Текст книги "«Аррия Марселла» и другие новеллы. Перевод с французского Елены Айзенштейн"

– Арриус, благоволение, отец мой, не сокрушай меня именем этой мрачной религии, которая никогда не была моей; что до меня, я верю в наших древних богов, которые будут любить жизнь, юность, красоту, наслаждение; я не хочу снова погружаться в бледное небытие. Оставь меня радоваться этому существованию, которое мне вернула моя любовь.

– Замолчи, нечестивая, не говори мне о твоих богах, которые есть демоны. Отпусти этого человека, прикованного вашими нечестивыми соблазнами, не привлекай его больше в круг твоей жизни, который отмерили боги; вернись в лимб язычников с твоими азиатскими, римскими и греческими возлюбленными. Юный христианин, откажись от этой твари, еще более отвратительной, чем Эмпуса3333
  Эмпуса (Эмпуза) – в греческой мифологии женщина-демон с ослиными ногами, напоминающая вампира.


[Закрыть] и Форкиас3434
  Форкиус – отрицательный персонаж «Фауста» Гёте.


[Закрыть], если бы ты ее мог видеть такой, какая она есть».

Октавиан, бледный, похолодевший от ужаса, хотел говорить, но его голос оставался привязанным к горлу, в соответствии с выражением Виргилия3535
  В «Энеиде» Вергилия голос того или иного персонажа либо звучит громко и отчетливо, либо от волнения или страха не звучит, пресекается или молчит.


[Закрыть].

– Ты будешь повиноваться мне, Аррия? – властно спросил великий старец.

– Нет, никогда, – отвечала Аррия, сверкнув глазами, расширив ноздри, задрожав губами, обернув вокруг тела Октавиана свои прекрасные руки статуи, холодные, твердые и жесткие, как мрамор. Ее страшная красота, раздразненная борьбой, в этот высший час лучилась сверхприродным светом, словно для того чтобы оставить своему любовнику неугасаемую память.

«Пойдем, несчастная, – позвал старик, – нужно использовать сильные средства и вернуть твое небытие, осязаемое и видимое этому милейшему ребенку», – он произнес голосом, полным командной интонации, формулу экзорцизма, которая согнала со щеки Аррии розовый румянец, словно капли черного вина из мирровой вазы.

В этот момент в одной из деревень, расположенных на краю моря или близ хуторов у подножия в складках горы, послышался далекий колокол – первый взлет ангельского приветствия.

С этим звуком смешался предсмертный вздох, прорезавший грудь молодой женщины. Октавиан почувствовал слабость ее рук, которые обнимали его; полотно, покрывавшее ее саму, отступило и сложилось в складки, как будто контуры, которые поддерживали его, провисли, и несчастный ночной путешественник не жил уже подле нее, на ее стороне; на праздничной кровати не было ничего, кроме горстки пепла, смешанной с какими-то останками костей, среди которых сверкали браслеты и золотые украшения, и бесформенного праха, который должны были найти при раскопках дома Арриуса Диомеда.

Он издал ужасный крик и упал без чувств.

Старец исчез. Солнце поднялось, и зала сразу озарилась таким светом, как будто Октавиан выбрался из-под обломков.

После ночи с тяжелыми от перипетий дня снами Макс и Фабьо проснулись, их первым стремлением было позвать своего товарища, чья комната находилась по соседству, одним из тех криков, или шутливых возгласов, которыми мы иногда пользуемся в путешествиях; по понятным причинам, Окатавиан не ответил. Фабьо и Макс, не дождавшись ответа, вошли в комнату их друга и заметили, что постель не разобрана.

«Может быть, он спал на каком-то стуле, – сказал Фабьо, – не имея возможности занять свою кушетку; потому что у нашего милого Октавиана голова была не очень трезвая; наверное, он вышел в добрый час, чтобы рассеять винный угар утренней свежестью.

– Однако он немного выпил, – прибавил Макс в раздумье. – Все это мне кажется довольно странным. Пойдем поищем его.

Двое друзей, с помощью cicerone3636
  Cicerone – старинный термин для гида, сопровождающего по музеям, археологическим памятниками и т. д. Слово произошло от имени Марка Туллия Цицерона в качестве символа красноречия.


[Закрыть], обежали все улицы, перекрестки, площади и мостовые Помпей, входя во все занимательные дома, где, как они предполагали, Октавиан мог быть занят копированием картины или расшифровкой надписи и в конце концов нашли его без сознания в маленькой комнате на разобранном мозаичном полуразрушенного дома. Они истратили много сил, чтобы привести его в чувство, и когда он пришел в себя, молодой человек не дал никакого другого объяснения, кроме того, что у него было желание увидеть Помпеи при свете луны, что, несомненно, он упал в обморок, и не смог сразу встать.

Маленькая компания вернулась в Неаполь по железной дороге, так же, как приехала сюда, и вечером, в их ложе, в Сан-Карло, Макс и Фабьо следили с помощью сильных биноклей за прыжками в балете танцовщиц, шедших по стопам Амалии Феррари, модной в то время; стая нимф в своих ужасных зеленых газовых юбках, с зелеными чудовищными панталончиками напоминала лягушек под властью тарантула. Октавиан, бледный, с затуманеным взором, занятый собственными мыслями, и не подозревал, что происходит на сцене; после чудесного ночного приключения он мало вникал в события реальной жизни.

Начиная с этого визита в Помпеи, Октавиан был в состоянии мрачной меланхолии, и хорошее настроение, удовольствие спутников скорее усугубляли грусть, а не помогали ему; образ Аррии Марселлы продолжал теперь преследовать его, и печальная развязка фантастически прекрасного счастья не разрушила очарования.

Не умея больше сдерживать свои эмоции, Октавиан решил тайно вернуться в Помпеи и пошел, как и в первый раз, в руины, на лунный свет, словно стуча сердцем бесчувственного духа, но галлюцинации не возобновлялись; он не видел, как ящерицы убегают под камни, не слышал, как кричат ночные птицы Руфуса Олкониуса; Тише не пришла, чтобы дать ему свою летящую руку; Аррия Марселла упорно оставалась прахом.

По причине отчаянья, Окатавиан недавно женился на молодой очаровательной англичанке, которая без ума от него. Он был совершенством для этой женщины, однако Эллен, своим сердечным инстинктом чувствовала: ее муж влюблен в другую; но в кого? И самый активный шпионаж не мог ей помочь узнать тайну.

Октавиан не держал танцовщицу; в свете он не обращался к женщинам с галантными банальностями; он очень холодно держался даже с русской принцессой, известной своей красотой и кокетством. Секретный ящик письменного стола, открытый тоскующей Элен во время отсутствия мужа, не дал никаких доказательств неверности.

Да и как бы она могла ревновать к Марселле, дочери подданного Тиберия, Арриуса Диомеда?

1852

Le roi Candaule

Царь Кандуль

Глава третья

На следующий день Кандуль в сопровождении Жиже направился к портику Гераклидов. В бреду любви войдя в предмет обсуждения, он открыл все без утайки своему приближенному, и, если бы Ниссия могла его услышать, может быть, он был бы прощен за эту супружескую неосмотрительность благодаря страстным похвалам, которыми он прокомментировал ее очарование.

Жиже слушал все восхваления немного с противоречивым чувством, не зная еще, не играет ли его собеседник большее воодушевление, чем он реально переживает, наконец, не провоцирует ли доверие более, чем решимость? Кандуль ему также сказал раздраженным тоном: «Я вижу, Жиже, что ты мне не веришь. Ты думаешь, что я возгордился и что останусь заколдованным, как надутый земледелец, для своего надежного товарища, толстяк, которому Гигея3737
  Хигея (Гигея) – богиня здоровья и профилактической медицины. Ее сестра Панацея.


[Закрыть] намалевала на щеках грубый цвет здоровья; нет, всеми богами!»

Я собрал в моем доме, как в живой букет, самые прекрасные цветы Азии и Греции, начиная с Дедала, чьи статуи говорят и движутся, я знаю все, что создает искусство скульптуры и живописи. Линус, Орфей, Гомер, влили в меня гармонию и ее ритм; это не с лентой любви на глазах я смотрю. Я сужу хладнокровно. Дух юности ничего не имеет общего с моим восхищением, и когда я буду такой же старый, такой же дряхлый, с полосами морщин, как у Тифона3838
  Тифон – могущественный великан, олицетворение огненных сил Земли.


[Закрыть] в его рубахе, мой взгляд будет тем же; но я тебе прощаю твою недовечивость и отсутствие в тебе энтузиазма. Чтобы меня понять, нужно, чтобы ты увидел Ниссию в лучащемся свете сверкающей белизны, без назойливой тени, без покрывала ревности, так, как природа создала эти руки во вдохновеннейший момент, который больше никогда не вернется. Этим вечером я тебя спрячу в углу свадебных аппартаментов… ты увидишь ее!

– Синьор, что мне вам ответить? – сказал молодой воин с уважительной паузой. Как из глубины моего праха, из бездны моего ничтожества я подниму глаза на солнце совершенства, рискуя остаться слепым на всю мою жизнь или не иметь возможности различать в темноте ослепительное многоцветье?

Имейте жалость к Вашему покорному рабу, не форсируйте событий, если это противоречит максиме добродетели, никто не должен поднять глаз на то, что принадлежит другому. Вы это знаете, бессмертные всегда наказывают неосторожных или дерзновенных, которые удивляют их в божественной наготе. Я Вас уверяю, Ниссия – самая прекрасная из женщин, вы самый счастливый из мужей и любовников; Геракл, ваш предок, с его многочисленными любовными связями, не находил ничего подобного, что бы могло приблизиться к Вашей царице. Если Вы, господин, кого для совета и отзыва привлекают художники самые прославленные, находите ее несравненной, почему Вам важно мнение такого необразованного солдата, как я? Откажитесь от Вашей фантазии, которая, я осмелюсь это сказать, не достойна царского величества, иначе Вы раскаетесь, если это желание будет удовлетворено.

– Послушай, Жиже, – повторил Кандуль, я вижу, что ты бросаешь мне вызов; ты думаешь, что я хочу тебя испытать, но я клянусь тебе золой костра, из которого мой предок вышел богом, я говорю искренно и без двусмысленности!

– О Кандуль! Я не сомневаюсь в неподдельности Вашей веры, Ваша страсть искренна, но, может быть, если Вы меня послушаетесь, Вы поймете мое глубокое отвращение и не станете более настаивать. Вы хотите взять эти глаза, их нескромную силу, образ, безумный отблеск, который они оставят Вам, и кто знает, не осудите ли Вы их на вечную ночь могилы, наказав за то, что они были открытыми, когда должны были закрыться?

– Не бойся; я тебе даю мое царское слово, что это не сделает тебе зла.

– Простите Вашего раба, если он еще решается после таких рассуждений на какие-то возражения. Думали ли Вы, что предлагаете мне осквернение святости брака, что-то вроде визуального адюльтера? Часто женщина оставляет целомудрие в одежде и вдруг чувствует насилие от взгляда, не переставая быть добродеятельной, она может поверить, что потеряла флер своей чистоты.

Вы мне обещаете не иметь никакой обиды; но кто меня защитит против гнева Ниссии, если она сохранит целомудрие, застенчивость заботы, дикость и добродетельность, чем еще оправдаемся мы, игнорируя закон брака? Если она захочет увлечься кощунственными желаниями и изучить порочный опыт, я в состоянии добровольно защитить моего господина, но на какую пытку она осудит меня, чтобы искупить подобное преступление? Кто сможет отвести от меня бурю ее мстительного гнева?

– Я не знал, что ты так мудр и осторожен, – сказал Кандуль с легкой иронической улыбкой, – но все опасности представлены, и я тебя спрячу так, что Ниссия никогда не заметит и никогда не увидит никого, кроме своего царственного мужа.

Жиже, не имея сил сопротивляться более, сделал знак согласия и своей волей подал руку королю.

Он стоял на своем, пока мог, а его осведомленность была за пределами того, что должно было случиться; кроме того, он боялся слишком долго отказывать желаниям Кандуля, в противовес судьбе, которая, казалось, хотела его приблизить к Ниссии по каким-то значительным и высшим причинам, проникнуть в которые ему было не дано. Не умея предвидеть исхода задуманного Кандулем, он смутно видел перед собой тысячи неистовых образов и фантазий. Эта тайная любовь, которая вела вниз, по ступеням его души, давала неясное свечение надежды; груз невозможной тяжести не угнетал больше, не давил на его грудь; теперь он поверил в помощь богов. В самом деле, кто бы мог подумать, что для Жиже в очаровании честолюбивой дочери Мегабаза не будет больше тайны?

«Пойдем, Жиже, – сказал Кандуль, беря его за руку, – воспользуемся моментом. Ниссия будет прогуливаться с женщинами в садах, отправимся на место и разработаем нашу стратегию на этот вечер».

Царь взял своего конфидента за руку и направился обходными путями к свадебным аппартаментам. Двери комнаты-спальни были сделаны из кедра так мастерски, что было невозможно угадать места соединения. Рабы с силой натирали древесину шерстью, пропитанной маслом, и делали ее более блестящей, чем мрамор; латунные гвозди с бронзовыми шляпками были похожи на звезды и, ограненные, сверкали самым чистым золотом. Сложная система ремней и металлических колец, чьи переплетения знали только Кандуль и его жена, служила засовом; потому что в те героические времена будущие слесари были еще детьми.

Кандуль развязал узлы и скользнул по кольцам на ремнях, поднял ручку, которая вводила в дверное отвестие, планку, которая закрывала дверь изнутри, и попросил Жиже занять место против стены, спрятав его за оконным переплетом так, чтобы его было совсем не видно; но дверь не присоединилась точно к дубовой раме, тщательно отполированные детали, созданные мастером, оставляли расстояние для свободного движения петель, через щель, остающуюся для движения колец, молодой воин мог видеть весь интерьер комнаты, посмотрев через крохотное отверстие. Лицом к двери поднималась на постаменте несколькими уровнями царская постель, покрытая пурпурным ковром: серебряная чеканка колонн поддерживала антаблемент украшенного листьями рельефа, на котором любящие играли с дельфинами; толстые золотые вышитые занавеси окружали их, как складки балдахина. На алтаре боги защищали домашний очаг и были изображены на драгоценных металлических вазах, на цветной эмалированной посуде, на чашах с двумя ручками и на всем, что используется для обрядов. По всей длине стен, облицованных кедровыми досками великолепной работы, примостились тут и там базальтовые черные статуи, сохранившие позы в традициях египетского искусства и держащие на весу бронзовые лампы, где свечение регулируется мягкими породами древесины.

Лампа из оникса, подвешенная на серебряной цепи, спускалась с бревен плафона, которую мы называем черной, потому что она больше, чем другие, подвержена дыму. Каждый вечер раб заботился о том, чтобы заполнить ее ароматизированным маслом.

Рядом с изголовьем кровати висело небольшое собрание трофейного оружия, состоящее из забрала, шлема, двойного щита из четырех бычьих кож, облицованных оловом и медью, копий дротиков с бронзовыми шипами.

На деревянных колышках висели туники и плащи Кандуля: простые и двойные, говорят, что можно завернуться в них дважды; сразу был заметен крепкий, трижды пурпурный, украшенный вышивкой плащ Кандуля, изображающий охоту, где большие собаки Лаконии бежали и разрывали оленей; и тунику из ткани, тонкой и нежной, как кожа, которая обволакивает лук, сиявшую всем великолепием солнечного света. Напротив трофеев с оружием помещалось кресло, инкрустированное слоновой костью и серебром, с сидением, покрытым кожей леопарда, пятнистой, с большим количеством глаз, чем в теле Аргуса, с подставкой для ног, на которую Ниссия, прожив день, сбрасывала свои одежды.

– Я раздеваюсь, как правило, первым, – сказал Кандуль Жиже, – и я оставлю дверь открытой, как она сейчас; Ниссия, которая всегда имеет какое-то подобие покрывала, по какому-то обычаю, данному женщинам, несколько позднее ко мне присоединяется, но, наконец, она приходит, и как будто бы это стоило ей многих усилий, медленно, одну за другой, она оставляет свои падающие одежды и туники, которые обволакивали ее весь день, как пелены – мумию, в кресле из слоновой кости. Из глубины твоего укрытия ты сможешь наблюдать за грациозными движениями, восхищаться их прелестями без соперников; и тебе позволено будет судить самому, молодой безумец ли Кандуль, хвастающийся бог знает чем, или он владеет, действительно, самой дорогой жемчужиной красоты, которая никогда не была вправлена ни в чью корону!

– О царь! Я верю Вам без всяких доказательств, – ответил Жиже, выходя из укрытия.

«Когда она покидает свои одежды, – продолжал Кандуль, не обращая внимания на то, что говорил его поверенный, – она подходит, чтобы занять место подле меня; это момент, когда нужно быть осторожным: когда она пойдет от кресла к постели, она повернется к двери. Замедли твои шаги, как если бы ты шел на кончиках спелой пшеницы, следя, чтобы песчинки не закричали под твоими сандалиями, задержи дыхание и отойди, как можно легче.

Вестибюль купается в тени, и сказочные лучи той лампы, которая остается светить, не пересекают порога комнаты. Несомненно, Ниссия не сможет заметить тебя, и завтра появится кто-то в мире, кто поймет мои восторги и не станет изумляться моим восхищенным порывам. Но вот опускается день; солнце пойдет скоро поить своих скакунов в поток Гесперид, на тот конец света, за колонны, поставленные моим предком; возвращайтся в твой тайник, Жиже; и хорошо, что часы ожидания будут долгими, я клянусь золотыми стрелами Эроса, ты не будешь сожалеть о своем ожидании!»

После этих уверений Кандуль покинул Жиже, снова запечатав дверь. Вынужденный бездействовать, молодой конфидент царя остался в свободной круге своих мыслей. Конечно, ситуация была более чем странная. Он любил Ниссию, как можно любить звезду, без надежды на обладание, убежденный в тщетности всех попыток, он не сделал бы усилия, чтобы приблизиться к ней. Однако в связи с экстраординарными обстоятельствами, он познакомится с тайным сокровищем любовника и мужа; ни словом, ни взглядом не обменялись он и Ниссия, которая, вероятно, даже не знала того, для кого ее красота скоро не будет тайной. Быть неизвестным той, чье целомудрие ничем вам не жертвует, какая странная участь! Любить тайно женщину и видеть сопровождение ее к порогу свадебной комнаты, иметь возможность направиться к этому сокровищу дракона, который должен защитить ее от приближения, и не испытывать, на самом деле удивления и восхищения единственной комбинацией судьбы?

Находясь в этих размышлениях, он услышал звучание шагов по плитам. Это рабы пришли долить лампового масла, положить фимиам на угли и поправить пурпуровое и шафрановое руно овечьей шерсти, которое покрывало царское ложе.

В следующий час Жиже почувствовал ускоренное биение своего сердца и стук крови в артериях. Он имел желание уйти до того, как придет царица, не говоря об этом Кандулю, который оставил его, и заслужить его доверие и чрезмерную похвалу. Ему все это было отвратительно, потому что, несмотря на немного легкомысленное поведение, у него не отсутствовала деликатность – за кражу такого рода он мог свободно заплатить своей жизнью. Совместно с мужем он соучаствовал в каком-то самом одиозном воровстве, и он предпочитал эту обязанность всем другим возможностям счастья – увидеть чудо Азии в ночном наряде. Может быть, вынесем вердикт правдивого историка, приближение к опасности было для него в какой-то степени добродетельной щепетильностью. Без сомнения, Жиже не хватало мужества; поднявшись на колесницу войны, со звучащим колчаном за спиной, с луком в руке, он бросил бы вызов самым гордым воинам; охотясь, он без страха на щеках, без бледности румянца атаковал бы кабана Калидонии или Немейского льва; но как объяснить эту загадку: он содрогался от мысли, что увидит прекрасную женщину через дверь.

Никто не имеет всех видов мужества.

Он почувствовал также, что не безнаказанно увидит Ниссию. Это была решительная эпоха в его жизни; чтобы увидеть ее на мгновение, он должен заплатить покоем его сердца; что будет после того, как все это пройдет? Как сможет он существовать, когда эта божественная голова, о которой пылали его мечты, присоединится к милому телу, созданному для бессмертных поцелуев? Что должно сделать, если не можешь длить свою страсть в тени и молчании, как раньше? Дайте Лидийскому двору забавный спектакль о безумной любви и попытайтесь привлечь к нему внимание необычностью, вызовите ли высокомерную жалость царицы? Такой результат был очень возможен из-за Кандуля, легитимного владельца Ниссии; он, беспечный молодой царь, который до сих пор смеялся над любовью, предпочитая всем вещам картины и статуи, не смог противостоять ее сверхчеловеческой прелести. Это размышление было очень мудро, но совершенно бесполезно; потому что в тот самый момент Кандуль вошел в комнату и сказал низким голосом, но отчетливо, проходя у двери: «Терпение, мой бедный Жиже, Ниссия скоро придет!»

Когда он понял, что не может больше уйти, Жиже, который, кроме всего, был еще молодым человеком, забыл все другие расчеты и не думал больше ни о чем, кроме радости увидеть собственными глазами очаровательный спектакль, который подарил ему Кандуль. Мы не можем требовать от двадцатилетнего капитана мудрости седовласого философа. Наконец, послышался легкий шорох задетых тканей, зашелестевших по мрамору, так что глубокая тишина ночи разрешила сомнения и стало понятно, что царица прибыла. В самом деле, это была она; в ритме, немного напоминавшем оду, она проследовала через порог, и ветер колебал складки ее покрывала, словно касаясь щеки пылавшего Жиже, который находился в полуобморочном состоянии, и потому он с силой прислонился к стене, так яростны были его эмоции; однако, приблизившись к зазорам в двери, он занял самую удобную позицию, чтобы ничего не потерять в этой сцене, которой был он невидимым свидетелем.

Ниссия сделала несколько шагов к креслу из слоновой кости и начала снимать шпильки с наконечниками, которые придерживали ее покрывало на голове, и Жиже, в глубине затененного угла, где он притаился, мог вглядеться, к его удовольствию, в это гордое и прелестное лицо, которое ничем ему не блеснуло, увидеть округлую, тонкую и сильную шею, по которой однажды Афродита провела своим ногтем мизинца дорожку из трех световых линий, которые мы и теперь еще называем ожерельем Венеры3939
  Вероятно, имеется в виду статуя Венеры Милосской, которую напоминала Ниссия своей красотой.


[Закрыть], эту шею, на которой извивались алебастровые немного диковинные и мятежные локоны, эти серебряные плечи, наполовину выходящие из выреза хламиды, как диск Луны, возникающий из непрозрачного облака.

Кандуль, слегка поднявшись с подушек, посмотрел на жену рассеянно и сказал мысленно: «Теперь Жиже, такой холодный, такой трудный, такой высокомерный, должен быть наполовину убежден».

Открыв сундучок с драгоценностями на столике, ножки которого заканчивались когтями льва, царица начала освобождаться от веса браслетов и цепочек с драгоценными камнями, перегружавших ее прекрасные руки, которые могли поспорить по форме и белизне с самой Герой, сестрой и женой Зевса, царя Олимпа. Некоторые драгоценные камни, которые были ее любимыми драгоценностями, не стоили, конечно, высокого места, которое занимали, и если бы Ниссия была кокеткой, мы могли бы подумать, что она надевала их, только чтобы ее умоляли их снять; кольца и резные украшения оставляли на ее тонкой коже, нежной, как внутренняя мякоть лилии, легкой, как печать розы, следы, которые она рассеянно потирала и перебирала закругленными кончиками фаланг своих маленьких конических пальчиков. Потом движением голубя, который дрожит на снегу перьями, она распустила волосы, которые не были более закреплены шпильками, закрутила их томной спиралью на спине, и ее грудь казалась цветком гиацинта; несколько мгновений она собирала волны кудрей, которые она присоединяла вдруг к общей массе. Это волшебное видение русых локонов, струящихся, как золотые ожерелья между серебром пальцев, и ее цельные, как шея лебедя, руки закруглялись над ее головой, чтобы закружить волосы башенкой. Если бы вы случайно кинули взгляд на прекрасные этрусские вазы, черно– и краснофигурные, украшенные теми сюжетами, которые мы соотносим с греческими, у вас бы сложилось представление о грации Ниссии в этой позе, которая, начиная с античности и до наших дней, давала столько радостных мотивов живописцам и скульпторам.

Разбирая свой сундучок, она сидела на краю кресла из слоновой кости и расстегивала перевязи, поддерживающие ее котурны. Мы совершенно иначе устроены, благодаря нашей ужасной системе обуви, почти такой же странной, как китайская обувь; мы не знаем, что такое ступня.

Ниссия была редким совершенством для Греции и античной Азии. Слегка вытянутые большие пальцы, как у крохотной птицы, другие пальцы немного длиннее, разделенные с очаровательной симметрией; ногти прекрасной формы, сверкающие, как агаты; тонкие и прозрачные лодыжки, пятки, незаметно оттененные розовым, – все было на месте. Нога, которая прикреплялась к этой ступне, отражаясь в свете лампы блестящим мрамором, была чиста и безупречно кругла.

Жиже, впитывавшему все эти впечатления, проникшемуся сознанием безумного Кандуля, хотелось сказать, что, если бы боги предоставили ему это сокровище, он знал бы, как его удержать.

– Э-э, хорошо! Ниссия, вы не придете спать со мной? – спросил Кандуль, видя, что царица никоим образом не спешит и желая сократить мучения Жиже.

– Да, мой милый повелитель, я уже закончила, – ответила Ниссия.

Она отсоединила камею, которая прихватывала пеплум на ее плече, и ничего не оставалось больше, что бы помешало тунике упасть. Жиже, стоявший за дверью, почувствовал, что его вены свистят, его сердце забилось так сильно, что, казалось, его слышно в комнате, и, чтобы унять сердцебиение, он положил свою руку на грудь, и когда Ниссия, с движением беспечной грации развязала пояс этой туники, ему показалось, что его колени дрожат от волнения.

Каким чутьем, инстинктивно или кожей, могла Ниссия почувствовать его любопытный взгляд, какой магической воспримчивостью, такой живой, смогла она почуять излучение страстного глаза, хотя и невидимого?

Ниссия стеснялась снять эту тунику, последний вал ее скромности. Два или три раза ее плечи, ее груди и руки заколебались в нервной дрожи, как будто это были крылья ночной бабочки или как если бы дерзкие губы посмели приблизиться в тени.

Наконец, по ее разрешению, кружащаяся туника падает, и белый стих ее божественного тела является вдруг во всем своем великолепии, как статуя богини, которая освобождается от завесы в день открытия ее храма. Свет скользнул, дрожа от удовольствия, наслаждаясь живописными формами и, пользуясь случаем, превратил свое восхищение в робкий поцелуй. Увы! таким редким: лучи, рассеянные по комнате, не желали озарять светом золотые вазы, огранку застежек с драгоценными камнями и бронзовые треноги, все внимание концентрируя вокруг Ниссии, оставляя другие объекты в темноте. Если бы мы были греками времен Перикла, мы бы могли гордиться этими прекрасными извивавшимися линиями, этой энергией элегантности, этой сверкающей красотой, этой грудью, предназначенной стать чашей Гебы, но современная мораль не позволяет подобные описания, потому что мы не извиним перо тем, что позволено резцу скульптора, и, кроме того, есть вещи, которые невозможно описать иначе, чем в мраморе.

Кандуль улыбнулся улыбкой удовлетворенной гордости.

Быстрыми шагами, словно стыдно быть такой прекрасной дочери женщины и мужчины, Ниссия, прекрасная, как все герцогини, подошла к постели, скрестила на груди руки, но быстрым движением вдруг повернулась, перед тем как занять место на кушетке рядом с мужем-царем, и увидела через дверь запламеневший сверкающий взгляд, как карбункул восточной легенды, потому что, ведь недаром говорили, что она имела двойные глазные яблоки и обладала камнем, который нашли в голове дракона; и это правда, что ее взгляд пронзал темноту, как тусклый взгляд кошки или тигра.

Крик, сравнимый с криком лани, которая получает стрелу в бок, в момент, когда она спокойно спит в листве, собирался выстрелить ему в горло; однако она имела силу сдержаться и легла рядом с Кандулем, холодная, как змея, с фиалками смерти на щеках и губах; ни мускул не дрогнул, ничто не колыхнулось, и скоро ее медленное регулярное дыхание сообщило, что Морфей посетил ее ресницы и перегнал на ее веки сок своих маков. Она обо всем догадалась и все поняла!