Текст книги "Anamnesis vitae. Двадцать дней и вся жизнь"

– Мы как раз об этом говорили. Никого из нас днем во дворе не было, мы все в школе учимся. Наши родные тоже ничего не видели, если бы видели, сказали бы.

Все заговорили разом. – Не было никого.

– Фомин нормальным мужиком был, нас понимал. – Это он заставил ЖЭК скамейки и беседку поставить, чтобы было, где посидеть.

Снова вступил лидер:

– Понимаете, в последнее время к молодым относятся, как к потенциальным преступникам. А он с нами разговаривал, как со взрослыми людьми, просил помочь, когда надо было. Мы помогали.

– А в чем он вас просил помочь?

– Ну, мы недавно смотрели по вечерам, кто приезжает на такси и к кому. Но отдать записи не успели, должны были сегодня встретиться.

– Записи у вас с собой? – А вы кто?

Алексей достал удостоверение, мальчишки сгрудились вокруг него, уважительно разглядывая документ.

– Леха, дай блокнот, – после некоторой паузы сказал лидер.

Тот, кого назвали Лехой, очкастый, неуклюжий, типичный «ботаник», протянул Алексею файловую папочку с отпечатанным на компьютере текстом.

– Учтите, господин майор, – сказал он сердито, – у меня в компьютере все сохранилось и еще на нескольких носителях.

– Конечно, конечно, – поспешно ответил Алексей. – Не волнуйся, Леха, я не злодей и не оборотень в пагонах, я на самом деле майор милиции, начальник убойного отдела Пронин Алексей Николаевич. А ваш участковый был мне хорошо знаком и уважаем. Поэтому я все силы приложу, чтобы его убийцу найти.

Алексей достал визитку и протянул ее Лехе.

– Это вам, ребята, если что-нибудь еще вспомните, звоните. Там внизу и мобильный мой есть. Спасибо за помощь. До свидания.

Алексей пожал всем руки и пошел к машине. Боковым зрением он видел, как ребята стоят полукругом в беседке и смотрят ему вслед. В машине он вытер со лба пот. Оказывается, разговор с подростками нелегко ему дался. А еще он подумал, что молодежь бывает разная, вот эти мальчишки, например, очень даже неплохие.

Иван подъехал к дому Ландышки около половины восьмого. Подниматься не хотелось, но он понимал, что было бы невежливо не встретиться с ее родными. Поэтому он закрыл машину и позвонил в домофон. Ему тотчас же открыли. Он поднялся пешком на пятый этаж. Дверь была приоткрыта, прислуга ждала его появления. Он разочарованно поздоровался. Вообще-то, он думал, что его встретит сама Ландышка, ведь они не виделись почти полгода. Но горничная провела его в гостиную и ушла, сказав, что Ландыш Юсуповна сейчас будут. Иван остановился напротив окна, постоял немного, потом сел в кресло, огляделся. В прошлый свой визит он не разглядел эту комнату. На стенах были обои «под мрамор», стояла массивная темная мебель, на окнах висели тяжелые темные портьеры. Гостиная походила на декорацию к какому-то советскому фильму начала пятидесятых годов про товарища Берию. Особенно почему-то раздражали обои.

Послышался звук шагов, и в гостиную неторопливо вошла Ландышка.

– Привет, противный, – сказала она манернокапризным голосом, – ничего не хочу слышать про твой телефон. Хорошие мальчики так не поступают со своими кисками.

Иван удивленно уставился на нее. Что-то новое было в ее поведении. Какие киски, какие мальчики? Что за тон? Она что, не понимает, что он совсем не этого от нее ждет? Странные манеры, а еще очень странная одежда. Одежду, кстати, он сначала не заметил, а сейчас начал разглядывать. Длинная хламида, изпод которой торчали шаровары. Правда, настоящие шаровары, как в кино. На голове – платок, как его, хиджаб. На ногах – парчовые туфли с загнутыми носками. Стиль – восток модерн.

– Здравствуй, Ландыш, что у нас сегодня за образ? – И сегодня, и всегда. Я же мусульманка, институт закончила, теперь можно одеваться так, как я хочу, а не как этикет требует.

– Куда пойдем?

– Что-то не хочется никуда, давай дома посидим. – Ну давай посидим.

Иван сел в кресло, посадил ее на колени и попытался поцеловать. Она уклонилась.

– Ты мне ничего не хочешь объяснить? – спросила она искусственно безмятежным тоном.

– Что я должен объяснять?

– Почему ты не позвонил, когда прилетел? Где ты был весь день? Почему не позвонил, когда вспомнил про телефон? Почему вся инициатива исходит от меня?

Потому что я тебя разлюбил, вдруг подумал Иван, а сказал, конечно же, совсем другие слова.

– Ну, прости меня, я в последнее время такой рассеянный, видимо, устал. Обещаю исправиться.

Она сразу успокоилась. Они целовались уже довольно много времени, когда в гостиную зашел Юсуп Ильдарович.

– Не смущайтесь, молодежь, – сказал он тоном все того же доброго дядюшки, – я только поздороваться. Ну-ка, покажись, как там за границами наших джигитов кормят-поят-ублажают?

Иван смущенно протянул руку. Рукопожатие было, как всегда, излишне крепким. Не приветствие, а демонстрация силы.

– Чем завтра занимаешься? А то к нам, на дачу, милости прошу.

– Завтра я получаю ключи от квартиры на Новом Арбате, наверное, буду уборкой заниматься. Да и вещи там надо посмотреть, кое-что к себе перевезти.

– Ну конечно, дело прежде всего. С Ландышкой поедешь?

– Думаю, нет. Квартира долго стояла, там пылища, наверное. Не хочется ее в грязь приводить.

– Разумно. А на послезавтра я вам организовал сюрприз. Достал два билета в Большой театр на вечер памяти… певицы, как ее, ну, в катастрофе погибла.

Ландыш запрыгала вокруг отца, захлопала в ладоши, радостно завизжала. Иван как-то не понял, хорошо или плохо, что он пойдет в Большой театр. Наверное, хорошо, потому что в Большом он не был уже давно, но с другой стороны…

– Я, наверное, не смогу, – твердо сказал он.

Ландыш перестала прыгать и визжать и посмотрела на него, как на ненормального.

– Ты соображаешь, что говоришь? Вся Москва будет, жена президента обещала присутствовать, а ты не можешь. Откладывай все свои дела, а то…

Она не договорила, видимо, вовремя остановилась. А Иван подумал, что странно получается: ему все равно, что «а то».

– Да, Иван, я тебя прошу сопроводить дочку, иначе ей одной придется идти. Я в Кремле на правительственном приеме буду занят.

Тяжелая артиллерия подоспела, и город был с боем взят.

– Хорошо, я отложу свои дела. Во сколько за тобой заехать?

Во время разговора он стоял вполоборота, а когда повернулся, увидел, что отец и дочь обменялись тяжелыми взглядами, в которых было что-то неприятное. Хотя в тот же момент на их лицах появились улыбки: доброго дядюшки – у папы и лукавая – у дочки.

– Ужинать с нами, – предложил Юсуп Ильдарович. – Нет, спасибо, устал, не выспался, поеду домой. – Ну-у, – протянула Ландышка, – уже поедешь, а поговорить?

– Успеете еще наговориться, видишь, человек устал, дай отдохнуть, – сказал Юсуп Ильдарович, подталкивая при этом Ивана к передней.

Прощание было скомкано. Иван только успел узнать, что второго мая надо заехать за Ландышкой в шесть часов, потому что вечер в Большом начнется в семь. Прийти надо пораньше, чтобы на всех посмотреть и показать новое платье и новую, необыкновенной красоты сумочку. Ивану надлежит быть в смокинге и при деньгах, так как будет еще, наверное, коктейль-бар. Про деньги могла бы не говорить, Иван не первый раз в театре с дамой.

Отъехав на приличное расстояние от дома Мирзоевых, он вдруг понял, что больше появляться в этой семье не хочет. Ему не нравится фальшь, которой пронизаны стены квартиры, не нравятся взгляды, которыми обмениваются за его спиной отец с дочерью, не нравится добродушно-приторный тон, скомканное прощание, и вообще все не нравится. Он туда больше не поедет. И не пойдет ни в какой театр.

Очень недовольный собой, Иван подъехал к дому. Надо было сделать еще один звонок. Он снял пиджак, распустил узел галстука, скинул туфли и прошел на кухню. Телефон в его руке укоризненно молчал. Надо было позвонить Ландышке и доложить, что он дома, дома один, и что он сейчас почистит зубы и ляжет спать. Эту традицию он не нарушал уже почти два года. А вот не будет он ей звонить, а лучше найдет номер соседки и договорится о встрече на утро. Как же он записал ее номер? Придется листать весь список. Как ее зовут, он записал ее по имени или как-то по-другому? Как же ее зовут? Иван не помнил. Он вообще мало что помнил с того дня, только кладбище и свою истерику. Он нашел номер, когда уже совсем отчаялся его найти. В телефоне было написано «Подруга», и он думал, что это кто-то из женщин, бывших на поминках, и набрал этот номер, чтобы спросить, может быть, эта самая подруга поддерживает связь с соседкой. В телефоне вдруг зазвенел молодой голос:

– Добрый вечер, Иван Ильич, хорошо, что вы позвонили. А то я уже сама собиралась. Как доехали? Во сколько завтра встречаемся?

– Э-э, – протянул Иван, – здравствуйте. Я хочу завтра пораньше подъехать. Можно к девяти?

– И к девяти, и к восьми можно. Я буду ждать. В трубке замолчали. Иван подумал и спросил:

– Как вообще дела?

– Хорошо, спасибо. До свидания. Послышались короткие гудки.

День, начавшийся в Берлине, закончился в Москве в квартире на Смоленской площади. Конечно, Иван не думал, что будет ночевать сегодня один, но сейчас был этому рад. Завтра, все завтра…

1 Мая, пятница

Алексей не знал, что делать с этой папкой. Надо же, участковый возился с подростками, строил для них скамеечки, слушал, наверное, простенькие гитарные песни и занимал их делом. Пожалуй, надо снова встретиться с ребятами, познакомиться поближе и поговорить. Для чего участковому нужно было знать, кто приезжает на такси. Где-то он сегодня уже слышал именно про такси. Ах, да, Андрей сказал, что девушка Михаила приезжала на такси. И что? На такси ездит половина москвичей. Те, которые торопятся, ездят, конечно, на метро, но есть и такие, которые предпочитают стоять часами в пробках.

«Ботаник» Леха подошел к заданию творчески, сводную таблицу сделал на компьютере. Лист был разграфлен, обозначены число и время, номер машины, в какой подъезд зашел пассажир, а также указано, кто приехал: свой, то есть жилец дома, или гость. Справа стояли повторяющиеся фамилии. Видимо, это были фамилии ребят, которые в это время «дежурили». Алексей посидел над таблицей, выпил рюмку водки, закусил соленым огурцом и подумал, что завтра он отдаст эти листочки старшему лейтенанту Игнатьеву. Пусть изучает, может быть, найдет повторяющиеся номера. Что из этого выйдет, Алексей пока не знал. Как всегда, в процессе расследования возникает масса ненужной макулатуры, но также известно, что отрицательный результат – это тоже результат. Ведь для чего-то Фома просил ребят последить за тачками. Для чего? Кого он хотел поймать именно на такси? Как это связано с его убийством? Как это связано с убийством Горчаковых? Сильно кольнуло где-то с левой стороны груди. Алексей помнил, что там, кажется, расположено сердце. Кольнуло, потому что он вдруг почувствовал страшную вину перед Петром Фоминым. Надо было назначить встречу сразу же, как только он позвонил, сразу, а не через двое суток. Надо было чаще встречаться и разговаривать, ведь ясно было, что Фомин тянется к Алексею. Все времени не хватало. А когда оно будет, время-то?

Алексей посмотрел на циферблат наручных часов. Ноль двенадцать. Начались следующие сутки. С Первым мая, дорогие товарищи! Ур-р-р-а-а-а! Мимо трибуны Мавзолея проходит колонна прославленного завода по изготовлению чего-то. На заводе трудятся столькото Героев социалистического труда и столько-то ударников! Ур-р-р-а-а! Мир, труд, май, июнь, июль, август. Хороший был праздник! Алексей ходил на первомайские демонстрации с мамой – Ольгой Владимировной. Отца у него никогда не было. А мама была. Она была до одиннадцати лет, а потом умерла. Он этот день очень хорошо запомнил, потому что это был ее день рождения. Они с бабушкой накануне долго рисовали открытку – готовили сюрприз, прятали ее в шкафу с одеждой и весь вечер переглядывались с видом заговорщиков. Утром Алексей слышал, как мама собиралась на работу, как целовала его сонного в щеку. Ему не хотелось вставать – начались каникулы, и он отсыпался за весь год. Вечером бабушка, дед и он ждали ее с работы за накрытым столом. В центре стола, между традиционным оливье и селедкой стояла открытка. Когда прошел час «от расчетного времени», дед начал злиться и говорить, что о семье тоже надо думать. А потом пришла ее сослуживица и сказала, что маму переехала машина, и ее увезли в Склифосовского. Дед поехал туда, а когда вернулся, почти ночью, бабушка, посмотрев на него, заорала дурным голосом. Алексей остался со стариками. Иногда он слышал их перешептывания о том, что надо найти этого подлеца, пусть хоть деньгами помогает, вон, сколько парню надо. Алексей понимал, что они говорят об отце, и было страшно, что его отдадут какомуто незнакомому мужику. Но дальше разговоров дело не шло. О маме Алексей думал часто. После ее смерти он сразу повзрослел, с каникул вернулся в свой класс совсем другим человеком и поглядывал на одноклассников с превосходством много повидавшего старика. В школу милиции он пошел не раздумывая. Решил и все тут. Потом закончил заочно юридический факультет, отказался от службы в Министерстве внутренних дел и остался «на земле», в своем районе. Милицейская служба ему нравилась. К пренебрежительному «менты» он относился снисходительно. Ну, хочется людям представлять его тупым «ментом», ну и пусть. Только если случается настоящая беда, не сосед соседа по пьяни бутылкой по голове, а настоящая, то население сразу бежит за помощью в милицию. А оборотни в погонах – да, они, наверное, есть так же, как убийцы в белых халатах. Но в любой профессии есть свои оборотни и убийцы, пусть даже убийцы идеи. Так что милиционеры ничем не лучше и не хуже других, только уязвимее для ножа и пули – преступник сейчас пошел вооруженный.

…Уже засыпая, на грани яви и сна, он понял, что надо делать. Он должен пойти по следам Фомина, то есть заняться расследованием убийства супругов Горчаковых.

Наталья проснулась от вопля Полины. Дочка сидела на кровати, теребила ее за плечо и кричала:

– Мама, ты мой день рождения проспала!! У меня день рождения, а ты спишь!!

Наталья приоткрыла один глаз. Полина в своей ве-селенькой пижамке с зайцами и утятами и сама была веселенькая, свежая, выспавшаяся. Волосики всклоченные, глаза блестят, в руках любимая игрушка – мишка, которому сегодня исполнилось как раз четыре года. Его подарили Полине Натальины однокурсники на первый день рождения. Интересно, сколько времени? Будильник, кажется, не звонил, значит, меньше семи. Ну и Полина! В будние дни ее не добудишься, а по воскресениям встает чуть свет.

– Доброе утро, доченька, с днем рождения тебя. Я тебя люблю.

– И тебя тоже с днем рождения. Я тебя тоже люблю, а где мой подарок?

– Подарок будет после завтрака, а еще лучше – на даче.

– А сейчас?

– А сейчас умываться, завтракать, убирать постельку. – Нет, у меня же день рождения, кто в день рождения умывается?

– Ну, большие девочки как раз в день рождения умываются особенно хорошо, чтобы быть еще красивее.

Полина недоверчиво посмотрела на Наталью. – Ты правду говоришь?

– Взрослые всегда говорят правду, – отрезала Наталья и откинула одеяло.

Надо вставать. На часах было шесть часов пятнадцать минут. Кошмар! Уснуть удалось только под утро. Столько всего навалилось! Ночью позвонила Машка – ей-то что, она все равно на дежурстве – и плачущим голосом начала рассказывать, как ей сегодня досталось от заведующего, который придрался к листу назначения больного Иванова. Наталья слушала Машку и улыбалась. Она всегда так выражалась: «больной Иванов, больная Петрова», а больной Иванов на самом деле был малюсеньким мальчишечкой, который лежал себе в кювезе и набирал вес. Родился-то он совсем крошкой, всего шестьсот граммов, а сейчас уже весит семьсот семнадцать, того глядишь, и целый килограмм наберет. Вставлять ремарки в Машкину речь было не обязательно, надо было только слушать. Иногда Наталья просто клала трубку рядом, а сама занималась делами. Машка всегда рассказывала «с подробностями», поэтому кое-что можно было пропустить. Хотя вчера, то есть сегодня ночью, Машка, поохав насчет назначений, вдруг перешла с плачущего тона на боевой и рассказала, как пропали наркотики. В восемь часов утра старшая сестра стала проверять сейф с сильнодействующими и наркотическими средствами, которые получила накануне на все праздничные дни. Сложность заключалась в том, что в сейф было положено не обычное количество этих самых наркотиков, а двойное, с расчетом на непредвиденные обстоятельства, которые всегда могут возникнуть в праздники. Это все знают, даже не имеющие отношения к медицине. В праздники дежурит усиленная бригада, ведущие хирурги «взрослых» больниц всегда начеку, особенно не пьют, потому что в любой момент коллегам может потребоваться их помощь. В детских больницах к праздникам относятся проще, хотя тоже бдят, вот и наркотиков больше выдают. Но старшая до сейфа не дошла, потому что ее окликнула фармаколог больницы и попросила проверить, хватит ли на праздники антибиотиков и не надо ли выдать еще. Пока это все выясняли, сейф неоднократно открывали дежурные сестры, которые пришли на смену: брали остродефицитные и дорогостоящие препараты для лечения «своих» больных. Короче, к девяти часам, когда старшая открыла сейф, наркотиков – всего запаса – уже не было, хотя она это не сразу поняла, потому что коробки стояли на месте, только без ампул. Кто-то вынул ампулы из коробок и стибрил, а коробки для маскировки оставил. Вместе со старшей сестрой к сейфу подошла дежурная медсестра, которой надо было развести реланиум для микроструйного введения. Она достала пустую коробку, тут-то все и выяснилось. У старшей случилось повышенное давление, и ее спасали всей бригадой. Некоторое время надеялись, что наркотики найдутся, искали в другом сейфе, считали, сколько ампул вчера потратили, но бесполезно. Наркотики исчезли. То есть, строго говоря, там были не сплошь наркотики, а еще и сильнодействующие препараты, но для краткости их всегда называли одним понятным словом, подчеркивая опасную важность. На самом деле возиться с ними никто не любил. Одно-единственное введение седативного препарата для снятия, предположим, судорожной готовности у ребенка вызывало целый ряд действий. Сначала дежурный врач, причем не любой, а только имеющий специальный допуск к работе с наркотическими веществами, делал назначение в листе назначений ребенка. Потом он же записывал в истории болезни, с какой целью, в какое время и в какой дозе вводился препарат. Затем в специальном бланке опять же врач записывал то же самое, что в истории болезни, только по графам. Медицинская сестра писала на другом бланке, что она ввела этот препарат ребенку (время, доза, роспись) и давала этот лист врачу на подпись. Еще был специальный журнал учета наркотиков, куда медицинская сестра делала еще одну соответствующую запись, а потом они с врачом дружно расписывались. И это еще не все. Утром после окончания смены врач шел к начмеду и сдавал пустые ампулы, опять же расписываясь в еще одном, наверное, самом главном, журнале, записи в котором делал сам начмед. Уф! Это что касается врачебного учета, а ведь есть еще сестринский: прием, учет, списание, отчетность и прочее, и прочее, и прочее. В медицине вообще хватает бумажной работы, и не дай Бог ее сделать небрежно: сразу следуют штрафные санкции, причем достаточно серьезные, по крайней мере, в материальном плане.

Машка продолжала свой рассказ, и вдруг Наталья уловила изменение интонации и начала прислушиваться.

– Ну и, в общем, я ему сказала, что никто из постоянных работников этого сделать не мог, потому что за столько лет никогда ничего подобного не случалось. Ты меня слушаешь или уже уснула? – вдруг заорала Машка, и Наталья вздрогнула.

– Слушаю, конечно, очень интересно. А тебя-то по какому поводу вызывали, ты же к сейфу не подходишь?

– Всех вызывали. Следователь такой… – Машка задумалась, видимо, подбирая слово поточнее, – противный: усы как палки, а на голове лысину носит. Представляешь?

– Красота, наверное.

– И одеколон у него такой, – Машка опять задумалась, – сексуальный.

– Господи, Маш, давай уже по делу, а то спать хочется.

– Зачем тебе спать, у тебя еще завтра и послезавтра выходные, выспишься.

Вот и выспалась. Две бессонные ночи – это круто. Когда погибли ее родные, Наталья вообще не могла спать. Она сидела целыми днями на стуле в спальне и раскачивалась из стороны в сторону. С Полиной возилась Машка. Жизнь к Наталье возвращалась долго, почти год. Она машинально ходила в институт, сдавала сессию, ездила в положенные дни на кладбище, растила Полину, водила ее в поликлинику на ежемесячные осмотры – все на автомате, практически без чувств и мыслей. Ее навещали однокурсники, братья бывали каждый день: Толя привозил продукты, Саша гулял с Полиной, отчитывал няню за непедагогичные методы воспитания, помогал Наталье с учебой. Потом Наталья неожиданно получила из Большого театра Ольгину зарплату почти за два года. Это были огромные деньги. Она сразу предложила их Анатолию, потому что понимала, что он ее практически содержал: платил за квартиру, давал деньги на одежду, оплачивал няню. Анатолий категорически отказался. Тогда Наталья положила эти деньги на имя Полины в банк, и они стали жить на проценты с этого вклада. Почему Ольга не получила эти деньги сама, Наталья так и не узнала.

Ольга работала в Большом театре, исполняла сольные партии в главных оперных постановках уже пять лет. После премьеры в театре оперетты ее заметил главный режиссер Большого и пригласил к себе. Ольга, не раздумывая, перешла в главный театр страны и ни разу об этом не пожалела. Сразу появились деньги, поклонники, быстро пришла слава. Появились хвалебные статьи в музыкальных, а затем гламурных журналах. Ее стали приглашать в зарубежные оперные театры, и за год до своей гибели она спела несколько партий в знаменитом Ла Скала. Родители купались в лучах ее славы, собирались переезжать в Москву. Но папа не мог оставить свой бизнес, а мама – свою больницу. Ольга посылала им билеты на все премьеры, они прилетали на один-два дня и были счастливы.

Потом Ольга объявила, что, наверное, скоро выйдет замуж. Кто был ее избранником, она не сказала. Семья взволновалась и стала готовиться к свадьбе, но потом все утихло. Оказалось, свадьбу пришлось отложить на неопределенный срок «по семейным обстоятельствам жениха». Родители погоревали, но потом решили, что так даже лучше. Что-то не совсем ясно с этим женихом. Кто он такой, так и не известно. Кто его родители? Чем он занимается? Начали приставать с вопросами к Наталье. Она тоже не могла им ничего рассказать – не знала. Ольга продолжала петь. Голос ее приобретал все новые краски, обогащался обертонами, и уже ценители со всего мира признавали, что на мировой сцене царит русская оперная звезда – Ольга Трубецкая.

Когда стала заметна ее беременность, она взяла отпуск и уехала к родителям – рожать. Полина родилась первого мая, а в конце августа они летели в Москву. Ольга хотела приступить к репетициям первого сентября, а Наталье надо было в институт. Папа поехал их проводить, заодно повидаться с племянником Анатолием, с которым у него были совместные дела. Самолет, на котором они летели, казалось, благополучно сел, но загорелся. Места у всех были в хвосте, а Ольгу с дочкой, еще при посадке, устроили перед кабиной пилотов. В середине полета она попросила Наталью поменяться местами – хотела отдохнуть. Наталья перешла к Полине. Вот теперь они с Полиной живы, а папа и Ольга задохнулись тогда в дыму. Мама умерла через две недели. Наталья оформила сначала опекунство, а через год удочерила Полину. Очень помогли деньги Анатолия, которые волшебным образом уничтожали все препоны на пути. Теперь у Полины было свидетельство о рождении, в котором в графе «Мать» была записана Наталья Сергеевна Голицына. Правда, в графе «Отец» стоял прочерк.

Натальин тогдашний молодой человек, с которым она встречалась почти два года, сказал ей:

– Зачем нам эта обуза? У нас с тобой свои дети будут. И еще неизвестно, кто ее отец. Вдруг у него генетический порок?

Он был, конечно, очень умным, и жизнь у него удалась, но уже без Натальи.

Телефонный звонок прозвенел около семи. Натальин двоюродный брат Саша ехал на дачу и предлагал забрать Полину. Полина обрадовалась и начала быстро и, главное, самостоятельно, собираться. Когда Танюша, жена Саши, зашла за Полиной, та уже была полностью готова: курточка на всякий случай взята с собой, рюкзачок в виде зайца, держащего в лапах морковку, надет, шнурки на кроссовках завязаны.

– Привет, Натик, – с порога заулыбалась Танюшка, – я соскучилась. Полина, как ты выросла, – сказала она, в то время как Полина уже прыгнула к ней на руки, – а какая красивая стала, прямо как мама.

Танюша опасливо посмотрела на Наталью поверх Полининого плеча, а Наталья вздрогнула.

– Это я потому красивая, что умылась хорошо, видишь, как щечки блестят, – продемонстрировала Полина результаты своих трудов.

– Тань, ты, может быть, пройдешь, чаю попьем?

– Да ты что? Сашка меня потому послал одну, чтобы чаи не разводить, а сразу ехать. А ты во сколько приедешь?

– Как только отдам ключи соседу.

– Зря ты связалась с этими ключами. Вдруг там чтонибудь пропало, а ключи только у тебя.

– Я уже двести раз раскаялась, что в эту авантюру вляпалась, но что теперь поделаешь? Хотя там печать висит и еще охрана в подъезде, и еще другая, вневедомственная, охрана, так что пропасть ничего не может. Да ладно, сегодня отдам ключи, и точка.

– Поехали, поехали, – канючила Полина.

– Сейчас поедем, только у мамы выясним, не нужно ли чего с собой захватить.

– Так, продукты у меня упакованы, салат я сделала, только заправить, ну, это перед употреблением. Хотя можете забрать. Скорее бы сосед приехал, что ли. Ключи отдать, Машку сбоку в машину пристроить и свобода!

– Машку тоже берешь?

– Конечно, а куда же я дену ее в праздник?

– Ну давай вытаскивай, что там в нашу машину, и мы в путь.

Оказалось, что вещей довольно много, и пока грузили, устраивали продукты и сумку с вещами «на все случаи жизни» в багажнике, усаживали Полину на заднее сидение, а рядом с ней мишку и еще куклу Аленку, целовались и махали руками, оказалось, что уже почти половина девятого. Надо быстро позвонить Машке и договориться, где ее подобрать. А потом навести порядок на кухне, смолоть кофе и ждать соседа и еще милиционера Алексея. Как-то вчера странно было с ним разговаривать. Воздух в гостиной был, кажется, заполнен электричеством, исходившим от этого приятного мужчины. Приятного, конечно, приятного. Он понравился Наталье при первом знакомстве. И было понятно, что она ему тоже понравилась. Правда, они были по разные стороны расследования: он, ясное дело, «за наших», а она, получается, «за злодеев». Только она была тоже «за наших», но этого никак не мог понять противный следователь Терехин. Уж он ее допрашивал, допрашивал, и в алиби не верил, и все проверял. Даже очевидные вещи его не устраивали, и он снова проверял. А когда стало совсем ясно, что она никак не могла быть причастна к убийству, Терехин стал прикидывать ее на роль соучастника, еще неплохо бы – организатора. Наталья не могла понять, за что он к ней прицепился. Ведь кроме нее с убитыми контактировала масса народу, как из России, так и из всяких зарубежий. Да и работа у Петра Ивановича была, что называется, не рядовой, и доход она приносила солидный. И всетаки именно ее, соседку и человека, которого убитые любили и опекали, Терехин выбрал на роль первой подозреваемой. Алексей ее всячески защищал, и это было заметно не только Наталье. Идя по коридорам на допрос, Наталья чаще, чем было возможно по теории вероятности, встречала Алексея, который с невыносимо деловым видом проходил мимо. Он всегда останавливался, здоровался и перекидывался парой-тройкой ничего не значащих фраз насчет погоды, Полины или работы. А однажды, когда уже совсем нечего было сказать, он вдруг спросил, что ему выпить «от головы». Вот это было смешно, потому что Наталья тут же достала из сумочки таблетки, которыми пользовалась изредка сама, прикинула на глаз его вес, подумала и оторвала две. А потом! Потом она заставила его эти таблетки тут же выпить, да еще принесла ему стакан с водой, который выпросила у дежурного. И он безропотно глотал таблетки и запивал их водой, смешно крутя шеей на виду у всего личного состава. Изредка она встречала его в городе, ну, это было вполне возможно, потому что они жили в одном районе. Да еще Полина с навязчивой идеей заполучить себе папу всячески старалась с ним почаще встречаться, а уж если встретилась, то попользоваться им на всю катушку: и на шее посидеть, и побегать наперегонки, и в прятки поиграть. Надо сказать, что в этом поиске Полина была очень разборчива: мужчин она подбирала рослых, красивых, хорошо одетых. Наталья должна была строго за ней следить, потому что, стоило отвернуться, как Полина тут же находила подходящий объект и тащила его за руку знакомиться. Пока им везло: ни один мужчина не сопротивлялся, а некоторые всерьез предлагали дружбу. Хорошо, что сегодня Полины не будет дома, когда придут целых двое симпатичных молодых мужчин.

Машка сразу ответила на звонок, хотя и шепотом. – Сейчас сдам дежурство и позвоню.

Вот и хорошо. Если сейчас быстро отдать ключи и открыть квартиру без осложнений, можно будет скоренько подъехать за Машкой, и за город. А там, наверное, уже бассейн наполнен, и вода искрится на солнце, и пахнет землей и летом, и цветы вылезают тоненькими стебельками, и трава в каплях росы, хотя к тому времени, когда они приедут, росы уже не будет. Зато будет длинный летний день с шашлыками и всякой вкуснятиной, ленивые разговоры, лежание в шезлонге, а потом еще длинный вечер с камином и легким вином. Красота! Осталось совсем чуть-чуть подождать.

Иван никак не мог проснуться. Он несколько раз поднимал голову, смотрел невидящими глазами на экран своего телефона, потом снова погружался в полудрему, пытаясь понять, сколько сейчас времени. Какое время стоит на дисплее: среднеевропейское или московское? Телефонный звонок выдернул его из этого смутного состояния. Звонила его, как бы поточнее выразиться, вчера еще невеста и предлагала «встретиться и кое-что обсудить». Встречаться и обсуждать не хотелось.

– Скажи, Ландыш, сколько времени? – Ты что, еще спишь? – Сплю.

– Ну ты в своей Европе избаловался!

В ее голосе слышалось искреннее возмущение. – Так сколько времени?

– Московское время восемь часов десять минут, – сказала Ландыш «дикторским» голосом. Ты просыпайся и скажи, мы сегодня встретимся?

– Не знаю, как получится, а что, по телефону нельзя обсудить?