посольский приказ, где предъявили свидетельствованный лист вселенских патриархов об их православии и богословско-педагогическом мастерстве, выданный им в Константинополе[139]139
  РГАДА. Ф. 150. Оп. 1. Ед. хр. 1619. Л. 514–522; Рогожин Н. М. Обзор посольских книг из фондов-коллекций, хранящихся в ЦГАДА (конец XV – нач. XVIII в.). М.: Ин-т истории СССР, 1990. – 237 с.


[Закрыть]. Однако в Москве пожелали лично удостовериться в знаниях братьев Лихудов, и им был устроен публичный диспут с известным философом, литератором, переводчиком Яном (Андреем) Белобоцким. После его успешного проведения 15 марта 1685 года Лихудам в обучение было дано несколько учеников Типографской школы иеромонаха Тимофея, что стало основанием для создания в Москве Славяно-греко-латинской академии – богословского учебного заведения высшего типа, опиравшегося на правила и нормы греческой и западноевропейской системы преподавания[140]140
  См.: Рамазанова Д. Н. Богоявленская школа Лихудов – первый этап Славяно-греко-латинской Академии // Очерки феодальной России. Вып. 7. М.: Альянс-Архео, 2002. С. 211–237. Она же. Источники для изучения Итальянской школы Иоанникия и Софрония Лихудов (челобитные учеников и учителей) // Очерки феодальной России. Сб. 13. М.-СПб.: Альянс-Архео, 2009. С. 293–313.


[Закрыть].

Педагогическая деятельность Лихудов сыграла заметную роль в истории отечественного просвещения. Она положила начало становлению в России новейшей (западной) системы высшего образования в той форме, как ее воспринимала греческая православная традиция. По качеству обучения и преподавания Славяно-греко-латинская академия превосходила все существовавшие тогда русские школы. Ее образовательный процесс включал несколько уровней: от низшего, подготовительного славянского отделения до высшего, дававшего знания в объеме университетской программы высших школ Европы. В академии было введено трехъязычное обучение и так называемый тривиум и квадривиум, которые назывались «семь свободных искусств» и «семь родов умственных занятий» («septem artes liberales»). Система обучения опиралась на общие для европейской культуры тексты, а также современные учебники. Часть из них была написана (на греческом, латинском и русском языках) самими братьями Лихудами: «Логика», «Риторика», «Грамматика и поэтика», которые в настоящее время хранятся во многих книжных собраниях России и мира. Московские власти высоко оценили труд братьев Лихудов и с сентября 1686 года стали платить каждому по сто рублей – большие деньги для того времени[141]141
  Рамазанова Д. Н. Братья Лихуды и начальный этап истории Славяно-греко-латинской Академии (1685–1694). С. 17.


[Закрыть].