Текст книги "Управляемый хаос, или Проект закрытия России"

Есть у революции начало, нет у революции конца? К 25-летию ГКЧП

25 лет назад в России произошла революция. Вернее, бессильная попытка остановить сползание страны к революции. Этой попыткой и был приснопамятный ГКЧП. После его поражения (правильнее сказать, после исчерпания этой попытки, потому что и борьбы-то не было) дорога к революции была открыта. То, что было до – это была всё-таки советская жизнь, а что после – жизнь антисоветская. Вот это и есть революция – коренной поворот всего жизнеустройства: власти, собственности, хозяйства.

Что такое революция? По-советски – заря новой жизни. В советской картине мира, которую транслировала пропаганда, революция была чем-то непререкаемо прекрасным, светлым и святым. «У меня на свете две любимых – это революция и ты», – формулировал идеологически выдержанный советский поэт Евтушенко. «Наша Родина – революция, ей единственной мы верны», – распевали пионерские хоры.

Революция, учил марксизм, это замена менее прогрессивного строя на более прогрессивный. Это насильственный, иногда кровавый, но непременно шаг вперёд. В этом наивное наследие просвещения: жизнь идёт вперёд, к лучшему, к прогрессивному.

А она идёт вперёд не всегда. Бывают и реакционные революции. Все революции в бывших советских республиках и странах соцлагеря были реакционные. Страны среднеразвитые, со своей промышленностью, наукой и образованным народом, стали в результате революций полуколониями.

При более углублённом взгляде любая революция – это не заря новой жизни, это закат жизни старой. Это слом ветхой хоромины старой жизни, которую не сумели починить, чтобы избежать обвала. Обвал старой жизни – это всегда результат чьей-то многолетней недоработки, отклонения от долга. «Пламенный реакционер» граф Жозеф де Местр, переживший и описавший Великую французскую революцию в книге «Рассуждения о Франции», считал революцию наказанием за грехи прошлого. В этом много правды. Ему вторит Николай Бердяев, переживший опыт иной революции – Октябрьской: «Революция всегда говорит о том, что власть имеющие не исполнили своего назначения. И осуждением до революции господствовавших слоёв общества бывает то, что они довели до революции, допустили её возможность. В обществе была болезнь и гниль, которые и сделали неизбежной революцию».

Очевидно: больше всех виноваты в революции власти предержащие, что не сумели сделать должного манёвра, провести насущные реформы, соответствующие духу народа и свойству момента.

«Болезнь и гниль» накапливалась в СССР много лет, и это ощущалось. Не случайно в 70-х годах к роману Валентина Пикуля «У последней черты» издательские начальники отнеслись с подозрением: они усмотрели параллели между брежневским режимом и предреволюционным царским.

В наших революциях – и Октябрьской 17-го, и августовской 91-го года, – велика вина интеллигенции: она безответственной болтовнёй расшатывала несущие конструкции нашей жизни вместо добросовестной помощи правителям.

Разумеется, наши заклятые геополитические партнёры не дремали, а вели свою непрерывную подрывную работу. Но приписывать им развал – инфантильно. Революции всегда имеют внутренние причины. Совершенно прав был Ленин, когда говорил, что произвольный экспорт революции невозможен: страна должна созреть изнутри. И она зрела.

Чем же было выступление ГКЧП?

Опоздавшая, бессильная попытка «подморозить» старую жизнь, предпринятая тогда, когда дом уже валился. Я перечитала обращение ГКЧП к народу. Всё правильно говорят: дело плохо. При этом – ни слова о будущем. Эти люди принадлежали прошлому и звали к прошлому.

А звать всегда надо к будущему, только оно способно вдохновлять. Собственно, Виктор Цой был вознесён в народные кумиры одной лишь строчкой: «Перемен – мы ждём перемен». Но путчисты предложить ничего не могли: они не имели никаких идей относительно будущего. И наша жизнь, в которой объективно было много хорошего, – рухнула. Потому что не сумела вовремя измениться. Произошёл слом – революция. Подлинное изменение жизни, поворот, построение иных основ бытия – всё это начинается после революции. Это строительство на расчищенном от рухнувшего здания месте. Подлинная революция – это по сути контрреволюция. Это нечто обратное революционному разрушению, это, очевидно, не возврат к старой жизни, а строительство новой.

После Октябрьской революции созидание началось лет через десять после 17-го года: индустриализация, сталинские пятилетки.

Нынешняя революция непозволительно затянулась. В народе зреет запрос на контрреволюцию – на созидание. Народ хочет работать. Не диво ли: при самой малой помощи – продовольственном эмбарго – наш пахарь показывает впечатляющие результаты?

То, что в интернете собирают подписи за отставку премьера Медведева, – знак желания закончить фазу революционного разрушения и перейти к делу. Народ хочет правительства, которое бы занялось делом – руководством народным хозяйством. Пока же господствуют вполне либеральные – разрушительные – принципы. Как соединяются с ними державно-патриотические устремления? Никак. Что-то одно должно победить. Революцию не удалось предотвратить – её надо закончить.

Выйти из прав человека. Всё сентиментальное и человеколюбивое очень легко оборачивается резней и слезами

В СМИ прошло сообщение о том, что власти США рассматривают вопрос о выходе страны из Совета Организации Объединенных Наций по правам человека. Состоится такой выход или нет, и если состоится, то когда – это всё американские вопросы, а мне бы хотелось поговорить о наших. Потому что для нас это очень поучительный опыт – просто сама по себе возможность вот так взять и откуда-то по собственному почину выйти. Выйти, потому что нет никакой причины там оставаться. На протяжении всей постсоветской истории мы только и делали, что рвались вступить куда-то, не разбирая дороги и уж тем более не рассуждая, какая нам в том корысть, рвались, точно купчина в дворянское собрание – чтобы нам, сиволапым, припасть к высшим и необсуждаемым ценностям. Так оказались мы в ВТО, от которого нам одни убытки. Так продолжаем оставаться в олимпийском движении, где нас унижают, а мы оправдываемся, точно двоечник перед завучем, вместо того, чтобы взять да и уйти безо всяких объяснений.

И вот Америка, с которой мы за последние четверть века привыкли брать пример и взирать как на учителя, являет пример того, что можно по крайней мере думать о том, чтобы выйти из важных международных организаций на том основании, что это не соответствует государственным (или, как они выражаются, национальным) интересам.

Мне думается, нам полезно было бы рассмотреть вопрос о выходе даже не из Совета по правам человека, а – из самих прав человека. Вернее, наконец перестать почитать их чем-то сакральным и неприкосновенным.

Надо понимать, что права человека – это очень разрушительная материя. В XVIII веке с помощью доктрины естественного права (частью которой и являются эти самые права человека) ломали вековую французскую монархию. С их же помощью двести лет спустя расшатывали советский строй. В своей глубине это вообще антигосударственное учение. Утверждая, что базовые права человек получает не от государства, а невесть откуда, а государства должны почтительно слушать провозвестников этих прав, хитрые (и примкнувшие к ним предельно наивные) люди подтачивают авторитет и суверенитет государства. Во времена Вольтера и Руссо подтачивали авторитет монархии в пользу поднимающейся буржуазии. Под их знаменем она, буржуазия, доламывала феодальные государства, которые ей мешали. Мешали границы и таможни мелких княжеств и герцогств? Даёшь свободу передвижения! Мешали цеховые ограничения – даёшь свободный доступ ко всем занятиям! Мешал контроль местного начальства – даёшь неприкосновенность жилища!

Сегодня стоит задача подточить и разломать авторитет национальных государств вообще в пользу транснациональных корпораций и космополитического финансового капитала. Ему тесно в старых рамках, а поскольку эти самые рамки создавало и поддерживало государство, ему захотелось это государство – разломать. И опять пригодились права человека.

А для того, чтобы государство разломать – нужно подточить его легитимность. Именно поэтому провозвестники «прав человека» настаивали, что эти права даёт НЕ государство. Права – выше государства.

Меж тем, никаких прав у человека от рождения, от природы, от Бога нет и быть не может. Права он получает только в государстве. Нет государства – и прав никаких нет. Свободный и добродетельный дикарь, «естественный человек», выдуманный «женевским гражданином» Руссо, никаких прав не имел: какие права в лесу? Кто сомневается, может съездить в тайгу или в амазонскую сельву и там покачать права.

Концепция прав человека и вообще естественного права, такая с виду безобидная, такая добрая и даже сентиментальная, разложила старую государственность и привела к самой знаменитой и самой кровавой буржуазной революции – к Великой Французской.

Вообще всё сентиментальное и человеколюбивое очень легко оборачивается резнёй и слезами. Кровавыми в том числе. Говорят, Робеспьер плакал просветлённо-умилёнными слезами, читая «защитника вольности и прав» Руссо. А спустя несколько лет – отправлял врагов республики пачками на гильотину. Это уже не «говорят» – это точно.

Как же обойтись без прав человека? Очень просто. Прямо сказать: у нас есть политические, гражданские, трудовые и многие иные права, есть права, вытекающие из уголовного права, а прав человека – нет. В нашей государственной правовой доктрине учение о правах человека отсутствует. Но для того, чтобы всё это объявить, надо иметь кураж и чувствовать себя в своём праве. Широта взгляда нужна, исторический и философский кругозор. А у нас вечно жмутся, тушуются, самих себя стесняются – вдруг лохами окажемся? Как же так: наши великие западные учителя для чего-то культивируют эти права человека, а как же мы?

Лучше всех о них в своё время сказала знатная диссидентка и правозащитница В. Новодворская: «Я лично правами человека накушалась досыта. Некогда и мы, и ЦРУ, и США использовали эту идею как таран для уничтожения коммунистического режима и развала СССР. Эта идея отслужила своё, и хватит врать про права человека и про правозащитников».

Нам всем было бы полезно обрести такую ясность и прямоту суждений.

Это «страшное слово» – автаркия

Путь, предлагаемый Кудриным – это путь вниз, те же руины, слегка припорошённые разговорами о нано– и ино-…

Бывший министр финансов РФ, глава Центра стратегических разработок Алексей Кудрин прочитал лекцию «Россия как пространство для инициативы и предпринимательства». Сказал он всё то же самое, что всегда говорит: он-де с самого начала был против продуктового эмбарго, введённого Россией в ответ на санкции Запада; не надо расширять список продовольственных товаров, подпадающих под эмбарго; Россия способна быть успешной только в кооперации с западными странами; у экономического роста, основанного на внутреннем спросе, существует предел в 3–4 % ВВП. Дивны дела твои, экономическая наука! Кризис в своё время никто предсказать не смог, а вот ограничения роста при независимом развитии нашей страны – это пожалуйста.

Так какое развитие предполагает Кудрин? Известно какое: в роли полуколониального придатка. Не вредно напомнить, что такое колония. Это страна, которая вывозит сырьё или продукты низкого передела и получает в обмен высокотехнологичные товары обрабатывающей промышленности. Во времена классического колониализма Англия брутально запрещала своим колониям заводить обрабатывающие производства (кроме производства дёгтя и канатов, нужных ей для её мореплавания), а всё потребляемое колонии должны были ввозить из метрополии.

Безграничная открытость Западу, по мысли Кудрина, – вернее, не по мысли, мысли тут никакой нет, а просто по либеральному вероучению, – принесёт некий экономический рост. Может, поначалу кое-какой и принесёт. Вопрос в том, какого рода этот рост, в чём он выражается, и как он исчисляется. Все эти циферки ВВП, показатели иностранных инвестиций, на которые мы молимся, – всё это ровно ничего не значит, если не вникать в качественную сторону дела. В современной экономике уже воцарилась виртуальная реальность, и что самое неприятное – она смешивается с реальностью реальной, взбалтывается, а потом люди орудуют цифрами, нацеженными из этого адского коктейля. Помню, после обретения свободы Болгарией там был заметный и впечатляющий «рост», приток инвестиций и прочие блага свободной экономики. Но на самом деле там просто начали активно распродавать недвижимость, в т. ч. и иностранцам. Блестящие циферки демонстрировали и остзейские земли – бывшие республики советской Прибалтики, за что впечатлительные люди даже нарекли их «балтийскими тиграми». Но скоро всё закончилось, карета снова превратилась в тыкву, а тигр – в голодную драную кошку. Теперь это депрессивнейший регион, из которого утекает всё сколько-нибудь активное и трудоспособное. А циферки тоже были неплохие.

Вообразим, что мы замирились с Западом; здесь я не обсуждаю, на каких именно условиях, но, предположим, замирились. Всё вернулось на круги своя.

И что? Мы станем технологически передовой державой? Разумеется, нет. Наши «партнёры» такой сценарий не предусматривают. Да, они будут нам беспрепятственно продавать важное оборудование для выкачки нефти, может быть, построят какой-нибудь завод для производства чего-то, сбываемого на нашем рынке, будут давать взаймы, но это ничего не изменит: отсталость будет только нарастать. Это как лечить зубную боль анальгином или списывать у соседа контрольную: сиюминутная проблема вроде решается, но в перспективе становится только хуже.

Чтобы преодолеть нашу отсталость, надо снова, как когда-то, превратиться из страны, ввозящей машины, в страну, производящую машины, как выражались большевики. А для этого нам нужна собственная наука, образование, нужно заново создавать целые отрасли – станкостроение, например. Можно ли всего этого не достигать, как-нибудь так обойтись? Можно. Но тогда мы будем всё больше увязать в колониальной роли. Без этого мы никогда, ни при каких обстоятельствах не станем передовой и независимой страной. Собственно, к этому и ведут дело наши либералы, и им нельзя отказать в своеобразной логике: быть одновременно колонией и великой державой – невозможно.

Нам нужна экономическая самостоятельность и самодостаточность – своего рода автаркия. Это не китайская стена, но, безусловно, госмонополия внешней торговли, контроль трансграничного движения капитала, высокий уровень протекционизма. Ещё в начале XIX века Фридрих Лист объяснил, почему индустриализация может происходить только под прикрытием строгого протекционизма. Так индустриализовались в своё время Соединённые Штаты – загородившись от более развитой Англии. А сама Англия создавала свою шерстяную промышленность, прикрывшись от Бургундии, где эта промышленность уже была.

Это трудный, хлопотный путь, он требует огромной всенародной работы, но это путь наверх. А путь, предлагаемый Кудриным и Ко – это путь вниз, это те же руины, слегка припорошённые разговорами о нано– и ино-. Совместить эти пути нельзя – надо делать выбор. Оживление собственного сельхозпроизводства как результат контрсанкций показало, что самостоятельный путь возможен и благотворен. Сможем ли мы на него решиться, готовы ли к неизбежным трудностям и даже жертвам? Ясности нет, пока пытаются усидеть на двух стульях в попытке соединить несоединимое.

В стране вечных каникул

Ещё Лев Толстой заметил, что удлинение досуга приводит к увеличению времени, проводимого в кабаках.

Мои читатели нет-нет да и пожурят меня за недооценку полезных инициатив КПРФ. Исправляюсь. Рада донести моим читателям: инициативу КПРФ одобряю и поддерживаю! Речь вот о чём.

Депутаты фракции КПРФ внесли в Государственную Думу законопроект, который предлагает отменить длинные новогодние выходные. Они предлагают сделать 31 декабря нерабочим праздничным днем и оставить россиянам выходной 1 января.

Правильная инициатива! После этих каникул, которые во многих случаях длятся от католического Рождества да нашего, а то, глядишь, и до «старого нового года», люди шалеют, выпадают из трудового контекста, и им трудно возвращаться к будничной работе. Закрываются целые организации, никого не докличешься уже со второй половины декабря.

О том, что качество и дисциплина труда, никогда не бывшие особенно высокими, за годы прогресса и прав человека ещё сильно понизились – это признают все, как ни обидно это для нашего национального чувства. Когда говорят о новой индустриализации, о разных инновационных премудростях, всякий раз боязно становится: запорют трудящиеся с эдакими навыками всякую инновацию.

Однако сегодня во многих случаях работают не только плоховато, но ещё и мало. Просто по часам мало. Попробуйте найдите кого-нибудь в 9 утра на рабочем месте. Ну, обзвоните ради интереса конторы, положим, в полдесятого утра – много вы народа там застанете? В особо драконовских конторах – застанете секретаршу, но она скажет, что «менеджеры» придут попозже. В пятницу летом – с обеда пробки на выезде из города. Это что – всё пенсионеры и домохозяйки едут? И в понедельник многие остаются на даче. Выходных – неимоверное количество. Неделя в январе (хорошо, если всего неделя), неделя в мае – как отдай, это святое. Если праздник пал на выходной – его компенсируют следующим понедельником. А ведь при советской власти, кто помнит, этого не было: попал праздник на выходной – значит, так тому и быть, никакой компенсации.

В одном из местных отделений нашей компании руководительница повесила плакат: «Если не умеешь работать хорошо, работай много!». Это – незатейливо выраженная правда. На всякий случай уточню: этот лозунг относится не к наёмным служащим, а к мелким индивидуальным предпринимателям, которые трудятся, что называется, на себя. И тем не менее… К сожалению, у нас принято работать не только плохо, но и мало. Вот здесь лежит настоящая проблема, а вовсе не в тех или иных законах, правилах, порядках, что принято пылко обсуждать, поскольку об этом говорить проще и думать комфортнее.

Наверняка, кто-то уж изготовился с гневом возражать: что значит «мало»? Да люди с утра до вечера, свету божьего не видя, на трёх работах надрываются! Да, случаи, безусловно, бывают разные. Но человеческая память такова, что запоминается нечто экстраординарное, а потом это экстраординарное понемногу превращается в памяти в постоянное явление. Я постоянно приучаю моих продавщиц (работающих на себя, на свой карман!) вести деловой дневник, где фиксируется количество ежедневных предложений товара и количество проработанного времени. Начинают и – бросают. Слишком травматично узнать, сколько ты на самом деле работаешь.

Так было не всегда. В прошлых поколениях работали гораздо больше. В замечательной детской повести Елены Ильиной «Это моя школа», где действие происходит в начале 50-х годов, походя упоминаются такие слабо представимые сегодня явления.

В класс приходит новая учительница, чтобы заменить их прежнюю учительницу, которая надолго заболела. Так вот эта новая учительница работает одновременно в двух школах – в первую и во вторую смену. То есть она даёт минимум по восемь уроков ежедневно, включая субботу. А вообразите, если это не один и тот же класс: значит, две подготовки к урокам. Не случайно она оставляет в классе подаренную ей ученицами на 8-е марта гортензию в горшке: ухаживать, говорит, некогда, дома почти не бываю. Можно себе представить!

Или вот папа героини Кати Снегирёвой, геолог. 1 января он с обеда садится готовиться к важному докладу об экспедиции в Среднюю Азию: выступление назначено на 2 января. Время терять нельзя: отпраздновали – и за работу. И это самая нормальная норма, а как по-другому-то? Если бы этим людям рассказали, как их дети и внуки по десять дней гуляют на новый год, они бы подумали, что коммунизм уже построен, в каждом населённом пункте – город-сад, реки уже повёрнуты куда надо, повсюду пролегли скоростные трассы, рабочий день сократился до четырёх часов, а трудящиеся занимаются свободными искусствами в хрустальных дворцах культуры. Иначе наши деды не могли бы объяснить такое расточительство главного жизненного ресурса – времени. Время надо употреблять преимущественно на труд. Наивная вера в благотворность досуга – не оправдалась. Впрочем, ещё Лев Толстой заметил, что удлинение досуга приводит к увеличению времени, проводимого в кабаках.

Время сейчас очень похоже на предвоенное. Многодневная веселуха в такое время – вещь неуместная и даже антиэстетичная. Правильно говорит КПРФ.