Текст книги "Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37"

Кадр тридцать седьмой
«В ожидании малыша»

– В подъевреивании! – хохотнула Марго.

– Что? – не сразу сообразила Татьяна Георгиевна.

Поздним вечером подруги сидели в кабинете заведующей. Маргарите Андреевне отказали в туристической визе США, и она была в ярости. Потому что она совершенно по-честному собиралась приехать-посмотреть. «Нахуй мне упала та ваша Америка?! Я посмотреть хотела! Но теперь я точно замуж выйду, хоть он окажется мудак, каких мало! Мало я, что ли, отечественных мудаков терпела? Святогорский говорит, что любой их мудак по сравнению с нашим, что котёнок с бычарой! Так что, дорогие США, получите новую гражданку, раз приличной женщине туристическую визу не дали!» – орала Марго. Кстати, да. Погорячился госдеп штатовский. Могли бы отделаться туристом, а так… Если Маргарита Андреевна чего решила, то непременно добьётся. И чем больше препятствий на пути – тем достоверней обеспечение результата. Отбушевавшаяся Марго вяло перебирала стопку книг на столе у Мальцевой. А Татьяна Георгиевна думала, что, пожалуй, пора посвятить подругу. Не то не забудет, не простит, проклянёт и на похороны в США не позовёт. Сейчас ещё можно отговориться тем, что сама Маргарита Андреевна была слишком занята.

– Книжица тут у тебя забавная валяется. «В ожидании малыша». Вот я и говорю: «В подъевреивании. «Пое-е-едем красо-о-отка ката-а-а-аться – давно я тебя-а под… евреивал!» – пропела Маргарита Андреевна, предварительно нарочито прочистив горло. – Что, в детстве не пела такую песню?

– Нет. Я в детстве не пела такую песню. Я любила романс про титулярного советника. «Он бы титулярный советник. Она – генеральская дочь! Он скромно в любви объяснился – она прогнала его прочь!» – густо продекламировала Мальцева. – Но моя мама терпеть не могла этот романс. Уж не знаю, по каким таким причинам. Мама называла этот романс убогим. Поэтому я распевала его, когда мамы не было дома. Вероятно, это было очень забавно. Мне было лет двенадцать, а я во всю глотку горлопанила про титулярного советника, который «пьянствовал целую ночь». И в не помню каком тумане не то бродила, не то что-то другое делала… «Вставала пред ним»? В общем, та самая генеральская дочь.

– Печальная история.

– Нормальная история. О мезальянсе.

– Это когда верхи не могут, а низы не хотят?

– Нет, мезальянс – это когда он титулярный советник, а она – генеральская дочь.

– Ага, – Маргарита Андреевна кинула на подругу острый, пронзительный и где-то даже осуждающий взгляд. – Или когда она – заведующая отделением, а он – интерн.

– Нет. Когда ей – за сраку лет, а ему – едва исполнилось двадцать шесть – это, Марго, не мезальянс. Это глупость. И всё, закрыли тему. Мне и так стоило колоссальных усилий отправить этого мальчика в отставку и перевести его в другое отделение.

– Всё равно он остался на нашей клинической базе и каждую пятиминутку смотрит на тебя, как… Кстати, он понял, что ты его прогнала? Наверное, уже понял. Потому что смотрит как тот самый титулярный советник на ту самую генеральскую дочь, которая прогнала его прочь. Кстати, кто такой этот титулярный советник? Звучит солидно. Чего это она его прогнала?

– Мелкая сошка в табели о рангах.

– Понятно. Но ты уводишь меня от темы.

– От какой? Тебя и уводить не надо. Ты сама скачешь с пятого на десятое.

– С темы ожидания малыша.

– Маргарита Андреевна, ты откуда эту дребедень вытащила?

– Вот, из стопки у тебя на столе.

– Ты видишь, сколько в этой стопке бумажного хлама? Фирмачи, представители и полусектанты таскают. У меня там даже журнал «Квартирный ребёнок» есть. И что, из этого ты тоже сделаешь какие-то далеко идущие выводы?

– Тань, – старшая акушерка обсервационного отделения и старая подруга Мальцевой внезапно стала серьёзной. В том смысле, что заговорила обыкновенным человеческим голосом, не забыв прикрутить децибелы до минимума.

– Господи, что ещё?! – испугалась Татьяна Георгиевна, потому что точно знала, о чём сейчас пойдёт речь. И хотя она сама хотел сообщить Маргарите Андреевне эту новость, но теперь, когда та догадалась, – Татьяна Георгиевна отчего-то испугалась.

– Танька, ты беременна, – констатировала Марго.

– С чего вдруг?

– Я акушерка, между прочим. Высококлассная акушерка. И твоя старая подруга. Тут никому не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что ты – беременна. Ты ограничила кофе до двух крохотных чашечек – утром и вечером, да и тот кофе скорее похож на подкрашенную воду. Ты выкуриваешь две сигареты под те самые крохотные чашечки слабенького кофе. По утрам тебя мутит, хотя ты это тщательно скрываешь за слишком уж удлинившимся утренним душем. И прекрати надраивать служебный унитаз – для этого есть санитарки, и я слишком сомневаюсь, что ты ублёвываешь его до ужаса. Твои глаза приобрели лихорадочный блеск, который кто-нибудь менее опытный посчитал бы за признак переутомлённости. Кто-нибудь, но не я. И ты совсем не прикасаешься к спиртному.

– Марго, я тебя прошу… – начала Мальцева, но подруга перебила её, подскочив со стула и крепко обняв.

– Танька, я так счастлива! Так счастлива!

– Зато я, кажется, не очень…

Татьяна Георгиевна разрыдалась.

– Ну вот, ещё и психоэмоциональная нестабильность! Да от тебя за версту прёт прогестероном, и немедленно прекрати рыдать! Это вредно для малыша!

Маргарита Андреевна подошла к двери и повернула замок.

– Марго, для какого, в жопу, малыша! Для эмбриона! К сожалению, остановку под названием «Масса делящихся клеток» я уже проехала.

– Ой, Тань! Если бы ты собиралась сделать аборт, ты бы не прекратила пить как лошадь, дымить как паровоз…

– И одеваться, как её мать! – хихикнула Мальцева.

– Ну вот, теперь она уже ржёт, – удовлетворённо констатировала Маргарита Андреевна.

– Это из «Бриджит Джонс». «Пьёт как лошадь, дымит как паровоз и одевается, как её мать». Жутко смешно! Хотя в оригинале она пьёт, как рыба.

– Я знаю, откуда это. А вот то, что ты стала смотреть романтические комедии – лишний раз подтверждает, что…

– Да нечего подтверждать. Я знаю, что беременная, раз я знаю, что время мини-аборта категорически упущено, – Мальцева глубоко вздохнула. – Странно, что заметила только ты.

– Другие от тебя шарахаются, как от гангрены. Ты же стала такой начальницей, что пиздец котёнку!

– Даже Панин не замечает.

– У Панина любовь, и оставь его в покое. Не будь собакой на сене.

– Да нет, я даже рада за него… – Мальцева глубоко вздохнула.

– Вяленько ты как-то за него радуешься, – скептически заметила Маргарита Андреевна. – Признайся, тебе было в кайф, что он всю жизнь при тебе, как верный доберман.

– В кайф, разумеется. Кому не в кайф верные доберманы? Только они нервные очень, эти доберманы. На них времени много надо тратить. Я бы предпочла верного ротвейлера. Или верную немецкую овчарку. Или верного сенбернара. Или верного ретривера. Или верного ирландского терьера.

– Тебя заклинило? Танька, ты все породы собралась перечислять?

– Спокойные породы.

– Я бы поспорила про «спокойные» породы. Мой, зараза, на старости лет стал таким дёрганым, что ой! Все уговаривают усыпить, потому как он слепнет, глохнет, а я… Я не могу. Я прихожу с работы, он встаёт с подстилки, шатаясь, и всё равно плетётся мне навстречу. Я на корточки присаживаюсь – он мне лицо лижет. Слюны уже почти нет, дыхание горячее, зловонное, но это такая нежность… – Марго всхлипнула и несколько секунд помолчала, справляясь со спазмом. – Самую дорогую «Роял Канину» ему покупаю. Крохотные пакетики по стольнику. Для послеоперационных собак. С ладони кормлю. Никто, Танька! Никто и никогда не любит сильнее, чем собака. Всю его жизнь он только и делал, что ждал меня с работы. И ни единой жалобы, никакого: «Где ты шлялась?!», «Куда тебя на ночь глядя несёт?!» Всегда ждёт, всегда лицо лижет. Даже если я ему миску с водой, сука, забывала оставить! Светка, тьфу-тьфу-тьфу, сейчас, когда наш древний пёс умирает, на человека стала похожа. Я всё боюсь, что он без меня умрёт. Ему же наверняка страшно будет умирать в одиночестве. Это так несправедливо – умирать в одиночестве… Я даже рада, что мне грёбаное посольство визу сейчас не дало. – Маргарита Андреевна украдкой слизнула предательски покатившиеся из глаз слёзы. – Так, всё, в ближайшие выходные начешу его, накормлю его любимой бужениной от пуза, в миску блатной минералки без газа налью, и ветеринара вызову. Пусть умрёт у меня на руках, счастливый. Я его буду гладить, и он просто уснёт. Ведь так? Я спрашивала и читала – сейчас у них усыпление двухэтапное, не такое жестокое, как раньше. Я его буду чесать за ушком – и он просто уснёт, да?

Татьяна Георгиевна с глубоким сочувствием смотрела на подругу. Пёс Маргариты Андреевны был огромной частью её жизни, она приобрела его, когда Светка была совсем ещё крохой, и для Маргоши эта старая собака была не просто собакой, а членом семьи, близким существом. Мальцева подошла к старшей акушерке и крепко обняла её.

– Да, родная. Он просто уснёт, – прошептала она.

– Всё! – Марго шумно вдохнула воздух носом. – Раз, два, три, Маргарита Андреевна – не дури! Ремонт, наконец, сделаю! И вообще, забодалась уже поносные лужи подтирать, падая с ног после суточных марафонов, – она решительно освободилась из объятий подруги. – Да и мужик этот, из Колорадо, собирается прилететь. Раз мне не… А в хате псиной так прёт, что с ног сшибает.

– Ну да, цинизм – единственно оружие беззащитных, – мягко улыбнулась Мальцева.

– Кто бы говорил! – усмехнулась Маргарита Андреевна.

– Довлатов говорил. Я его не очень люблю, но…

– Так! – решительно перебила её старая подруга. – А теперь главный вопрос: кто отец?

– Интерн. Сёма меня последний раз в Питере любил, когда мы с ним на конференцию ездили. С Волковым – и того раньше было, да и с Волковым я предохранялась.

– А с Паниным не предохранялась?

– С Паниным иногда было «как получится».

– Акушеры-гинекологи, блять! – саркастично прокомментировала Маргарита Андреевна.

– Ну, он ко мне с чемоданами явился, очередное предложение со стопроцентной гарантией делал – кстати, так до сих пор и не забрал. Ни чемодан, ни предложение. Смешно…

– Ну, тряпок у Сёмы много, наверное, не меньше, чем у тебя.

– Ага. И чемоданов. И пиздеть – не мешки ворочать.

– Господи, да ты же сама всю жизнь отказывалась!

Мальцева немного помолчала.

– Знаю. Всё равно как-то обидно, что он меня вот так… прокинул! И вообще, я беременная, могу сама себе противоречить!

– Собака на сене! – предупредительно подняла указательный палец вверх Маргарита Андреевна.

– Ладно, ладно… – улыбнулась Татьяна Георгиевна. – У меня от Сёмы три штуки «обручальных» колец осталось, а также цацок и мехов немерено, и в основном добрые воспоминания. Пусть идёт с миром. Надо ему как-то чемоданы вернуть. Ему или Варе?

– Да бог с ней, с блаженной Варварой Андреевной! Её остаётся только пожалеть. Останется одна на старости лет, попомни моё слово! «Молодухе нашей» на Сёминых детей и внуков посрать будет, в отличие от тебя. Она его быстро на себе женит. У неё муж, как выясняется, такой, «галочный», она от него избавиться – спит и видит.

– Да мне, в общем-то, тоже было – цитируя тебя – посрать на его детей и внучку, всё-таки «внуками» он ещё не обзавёлся.

– Тебе было не… Ну, ты поняла! Не посрать, что они есть в его жизни. А терапевтической начмешде…

– Да-да, рефлексий у неё куда меньше моих.

– И единственной на всю жизнь любви к надгробию и портретам нет, в отличие от тебя! – Не дав Мальцевой слова вставить или времени на разозлиться, Маргарита Андреевна продолжила без паузы и скороговоркой: – Короче, учитывая график вашего с интерном посещения конюшни, другого кандидата в папеньки не предвидится.

– Ну и слава богу, что это так! А то два таких пенсионера, как Панин или Волков, помноженные на мои тоже уже достоверно седеющие хромосомы – то ещё создание могло получиться. Несмотря на все эти модные веяния и прочую толерантность, я не горю желанием воспитывать «солнечного ребёнка». Одно дело умирать в одиночестве – это, вполне вероятно, не только очень трудно, но и страшно скучно, но совсем другое – умирать в том же самом, фактически, одиночестве, зная, что ты оставил неприспособленное к жизни существо на произвол судьбы. А у Денисова гены молодые, крепкие, здоровые и всё такое.

– А ты ему…

– Даже не говори об этом вслух! Нигде! Никогда! Вот здесь – и всё, тема умерла!

– Слушай, но всё равно же все твои мужики заколотятся.

– Да всем всё равно!

– Я не знала, что энцефалопатия беременных начинается так рано, – Маргарита Андреевна так посмотрела на подругу, что никаких сомнений быть не могло: она искренне считает ту идиоткой. – Они же у тебя не вокзальные бомжи, не алкаши-наркоманы и прочий антисоциальный элемент. Все дядьки как на подбор. Так что, уж поверь, как только твоё состояние станет заметным – все трое засуетятся.

– У Волкова не будет возможности заметить.

– Ха! Если бы он считал, что ты всерьёз и навсегда с ним горшки побила, он бы забрал кольцо и подарки. А он – не забрал! И что он тебе сказал, напомни? – ядовито приказала Марго.

– Сказал: «Билет с открытой датой», – вздохнула Мальцева. – И, увы, – он регулярно названивает.

– И что?

– И я регулярно не отвечаю. В любом случае, если он узнает, что я беременна – я ему скажу, что не от него – и все проблемы будут сняты. Панин сейчас по уши влюблён, «О, как на склоне наших дней…», и всё такое. Он, разумеется, заметит. И, конечно же, будет допрашивать с пристрастием, но ему я скажу, что это…

– Непорочное зачатие! – ехидно вставила Марго.

– …что это вообще от… Скажу, что ЭКО. От донорской спермы. И он перекрестится и трижды сплюнет через левое плечо. – Мальцева обрадовалась, как девчонка, которой подарили желанную, дорогую, прежде доступную лишь в мечтах игрушку. – Вот! Прекрасная идея! Я сбрендила от одиночества и воспользовалась услугами репродуктивных технологий. Всем так и буду говорить. Всем, кто осмелится спросить.

– Да-да… Так все, кто осмелится, – и поверят! – саркастически резюмировала Марго.

– Херня это всё. Далеко не самый важный вопрос. Вот что действительно важно: что я буду делать, когда ребёнок…

– О, ребёнок?! – хохотнула Марго.

– Малыш, блядь! – прошипела Мальцева. – Когда он родится – будет ребёнок. Не буду же я говорить хотя бы с подругой: «Когда плод родится». Это попахивает поздняком. А я, знаешь ли, намереваюсь, тьфу-тьфу-тьфу, безоблачно доносить и пристойно родить здорового…

– Ре! – вставила Марго и заржала.

Мальцева не удержалась – уж слишком заразительным был хохот подруги. Минуты через две, когда они, наконец, смогли остановиться, Татьяна Георгиевна, вытирая выступившие от смеха слёзы и всё ещё улыбаясь во всю пасть, сказала:

– Ре, ага! И что делать с до и ми, а также прочими фа-соль-ля-си?! С «пописами», «покаками», «сисями» и прочей суетой?! Я же заведующая отделением! И, мало того, – тебе одной и по большому секрету…

– Да ну! Ещё какие-то секреты есть?! – ноздри Марго хищно затрепетали.

Несмотря на чрезмерное любопытство, Маргарита Андреевна Шрамко отлично умела хранить тайны. Татьяне Георгиевне это было известно – стаж их дружбы шёл уже не на годы, а на десятилетия.

– Маргарита Андреевна, Панин в следующем году уйдёт в министерство. Замом по материнству и детству.

Старшая акушерка обсервации аж присвистнула от неожиданности.

– Ёксель-моксель!

– Не свисти! Деньги мне нужны, как никогда.

– Ни фига себе! Панин станет важной птицей!

– Марго, он никогда и не был неважной птицей. Но, догадайся, кто станет начмедом по акушерству и гинекологии в нашей больничке?

– Неужто…

– Да. Я. Таковы выставленные Паниным условия. Никого со стороны. Только Мальцеву Татьяну Георгиевну, которая тут знает каждую мелочь и будет продолжать холить и лелеять его любимое детище. И моё, между прочим, Марго. И твоё тоже, разумеется. Наше. И я не смогу отказать. Я люблю этот долбанный родильный дом, как любит старый пёс своё место. Но и этого…

– Малыша. Ре. Пузожителя! – снова не удержалась Марго, усилием воли подавив рвущийся наружу очередной приступ хохота.

– Да. Тоже – хочу! Дилемма. Как быть мамочкой, став начмедом здоровенной акушерско-гинекологической службы, входящей в состав огромной многопрофильной больницы?

– Нанимаешь детскую медсестру поприличней, и…

– Да. И няню. И ещё чёрт знает кого. И своё дитя я буду видеть исключительно посредством веб-камеры. Какая замечательная перспектива!

Подруги недолго помолчали.

– А может быть, ещё не поздно сделать…

– Даже не вздумай! Прокляну! Панину скажу, что ты беременна от него – и у него крышак поедет, несмотря на новый роман.

– Ладно, ладно… – улыбнулась Мальцева. – Я и сама не хочу. Только, Марго…

– Что?

– Дай мне слово…

– Да никому я не скажу!

– Я знаю, Маргоша, знаю. Я не об этом. Дай мне слово, что не будешь мне заботливой нянюшкой и мамушкой все оставшиеся лунные месяцы.

– Нашла дулу! – хмыкнула Марго. – Делать мне больше нечего. Ты – девочка взрослая, половозрелая. Про беременность и роды кое-чего знаешь, так что – не ссы, нахрен мне забота о тебе не упала!

– Спасибо, Маргарита Андреевна.

– Да на здоровье!.. У меня в холодильнике свежий творог стоит. Псу покупаю и Светке, корове! Я тебе в обед миску на стол поставлю – только попробуй не сожрать!

– Ну, началось!.. – Татьяна Георгиевна обессилено откинулась в кресле.

В дверь настойчиво затарабанили.

– Ну, началось!.. – возмущённо подхватила Маргарита Андреевна и мухой поскакала открывать дверь.

– Татьяна Георгиевна, вас Поцелуева срочно зовёт на пятый этаж! – выпалила запыхавшаяся молодая санитарочка физиологического родильно-операционного блока.

– А телефон что, не работает? – строго вопросила Марго, уставившись на девчонку холодным и пронзительным взглядом.

– Так Оксананатольна в операционной!

– А ты телефоном пользоваться не умеешь, да?

– Маргаритандревна, я новенькая, я не нашла список телефонов и решила прибежать, так быстрее! – извиняющимся тоном промямлила девица.

Марго даже не отдала себе отчёт в том, что стремительно вынесшаяся из кабинета Мальцева выставила и её, и санитарку за двери. Старшая акушерка просто автоматически посторонилась, давая путь заведующей, подтянув за рукав пижамы санитарку, эдаким безотчётным, отработанным движением, самой исчерпывающей характеристикой которого является термин лошадников: «Прими!» Слишком привычным в картине мира Маргариты Андреевны это было: стремительно выносящаяся из кабинета Мальцева.

Последующие минут сорок Маргарита Андреевна пыталась впихнуть в свою картину мира беременную Мальцеву, родившую Мальцеву. Мальцеву, так сказать, мать. Но… Но через сорок минут Маргариту Андреевну срочно позвали в родзал, и слава богу! Иначе бы её мозг разогрелся до температуры денатурации белка и свернулся бы к чёрту лысому. А кому нужна безмозглая акушерка? Особенно – безмозглая старшая акушерка отделения.

Не так уж и много времени спустя замминистра здравоохранения по материнству и детству Семён Ильич Панин прооперировал начмеда крупной многопрофильной больницы по акушерству и гинекологии Татьяну Георгиевну Мальцеву. А чьим ещё рукам она могла безоговорочно довериться? Пуповина плода Татьяны Георгиевны была опасно короткой, и в роды её никто не пустил. Она сама, в первую очередь. Так что с началом родовой деятельности она позвонила Панину, и…

И через час после прошедшей без осложнений операции Семён Ильич стоял в боксе детского отделения и задумчиво взирал на новорождённую девочку. Он всегда хотел девочку. Но Варвара рожала ему мальчиков. У него было трое сыновей и не было дочери. А Мальцева, сука, забеременела от этого мальчишки – и вот, пожалуйста! Нет, ну, он не знал наверняка, что от мальчишки. Но ему, Панину, отрезали: «Не от тебя!» Да и по срокам не выходило – что от него. Ну не сорок три недели же она носила… Хотя признаки переноса были. «Руки прачки»… На истинно переношенную ни состояние плаценты, ни состояние новорождённой, конечно же, не тянет. Но есть же ещё беременность пролонгированная! И та может длиться аж хоть и сорок пять недель! Исследования ВОЗ говорят, что чуть не десять процентов от общего количества беременностей – пролонгированные. И встречается пролонгированная беременность в основном у женщин старше тридцати пяти. Танька куда как старше!

Панин пошёл в лабораторию, благо была ночь. Немного потоптался… Затем решительно набрал у себя из вены кровь, так яростно затянув зубами жгут над локтевым сгибом, что получил резинкой по морде. Разыскал пробирки с пуповинной кровью младенца Мальцевой. Ещё немного потоптался. И занялся делом.

Панин зашёл к Мальцевой в палату. Удивительно, как эта гадина потрясающе выглядела! Как будто не полостную операцию перенесла, а… А у неё всегда так: чем хуже, тем лучше. Глубоко залёгшие тени, некоторая измождённость и очевидная слабость делали её прекрасной.

Панин сел рядом с кроватью. Взял её руку и нежно поцеловал.

– Ты как?

– Всё нормально, Сёма…

– Таня, я тебя люблю.

– Я знаю…

– Прекрасная малышка…

– Я в курсе, Ельский сказал, что она, тьфу-тьфу-тьфу, здорова. Он мне её приносил.

– Нет, это самая прекрасная новорождённая малышка из всех, которых я принял. Я когда смотрю на неё… У меня лактация начинается. Всё-таки внуки – это внуки. Когда я смотрю на Алёшкину дочь, меня не так штормит. Внуки – есть внуки, – повторил Панин и пристально посмотрел на Мальцеву. – А дети – есть дети… У нас прекрасная малышка, – отчеканил он.

Татьяна Георгиевна посмотрела на него с недоумением.

– Есть такая штука, – немного ёрнически начал он, – ПЦР-анализатор. Ну, ты в курсе… С её помощью можно с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента сказать, кто является отцом. Так что поздравляю нас, моя дорогая. Теперь мы мама и папа. Я даже рад, что только что узнал. Тебя бы я никому не доверил, но я не мог бы быть по обыкновению хладнокровен, зная, что извлекаю на свет божий собственную дочь. И, будь добра, не лишай её отцовской фамилии, отцовского отчества и, собственно, отца, дрянь ты эдакая! Иначе я тебя всего на свете лишу!

Последнее было сказано твёрдо и жестоко. Затем Панин наклонился к онемевшей Мальцевой, нежно поцеловал в слегка отдающие синевой пересохшие губы и вышел из палаты.

…