Текст книги "Персеиды"

– Сказать тебе имя?

Тварь охотно закивала.

– Рю. Только никому не говори, хорошо? – я грустно улыбнулся.

– Хорошо-о-о-о, Рю-ю-ю-ю…

Я поджал губы. Создание замолчало и с готовностью опустило шею.

– Прости меня.

Щелчок пальцами и бумажка приклеилась на его лоб.

– Уходи.

Бумажка заскрипела, завращались на ней проступившие письмена.

– И больше не возвращайся.

Письмена вспыхнули оранжевым светом, тварь заверещала.

А спустя мгновение в комнате я остался один.

– Доброй ночи, – сказал я клиентке, которая попыталась впихнуть мне деньги.

– Доброй, – прошептала она в ответ.

Сверток купюр оказался очень внушительным. Но в этот раз я не смог взять ни одной.

Я кивнул женщине, она поклонилась в ответ, и двинулся обратно на остановку. И к моему удивлению, там меня поджидал тот же автобус, на котором я приехал. Пожилой водитель курил возле распахнутых дверей.

– О, – я приподнял брови в удивлении.

Водитель покраснел, то ли от смущения, то ли от стыда, ведь я знал, что следом начнется разговор. Но, к счастью, он оказался не неприятным.

– Позвольте подбросить вас.

– Конечно.

Водитель просиял, избавился от окурка. Я зашел в автобус, примостился на сиденье ближе всего к выходу. Мужчина занял свое место за рулем.

– Вы, наверное, меня совсем не помните, – начал он издалека, – но мне так хочется с вами побеседовать.

Пелена ночных облаков постепенно рассеивалась под натиском солнечных лучей. Город начинал просыпаться, радуясь свободе от затяжных ливней.

– Увы, не помню, – подтвердил я.

– Зато я вас очень хорошо помню, – водитель завел мотор, двери захлопнулись и автобус неспешно покатился, шурша шинами по холодному асфальту.

– Я родом из крохотной деревеньки на побережье. В год, когда мне исполнилось шесть, прямо перед моим днем рождения, разразился страшная буря.

Зажигались прямоугольники окон в сонных домах. Выползали на балконы курильщики с чашками кофе, чтобы ни с кем не делить свое утро, чтобы набраться хоть каких-то сил перед грядущим днем.

– Дом моих родителей стоял на холме и до нас стихия почти не добралась, правда, мама в тот день отправилась на рынок, прикупить свежей рыбы. Взяла с собой нашу собаку.

Я нахмурился.

В голове зашевелились воспоминания.

– Постройки на первой береговой линии превратились в щепки, и буря не остановилась, поползла дальше, сметая все и вся на пути.

Женщина с рыжей собакой.

И полные ужаса глаза пухлого мальчика, который открыл нам дверь.

Ласковый луч коснулся щеки, и я ощутил легкое покалывание. В смутном отражении, в окне автобуса, я увидел, как проступили лазурные чешуйки. Потому я не слишком любил выходить на улицу днем.

– Знаю кто вы, как вас зовут. Вы утихомирили бурю и спасли от жуткой гибели десятки людей.

Я слышал улыбку в его голосе.

– Моя мама дожила до преклонных лет, мы провели вместе очень много чудесных дней, и тихо отошла во сне. За это тоже спасибо.

Бездомные коты на одной из остановок делили скудное угощение, раздобытое где-то в переулках.

– Никто мне не верил, но верил я сам. Вы привели ее за руку и своим прикосновением избавили от болезней, мучений в пожилом возрасте, подарили ясность ума. И собака, которую вы погладили по голове, тоже ушла без болей и страха.

Автобус затормозил на моей остановке.

Я встал, повернулся к водителю.

– Спасибо, Рюдзин, – севшим голосом произнес он.

Я склонил перед ним голову, прикрыв глаза, и мужчина, спохватившись, ответил тем же.

Сидя на скамейке перед домом, я неторопливо курил, выдыхая сизый дым. Окно соседской квартиры распахнулось, явив привычные подбородки их обладателя.

– Доброе утро! – крикнул сосед, я лениво помахал ему рукой.

Мне впервые захотелось заговорить с ним первым.

Антимортерия

Нам наказали выйти на станции Йота Дракона и двигаться от нее к Бетельгейзе, где относительно безопасно. Там можно было попросить убежища у местных, если кто-то еще остался.

Так мы и сделали, и едва поезд остановился на станции, где не было вокзала, только полустанок и фонарь, над которым вилась мошкара, попросили проводника выпустить. Щуплый мужчина в форме на несколько размеров больше, чем нужно, бросил взгляд на Кику, поджал губы, кивнул, открыл дверь и спустил ступени. Билеты были куплены до столицы, и у нас была приличная фора, если бы кто-то решил нас разыскивать в бурлящей толпе на центральном вокзале.

Поезд унесся вдаль, оставив нас на платформе, окруженной кромешной темнотой, разрезанной надвое грустным светилом фонаря, напоминавшим луну.

Кику ныл и жаловался, что кроссовки натирали ноги, однако упорно следовал за мной, цепляясь пальцами за мою ладонь.

– Погоди, погоди, – глухо хныкал он, чуть спотыкаясь и отмахиваясь от комаров.

Ночь стрекотала цикадами, шуршала кронами деревьев, шумела ветром, игравшимся с высокой травой. Мы сливались со мраком, одетые во все черное, спрятавшие лица за масками и козырьками кепок. Кику шмыгал носом, вытирал лоб. Жарко, но ничего не поделать, нужно осторожничать.

– Хочу пить, – простонал Кику, остановившись, но не отпустив мою руку.

Я достал из рюкзака бутылку с водой, присел возле него на корточки. Мальчишка стянул маску, принялся делать жадные глотки, едва я открутил крышку и протянул бутылку.

– Не торопись, – попросил я, Кику кивнул, сбавил темп.

Я пощупал его лоб, и тут же отдернул руку.

Смазал маскировку, вот дурень.

– Расстегни толстовку немного, давай сделаем небольшую паузу. Остынешь немного и продолжим путь, ладно?

Кику расстегнул молнию, спустил с плеч толстовку. Слабый серебристый свет, прибивавшийся сквозь ткань футболки, осветил мое лицо. И мальчишка вдруг торопливо застегнулся, опустил взгляд.

Свет померк.

– Ты чего? – обеспокоенно спросил я.

– Я тебя пугаю.

– Нет, конечно.

Меня пугали последствия при любом раскладе.

Если найдут, то Кику увезут и вряд ли я увижу его живым еще когда-нибудь. Если не найдут, то мне придется хоронить его, поскольку он все равно умрет. Второй вариант пугал меньше, поскольку тогда я буду знать где находится могила и смогу навещать. Я проживу немногим дольше, принесу цветы к скромному надгробию и стану следить, чтобы никто не выкопал тело. Или не принесу.

Наверное, все это крайне эгоистично.

Ведь не покинь мы родной дом и поддайся идее всеобщего блага, мы бы спасли жизни смертельно больных людей. Но в голове билась мысль о несправедливости и потребительском отношении к нашим собственным жизням. Очень коротким жизням.

– Пойдем дальше? – спросил Кику, вернул бутылку и она утонула в недрах рюкзака.

– Пойдем.

К рассвету мы вышли к кладбищу. А значит укрытие совсем недалеко. Покосившиеся кресты напоминали кривые руки, торчавшие из-под земли. Кое-где виднелись выщербленные могильные камни. Без фотографий, без эпитафий, никаких опознавательных знаков, кроме условных обозначений, понятных лишь тому, кто приходил навещать умерших. Спирали, палочные человечки, простые цветы с определенным количеством лепестков, инициалы, иероглифы или умышленно сделанные сколы прямо посередине камней. Лишь одна могила выделялась. На ней сидела тряпичная кукла с правым пуговичным глазом и заплаткой вместо левого.

Деревья простирали свои ветви над захоронениями и на них пели птицы, примостившись рядом друг с дружкой. Птицы встречали песнями восходящее солнце, радовались новому дню. Солнце простирало к ним ласковые лучи и поглаживало по крохотным крылышкам.

Поезд, на котором мы ехали, через несколько часов должен прибыть в столицу и мне стало искренне жаль проводника. Возможно, он понял зачем мы вышли на Йоте Дракона и понимал, что его отвезут на допрос. Перед поездкой я, конечно, замазал отметины на наших лбах, но проводник, скорее всего, заметил свет из-под одежды. Как тщательно не планируй, найдутся огрехи, из-за которых все посыпется.

Проводник мог солгать о станции, и вообще посетовать на крепкий сон, свалить на нас и сказать, мол, сами открыли дверь, вышли и затерялись, я знать ничего не знаю. Да только методы воздействия на допросах не оставляли ни малейшего шанса, выложит все до малейшей детали. Плюс не имелось уверенности в том, что проводник придерживался взглядов, схожих с моими. Можно просто подкупить.

Оставалось уповать на счастливый случай.

В траве сновали ящерки, и Кику на какое-то время позабыл о цели путешествия, начал тараторить о том, какие вообще ящерицы бывали, об их окрасах и хвостах. Тараторил про крупных ящеров, населявших планету много-много лет назад.

Затем сказал:

– Знаешь, как назывался динозавр, который искренне верил в то, что метеорит пролетит мимо и ничего не случится?

– Как? – я высматривал дома в утренней дымке, щурясь и осматриваясь по сторонам.

– Динозавтр! – выпалил Кику и рассмеялся. – Он верил в завтрашний день!

Я чуть улыбнулся.

– Только что придумал, – похвастался мальчишка и стиснул покрепче мои пальцы.

Разжал, сжал, разжал, сжал.

Я ответил тем же и Кику разулыбался во весь рот, нисколько не смущаясь широкой щербинки между двумя верхними передними зубами. Я тоже верил в грядущие дни. Один из них уж нам точно уготован.

Деревья расступились, и мы увидели вересковое поле. Осталось только пересечь, за ним начинались земли Бетельгейзе. Кику почти что прыгал от нетерпения увидеть деревянные дома с красноватыми крышами и оранжевыми стеклами в оконных рамах. Предвкушал занять какой-нибудь из них, провести там остаток лета. За Бетельгейзе начинался озерный край, где бродили дикие звери и отшельники, покинувшие землю обетованную, не сумев смириться с разрастающимися шумными городами, пожиравшими гектары плодородной почвы и перекроившими окружающий мир под свои нужды. В озерный край пешком дойти невозможно, да и нужен кто-то, кто показал бы дорогу.

Кику грезил дотянуть до осени в Бетельгейзе, чтобы приходящие с гор туманы, скрыли нас ото всех на свете, чтобы дамоклов меч сорвался, но не ранил нас. Я никогда не говорил вслух и, наверное, никогда бы не сказал, что осталось меньше недели. У меня, возможно, чуть больше. Свет становился ярче, а отметина во лбу проступала отчетливее и ее становилось скрывать сложнее. Признаки скорой кончины налицо.

Наверное, с участью использования моего тела я еще мог примириться. Но так не хотелось отдавать Кику, он совершенно точно не заслужил уготованной ему участи. Несмотря ни на что.

Я снял кепку, маску, остановился на мгновение посреди поля, сделал глубокий вдох, задрав лицо к небу. Ветер всколыхнул волосы и на мгновение показалось, будто Нана, протянула руку и погладила по голове.

– Можно же как-то договориться и использовать меня для нее? – донеслось издалека.

Кику вприпрыжку ускакал далеко вперед, радуясь тому, что мы одни.

Я замер.

– Нана будет жить, – плакал ветер голосом мальчишки, хотя тот молчал. – Я могу все исправить!

∞

Он никогда не называл свою маму мамой, потому что не знал.

Мальчишке сказали:

– Нана – твоя старшая сестра. А мама погибла при родах.

Никто не погибал при родах, просто Нана рано забеременела и наши родители попытались скрыть сей постыдный факт, усыновив Кику и сделав его своим младшим ребенком. Моим младшим братом, младшим братом Наны. Я видел постыдное лишь в том, что они постарались спрятать за ширмой факт изнасилования на вечеринке и взятку от богатого отца молодого пижона за отозванное заявление из полиции. Его бы совершенно точно посадили, ведь нашлись свидетели. Но даже при таком раскладе, аборт был запрещен.

– Я не могу так, – скрипела Нана голосом старухи, поскольку сорвала голосовые связки. – Не могу смотреть на него каждый день. Мне больно.

И больнее становилось еще потому, что Кику не понимал почему Нана его избегала, почему она брезгливо морщилась каждый раз, когда он тянулся за объятиями, старалась игнорировать и срывалась на крик. Религиозные родители заботились о нем, заставляя заботиться и ее.

Нана несколько раз попыталась совершить самоубийство. Она запиралась в ванной, включала воду и хотела вскрыть руки легким росчерком лезвия от запястья до локтевого сгиба, но я выламывал замок и вытаскивал ее из воды. Она брала пузырьки отца-сердечника из аптечки и хотела нашпиговать себя пригоршнями белых таблеток. Я выбивал их из рук и перепрятывал аптечку. Говорил о состоянии сестры родителям, но встречал лишь стену непонимания. Возмущаться, кричать и топать ногами было бесполезно. Уйти, хлопнув дверью, я не мог, поскольку опасался за сестру.

– Мне больно, – шептала Нана пересохшими губами, утыкаясь носом в мое плечо и иступлено рыдала, пока оставались силы.

Ей не давали уйти, заставляли жить и просили смириться. Я гладил ее по волосам, обнимал и Нана на время затихала, упокоившись в моих руках подобно большой кошке, проваливаясь в сны, на время обретая безмятежность.

Мне тоже было больно.

Кику рос, переняв черты сестры. Рос ласковым и нежным, любившим красочные энциклопедии, трепетно относившимся к животным, собравшим целую коллекцию пластиковых динозавров. Послушный, кроткий, любознательный. На щеках его появлялись ямочки, такие же как у Наны, пока она не перестала улыбаться. И я не мог его ненавидеть. Я старался изо всех сил, правда старался. Старался разглядеть в нем черты того парня, зацепиться за это и перестать с ним взаимодействовать. Порвать его книжки и радоваться тому, что Кику тоже сделалось больно, как больно Нане.

Получилось только взрастить ненависть к родителям, свести контакты к минимуму, не выходить из своей комнаты к ужину, не реагировать на их просьбы. Они просили вразумить сестру, побудить ее признаться в том, что она виновата не меньше того мерзавца, ведь без согласия Наны ничего бы не случилось. Просили заставить полюбить Кику.

Стало невыносимее, когда на лбу Кику проступила отметина. Нана мельком увидела ее и возликовала.

– Наконец-то будет хоть какая польза от тебя, – прошипела она, когда мальчишка заглянул к ней в комнату, чтобы попросить поиграть с ним и коллекцией динозавров.

Потом бросила взгляд на меня, сидевшего за письменным столом, и сглотнула. Я посмотрел на Кику, тут же вскочил с места, подхватил его на руки, понес в ванную комнату, чтобы рассмотреть отметину как следует под беспощадным светом лампы накаливания, в котором видны любые изъяны. Мальчишка осторожно притронулся к проступившим рубцам в виде пятиконечной звезды.

– У тебя тоже есть такая, – Кику легонько щелкнул меня по носу, я мельком посмотрел на свое отражение, и внутренности сковало льдом.

Липкий ужас волной мурашек прокатился вдоль позвоночника.

Я дрожащими руками достал из косметички матери тональное средство, застыл.

– Каждый атом твоего тела произошел от взорвавшейся звезды. И, возможно, атомы твоей левой руки принадлежали другой звезде, не той, из которой атомы правой. Это самая поэтичная вещь, которую я знаю о физике: мы все сделаны из звездной пыли. Вас бы здесь не было, если бы звезды не взорвались, потому что химические элементы – углерод, азот, кислород, железо, все, что нужно для зарождения эволюции и для жизни, не были созданы в начале времен. Они были созданы в ядерных топках звезд, и, чтобы превратиться в ваши тела, звезды должны были взорваться. Звезды погибли, чтобы вы сегодня были здесь, – пришепетывая, тараторил заученные наизусть строчки Кику, пока я пытался унять дрожь в теле.

– Помнишь кто это сказал? – просипел я, пытаясь придумать как поступить.

– Лоуренс Краусс, – отчеканил Кику.

– Молодец, – отозвался эхом я.

Поэтичная и жуткая вещь, которую я знал о физике.

Кику уселся на край ванной, начал болтать ногами. Я выдавил тональное средство на свой палец, поднес к лицу мальчишки и тот воспротивился:

– Зачем замазывать? Красиво!

Я сел на колени на холодном кафельном полу.

– Так надо.

– Не надо, – мотнул головой мальчишка.

Я прикрыл глаза.

Надо.

Иначе отметину увидят родители и до звонка в ближайший центр извлечения останутся считанные минуты.

– Кику, надо, – пробормотал я. – Пожалуйста. И не говори ничего маме и папе.

– Почему?

Страшное в самой поэтичной вещи заключалось в том, что у небольшого процента населения к определенному возрасту накапливалось в организме избыточное количество вещества антимортерии, антисмерти, которое однажды вспыхнуло в ядерных топках звезд и подарило нам жизнь. Религиозные фанатики, углядевшие в таких людях нечто божественное, называли их воплощениями звезд или воплощениями полной луны, тут уж как везло с отметинами на лбу. Ученые, изучавшие данный феномен, пришли к выводу, что антимортерия, удачно извлеченная из организма и воплощенная в сыворотке, могла бы излечить смертельно больных, избавить человечество от стремительно молодеющих онкологических заболеваний. Только извлечение вещества приводило к гибели носителя, ведь его концентрация достигала пика в головном мозге и сердце, а технологии не продвинулись настолько, чтобы сохранить жизнь и умирающему реципиенту, и донору, либо носитель погибал спустя время от переизбытка выделяемой антимортерии.

Поскольку процент больных был куда выше, нежели доноров, сначала появилась кампания, поощряющая добровольные пожертвования вещества, обещая обеспечить безбедное существование донорам и их родственникам, правда, умалчивая о последствиях извлечения. Кто-то отправлялся в центры, чтобы вытащить семьи из нищеты, но никогда к ним не возвращались. Уполномоченные лица передавали останки тел скорбящим близким, и чеки со внушительными суммами за вклад в радужное будущее. Кто-то довольствовался вырученными средствами и никогда не поднимал эту тему, а кто-то бил тревогу. Никакие деньги не могли компенсировать потерю близкого.

И за пару шагов от поощрения мы перешли к закону об обязательном извлечении антимортерии. Чеки по-прежнему выдавались, только теперь не только родственникам, а каждому, кто мог рассказать о местонахождении доноров. Количество нуждающихся в сыворотке все еще превышало количество носителей, и большая часть носителей оказывалась молодыми юношами и девушками, детьми или младенцами. Я часто слышал и читал, что жизнь донора не так важна, ведь если донором являлся маленький ребенок, то его ценность для общества куда ниже, нежели жизнь уже состоявшегося человека с карьерой. Безутешным матерям с выплаканными глазами подобные высказывания казались насмешкой. По стране прокатилась волна протестов: выяснилось, что благие намерения привели нас в ад – реципиентами становились не обычные люди, а богачи, вроде отца того насильника и его самого. Закон не смягчили. Наоборот, он породил новые. Например, полный запрет абортов, из-за которого пострадала Нана. Ведь в утробе мог оказаться потенциальный донор. После запрета абортов резко возрос уровень самоубийств среди женщин, уровень смертности при оказании подпольных услуг по прерывания нежелательной беременности. Что уж говорить про черный рынок торговли донорами.

С одной стороны я понимал Нану и ее мрачное ликование, ведь плод насилия теперь будет устранен.

С другой стороны я не хотел терять Кику.

Извлечение проходило без наркоза, и донор до последнего вздоха находился в сознании и дикой боли. Смягчающие препараты почти не помогали, а наркоз мог оказать тлетворное воздействие на антимортерию и она стала бы бесполезной.

Мы ежедневно замазывали отметины, умоляя Нану не проговориться родителям. И сестра молчала, ведь помимо Кику, забрали бы и меня.

А затем у Наны обнаружили опухоль.

Сестра облегченно вздохнула, узнав о диагнозе. Она не хотела лечиться и уж тем более становиться в очередь на получение сыворотки. На мои мольбы хотя бы пройти курс химиотерапии просто тихо плакала и просила отпустить. Мама смиренно приняла болезнь дочери, посчитав это возданной карой за все ее поступки и спокойно готовилась к неизбежному. Отец последовал ее примеру. Они просматривали сайты похоронных бюро и подсчитывали грядущие убытки.

– Можно же договориться и использовать меня для нее? – шепотом спрашивал Кику, тайком прокрадываясь к ней в спальню и пальчиками ухватывался за исхудавшее запястье сестры.

Я качал головой.

– Нельзя, Кику.

Мальчишка пристраивался рядом с Наной, клал голову ей на грудь и слушал еще бьющееся сердце.

– Нана будет жить, – прошептал он и заплакал. – Я могу все исправить.

∞

К полудню мы дошли до земель Бетельгейзе, обошли почти все жилища, но не нашли никого из местных. Я с сожалением наблюдал, как постепенно гасла надежда Кику. Мы говорили о том, чтобы занять один из домов, но мальчишка надеялся встретить кого-то похожего на него самого, поговорить с кем-то не из своего привычного окружения и при этом не враждебно настроенного.

Ожидания рассыпались прахом.

Те, кто жил на землях Бетельгейзе, кое-как сколотили свои пристанища из того, что можно было раздобыть на свалках или в лесу. Никаких красных крыш и оранжевых стекол. Грубые, кривые стены. Окна, со вставками из кусков прозрачного пластика. Двери, сколоченные из досок.

Мы решили зайти в один из домов и хорошо, что я шел первым. Я успел вытолкать Кику назад, захлопнуть дверь, чтобы он не успел ничего рассмотреть.

– Что там? – Кику удивленно приподнял брови.

Я вытащил из рюкзака бутылку с водой, дал ему попить, а сам осел на землю, примяв траву. Так вот что происходило с донорами. Я не мог сказать как давно произошло увиденное. Несколько расщепленных тел, залитых запекшейся кровью с серебристыми прожилками.

– Посиди тут, хорошо? – попросил я и Кику послушно кивнул.

Я осторожно приоткрыл дверь, крадучись проник в дом, словно опасаясь быть обнаруженным.

За столом сидело тело. Еще одно – возле окна. Останки ребенка возле книжного шкафа. И чья-то нижняя половина рядом с лестницей на второй этаж.

Распополамленная голова девушки за столом безразлично смотрела перед собой полувытекшими глазами. Юноша у окна мечтательно смотрел вдаль, подперев подбородок ладонью. Из лопнушей спины торчали обломки ребер и звенья позвоночника. Никакого запаха и следов разложения. Они словно застыли во времени, взорвавшись и замерев уродливыми статуями.

У меня затряслись коленки, и на полусогнутых я вышел к Кику, устроился рядом с ним, взял любезно предложенную бутылку. Сделал глоток.

Обошли все дома в округе, нашли пустующий, но вполне обжитой, и устроились там, разложив на столе нехитрый набор провизии. Кику жевал сэндвич с ветчиной, следил за сюжетом мультфильма на экране планшета. Я сидел рядом, не вникая в суть, но тоже таращась на экран.

– Жаль, что Нана не поехала с нами, – вздохнул Кику, заметив героиню мультфильма с похожими чертами лица сестры.

– Ей тяжело, – пробормотал я.

Когда я собирал вещи перед побегом, она молча наблюдала из-под полуопущенных ресниц, время от времени подсказывая что еще нужно взять.

Долго скрывать причастность к донорам не получилось, мама заметила изменения и позвонила в центр извлечения, а на мои крики спокойным голосом сообщила, что мы послужим благой цели и не зря Нана все-таки родила ребенка. Отец возликовал, перекрестился, выпалил, мол, лечение будет и для сестры, и для него самого. Наконец-то перестанет пить треклятые таблетки. Ведь маму по телефону заверили о готовности рассмотреть Нану и отца первыми в очереди на получение антимортерии в благодарность о предоставлении данных. Сбежать не получилось, нас сцапали в прихожей с рюкзаками. Крепкие санитары прибывшие после звонка в центр затолкали в невзрачный автомобиль, заблокировали двери, исключив попытку бегства на ходу. Родители следовали на своей машине, даже не выказав никакого сочувствия.

Входная дверь распахнулась и мы с Кику машинально вскочили с мест.

– Не ждал гостей, – слегка опешив от наличия в доме незнакомцев, пробормотал высокий мужчина с длинной бородой.

Он скинул с плеч рюкзак, приставил к стене ружье.

– Тоже доноры, – произнес он, снимая панаму и убирая со лба прилипшие пряди волос.

– Да, – подтвердил я.

Хозяин дома кивнул.

– Что ж, сейчас заварю чаю.

Он подошел к умывальнику, над которым крепился бак с водой. Помыл руки, умылся. Взял чайник, вышел на улицу. Я видел из окна, как он набирал воду из бочки. Наверное, дождевая вода. Вернулся, достал из самодельного шкафчика портативную плиту на батарейках.

– Как узнали про наше небольшое поселение? – мужчина водрузил чайник на плитку, уселся за стол, достал пачку сигарет, потом спохватился и вытащил из-под стола жестяную банку, припорошенную пеплом.

– Медсестра в центре извлечения, – выдавил из себя я.

Нас силком вытащили из машины, оставили под надзором санитаров, а сами родители пошли оформлять документы в регистратуре. Пожилая женщина в форме медсестры подошла к нам, стала задавать вопросы, делать пометки в блокноте. Затем кивнула санитарам, они ушли по своим делам, а медсестра повела нас длинными коридорами куда-то вглубь здания. У меня кружилась голова от страха и запаха хлорки. Я крепко сжимал руку Кику, мысленно прощался с Наной, изо всех сил стараясь не заплакать, чтобы не пугать мальчишку еще больше. Медсестра, однако, вывела нас к черному ходу, вручила краткую памятку с прикрепленной фотографией человека, который создал поселение. Памятка заканчивалась номером телефона, но я не рискнул звонить. Медсестра сказала ехать до вокзала не теряя времени, сойти на станции Йота Дракона, искать земли Бетельгейзе. Там приютят и помогут. Сама пообещала задержать родителей нудными разговорами, дотошным анкетированием. Кику просиял, обнял медсестру, она растрогалась, похлопала его по спине, но тут же отстранилась и попросила уезжать незамедлительно.

– Вам повезло, ребята, – присвистнул мужчина.

Чайник коротко взвизгнул на плите, хозяин дома расставил на столе эмалированные кружки, бросил заварочные пакетики. Кику доел и мой сэндвич, не слишком вникая в разговор, слишком был поглощен сражением главного героя с многоголовым чудовищем.

Дорога и нервотрепка утомила мальчишку. Потому после чаепития я расстелил на полу спальный мешок, куда он забрался, положил ладони под голову и вскоре засопел, пуская слюни.

– Могу я вас кое о чем попросить? – обратился я к хозяину дома.

Мужчина кивнул.

Слова застряли в горле и чтобы их все же выдавить потребовалось неимоверное усилие. Я знал, что поступал как не самый хороший человек и вероятно, Кику бы меня возненавидел. Или нет, узнать не дано. К сожалению или к счастью.

– Вам осталось недолго, – хозяин дома не спрашивал, а знал.

Сам он не являлся донором, поскольку никаких отметин на лбу я не заметил, как и света из-под одежды.

– Моя старшая сестра умирает и я не могу позволить болезни победить, как бы Нана… – на имени сестры мой голос дрогнул, по щекам скатились слезы. – Как бы Нана не сопротивлялась медицинскому вмешательству. Я не уверен, что у меня получится ей помочь, но если я не попробую, то…

Хозяин дома протянул мне платок, украшенный вышивкой.

– Приглядите, пожалуйста, за Кику.

– Вот так просто? – улыбнулся мужчина. – Доверите ребенка незнакомцу?

Я назвал его по имени и он вздрогнул, снова улыбнулся.

– Вы создали данное поселение и вы хоронили всех, кто погибал, – я достал из рукава потрепанную памятку.

Я перечитал ее сотни раз, пока мы ехали в поезде, и столько же раз возвращался к ксерокопии фотографии. С нее смотрел именно хозяин дома, ошибки быть не могло.

– Прошу вас, – прошептал я. – Если я не вернусь, похороните его, когда он умрет. А если вернусь, то покажете где могила.

Хозяин дома посмотрел на мальчишку.

Рубец во лбу уступил место мерцающей отметине.

– Сделаю так, как вы просите, – пообещал мужчина и я прикрыл глаза, ликуя внутри, хотя лицо мое покраснело и я тихо заплакал.

∞

Я сидел в обратном поезде до Йоты Дракона, спрятав лицо в ладонях.

Нана умерла той же ночью, когда мы с Кику брели сквозь лес и поле до земель Бетельгейзе.

Проводница, грустная дама в годах, пыталась меня приободрить, предлагала воды, чаю или кофе. Я мотал головой, не в силах поднять на нее глаза. Попросил лишь высадить на Йоте Дракона. Проводница сочувственно погладила меня по спине, и когда поезд притормозил на знакомой станции, подобрал парочку новых пассажиров из деревни неподалеку, я побежал со всех ног до поселения, где остался Кику.

Время поджимало, начинались боли в спине. Тянущие, пульсирующие, разгоняющиеся до режущих.

Когда пересек вересковое поле, взошло солнце.

Показались покосившиеся домишки.

– Кику! – выкрикнул я на бегу.

Притормозил, поскольку в правый бок словно залили раскаленный металл. Мальчишка выскочил из дома, в котором я его оставил. Замер на мгновение.

Я сначала ковылял, чтобы сократить расстояние и снова побежал, постепенно набирая скорость.

Кику вцепился в меня, завопив то ли от ужаса, то ли от радости. Я присел возле него на корточки, огладил лицо, заметил, что на лбу от бывшего рубца расходились темные узоры, похожие на набухшие сосуды.

– Ты ездил к Нане? – спросил Кику, и не дождавшись ответа, выкрикнул:

– Мне больно! Вот тут!

Он указал сначала на свою голову, а затем на область сердца. Мальчишка зарыдал в голос, сжав пальцы на моей толстовке.

– Мне тоже больно, – тихо сказал я, поглаживая его по волосам.

Голова под моей ладонью нагревалась.

– Нана умерла? – разобрал я сквозь всхлипы.

– Умерла.

Кику посмотрел на меня.

Глаза его остекленели, потускнели. Спину дико заломило и я сцепил зубы, через силу улыбнулся.

Прижал мальчишку к себе покрепче.

Ветер всколыхнул мои волосы в последний раз и на мгновение показалось, будто Нана протянула руку и коснулась.