Текст книги "Управляемый хаос, или Проект закрытия России"

Богач-бедняк

Очень важно, может, даже первостепенно важно: прекратить культ богатства!

В прямой линии Путина одна из главнейших проблем – бедность. Об этом много говорят – и на кухнях, и в СМИ.

У меня же все разговоры о бедности оставляют впечатление фундаментального недоразумения, непонимания чего-то существенного, что способно представить картину в ином свете. Попробую хотя бы подступиться к этой важной проблеме.

Прежде всего, надо уяснить: бедность – это не столько объективное состояние, сколько ощущение. Помню, на экскурсии в каком-то замке Чехии гид рассказал, что в гардеробе владелицы этого замка, принцессы или герцогини, было… 6 (!) платьев. Сегодня у каждой тётеньки – этих одежд навалом. Понятно, прошли века, прогресс не стоял на месте, но всё же обратите внимание на этот факт. Он свидетельствует об относительности понятия бедность-богатство. Принцесса была богатой при шести платьях, а простая нынешняя гражданка – бедна при тридцати шести. Ну ладно, принцесса – это что-то далёкое. А вот исторически близкое, из моего детства.

Тула, 60-е годы. Моя бабушка, учительница начальных классов, жила в бревенчатом домике с печным отоплением и водой на колонке. Зарплата у неё была маленькая: учителям никогда много не платили. Но она ощущала свою жизнь как изобильную и прекрасную. Ещё бы: свой дом, большой сад с цветами, малиной и яблоками, любимое делом, её все уважают, даже доверили обучать молодых учительниц своему ремеслу, дочь её стала инженером, зять – директор важного завода. Она всё умела: шить, вязать, выращивать цветы. Даже яблоки до весны умела сохранить в подполе: за последними яблоками я лазила в страшноватое подземелье во время весенних каникул. Запомнилось, как мы с мамой однажды ехали на поезде с юга в самом конце августа, и бабушка принесла к вагону громадный букет, предназначенный мне в школу к первому сентября. Букет был так огромен, что я разделила его на несколько и раздала подругам. Если бы кто-то сказал моей бабушке, что она бедная, а паче того «нищая» – она бы этого человека не то что с гневом отвергла – просто бы не поняла.

Выходит дело, при объективно одном и том же материальном наполнении жизни можно быть бедным, а можно – вполне обеспеченным. Так что критерий Мирового банка, объявивший абсолютной бедностью житьё на сумму около 2-х долларов в день – это слишком упрощённо. Где жить? При какой организации жизни? – вот в чём вопрос.

Вообще, есть два совершенно разных стиля бедности – социалистическая бедность и капиталистическая. Социалистическая бедность – это жизнь аскетическая, но организованная, налаженная. И – культурная. Я видела в Гаване объявление: требуется техник-механик со средним специальным образованием, зарплата 350 песо в месяц – это около 18 долларов. Но невдалеке я прочитала другое объявление: молодёжь и подростки приглашаются учиться театральному искусству. Сопровождавший нас кубинец сказал, что такие занятия очень распространены и, разумеется, бесплатны. Так было в СССР после войны: хлеб по карточкам, но трудящиеся ходят в оперу и учат детей в музыкальной школе. При капиталистической бедности такое невозможно. Там формируется настоящее дно: неграмотность, бездомность, социальные болезни, вроде туберкулёза.

Мы в нашей холодной стране, чей совокупный общественный продукт никогда не был сравним с богатыми странами, не можем достичь капиталистического богатства. Принципиально, в силу вещей. А вот достичь капиталистической бедности – очень даже можем. Значит, нужно иначе организовать жизнь. Не ища новых слов – по-социалистически. Необходимо, чтобы базовые блага доставались всем равно. А за это – всеобщая обязанность трудиться для всех взрослых здоровых людей. Для тех, кто не может или не хочет трудоустроиться – надо организовать общественные работы. В нашей стране без принципа «кто не работает, тот не ест» – не получается.

Очень важно, может, даже первостепенно важно: прекратить культ богатства. Да, надо создавать новые блага и ценности. Но при этом считать, и внедрять в умы, и пропагандировать, что богатство – не главное. Религия prosperity, овладевшая умами и сердцами в Америке – нам не годится. Меж тем сегодня у нас пропагандируется самая разнузданная религия мамонизма, а качество жизни сводится к обеспеченности квадратными метрами и электронными гаджетами. Чтобы не ощущать себя бедными и даже нищими, люди не должны связывать свою самооценку с имуществом. К сожалению, сегодня мы – связываем, т. е. наше массовое сознание – насквозь буржуазно.

Очевидно, не только культ богатства надо бы унять, но и на материальную сторону жизни воздействовать – не допускать оскорбительного для бедняков имущественного расслоения. При этом важно помнить, что само по себе «раскулачивание» олигархов и прочих богатеев – не обогатит бедняков; эта мера должна стоять в ряду многих других. «От уничтожения богатых бедные не делаются богаче, но станут чувствовать себя менее бедными», – с проницательной иронией заметил когда-то В. Ключевский.

Нужно понять: раздавая деньги, прибавляя пособия, нельзя избавиться от бедности – она будет настигать. Необходимо переформатировать всю жизнь.

Можно вытащить детей элиты с Запада – но не Запад из сознания элиты

Сегодня достигло огромного накала противоречие между внешним и внутренним контуром России. Историк В. Э. Баргдасарян даже не без остроумия назвал сегодняшнюю Россию «государством-оксюмороном»: патриотическая риторика плюс либерально-космополитическая система, а главный эксперт по экономике – Высшая школа экономики, проводящая позицию наших геополитических противников. Кто-то прогрессивный и рациональный наверняка скажет: ну и нечего строить из себя великую державу, ежели нет на то сил и возможностей. Надо быть сырьевым придатком, если ни на что другое не способен. Но мне кажется, что это ложный выбор, совершенно нежизненный. Развиваться в виде сырьевого придатка Запада наша страна не может: в таком виде она может только деградировать, что и делала в последние четверть века. Те внешние признаки цивилизации и комфорта, что можно наблюдать в городах-миллионниках, так и остаются позолотой на помойке; и эта позолота очень легко сходит, обнажая слегка подлатанную разруху. Меня часто упрекают за невнимание к значительным промышленным и сельскохозяйственным свершениям, которые имеют место. Эти свершения есть, но они носят восстановительный характер. «Страной, производящей машины», чем мы стали при большевиках, а потом быть перестали, сегодня мы в полной мере не являемся. Чудо-оружие и прочие чудеса производятся на импортных станках. И если мы действительно хотим выжить, работа предстоит гигантская. «Мы долго молча отступали, досадно было, боя ждали…» Отступать больше некуда. И бой Россия должна дать своему внутреннему Западу на своей территории. Именно наш внутренний Запад хочет, чтобы Россия была сырьевым придатком. Побить его не просто. Трудно очень. Внутренний Запад – это филиал большого внешнего Запада, противостоящему нам на протяжении веков. Выдавить внутренний Запад из своих пределов – это задача сродни изгнанию поляков из Кремля во время Смуты. Ставленники и сторонники Запада – везде. Они в госорганах, в СМИ и, главное, – в умах. Это, пожалуй, опаснее всего. Силы пока не равны. Но соотношение меняется – и, как представляется, в нашу пользу. Это видно хотя бы по тому, что сегодня наш внутренний Запад, т. н. либералы, как-то пожухли. То ли состарились, а приток новых кадров слаб, то ли большой Запад стал скудней кормить их материально и окормлять идейно, – но так или иначе они зримо скукожились. Особенно после комических результатов, что продемонстрировали на парламентских выборах всякого рода «партии роста» и т. п. По-видимому, дело в том, что животворный источник, к которому они припадали – либеральный глобализм – обмелел и перестал ощущаться чем-то единственным и безальтернативным. Сегодня те, кого у нас зовут либералами, ощущаются как нечто антикварное. Даже пятилетие белоленточного движения ощущается как юбилей чего-то древнего: неужто всего пять лет назад это было? А по ощущению – не менее десяти. Я всегда была против шапкозакидательских настроений. Подлинный Запад силён, но авторитет внутреннего Запада у нас в России идёт по ниспадающей. Однако не стоит обольщаться. Силён и внутренний Запад. Экономический блок правительства как был, так и остаётся либеральным. Доколе? Почему? Когда? И каким образом? У меня на все эти вопросы ответа нет. Тут можно много и увлекательно фантазировать, но для обоснованного ответа нужна достоверная инсайдерская информация, вместо которой всякие эксперты-соловьи потчуют нас пустыми сплетнями. Однако преодолеть внутренний Запад в правительстве, как это ни парадоксально, проще, чем бациллу западнизма, что живёт в толще нашего образованного и полуобразованного слоя. Историческое несчастье русского народа – традиционное западничество интеллигенции, соединённое со столь же традиционной фрондой. Можно сказать, «два в одном». Российская интеллигенция была создана властью, притом дважды: Петром I и Сталиным. Она не развилась исторически, не зародилась по средневековым монастырям, а прямо-таки была сконструирована «от начальства» для решения задач преобразования страны. И обе исторических генерации нашего умственного сословия вместо того, чтобы помогать дельным советом власти, вскоре начинали её презрительно охаивать и подпиливать её несущие конструкции. Историческую распрю русской власти с русской интеллигенцией Ключевский сравнивал с борьбой старика со своими детьми: «сумел народить, но не сумел воспитать». Это трагический фактор нашей истории – распря власти с умственным сословием – напоминает нелады человека со своей собственной головой. Фонтаном мудрости и иконой стиля для интеллигенции всегда был Запад: западная наука, философия, политэкономия. Все наши руководящие учения – от марксизма до либерализма-глобализма – заёмные, не свои. Очень забавно слышать, как на Московском экономическом форуме норвежский экономист Эрик Райнерт призывает российских экономистов обратить внимание на своих, российских экономических мыслителей прошлого и найти в их трудах ответы на нынешние вопросы. Но куда там! Наши «экономы» ещё долго, похоже, будут пытаться натягивать на нашу действительность понятийную сетку, сформировавшуюся на основе и для целей совершенно иной исторической, духовной и хозяйственной реальности. Преподаватели бесчисленных «эколого-филологических» университетов, безвестные и бесчисленные копирайтеры, «писатели газет», сайтов и рекламных буклетов – все они в своём подавляющем большинстве преданные поклонники Запада. Вернее, даже не Запада как эмпирической реальности (её они не знают), а некоего идеального образа, сидящего в мозгах ещё со времён Репетилова и «французика из Бордо». С реальным Западом их знакомство в лучшем случае – стажёрское, а то и чисто туристическое, или вовсе почерпнутое из фильмов и рекламно-пропагандистской продукции того же Запада. Не знают, но – любят. Притом бескорыстно. И часто в разговорах пылко отстаивают светлый образ Запада, словно состоят у Госдепа на окладе. Разумеется, это малая часть народа: жители городов-миллионников, так называемая гуманитарная интеллигенция. Их много в Москве, они когда-то ходили на Болотную – притом, подчёркиваю, бескорыстно. Так что определённый фактор они составляют. И главная трудность борьбы с ними – в их наивном бескорыстии. Они могут оказаться по своей неизбывной наивности на стороне противника. И пока народ безмолвствует, с упорством капли, долбящей камень, долбят наши национальные сваи и наводят в массах чувство обреченности, с которым, разумеется, ни о какой победе не может быть и речи.

Как лестница крута к чужому дому! О страшной цене за вход в ЕС

Сегодня в шесть утра умер Колька – гражданин братской Украины, соискатель российского гражданства, которое так и не успел получить, хотя живёт в нашем посёлке уж лет десять. Всё что-то оформлял, оформлял, ездил в какой-то центр на другой стороне Москвы, где регистрируются мигранты, да так и не обрел «самую окончательную бумажку». Умер от сердца, а было ему слегка за сорок.

Колька – квалифицированный рабочий, но за всю жизнь ни разу не имел стабильной длительной работы. Заводы когда-то промышленного Запорожья, откуда он родом, закрывались, покупались невесть какими богатеями и опять закрывались: самостийная Украина входила в мир европейских ценностей, где ее промышленность не трэба.

Теперь она, похоже, отъевропеизируется до нитки – ибо когда полностью и безоговорочно откроется Европе, её металлургия, химия, авиация и сельское хозяйство вконец сгинут. Нет, их никто не будет бомбить и взрывать – фи, какое варварство, прошлый век! – они просто не выдержат конкуренции и уступят место сильнейшему и эффективнейшему.

Колькина мать (между прочим инженер-проектировщик в прошлой жизни) живёт в России в няньках, ну и Колька был при ней. С работой как-то не складывалось: то мыл электрички, то кому-то чинил что-то, то собак выгуливал: он добрый, зверьё его любило. Семьи у него никогда не было; была в последнее время сожительница, к которой он сильно привязался. А она возьми да и умри в одночасье. Колька запил с горя – и последовал за ней.

Как-то, возвратясь из Запорожья, он рассказал: в его классе было 18 мальчишек, в живых осталось четверо (теперь трое). К сорока с небольшим лет. Это же чисто военные потери! Вот такова цена прогресса и вхождения в семью европейских народов. Честное слово, лучше б оставались азиатами и дикарями!

Много сейчас в России – и не только – таких Колек, очень много, из всех братских республик бывшего СССР…

Как-то вечером мы с дочкой прогуливали за нашими участками собаку и встретили средних лет женщину, которая заблудилась и не могла выйти на шоссе. Мы довели её до дороги, она нам рассказала про себя. Молдаванка, приехала в наш посёлок в поисках работы – няньки, домработницы, всё равно кого; но место, которое ей кто-то указал, было уже занятым. По профессии же она учительница, живёт на птичьих правах с такими же горемыками в одной комнате, которую придётся скоро освобождать. Найти работу нужно как можно скорее, поскольку дома ждёт семья, где она – кормилица.

Дочка была подавлена: как тяжело, оказывается, жить не в своём доме, да еще не в своей стране. Эмиграция – это всегда горе, как бы ни хорохорились горемыки. Особенно тяжка трудовая эмиграция – из бедной страны в более богатую, когда непременно понижается социальный статус, ты попадаешь в окружение таких же горемык, как ты сам. И вырваться из этого круга – ох как нелегко.

Это – один из кругов ада, о котором Данте сказал бессмертными словами еще 700 лет тому назад:

 
«Ты будешь к хлебу привыкать чужому,
Узнаешь ты, как горек он и солон,
Как лестница крута к чужому дому…».
 

В Прибалтике нормальный жизненный путь молодого человека – эмиграция. Чаще всего в Британию, Ирландию. За последнее время эти прибалтийцы заместили собой всех работников фабрики по выделке резиновых ковриков в Дублине, на которой мы их закупали. Работа грязная, вонючая, вероятно, и вредная – как раз для трудовых мигрантов. А ведь они в большинстве своем с высшим образованием, на что-то, видимо, рассчитывали… А стали строителями, водителями, формовщиками ковриков… Каждый труд, конечно, почётен – но лучше бы прикладывать его к обустройству своей страны, где твои предки, память, где ты, наконец, полновесный гражданин.

Но дома у этих прибалтов… нет, даже не разруха – опрятное угасание (в Прибалтике все искони опрятно). А как иначе может быть, если хозяйственная деятельность сворачивается, и молодёжь, зараженная какой-то дикой политической бациллой, чумкой, сломя голову бежит туда, где уже все хорошо? Хорошо-то хорошо – но для подавляющего числа этих беглецов ничего хорошего… Всё это я наблюдала несколько лет назад в Литве.

Так что в смерти Кольки я вижу не просто гибель непутёвого скитальца. Его судьба – это наша общая постсоветская судьба эпохи глобализации. С каким восторгом ловили мы, желторото-наивные, первые знаки открытости в конце 80-х: наконец рухнул проклятый железный занавес и отменена прописка! Теперь можно гонять туда-сюда, наниматься на работу там и сям – никаких тебе выездных комиссий при райкоме партии, никаких разрешений-дозволений.

Но вместе с этим занавесом рухнула и своя промышленность, и отъезд на чужбину стал во многом предрешён для тех, перед кем захлопнулись двери родных предприятий. Впрочем, и бешеная политическая реклама этих чужбин имела явной целью кадровое оголение и закрытие отечественных институтов и заводов.

Так и сегодня наши украинские братья мечтают ездить в Евросоюз – наниматься мусорщиками и мойщиками нужников. Хорошо бы кому-нибудь из них вспомнить Кольку из Запорожья – и призадумался.

Судьба Кольки и ему подобных – это результат распада СССР, глобализации, которая привела к деиндустриализации нашей бывшей общей родины. Могучие заводы и фабрики, помимо выпуска продукции, имели еще и огромное политическое и организующее значение. Человек был встроен в прочную социальную ткань, ехал по предначертанным рельсам, и всё это не давало ему пасть на дно. Когда эта ткань распалась – человек оказался один, без поддержки, без руля и без ветрил. Отдельные люди – сильные, волевые, удачливые – вступили в капиталистическую «войну каждого против всех» – и выиграли. Но большинство – маленьких и слабых – проиграло.

Земля тебе пухом, вышвырнутый из жизни европейской мечтой Колька.

Проект закрытия России

Эльвира Набиуллина сказала, что малые города будут сокращаться, что это-де мировой тренд – везде они сокращаются. Об этом много судили-рядили, отвлекшись только на выборы. И никто не вспомнил, что чуть больше года назад про это уже говорили. В конце 2010 года прошла информация о проекте создания двадцати городских агломераций. Более того, эти самые агломерации тогда считались частью предвыборной программы Медведева. Потом Медведев на выборы не пошёл, ну и проект был как-то забыт. Не то чтобы отменён – так, обронили по дороге. И теперь идея возникает, словно что-то новое. Что было в том, полуторагодичной давности проекте? Да в сущности, то же самое и было, и даже чуть более детально. Признано: развивать малые города у нас бесперспективно. При этом говорится, что 90 % городов у нас – малые. С населением до 100 000 человек. Поскольку работы (читай – жизни) там нет – народ оттуда перетекает в большие города. Да, так оно и происходит, это я вижу на примере Тульской области: народ из сёл течёт в райцентры, а из райцентров – в Тулу, а из Тулы – в Москву. Ну вот и надо – учат государственные мудрецы – признать и закрепить (по-научному, «институционализировать») то, что и так есть: утечку народа, оголение территории. Чего уж…То есть что получается: 90 % наших поселений – негодные, ненужные, достойные смерти. Когда-то были «неперспективные деревни», теперь добрались до городов. И не просто до некоторых городов – практически до всех. Все оказались ненужными – девять из десяти. Марина Удачина, директор института инноваций, инфраструктуры и инвестиций (какое изумительно инновационное учреждение!), тогда успокаивала: «Развитие агломераций – естественный процесс во всём мире». Не иначе, под это дело замыслили расширение Москвы до Калужской области. Объяснение, почему малые города выжить не могут, – солидное, экономическое. Развивать малые города невыгодно. Их поддержка, пояснила г-жа Набиуллина, ежегодно съедает несколько процентов от развития. И все почтительно умолкают: развитие, вы слышали – развитие! Не можем же мы отказаться от развития ради этого нищебродского замкадья. Раз невыгодно, раз экономисты подсчитали – ну так это совсем другое дело. И нечего распускать гуманитарные нюни про малую родину. Главное – экономическая обоснованность.

На самом деле только людям, никогда не занимавшимся никакой предпринимательской практикой (к ним, вполне вероятно, принадлежит госпожа министр), мнится, будто «выгодно-невыгодно» – это какие-то объективные, почти физические параметры. Конечно, кое-какие ориентиры есть, но больше половины успеха коренится в духе, в желании людей достичь результата, заработать, создать. Экономика рождается в духе, питается духом, болеет вместе с болезнью духа и умирает от духовной смерти своих создателей. На одной улице нашего посёлка два продовольственных магазина. Один процветает, другой загибается. Почему? Потому что одним людям очень хочется достичь успеха, а другие заранее смирились с поражением. Ровно так же происходит везде и во всём. Приволжский городок Мышкин на ровном месте развил индустрию туризма. Там нет никаких исторических достопримечательностей. А они взяли и придумали! А что такое достопримечательности, как не материализованные придумки? Раскрутили само название городка. Теперь это туристический центр. Когда говорят, что на малые города денег не хватит, молчаливо исходят из представления о государстве-собесе, который раздаёт пенсионерам нефтяные деньги. Этих денег больше стать не может, сами клиенты собеса ничего сделать не способны – таково молчаливое исходное предположение, на котором базируется наша государственная мысль. Для собеса действительно удобнее всех свезти в одно место. И чтоб их не очень много было, а то всем не достанется. Права, права была Маргарет Тэтчер: для обслуживания трубы нам и пятнадцати миллионов хватит. А уж пятидесяти – за глаза. Но если мы хотим увеличивать, а не только распределять богатство, если намерены создавать новые ценности – тогда нам нужны малые города, и деревни нужны, вообще мы должны осваивать и заселять территорию. Мы живём в эпоху трагического упадка духа. В том числе и предпринимательского духа. Предприимчивости многим хватает только на то, чтобы добежать до Москвы или иного какого большого города. Люди бросают свою родину, и страна оголяется. И всё это проявления слабости и упадка. Силой духа, а не силой оружия или денег создаются империи – территориальные, деловые, разные. Они создаются вот этим молодым агрессивным духом, духом экспансии. Экспансия – это и значит «расширение». Сегодня наша жизнь всё больше проникается духом слабости, старости и упадка. И физическая жизнь наша в согласии с жизнью духа вместо расширения – сужается, уменьшается, скукоживается, усыхает. Жизнь народа и государства сдувается, как воздушный шарик. Политическое выражение этого упадка духа – проект о создании городских агломераций и эти вот разговоры об «объективном» характере оголения территории. Как это будет происходить конкретно – никто не знает. Как получится – так и будет. Вообще, сегодняшний тренд – это не вести события, а подстраиваться под их течение. Поэтому когда журналисты называют высказывания Набиуллиной «урбанистическими инициативами», это не имеет ничего общего с действительностью: никаких инициатив, в смысле начинаний, тут нет. Это просто признание факта с полным отказом от оценки и воздействия. Ну а уж если сказать, что так у всех – тут замолкают самые чёрные критики. Под этой маркой можно впарить всё. Недаром Л. Толстой много раз повторял, что под вывеской «все так делают» происходит масса глупостей, гадостей и подлостей. Но всё-таки попробуем представить. Провинции – не будет. Что будет? Да ничего. Пустыня. Правда, заросшая берёзками. В старину ведь «пустыней» назывался лес: монахи-пустынники удалялись в леса. Мы будем жить в огромных городах, в бетонных многоэтажках? На сколько поколений нас хватит? В многоэтажках народ не размножается. На асфальте не рождается творческих идей. Был такой немецкий антрополог Ганс Гюнтер – он прямо говорил: «Народы рождаются в деревне и умирают в городе». И правильно говорил. Именно из деревни черпает силы любая развивающаяся цивилизация. Человек, проживший жизнь в бетонной многоэтажке, никогда ничего существенного не придумает. Его мышление плоско, как бетонная плита. Почему? Да потому что он должен видеть лес, реку, жучков-паучков. Ребёнком должен всё это видеть, чтобы вырасти не роботом. Наша великая литература 19-го века, главный предмет нашей национальной гордости, создана жителями поместий. А современное, с позволения сказать, искусство – жителями бетонных коробочек. Из жителей многоэтажек рекрутируются писатели и читатели твиттера. Жители многоэтажек не размножаются. Почему? По-видимому, потому, что человек подсознательно ощущает тесноту, ограниченность территории. Зоологи знают: если привезти кроликов на остров, они размножаются ровно до тех пор, пока хватает корма. А дальше – помирают с голода? Да нет, они просто в какой-то момент прекращают размножаться. Включается механизм, который сигнализирует: места мало. Что-то сходное и с рыбами, сама наблюдала. Рыба в аквариуме вырастает до того размера, который соответствует размеру аквариума. Большой аквариум – и рыба большая, маленький – и рыба поменьше. Это не зависит от корма – только от размера «жилья». Люди, конечно, не рыбы, но вот что я наблюдаю. Я живу в подмосковном посёлке. Рядом с городом, но люди тут живут в частных домах с садиками, с синицами и белками за окном, с грядками, яблонями и всем прочим. Так вот в классе, где учится моя дочка, несколько многодетных семей (по-настоящему многодетных: по 4–6 детей), а однодетных почти нет. Видимо, работает какой-то неосознанный механизм, сигнализирующий: место есть, размножаться можно. Если мы хотим остановить вырождение – делать надо аккурат противоположное: возвращать людей на землю! Был такой в высшей степени неоднозначный персонаж, прибалтийский немец Альфред Розенберг. Воспитывался и учился в России в высшем техническом училище, потому, наверное, Гитлер впоследствии назначил его министром по делам восточных территорий. Впрочем, развернуться на этой ниве ему не удалось, не успел. Розенберг написал книжку «Миф двадцатого века». Среди философического мутномыслия встречаются истинные бриллианты немецкой управленческой мысли. Например, такой. Люди (вовсе не унтерменши с восточных территорий, а вполне расово чистые немцы) не должны жить в больших городах. Это нездорово и неестественно; большие города – уродство современной цивилизации. Более того, лучше всего им жить в деревне. Кто не понимает своего счастья – заставлять. Лучше насильно процветать в деревне, чем свободно вымирать на асфальте, – рассуждает автор. Как только город разрастается свыше ста тысяч человек, его необходимо расселять. Любопытна аргументация. В числе прочего – большим городом невозможно эффективно управлять. Даже немцы это признают! Сто тысяч – это максимальная величина поселения, которое бургомистр может обойти пешком и увидеть своими глазами, как обстоят дела. Если больше – придётся пользоваться чужими сведениями, а это всегда управленческий риск. Понятно, автор не очень уважаемый, одиозный даже автор, но мысль – правильная, ценная, плодотворная мысль. Вообще, надо научиться отличать мысль от личных качеств того, кто её высказывает. Вернёмся, впрочем, к нашей передовой и демократической политической мысли. К будущим городским агломерациям. Что же будет происходить в этих агломерациях? Как это вообще будет выглядеть? Наверное, все жители будут сидеть за компьютерами и посылать друг другу мейлы. Ведь есть же закон Паркинсона, по которому организация, где более трёхсот человек, вообще не нуждается во внешнем мире и обходится своими внутренними разборками-переборками. Живут же так в Москве, где большинство – офисные сидельцы, занятые чем-то невнятно-эфемерным. Ну, везде так жить будем… Таков, надо понимать, проект. В общем, опубликована программа закрытия России. Как бабульку из неперспективной деревни внуки забирают на дожитие в город, а там – и на кладбище. Говорить об этом вслух было бы бестактно, да и не нужно говорить – все и так понимают, как оно есть. А ведь было, было… Исторически недавно пели: «Мы на край земли придём, мы построим новый дом и табличку прибьём на сосне…». Лет 50 всего назад это было. Экспансия была, натиск, освоение территории. А теперь мы будем дремать потихоньку в хосписе и смотреть сны о бывшей жизни: «Снятся людям иногда их родные города…».

Неужто всё так плохо? Нет, вовсе не всё. Кое с чем нам страшно повезло. Например, с климатом. В нашем климате невозможно жить в картонных хибарах, сделанных из ящиков и коробок, прикрытых полиэтиленом. И в этом большое наше везение. Не будь его, наши города, Москва в первую очередь, обросли бы во много слоёв такими вот картонными поселениями, как обросли города с более благоприятным климатом. Я видела такие картонные городки (там их зовут «фавелами») вокруг Лимы. Бороться с ними нельзя: снеси их – через пять минут они восстановятся опять. Обитателям коробок тоже удобнее жить в большом городе, чем в родных сёлах и маленьких городках: можно перехватить случайный заработок, поступить в прислуги, влиться в разветвлённую уличную преступность… В последнее время картонные поселения «институционализировали»: провели к ним какую-никакую дорогу, на которой красуется имя благодетеля – как мне объяснили, кандидата в какие-то депутаты. Обижать жителей картонок нельзя: они тоже избиратели. Вот в этом смысле нам точно повезло.