Текст книги "Церемонии"

И тут вездесущее почитание символов давало о себе знать. Беременная женщина обеспечит добрый урожай. Вдова может принести несчастье. Двоюродная сестра Порота, Минна Бакхолтер, сейчас работала на кухне вместе с женщинами вдвое ее старше, в том числе с его давно овдовевшей матерью. Хотя Минна была физически сильна, на поле ее не пустили, потому что только в прошлом месяце она похоронила мужа.

Было ли Братство сборищем суеверных дураков? Пороту было все равно. Он получил образование получше многих, и какое-то время прожил в так называемом современном мире, но его вера осталась неколебимой. Плодовитые женщины символизируют обильный урожай, их длинные распущенные волосы – как длинные прямые стебли кукурузы. Символика примитивная, но он искренне верил, что она работает. Реактивные самолеты пролетают высоко над землей, где витают ангелы. В небесах достаточно места и для тех, и для других. Гром рождается из столкновения молекул, но в то же время это глас Господень. И то, и другое может быть правдой. Господь, каким бы именем его ни называли, всегда остается на небесах, здесь же, на земле, живут демоны в самых разных обличиях. Первому следует поклоняться, со вторыми – бороться. Только и всего. Главное – не потерять веру. Порот знал, что природа веры не имеет значения, важна лишь ее сила. Он высоко ценил суеверия.

– Видит Господь, – сказал он своим спутникам, – я знаю, что между нами были разногласия, но теперь все это в прошлом. Вы будете гордиться нами с Деборой, вот увидите. Вы это место просто не узнаете!

Вдалеке из кухонного проема пролился свет. Через секунду до них донесся хлопок сетчатой двери.

– К Михайлову дню, – продолжил Порот, – я засею здесь каждый акр до самого ручья. – При этой мысли он улыбнулся. – Вот увидите. Эти земли превратятся в Эдемский сад!

Брат Иорам остановился и взглянул на него. Если он и улыбался, в темноте этого было не разглядеть.

– Поберегись, брат Сарр, – негромко сказал он. – В Писании говорится и о другом саде.

Все догадались, что он имеет в виду Гефсиманию.

Из-за костра раздался приглушенный звон колокола. Иорам поднял руку.

– Все готово, – объявил он. – Пойдемте.

Следом за ним они покинули поле.

* * *

В центре Манхэттена этим вечером было оживленно. Обувные магазины и бутики по обеим сторонам Восьмой улицы уже закрылись, их окна померкли, но толпа только увеличивалась, кафе и сувенирные магазины были набиты битком. Футболки с персонажами комиксов, постеры со знаками зодиака, замороженный йогурт – здесь нашлось бы что-нибудь для каждого, и каждому было что показать. Кэрол прошла мимо полной девицы в фермерском комбинезоне, негра с козлиной бородкой, цыганским платком на голове и серьгой в ухе, потом – мимо парочки в кожаных штанах, с синими прядями в волосах; у девушки на запястье красовался браслет с шипами.

Возможно, из-за дурного настроения все вокруг казались Кэрол отвратительными. Она попробовала прикрыть глаза и глядеть на мир сквозь ресницы, но это не помогло; лица все еще наплывали на нее из теней, только теперь они казались искаженными, как во сне. Темный силуэт в дверном проеме начал издавать непристойные чмокающие звуки и прошипел в ее направлении что-то на испанском. Компания дюжих, светловолосых, уже пьяных парней, похожих на провинциальную футбольную команду, вразвалку прошла мимо, осыпая ударами идущего впереди товарища, и едва не столкнула Кэрол с тротуара. Увернувшись от африканца с россыпью ароматических палочек и группки подростков, спорящих, куда пойти дальше, девушка нырнула в книжный магазин за углом и какое-то время листала модные журналы. На полках лежали зарубежные издания и ежегодные выпуски с фотографиями из Японии. Лощеные женщины смотрели с глянцевых страниц, надув губы в темной лоснящейся помаде. Кэрол попыталась вообразить себя на месте одной из них, и впервые мысль не показалась ей такой уж невероятной. Монастырь как будто остался далеко в прошлом. Хотя, возможно, дело было лишь в том, что теперь в ее распоряжении оказалось больше денег. И в молодом человеке, которого она встретила в библиотеке.

Кэрол распрощалась с воображаемой модельной карьерой, вернула журнал на полку «по пять долларов и дороже» и пошла дальше вдоль квартала, потом свернула за угол, на относительно пустынную улицу Макдугала. Здесь было потише. Впереди темнели деревья на площади Вашингтона, как будто девушка оказалась на краю города. Кэрол нужно было чем-нибудь перекусить.

Но если не хотелось есть вегетарианское тако, фалафель или жирный клин пиццы, стоя у прилавка, найти что-то подходящее было непросто. У нее в кошельке лежало всего семь долларов; еще пара набралась бы мелочью. На эти деньги вполне можно было прожить до понедельника. От чека на расходы, который выписал Рози, не было никакой пользы. И, если ее супермаркет откажется его обналичить, он останется бесполезной бумажкой до понедельника. У Рошель тоже никогда не было денег. За нее всегда платили ухажеры. В данный момент Кэрол не отказалась бы от подобного спутника.

Прижав к себе сумочку в страхе перед карманниками, девушка пошла дальше. Она ненадолго задержалась возле магазина у самого парка, где несколько минут задумчиво разглядывала облегающее синее платье и пыталась вообразить его на себе. Потом она думала было совершить более скромную покупку – капучино и круассан в одном из кафе на улице Бликеров, но доллар восемьдесят пять казался слишком высокой ценой за чашку кофе. Кроме того, все заведения, которые она проходила, были забиты под завязку. Парочки хмуро ждали снаружи и заглядывали внутрь в надежде отыскать свободное место или усаживались за столики на тротуаре. Здесь двигаться было не так уж трудно, но дальше дорога становилась практически непроходимой из-за уличных музыкантов. Они устраивались там, где толпа была плотнее всего, и ставили перед собой гитарный чехол или перевернутую шляпу в надежде на заработок. На ночных улицах отовсюду неслась музыка.

Кэрол пробилась через толпу, окружившую ямайца со стальными барабанами, и снова почувствовала усталость. Нужно было поскорее найти место для отдыха. Она как раз переходила улицу, чтобы избежать еще большей толпы на углу, откуда неслись звуки флейты, и тут краем глаза заметила среди спин какое-то движение и мелькнувший красный предмет. Практически невидимая рука размахивала красной сумкой для книг. Полотняный прямоугольник показывался среди собравшихся людей и тут же пропадал из вида, как маятник на часах со слишком туго затянутой пружиной – или нога в темной аудитории.

Разумеется, это был он. Джереми, молодой человек из библиотеки. Даже со спины она узнала плотную фигуру, сумку с книгами и перекинутый через пухлое плечо пиджак из жатого ситца. Судя по всему, Джереми был один. При виде появляющейся и пропадающей сумки у Кэрол в воображении возникла безумная, но приятная картинка: судьба подает ей знак, как техник службы путей, останавливающий поезд.

Она хотела было окликнуть его, но вовремя одумалась. Не хотелось показаться слишком навязчивой. Девушка снова пересекла улицу, обошла собравшихся людей и вклинилась в толпу с противоположной стороны.

Сначала она увидела только круг лиц. Все смотрели на что-то на тротуаре. Кэрол опустила глаза. У ее ног крошечный старичок с блестящей коричневой кожей и в грязном тюрбане яростно дудел во флейту. Рядом с ним лежал старый потрепанный зонтик. Между колен старичок держал заполненную мелочью корзинку, из которой к его лицу подымалось что-то белесое и извилистое.

Кэрол побледнела. Сначала она приняла предмет за какой-то шутовской фаллос, но тут же осознала, что это всего лишь кусок дерева, вырезанный так, чтобы походить на разозленную змею; он двигался, когда флейтист нажимал коленом на металлический стержень. Возможно, издалека обман и сработал бы, но здесь, на тротуаре, игрушка выглядела просто глупо.

Внезапно глаза старика распахнулись, он повернулся к кому-то в толпе. Его пухлые темные пальцы быстрее забегали по отверстиям, щеки стали надуваться и опадать все быстрее, и музыка достигла пронзительного крещендо. В корзину у его ног умирающим мотыльком спланировала долларовая купюра.

Кто это решил разбрасываться деньгами? Кэрол подняла взгляд и узнала Фрайерса; в ту же секунду он заметил ее. Молодой человек стоял на другой стороне круга и как раз убирал бумажник обратно в карман брюк. Его галстук висел немного криво; свет уличных фонарей отражался в очках. Как только Фрайерс повернулся и заметил Кэрол, его лицо прояснилось. Взмахом руки он попросил девушку оставаться на месте. Потом пробился сквозь толпу и встал рядом с ней.

– И снова вы, – сказал он. – Неуловимый библиотекарь! – Судя по всему, он был очень рад ее видеть. – Вас не пропустишь в толпе, эти волосы заметны в любой толкучке. Прямо как флаг, – переливы флейты у него за спиной ускорились, как будто торжествуя. – Я искал вас сегодня в аудитории. Жаль, что вы не пришли.

Кэрол пожала плечами.

– Пришлось задержаться на работе, – услышала она собственный голос. – Может быть, в следующий раз.

– Вот только следующего раза не будет, – сказал Фрайерс; он выглядел довольным. – По крайней мере, до осени. – Он оглядел улицу, ряд забегаловок и кальянных. – Только не говорите, что живете где-то поблизости. Уж очень это далеко от библиотеки Линдауэра.

– Нет, нет, – ответила Кэрол. – Я просто решила пройти кружным путем.

– В самом деле? – Фрайерс как будто что-то торопливо прикинул в уме. – Не хотите куда-нибудь зайти, выпить? Чашечку кофе, например?

Кэрол почувствовала странный восторг, совершенно несоразмерный вопросу. Глупо, разумеется, но негромкий голосок у нее в голове произнес: «Теперь может произойти что угодно». Как будто Джереми попросил ее руки и сердца.

* * *

Пламя внутри каменного кольца жадно потрескивало, требуя нового полена. Насекомые плясали и гибли среди дыма, который тонким столбом поднимался вверх, изгибался под звездами и пропадал в окружающей темноте.

На краю освещенного круга рядом с мешком семян нетерпеливо переминались с ноги на ногу дети. Их глаза были устремлены мимо костра на столы, которые мужчины выносили из дома; складной стол для бриджа, швейный стол и небольшой квадратный столик с кухни Поротов установили в ряд и закрыли темным полотнищем так, чтобы образовался единый длинный помост. Снова хлопнула сетчатая дверь, и четыре женщины торопливо протащили что-то тяжелое в провисшей белой простыне, как в носилках. Следом за ними вышли другие, с большими коричневыми термосами, которые поставили возле костра. Никто не произнес ни слова, даже не улыбнулся. Ночную тишину нарушали только приглушенный грохот сковородок на кухне да неторопливое и размеренное, как биение сердца, стрекотание сверчков.

Внезапно ночь во второй раз расколол звон большого обеденного колокола в руках одного из стариков. Поставив его рядом с собой, звонарь вытащил из поленницы еще одно обтесанное вручную тополевое полено и бросил в костер. Огонь зашипел и затрещал как живое существо.

Женщины подняли простыню на столы, столпились вокруг, спиной к костру, и принялись деловито формовать соломенного цвета массу, неподвижно распростертую на ткани. Они работали с самого заката: собравшись вокруг громадной чугунной печи, отмеряли кукурузную муку, патоку, кулинарный жир, молоко и яйца. Ловкими пальцами женщины отделяли горячие, прямо со сковород, порции и объединяли их в положенную форму, пользуясь глазурью как строительным раствором. Наконец все было готово. Плод их трудов исходил паром рядом с костром в ожидании возвращающихся с поля работников.

Молодые женщины устало шли за мужьями. По традиции их работа была тяжелее. Мужчинам предстояло потрудиться во время ухода за полями и жатвы. Уставшие и голодные работники не ожидали сюрпризов. Но и мужчины, и женщины застыли на месте, разглядев в свете костра лежащий на скатерти предмет.

Их поразил размер. Блюдо было длиннее человеческого роста и занимало чуть ли не всю поверхность сборного стола. По форме оно напоминало громадную пятиконечную звезду, поверхность была украшена сложным узором из смородины, орехов и поблескивающих леденцов. В воздухе витал запах кукурузы, фруктов и патоки, навевая мысли о празднестве и угощениях. Только традиционное название блюда было самым обычным; его называли пуховым хлебом. Гости торжественно встали вокруг стола.

– Вот уж не думал, что так скоро увижу его снова, – сказал один из мужчин, обтирая руки от грязи. – Этот будет побольше того, что мы готовили на прошлой неделе, а, Рахиль?

– Это потому, что нам не нужно кормить такую толпу, – откликнулась его жена.

Плотного сложения мужчина с ухмылкой ткнул говорившего кулаком в бок.

– Это пока!

Мужчины вокруг них усмехнулись – все, кроме Порота. Он был самым молодым из Братства и стоял чуть в стороне в неловком молчании. Он не любил шутить, особенно о подобных вещах. Дети – священный дар Господа; женское тело – Его заветное орудие.

Сарр с тревогой посмотрел на жену. Она склонилась к маленькой девочке и что-то нашептывала той на ухо, стараясь вызвать улыбку. Неправильно, что у нее самой нет детей. Как только они выберутся из долгов, он сделает ее матерью. Сарр знал, что жена страстно этого хочет.

Она была так прекрасна с распущенными волосами – куда красивее местных жен. Если бы только она научилась держать язык за зубами! В конце концов, это его земля и его гости. И хотя еду, что лежит теперь перед ними, приготовили чужие руки, Порот отказался от благотворительности и заплатил за нее сам. Это только увеличило его долги, но первый посев был неповторимым событием. Порот молился, чтобы его ничто не испортило.

За собравшимися за столом друзьями и соседями, за группками детей и стариков он заметил силуэт худощавой и суровой на вид женщины – своей матери. Она разговаривала с тетей Лизой и ее овдовевшей дочерью, Миной Бакхолтер. Обе женщины были наголову выше собеседницы и собирали свои иссиня-черные волосы в плотные пучки на затылке. Лиза была сестрой его покойного отца, и они с Миной почти пугающе походили на него. Широкие крепкие плечи, тонкие поджатые губы, глубоко посаженные карие глаза – такая внешность больше подошла бы мужчине, но создавала неоспоримое ощущение силы.

Мать стояла к Пороту спиной, что было не редкостью последние годы: с тех самых пор, как он закончил библейскую школу и в запальчивости решил покинуть общину. Через какое-то время он вернулся, многое узнав и ни о чем не жалея, но между ними осталась некоторая холодность. Те скупые крохи любви, что еще оставались, росли неохотно, как урожай на истощенной земле.

Но потом Порот вспомнил, что отчасти сам в этом виноват, ведь он вернулся не один. С ним была жена, чужой человек. Пусть она и принадлежала к их вере, но пришла извне и, что важнее, не особенно старалась приспособиться к местной жизни. Нравственные принципы Деборы, разумеется, были образцовыми, воспитание – таким же строгим, как его собственное. Иначе Пороту даже в голову не пришло бы на ней жениться. Но все равно в общине нашлись те, кто считал ее легкомысленной, своевольной и даже опасной. Сомнения вызывала и сама свадебная церемония: их торопливо обвенчал помощник капеллана колледжа, без участия кого-либо из родственников… Да, матери не так-то просто простить нечто подобное, особенно если речь идет о ее единственном ребенке. Порот хотел бы, чтобы она, по крайней мере, не произносила имя его жены с такой неохотой.

В последнее время он начинал подозревать, что суровость его матери каким-то загадочным и необъяснимым образом связана с теми самыми «дарами», из-за которых ее так ценят в общине. Он сам не испытывал к ним особого почтения. Какую пользу они принесли ему? Какую пользу они принесли ей? Иногда казалось, что это особое знание ей вовсе не нужно, не доставляет ей никакого удовольствия. Как человеку, перед которым открыли волшебное окно в будущее – а он лишь зевнул и отвернулся. На протяжении всей свой жизни она видела или ощущала грядущие события – холодные зимы, летние засухи, рождения, смерти и бури, но все это как будто не имело значения. Ничто ее не занимало, ничего не трогало; по крайней мере, ничего в материальном мире. «Нельзя так уж привязываться к земному, – любила повторять она. – Господь не хочет, чтобы мы любили друг друга слишком сильно».

Порот не понимал ее даже раньше, до смерти отца. Иногда казалось, что женщина ведет некую тайную жизнь отдельно от семьи и не интересуется ее делами. Она не разделяла преданности мужа его делу и не проявляла такого же интереса к жизни города, удачным или скудным урожаям соседей или успехам его обожаемого магазина; ее не занимали вопросы покупки и продажи зерна и припасов, прилежные еженощные записи в бухгалтерской книге или вечерние молитвы о наставлении. Отец подходил к служению Богу и общине с такой же прилежностью, как к ведению отчетности. Но даже пока он был жив, мать нередко становилась рассеянной и холодной, как будто прислушивалась к далеким голосам или размышляла о каком-то полузабытом сне.

Даже тогда другие члены Братства относились к миссис Порот настороженно, хотя и хвалили на все лады ее благочестие. Многие явно до сих пор считали ее какой-то прорицательницей и были уверены, что Господь наградил ее даром ясновидения. Сам Порот не представлял, насколько обширны на самом деле способности его матери, он лишь знал, что не унаследовал ничего подобного. И, пожалуй, был этому только рад. Все равно, наблюдая теперь за стоящей в темноте женщиной, – лицо, как обычно, повернуто прочь от него, лунный свет холодно поблескивает в волосах, – он мысленно перебирал в уме все, что означает для него эта ночь, и желал, чтобы мать подала хоть какой-то знак одобрения, произнесла хоть слово благословения.

Но все это ему придется получать от других.

И ждать долго также не придется. Порот заметил, что гости примолкли. Все смотрели на седоволосую женщину, сестру Кору Гейзель, вставшую во главе стола. В руках она держала что-то, невидимое окружающим.

– Мы люди простые, – начала она, оглядывая знакомые лица. – И я не мастер говорить речи. Все знают, что эта ферма слишком долго стояла пустой, с тех самых пор, как Энди Бабер бросил пахать, и нам всем в радость, что эти земли снова пошли в работу. Но, наверное, никто так не радуется, как мы с Матфеем. Мы же живем тут, рядом по дороге, и раньше иногда чувствовали себя как бы на отшибе, так что… Приятно снова иметь соседей! – Остальные рассмеялись и закивали. – Так вот, раз мы их ближайшие соседи, и вряд ли кто-то еще это сделает, мы решили отдать Сарру и Деборе наш венок. – Она подняла к свету высохшую и съежившуюся гирлянду из кукурузного стебля: два початка, несколько старых цветков-метелок и беспорядочная масса листьев. – Он из обильного урожая, прошлым летом Господь был щедрым. Без венка сеять нельзя, это всякий знает. Надеемся, он принесет нашим молодым соседям удачу. – С серьезным видом, как будто короновала королеву, Кора положила венок на верхний луч звездного каравая.

Все, включая его мать, выжидающе посмотрели на него. Порот сообразил, что ему придется что-то сказать. Он откашлялся.

– Брат Матфей и сестра Кора оказали нам честь, и я уверен, что Господь вознаградит их за жизнь без соседей. Мы благодарим Его за хлеб, что лежит перед нами; благодарим и тех, кто его приготовил. Он приготовлен из покупного зерна, но благодаря вам всем в следующем году мы уже будем готовить из своего.

– И сеять вовремя! – добавила Дебора. Она сменила сестру Кору во главе стола. Женщина держала в руках длинный хлебный нож. Красные отблески костра отражались на зазубренном лезвии и в ее глазах.

– А теперь, – торопливо сказал Порот, – давайте склоним головы и молча помолимся. – Он замер, прикусив губу и закрыв глаза, но услышал только голос одного из детей, отгоняющих от мешка с зерном какого-то вредителя.

Наконец он поднял голову. Вмешательство Деборы отвлекло и смутило Порота; в его сердце не нашлось места для молитвы. Он беспокоился, не заметили ли этого остальные, но все задумчиво смотрели на хлеб, как будто погрузившись в воспоминания. За ним наблюдала только Дебора и, из-за костра, – семь пар немигающих круглых глаз. Порот заметил их только теперь.

– Как эти-то умудрились выбраться из дома? – спросил он, придвигаясь ближе к жене и кивая на кошек.

Дебора пожала плечами.

– Я их и не запирала.

– Да что за туп… – Порот снова заговорил тише. – Ты же знаешь, как брат Иорам относится к кошкам!

– Ох, любовь моя, не злись. Ничего страшного. Иораму просто придется смотреть под ноги. – Она снова протянула руку к ножу. – Все готово?

Он торопливо кивнул.

– Да.

Блеснул металл. Дебора подняла руку и плавным движением отсекла верхний луч звезды. Он остался лежать перед ними, по-прежнему увенчанный кукурузой из прошлогоднего урожая.

Из-за костра семь пар глаз неотрывно следили за каждым движением женщины. Потом, тихо как тени, два животных встали и пошли обратно к дому. Остальные остались сидеть возле костра и тихо мурлыкали.

Над столом витал аромат кукурузы, напоминая собравшимся об их пустых желудках. После того как Дебора сделала первый точный разрез, с гостей как будто спало удерживавшее их заклинание, сменившись простым голодом. Люди одобрительно забормотали.

– Братья, сестры, – торжественно произнес Порот, – преломим же хлеб.

На этот раз призыв был буквальным. Столпившись вокруг громадного каравая, люди принялись руками отламывать от него куски. Все вели себя вежливо, почти благоговейно; каждый брал только небольшой ломоть. И все равно звезда вскоре потеряла прежнюю четкую форму, а после того, как были съедены все ее лучи, превратилась в бесформенный желтый ком. Отсеченную часть, треугольник размером почти с воздушного змея, отнесли мимо костра к детям, которые встретили его криками удовольствия. На этом куске было больше леденцов, а также три засахаренных диких яблока и глазурованная долька персика. Дети жадно накинулись на угощение. Кукурузный венок заранее сняли и поместили на почетное место во главе стола, откуда он осиял уничтожение оставшегося угощения.

Кукурузный хлеб был сухим, ломким и немедленно вызывал жажду. Гостям раздали кружки; термосы с кофе, заваренным с шоколадом, опустели. Дети постарше подошли к столу за своими порциями. Младшие пели посевные считалки, дремали или дрались из-за сладостей. Мужчины в полный рост растянулись на траве; во время сева рассиживаться на скамьях не полагалось. Некоторые женатые пары сидели вместе в темноте и отыскивали в небе метеоры, допивая последние глотки кофе. Другие стояли, мечтательно глядя на пламя. В теплом красноватом сиянии их лица сглаживались, превращались в лишенные возраста и индивидуальности маски. Тут и там над лужайкой вспыхивал и потухал светлячок, а в небе за полем безмятежно клонился к западному горизонту звездный Серп. Дети отогнали от мешка с зерном жужжащего хруща. На небесах Дракон и Кассиопея вращались вокруг Полярной звезды в вечной погоне; хвост Дракона тянулся прямо у них над головами. На самом его кончике сиял Тубан, путеводная звезда древних скотоводов, к свету которой возносят свои каменные грани пирамиды. С тех пор искрами вспыхнули и погасли пять тысяч лет. Небеса изменились. Но по-настоящему мир изменился только этой весной.

* * *

Ночной город казался необъятным. Тротуары становились широкими, как улицы, улицы превращались в проспекты. Без постоянного потока автомобилей проспект выглядел темной ареной, которую покинули все зрители. Машины теперь проезжали лишь изредка, и их было слышно издалека. В тишине голос Кэрол казался громким.

– Джереми, я за вами не поспеваю!

– Простите, – сказал он. – Наверное, я все еще расстраиваюсь из-за этой сумки.

Они шли на север, к Челси, их шаги тяжело шлепали по асфальту. У Фрайерса больше не было его сумки для книг. Когда они с Кэрол зашли в людный итальянский ресторанчик на улице Салливана, он сунул сумку под стул, но через какое-то время не обнаружил ее на месте. Скорее всего, ее украли, но Фрайерс все еще надеялся, что кто-то прихватил ее случайно и рано или поздно вернет. В сумке были только книги и работы его учеников.

Потеря испортила приятный до той поры вечер, хотя Кэрол уже почти выкинула происшествие из головы. За ужином они распили бутылку кьянти, а так как девушка ничего не ела с обеденного перерыва, первый же бокал ударил ей в голову. Потом, после кофе, Фрайерс убедил ее выпить вместе с ним бренди. Кэрол всегда легко пьянела, а этим вечером была особенно восприимчивой. Даже несмотря на кофе девушка ощущала сонливость и уже воображала, как завалится в постель и прижмется к прохладным простыням. О сегодняшних событиях она может поразмышлять и завтра утром.

Время перевалило за полночь. В миле к северу красные, белые и голубые огни, что окрашивали Эмпайр-стейт-билдинг в честь Дня независимости, погасли, оставив только подмигивающий красный маячок на верхушке; сквозь решетки на окнах опустевших магазинов вдоль проспекта пробивался бледный свет. Висящие в темном окне мясной лавки туши и синюшный трупик индейки прижимались к прутьям, как животные в клетке.

Кэрол шла медленно и ясно чувствовала, что переела. Но разве не здорово, что он решил вот так ее угостить! Девушке так этого не хватало после переезда в Нью-Йорк, где большинство ресторанов были ей не по карману; она могла только смотреть на вывески. Но сегодня ей наконец улыбнулась удача. Весь вечер она думала о чеке Рози, аккуратно сложенном в ее сумочке, и о том, как следует его потратить. Два благодетеля в один день, почти невероятно.

– Кажется, я наелась на все выходные, – сказала девушка; она надеялась, что выглядит достаточно благодарной.

– Хотелось бы мне сказать то же самое. – Фрайерс на ходу бросил мрачный взгляд на свой животик, как будто был неприятно удивлен тому, что он никуда не делся. – За это лето мне обязательно надо похудеть. Если не удастся сбросить двадцать фунтов… – он покачал головой.

Они проходили мимо дверей бара; его посетители скрывались в темноте, изнутри доносились звуки «сальсы» и громкой перепалки. Кэрол прибавила шаг.

– Вы мне вовсе не кажетесь грузным. Правда.

– Спасибо. – Фрайерс слегка расправил плечи. – Но видели бы вы меня год назад, когда я сидел на диете. Я был прям худенький. Как вы.

Кэрол пожала плечами, хотя и знала, что он сказал ей комплимент.

– Две мои старшие сестры довольно полные. А я всегда была тощей.

– А я вот наоборот, – грустно вздохнул он. – В детстве я был настоящим бочонком. Родителям пришлось отправить меня в лагерь для худеющих в Коннектикуте. – Фрайерс ненадолго замедлил шаг, и она смогла его догнать. – Если вдуматься, то, кроме этого случая, я никогда больше по-настоящему и не выбирался за город. Еще один раз поехал с федерацией храмовой молодежи на несколько недель в теннисный лагерь на Лонг-Айленде. Настоящая провинция, а?

– Я бы так не сказала… – Она задумалась, не пошутил ли он. – Полагаю, вы считаете всех остальных провинциалами.

Он ухмыльнулся.

– Не стану отрицать! Но так уж бывает, если всю жизнь прожить в Нью-Йорке. – Он небрежным жестом охватил опустевшую улицу, огни далеких машин и, как показалось Кэрол, весь громадный ночной город с его темными переулками, затихшими домами и миллионами уже спящих жителей.

Она позавидовала его городскому детству. Он знал этот мир достаточно хорошо, чтобы в нем преуспеть, и сумеет помочь Кэрол в нем разобраться. По крайней мере, она на это надеялась. И пока Кэрол шла следом за Фрайерсом, который снова ее опередил, ей на секунду показалось, что она движется по совсем другой улице. Этот путь, если только она с него не собьется, приведет в будущее, где возможно все, что угодно.

– Интересно, – сказала она наконец, – что бы вы сказали о моем родном городке.

– Мне там наверняка понравилось бы.

Она рассмеялась.

– Я бы не была так уверена. Он не очень интересный.

– Ну так это же… Пенсильвания вроде как. – Фрайерс неопределенно махнул рукой налево. – Там все должно быть таким живописным.

Кэрол посмотрела на него с сомнением.

– Вы говорите так, будто никогда не бывали западнее Гудзона.

– Не поймите неправильно, – сказал Фрайерс. – Я много где побывал. В Лос-Анджелесе, Чикаго, Майами… – Он приостановился, чтобы она его догнала. – Мои родители несколько лет назад переехали во Флориду. Отвратительное место! А после колледжа я какое-то время провел в Европе. Но простая деревенская жизнь в Америке – ложиться засветло, вставать затемно, или как уж у них там заведено… – Фрайерс пожал плечами.

Они подходили к новому бару. Кэрол придвинулась поближе к Фрайерсу. Она не могла объяснить, почему рядом с ним чувствует себя в безопасности, при том, что он сам казался несколько встревоженным. Потеря сумки слегка отрезвила обоих. Когда они только вышли из ресторана, ночной воздух обострил чувства девушки, но теперь у нее снова начинала кружиться голова. Может быть, из-за Джереми, а может, только из-за алкоголя. Кэрол всегда плакала над любовными романами, в том числе не самыми печальными, когда читала их поздно ночью, и дрожала над детективами после кофе, даже если в сюжете не было ничего страшного. Трудно было понять наверняка.

В другой вечер она была бы куда осторожнее. Хотя теперь они приближались к ее собственному району в Челси, Кэрол непривычно было находиться на улице в такое время, когда каждый незнакомец может оказаться угрозой; сонный школьник, который только что пробрел мимо, засунув руки глубоко в карманы, возможно, перебирал розарий, тайком лелеял собственную наготу или поигрывал ножом. Лица, которые остались бы незамеченными днем, теперь обретали необычные выражения, и девушка со страхом смотрела на людей, которые шли ей навстречу с другого конца пустынной улицы. И даже если она не видела незнакомца, его шаги были слышны за несколько кварталов.

Сейчас впереди одинокий мужчина со скучающим видом выгуливал собаку. Где-то позади пара торопливо переговаривалась на испанском. С другой стороны проспекта доносились шаги небольшого человечка с черной тростью и потрепанным узелком в руках, хромающего следом за ними. По вестибюлю заброшенного кинотеатра на углу – пыльная вывеска, пустые афишные тумбы – привидениями пролетели газетные листы. В тот момент, когда парочка проходила мимо, ветер пошевелил сваленный у дверей мусор, напомнив Кэрол шорох сухих листьев.

– Знаете, – сказала она, – думаю, жизнь за городом пойдет вам на пользу.

– В самом деле? – Похоже, ему и правда было интересно ее мнение. – Очень на это надеюсь. Мне все думается, что я что-то упускаю.