Текст книги "Книга волшебных историй (сборник)"

Игорь Иртеньев

Страж небесный

Живет в поселке городского типа Острецово Шумаков Глеб Никитич. От роду ему пятьдесят четыре года, а работает он охранником в салоне красоты «Лесная нимфа». Но это только так говорится, «охранником», на самом же деле при знакомстве Шумаков представляется «секьюрити» и даже визитку себе заказал с этим мужественным словом. Жизнь его течет тихо и размеренно, как вода из старого бачка, зарплата же, наоборот, капает, как из крана, тут же расположенного. Так что жаловаться грех.

А попал в салон Шумаков так. В одно не слишком прекрасное утро он с ужасом обнаружил, что не может летать. То есть не то чтобы плохо там или с трудом, как, допустим, твердотопливная баллистическая ракета «Булава», а вообще никак. Хотя еще каких-нибудь двадцать лет назад этот вопрос у спортивного мускулистого Глеба и близко не возникал. Скажет жена Шура:

– Глебка, слетай на рынок, у нас картошка кончилась.

– Сейчас, – отвечает Глеб, – добреюсь только.

– Может, ковер заодно из чистки заберешь?

– Ноу проблем, Шурец.

И так каждый день.

А после сорока у Шумакова, как, впрочем, и у большинства мужчин, начались с этим делом проблемы. То встречный ветер мешает, то, наоборот, попутным бог знает куда занесет. Но он как-то не придавал этому большого значения.

«А, – думал, – само как-нибудь образуется». К доктору, правда, однажды сходил. Тот помял Глебу Никитичу лопатки, положил на кушетку, несколько раз надавил на живот и спросил:

– Злоупотребляете?

– В меру, – признался Шумаков.

– Знать бы ту меру, – мечтательно произнес доктор. – Ладно, одевайтесь. Хотя погодите. Ну-ка, а сейчас попробуйте.

– А можно со стола? – спросил Глеб Никитич. – Мне так легче.

– Валяйте, только бумаги мне там не смахните.

– Я аккуратно.

Он залез на стол, несколько раз, крякнув, присел, разведя руки, затем с усилием оттолкнулся, сделал несколько медленных кругов по кабинету, после чего вылетел в коридор, спустился через открытое окно на первый этаж, долетел до регистратуры, неловко развернулся и направился обратно, сопровождаемый неодобрительным взглядом пожилой сестры.

– Ну что, – сказал доктор, когда запыхавшийся Шумаков влетел обратно, – можете одеваться. Для сорока пяти совсем даже и неплохо. Тем более при таком весе. Мне сейчас, дай бог, лампочку поменять без стремянки, а раньше, верите, каждое утро на работу и с работы в любую погоду.

– Так вы считаете, мне никуда больше обращаться не надо?

– Ну, не знаю, в ДОСААФ если только.

…И вот годы спустя настиг Шумакова безжалостный недуг.

– Да ладно тебе, – утешала его верная Шура, – ты ж не Икар, Шумаков, не Ариэль там какой, прости господи. Вон Гешка подрос, если что – всегда его сгонять можно.

– Да что ты понимаешь, дура, – сплевывал Глеб Никитич и уходил на лестницу курить.

С друзьями он встречался все реже, разговоры шли об одном и том же – когда, да как, да у кого – и поддерживать их не было никаких сил.

Как-то достав из ящика газету, Шумаков на последней странице увидел объявление мелким шрифтом: «Опытный специалист восстанавливает утраченные навыки полета в закрытых и открытых помещениях. Оплата по результату. Обращаться в любой день, кроме пятницы и субботы».

Придя в понедельник по указанному адресу, Шумаков позвонил в дверь. Ему открыл аккуратный старичок в ермолке. Такие Шумаков раньше видел только в кино.

– Ну, рассказывайте, молодой человек.

– Да что тут рассказывать, – и Шумаков рассказал все как есть.

– Что ж, – пожевал губами старичок, – случай ваш, мягко говоря, не уникальный. И что, без этого – никак?

– Никак, – вздохнул Шумаков. – Сорок лет, извините, не хрен собачий.

– Ничего общего, – согласился старичок. – Простите, а вы гой?

– Кто? – не понял Шумаков.

– Ну в смысле, не еврей?

– Да откуда ж?

– Ну, мало ли… Дело в том, что я стараюсь пользовать в основном, как бы сказать, единоверцев.

– Ну и как же мне теперь? Я ж только год назад покрестился. Сосед Пашка достал. Пошли, говорит, вдвоем прикольней как-то.

– Веселый вы народ, – вздохнул старичок, – ладно, не будем формалистами. А уж Его-то такие мелочи вообще вряд ли волнуют. В общем, давайте пятьсот рублей и летите с богом.

– Не понял. Так я что, опять теперь смогу летать?

– Абсолютно верно. Правда, только во сне. Но зато куда и сколько захотите. Хоть на Луну. Никаких ограничений. Кроме будильника.

– А, допустим, на работе?

– Ну, это уж как начальство…

– Да где ж мне найти такую работу?

– Это, конечно, верно. Тем более сейчас, когда такой кризис. Вы слышали, что Медведев вчера говорил? И почему я, старый поц, тогда Фиру не послушался… Хотя там, говорят, тоже. Но это к делу не относится. Короче, есть у меня брат Сёма. Раньше он работал в парикмахерской при бане. А сейчас держит тут неподалеку одну точку и сам же сидит на кассе. Вот его телефон. С вас еще триста.

…Каждый день, кроме пятницы и субботы, Глеб Никитич сидит в «Лесной нимфе» при входе. У него красивая черная форма и пустая кобура на поясе. Глаза его обычно полуприкрыты. И только иногда по чуть вздрогнувшим векам можно догадаться, что он в этот миг стремительно взмывает под облака или, напротив, камнем падает из поднебесья. Но определить это способен только очень опытный специалист.

Александр Кабаков

Три фантазии

Android

У меня характер вздорный, зато отходчивый. Из-за всякой ерунды я могу спорить до крика и тихих, но непростительных оскорблений. А серьезным вещам, как правило, не придаю значения… К сожалению, это не всегда помогает, то есть вообще почти никогда. О важном промолчу, но из-за чепухи как разгорится скандал, как грянет война!.. И уж на войне как на войне – иду до конца: начинаю говорить правду. Сказать правду же, как известно, самый верный способ испортить отношения с кем бы то ни было, хоть с домочадцами, хоть с ближайшими друзьями. Для сохранения хороших отношений существует лицемерие, а правда – это для обид и дальнейшего осадка в душе – значит, он (она) про меня вот какую правду знает! Я-то ее, правду, знаю, это само собой, но как же он (она) может про меня такую правду знать?! Если бы он (она) ко мне хорошо относился (-ась), ему (ей) такая правда и в голову не пришла бы…

Но поскольку я вздорный, зато отходчивый, вскоре меня одолевают сожаления. Какого черта я эту идиотскую правду ляпнул? Что меня, за язык тянули? Что, убедил я его (ее)? Разве я не знаю, что взрослого человека нельзя ни в чем убедить, а можно только упросить или заставить?

А тут у меня что-то случилось с компьютером. В смысле, с ноутбуком, на котором я постоянно работаю.

Во-первых, курсор стал самопроизвольно перескакивать, так что начинаешь писать слово, а конец его вдруг оказывается в середине другого слова, давно написанного. Черт знает что! Сведущие люди говорят, что это сенсорная мышь разладилась, но мне от этого не легче. Чего это она вдруг разладилась? Я ноутбук не ронял, ничего на него не проливал – у многих, я знаю, бывает, но я за работой ничего не пью, а если захочется, так я лучше отойду от рабочего стола или вообще на кухню пойду, в зависимости от того, чего захочется… Прыгает, зараза!

Во-вторых, Интернет стал включаться по часу. Ну, по десять минут – точно. Почему? Проверил – все оплачено, еще запас почти на месяц. Подергал все провода, и в прихожей тоже – ничего, не влияет. Сидишь чуть ли не полчаса, пялишься в пустой экран. Никаких нервов не хватит.

В-третьих, вообще стал он сам то вдруг выключаться, то включаться – и это при работе от сети! Тот же сведущий человек сказал, что это батарея накрылась, надо менять, а она чуть ли не как новый компьютер стоит, да еще найти надо подходящую… И я вообще не понимаю, при чем здесь батарея? Он же в сеть включен…

Короче, сижу я, смотрю на него – и вдруг такая досада меня взяла!

Это ж кусок пластмассы и еще немного железа – ничего больше!

И цена ему теперь – три копейки в базарный день. Когда-то такие чудеса техники действительно стоили порядочных денег, а теперь… Да выкину я его и новый куплю! Не разорюсь. И никаких обменов на новый, пошли они с их рекламой, просто на помойку – и все. Достал.

Тут экран осветился, внутри этого… в общем, внутри у него звякнуло, как будто имэйлина пришла – и возникло крупно написанное прямо на рабочем столе: «На себя посмотри».

Я растерялся и только минуты через три, призвав весь опыт семейных скандалов и поездок в общественном транспорте, ответил: «Не тебе судить».

«Баба базарная» – мгновенно нашелся он – надо же, а сам-то не в базарном стиле выступает?!

Надо признать, я поступил недопустимо: дал волю рукам. То есть просто закрыл его. В тонкую щель между крышкой и корпусом пробивался полузадушенный свет.

Разнервничавшись, я встал из-за стола и было собрался принять успокоительное, но оцепенел – выключенный компьютер неприятным искусственным голосом произнес громко и внятно: «Хам».

…В общем, что ж говорить – победил он. Я ж говорил, что покладистый. А по-честному надо бы сказать – малодушный. Я попросил у него прощения, но он промолчал. Экран светился ровно и безразлично.

Понемногу успокоившись, я решил продолжить работу, которой занимался с утра, – писать этот, обещанный хорошим людям, текстик.

И писать-то осталось немного…

Но курсор прыгнул…

Экран осветился, и по нему поплыли написанные каким-то диким шрифтом, каждая во весь экран, буквы.

«ПРОЩАЙПРОЩАЙПРОЩАЙПРОЩАЙПРО…»

Так что эти, последние, строчки я дописываю уже на другом компьютере.

Начинается все с простой ссоры, а меняется судьба.

А как хорошо мы жили когда-то…

1 000 000

Что касается богатства, то с ним мне все уже давно ясно. Если излагать коротко, то вот: у каждого человека, что бы с ним ни происходило, всегда есть и будет столько денег, сколько ему положено… ну, не знаю, Богом или кем-то еще, но сколько положено, столько и будет. Один родился, чтобы всю жизнь тянуть от зарплаты до зарплаты. А другому кармана не хватает для запасов, и он вкладывает излишки в акции перспективного, просто даже инновационного проекта, но проект этот накрывается медным тазом в связи с всеобщей рецессией, и акциями его нельзя даже воспользоваться в гигиенических целях, потому что акции – это не бумага в физическом смысле, как некоторые думают, а просто запись в электронном реестре, так что еще недавний богач становится просто нищим… Как бы не так. Вот проходит какое-то, иногда даже совсем небольшое время, что-то сдвигается, где-то выплачивают, кому-то приходится… И, глядь, а наш-то опять в порядке! И опять у него миллионов сто или двести, сколько там ему в среднем положено, или миллиард, или еще сколько-нибудь… Судьба. И наоборот: вот честный работяга случайно получил в наследство теткину двушку, или даже сам что-нибудь выгодное придумал, и образовались у него три или четыре котлеты денег в приличной валюте. И, чтобы не рисковать, он эти котлеты спрятал среди чистого постельного белья – там их никакая рецессия не возьмет… А она взяла! То ли упала валюта, то ли, наоборот, поднялась, но только сделались валютные котлеты по цене почти равны котлетам обычным, которые называют в кафе домашними, – ну, и то: не дикими же их называть… Или просто взял он эти котлеты да и прожил – купил кое-что по мелочам, ну, костюм по фигуре, выпил раз-другой с товарищами, не глядя в меню, на Крит съездил… И остались только фотографии с Крита в компьютере, да быстро возникшая привычка к ирландскому виски, а сам он опять ждет зарплаты, которая даже в пределах индексации растет вяло.

В общем, каждому свое, как, по слухам, говорили древние римляне и писали коваными буквами сравнительно недавние фашисты.

И вдруг я нашел миллион, который мне совершенно не положен.

Вышел из метро, мне оттуда до работы две остановки троллейбусом, смотрю – лежит на асфальте конверт. Длинный такой и довольно чистый, хотя на него многие наступали прямо на моих глазах. Ну, я его и поднял.

Никакой надписи снаружи на нем не было.

Сначала мне показалось, что и внутри конверт пустой. Чтобы убедиться в этом, я растянул его и заглянул глубоко внутрь.

Там лежала такая же длинная и узкая, как конверт, бумажка. Как положено серьезным бумагам – несколько раз в жизни я такие видел – эта была покрыта мелкой цветной, серо-зеленой, сеточкой и какими-то тенями, которые, как я вспомнил, называются водяными знаками.

Сунув конверт вместе с бумагой во внутренний карман куртки – не рассматривать же документ в толпе, я побежал за троллейбусом и успел-таки влезть в него.

Пришел я на работу, по обыкновению, раньше всех. Такой у меня характер – всегда боюсь опаздывать. И не опаздываю, но это не имеет никакого значения, потому что и опаздывать мне некуда, и успевать не за чем…

Серо-зеленая бумага с водяными знаками содержала следующую короткую надпись:

ОДИН МИЛЛИОН

А наискось, через эту надпись и всю бумагу, тянулось черное, слегка смазанное – будто оставленное печатью – слово

НЕРАЗМЕННЫЙ

Вот так.

И ведь была это чистая правда: именно миллион и действительно неразменный.

К вечеру, сделав самые необходимые покупки и потратив на это весь рабочий день… Впрочем, на работе я, конечно, уже написал заявление по собственному и, неожиданно для себя, расстроился, что никто особенно не расспрашивал о причинах, а начальство не удерживало… Итак, к вечеру, успев почти оформить покупку новой квартиры и такой машины, о которой даже не мечтал, я убедился, что все правда: миллион неразменный. То есть, даже получается не один миллион, а сколько угодно – просто в кассе списывали его номер не один раз, а три, или пять, или сто пятьдесят… Получалось, что это такая безлимитная карточка странноватого вида, только и всего. Как положено – с длинным номером, тянущимся по нижнему краю.

Вечером я сидел в кафе – не из тех, где домашние котлеты, а из самых дорогих, где даже музыки нет. Ведь у нас музыка везде, я один раз лежал на носилках в приемном покое больницы, а надо мной играла музыка, и отнюдь не Шопен для тренировки, а веселенькая и громкая… Да, так вот: я сидел в кафе, понемногу выпивал и чуть-чуть закусывал, миллион лежал во внутреннем кармане, на всякий случай застегнутом на обычно не используемую пуговицу, а я, выпивая и закусывая, думал.

Я думал о том, о чем сказал вам в начале: о том, кому какие положены деньги. И получалось, что миллион, да еще неразменный, мне никак не положен. Деньги сверх зарплаты у меня иногда бывали, но быстро и незаметно расходились, не оставляя почти никакого следа в моей жизни. И она шла себе, и шла, и шла… А теперь? Добро бы просто миллион, не так уж это и много, даже в любой, самой твердой валюте, тем более, что миллион списывается в валюте страны сегодняшнего проживания. Вон за квартиру платил, так бухгалтерша устала номер моего миллиона списывать, в рублях же… Но неразменный миллион не кончится никогда, и это совсем другое дело. Жизнь меняется радикально, полностью. А хочу я изменить свою жизнь? Просыпаться в огромной комнате с видом на московские крыши, ездить на огромной машине, на которую оглядываются в потоке, не ходить на работу – при том, что больше ходить мне некуда…

Не хочу.

Обманывать мне некого, сам себе говорю – не хочу.

Если бы кому-нибудь этот миллион отдать, кому он нужнее…

Есть такие люди даже среди моих близких. Им действительно нужно, а мне, оказывается, не нужно ничего.

Но я достаточно сведущ в волшебных неразменных миллионах, чтобы понимать – в руках любого другого человека бумажка не будет иметь силы.

Это послано мне.

Я расплатился, привычно отметив, что без музыки получается дороговато, и быстро пошел к метро.

Там я положил конверт на то же место, где взял.

Привет, следующий миллионер.

Может, конверт и сейчас там лежит, сходите, гляньте на всякий случай. А мне еще отказы от квартиры и машины улаживать…

{ – }

Я посмотрел в окно, а там нет ничего.

Нет старой яблони, потрясающе цветущей, так что в мае перед моим окном второго этажа повисает белое кружево.

Нет облинявшего, когда-то темно-зеленого глухого забора, которым я безуспешно пытался отгородиться от шумной проезжей улицы.

Нет подсохших стеблей неведомых мне, еще в середине лета осыпавшихся темно-розовых цветов.

Нет растрескавшейся асфальтовой площадки перед воротами – для стоянки автомобиля, которого давно нет, а на асфальте валяется, перекатывается со спины на живот палевая кошка – но и ее нет.

Нет серого, ровно подсвеченного неприятным рассеянным светом неба.

Моей комнаты второго этажа, из которой я смотрю на все, чего нет, тоже нет.

И дома, на втором этаже которого я почти безвыходно живу, нет.

Нет душевой, в которую прямо из моей комнаты ведет туго закрывающаяся дверь.

Нет первого этажа с ванной, гостиной и еще двумя комнатами.

Нет, вероятно, и кухни, куда я собирался спуститься к завтраку.

И завтрака нет.

И нет никого из домочадцев, никого.

Ни кошек, ни людей.

Комната жены, которая была на втором этаже, дверь в дверь с моей, исчезла.

Пусто.

И меня нет.

Не могу сказать, что я испытываю неприятное и сильное чувство оттого, что нет ни живых существ, ни предметов.

Нет – и ладно.

Я уж привык к тому, что по утрам мир возвращается из пустоты постепенно.

Мир возвращается ко мне, и я возвращаюсь в мир в течение нескольких минут.

А кто скажет, что это нелепые измышления автора и пустая его фантазия, тот пусть прислушается завтра утром к своим ощущениям и всмотрится в окружающее.

И когда вся действительность вернется к нему, пусть найдет в себе мужество признать, что я ничего не выдумал.

Конечно, это сложновато для сказки.

Но я и не обещал простоты.

Тимур Кибиров

Ночь накануне и после Рождества

Синопсис сценария для кукольного мультфильма

1
Пролог на Земле

Утро 31 декабря. Кухня в малогабаритной подмосковной квартире, в окне за какими-то сараями и гаражами, за опорами ЛЭП заснеженный хвойный лес.

Бабка Елена Борисовна пьет чай с непутевым отцом своих внуков, Ванечки и Манечки.

Папаша давно уже живет в другом городе и в другой семье, а мама, то есть дочь бабки покоится в местном колумбарии, что по теперешним взглядам Елены Борисовны страшный грех.

Папаша привез детишкам новогодние подарки, с тем чтобы старушка вручила их после двенадцатого удара кремлевских курантов. Да не тут-то было.

Бабушка уж два года как воцерковилась и праздновать безбожный новый год посреди рождественского поста не намерена.

Отец пытается спорить, но где уж ему, малахольному, совладать с истовой (или неистовой) православной старухой.

Да еще на свою беду он что-то вякнул по поводу того, что вон весь мир уже справил Рождество, а мы…

Напрасно он об этом заговорил.

Много ему пришлось выслушать и по этому поводу и вообще о ситуации в стране и мире и конкретно о собственном моральном и физическом облике.

Но в итоге все-таки умолил он свою бывшую тещу согласиться на компромисс – подарки детям будут вручены, но, конечно же, не в языческий праздник, а как положено – на православное Рождество.

И то не все – пятый айфон, предназначенный для старшенькой внучки, безапелляционно отвергается.

2
Пролог на Небесах

Святая Троица обсуждает создавшуюся ситуацию.

У художника-постановщика с неизбежностью возникнут сомнения и трудности с визуализацией триединого Бога.

Можно, конечно, ориентироваться на прославленную икону Рублева, но тогда зрителям будет нелегко уразуметь Кто есть Кто, лучше, мне кажется, пойти менее эстетски-эффектным, но более понятным путем – представив седобородого величественного старца, белокрылого голубя в золотом сиянии и Иисуса со следами крестных мук.

Все три ипостаси Единого Бога сетуют на эту календарную неразбериху, но соглашаются, что сейчас уже что-то менять поздно (или рано) – во избежание еще горших соблазнов и нестроений. Но это если говорить вообще, а вот в данном конкретном случае?

Жалко же ребятишек. Их и на утренник не пустили.

Бог-Отец склоняется все-таки к тому, чтобы не вмешиваться, ведь праздник-то действительно языческий и сомнительный, и действительно ведь у православных пост в самом разгаре.

Но Святой Дух возражает, мы де не какой-нибудь деистский Перводвигатель и вмешиваться, когда чинятся такие обиды и несправедливости, можем и должны.

Сын же предлагает поручить Николаю Угоднику Мирликийскому (то есть Санта Клаусу) как-то решить этот вопрос, то есть чтобы и дети подарки получили, и вера богомольной старушки не была бы посрамлена.

Св. Николай является, но является также и наглый дух отрицанья, дух сомненья, что, конечно, не совсем вяжется с устоявшимися представлениями о местонахождении Дьявола, но в случае с Иовом Сатана ведь принимал участие в дискуссии.

Происходит перепалка между обнаглевшим Бесом и святым, в которой Демон обвиняет Силы Небесные в нечестности и непринципиальности и, заверив Св. Николая, что он это так не оставит, низвергается в облаке серного зловония вниз на землю.

Далее следует обсуждение подарков – какие и в каком количестве будут уместны.

Айфон вызывает большие сомнения, но потом все-таки решают, что его следует положить в мешочек для Машеньки, а вот мечта Вани об игровой приставке оказывается несбыточной.

Зато ему достанется замок с рыцарями из «Лего» и набор настоящих оловянных солдатиков – и пеших, и верхом, и с маленькими пушечками, которые стреляют горохом.

И «Бибигон» с такими прекрасными картинками, что просто смеяться и плакать хочется.

А сестре все приключения Муми-троллей, и – после некоторого размышления – не рано ли? – 30-томник Диккенса.

Ну и сласти различные – от моего любимого грильяжа в шоколаде до сливочных помадок.

Ну и мандарины, разумеется…