Текст книги "ДУМ-ДУМ"

Сменяемся с напарницей в отработанном режиме. Из-за недосыпа впадаем в какой-то матёрый психоделик-транс. Не хватает закадрового «вау-вау», извлекаемого заскорузлым пальцем старика-эвенка из запиханного за щеку варгана. Пассажиры, с которыми едешь больше суток, роднее близких родственников. Братья и сестры мои во езде… Морок – изыде!

***

Торгуем поманеньку, однако! Жители забытых и огладавших от нехватки витаминов полустанков липнут снаружи к вагонам почище полосатых ос. Такие же злобные и кусачие. Их издёрганные рьяные лица слиплись в сплошную «фрукто-овощную» пасть. Кому-то даже до смерти нужен чеснок. Он-то здесь отчего не растёт? Или это так, самодурство? Прихоть? Вроде той, что овладевала когда-то на рынке в Древнем Риме зажиточной матроной, и она своей рабыне (вдруг, ни с того ни с сего!), предварительно увешав её до макушки неподъёмными покупками: разноцветными персидскими шалями в свёртках, глиняной утварью и корзинами с морепродуктами, берёт искусно сработанный кожаный фаллос. В подарок. Пусть на досуге веселится.

Пассажиры, которым нужно выйти, не могут пробиться к выходу. Побросав на перроны их авоськи с чемоданами, выталкиваем пинками. Некогда. Бабло надо рубить! Всовываем, не глядя, в тянущиеся руки жёлтотелые дыни, расфасованные по пакетам абрикосы, единственный 8-миколограммовый арбуз уходит с молотка. Яблоки в безобразных родимых пятнах пролежней – тоже влёт. Взамен – вожделенные потные бумажки.

Лучше всего дела идут у вагона-ресторана и вагона, везущего бригадира поезда. Все они там рыла охуевшие. Нам-то, простым проводникам, под овощебазу удаётся заделать только наши проводницкие купе да, напросившись к сердобольным пассажирам, рассовать коробки с ароматным товаром по их незанятым третьим полкам. (Один проводник может провезти с собой не боле 50 килограмм поклажи). Иначе проблем с ревизорами не оберёшься. Выкручиваемся, как можем. И так на подступах к нашей бирже на колёсах зашли двое с пафосными значками в полгрудины. Кое-как отмазался. Хорошо по «цепочке» предупредили заранее, что они сели. Успел затолкать коробки с яблоками в подпольную яму для белья; раскрутив болты в потолке туалета, запрятал в его пластиковую полость две сумки с вареньем – ибо взялся их перевезти и сдать встречающему в Мурманске за бакшиш в 50 целковых.

Двое эти долго возились с моими билетами, сверяли их количество с бланком учета ЛУ-75 – «лушкой», что-то складывали, вычитали… – после чего обвинили меня в том, что одного пассажира у меня не хватает. Знать, что-то смухлевал. Ну, ещё бы! Пока с перепугу бегал пересчитывал моих постояльцев, успели разобраться, что один билет был на собаку. И правда, ехал там один с немецкой овчаркой. На убивающий наповал запах из моего рундука внимания не обратили. Рундук был забит под завязку дынными ядрами. Наверное, хорошо их задобрили в начальственном вагоне – пиво, водка, в жопку чмок. Уф-ффффф, пронесло. Да ведь один хуй пришлось скидываться всей бригадой им на взятку. Кто-то из наших запалился-таки на «зайце».

***

Гип-гип-ура! Прибыли в Мурманск! Здесь наш железнодорожный экватор перед обратной дорогой в Новоросс. Мы порвали тем самым в клочья гипотетический «пояс верности», сковавший наши чресла бронёй оседлости. Уж не целки мы, но состоявшиеся проводники! Трое суток – и будем «free as a birds», по выражению старика Джимми Моррисона. На целую неделю. До следующего рейса будем греть в Новороссе бока на солнышке, накачиваясь домашним кислым винищем, блядовать.

Сбываем остатки растительной продукции специально отряженным для этой цели с местных рынков чурканоидам и идем гулять. Естественная цель – стоящий на берегу Северного моря полуобнажённый солдат высотой с 5-тиэтажный дом. «Микеланджело», что ваял его, по-фрейдистски постеснялся отсечь всё лишнее. Там, где у других людей предполагаются ноги и срамные органы он оставил нелепую юбку из мрамора. Но, в общем да целом, каменный крепыш с ППШ и напряжённым, как у бодибилдера, лицом глядится грозно. Назло вероятному противнику. Противник, несмотря на его угрожающий вид, давным-давно уже навероятил по всей стране филиалов своих нефтяных компаний и подсадил нас на макдональдсы с левайсами. Впрочем, всё равно парень впечатлял.

Море скучное и сырое, как тюремная баланда, с плавающими тут и сям, пережаренными до синевы сухарями барж. Порт изувечен стальными колодезными журавлями – подъёмные краны. Ветер задувает не по-летнему. Неудивительно – привокзальная стела выдала по прибытии светящуюся цифирь в каких-то жалких +10 градусов Цельсия.

Согреваемся водкой из горла. Юные чудо-горнисты на рваном холодном ветру. Фотографии в пьяных позах у разбросанных по склонам сопок – как неопрятные козьи кругляхи – огромных каменных глыб. Глыбы исписаны хулиганскими и любовными граффити. Вроде «Петя + Маша 1967» и прочими «хуй-пизда-и-до-свиданья». Предполагаю, что натаскало их сюда доисторическим ледником (в смысле камни). Подробнее об их происхождении порасспросить не у кого. Географии я учился посредственно. А наши тёртые волчицы-проводницы на палеологов явно не тянут; им бы только из нас соки жать. В прямом и переносном.

Моя дворянка столбовая (напарница) встретила меня с прогулки кипящим вовсю титаном, подготовленным к чайной церемонии, и пиром горой: копчёная рыбина неведомой мне породы в половину человечьей ноги, уже распиленная на солнечные маслянистые ломтищи, сочная дынная голова, местный мурманский хлеб, покрытый мучной и тминной присыпкой. М-м-ммм! Вкуснотища! На краешке стола лежат мои законные четыре сотки. Не обделила всё ж таки, стерва старая. Проверяла просто меня на вшивость. И на том ей спасибо. Своё я всё одно втихую срубил. Ещё столько же.

***

Дорога назад полностью выпала из внутреннего кармана моей памяти. Всё слилось в пресловутую картину Малевича «Чёрный квадрат». (Так хотелось скорее поближе к морю и солнышку!). Уже в самом нашем лагере вагонников сразу же наметили глобальную пьянку. Пьянка удалась. Картина, её иллюстрирующая, будет другой – модернизированная a la Repin «Приплыли & Проблевались».

Из разговоров с народом, который ездил по другим направлениям понимаем, что наш вариант маршрута не самый стрёмный. Мы хоть и не шибко, но заработали. Те же, кто ездил на Архангельск, вообще ходят побираются и от недоеда обрывают с деревьев всё, что похоже на неядовитые плоды и ягоды. Совершают ночные налёты на близлежащие огороды. Благо, что здесь, рядом с депо, раскинулся частный сектор. В качестве добычи: перьевой лук и картошка. Корову же мочить не будешь. И так с местными почти джихад.

Ходившим на Москву повезло больше – они там целый постельный бизнес закрутили. Дорога туда и обратно короткая, пассажиры меняются часто. Если бригадир поезда потворствует, – то крутись-вертись, не хочу. Хотя наш бугор по фамилии Гаршин тоже парень не из лохов чилийских. На наши чудачества глаза закрывал прилично. Поговаривают, до поры до времени он даже числился самым крутым бугром на Северокавказской железке. Проводники у него вроде как партнёры были на совместном предприятии по контрабандным перевозкам. Возможно, при его гаршинском участии олигарх Ромка Абрамович и потерял на просторах нашей необъятной родины пару составов цистерн с мазутом, а после прикупил себе на это губернаторство на Чукотке.

Короче, бугор наш творил дела масштабов подпольного миллионера Корейко из знаменитого «Золотого телёнка». Пока следствие его не прижало. Теперь вот с нами вошкается. Ушёл, как говорится, на дно. Золотое.

***

Между ходками в рейсы решили подработать в местном порту грузчиками. Наведя справки среди селян, узнали, что тут же, в поселковой зоне, обретается один из бригадиров докеров по кличке «Мороз». Договорились с ним на следующий день встретиться в порту.

У административного здания порта сидел на кортах и лежал прямо на асфальте разночинный люд. Как стая ободранных морских котиков. В смысле, звери такие есть – в океанах плавают, а не американские десантники в пятнистых комбидрессах. Впрочем, были тут и интеллигенты в очочках, вздумавшие просто подработать на выходных для поддержки семейного бюджета.

Перемежались интеллигенты тёртыми зэками со всякими там наколками – «звёздами» и «погонами» – на плечах. Синюшные генералиссимусы hauet tatur, мать их перемать. Один из них был в причудливом ковбойском сомбреро и беспрестанно повторял (свою фирменную) присказку «блядь-блядь-блядь». Может, бабы давно у него не было? Я резко вспомнил про свою серьгу в ухе, которая и так не давала покоя всему жадному до всего нового, оригинального и культурно-пидорского, населению Юга. Особенно братьям нашим меньшим с хребтов Кавказа и таким же колымским «откинувшимся» бакланам, которых случалось перевозить в поездах. Серьгу спрятал в карман. Мало ли что… Зачем травмировать их изнеженную психику, взращённую на баланде, игре в секу и многолетнем беспокойстве за своё очко, когда нагибаешься за мылом в тюремном душе? Пусть живут, юродивенькие.

Иногородними были мы одни. В связи с этим, вход для нас в закрытую портовую зону осложнился. Впрочем, статус наш в глазах местных таможенников пошёл ракетой вверх после денежной компенсации, вложенной в наши паспорта Морозом. Затруднения исчезли, как и не было. Всё равно рабочих рук на разгрузку корабля водоизмещением более 2000 тонн с контрабандным товаром в обоих трюмах не хватало. Такие дела надо проворачивать быстро. Наша непосильная помощь, короче, оказалась кстати.

Вползаем слепленной из полуголых человечьих тел рептилией за портовые ворота. В нос бьёт удивительным запахом парфюма и косметической химии. Взору открывается практически утопленная по борта в Сине-Море плавучая махина. Махина спелёнута от непогоды гигантским брезента. Спрашиваю у дохлого парнишки, что идёт со мной рядом, что это за запах. Потянув ноздрями тренированного кокаиниста жаркий южный воздух, он говорит, что это стиральный порошок «Тётя Ася» и турецкое мыло «Duru». Завидую его профессионализму. Здоровью его не завидую: тельце ветром носит, руки изъедены соляными дорожками пота и пыли, глаза навыкате – наверняка пьёт. Возможно, ширяется маковой мулькой.

Под брезентом, укрывавшим корабль, оказался двухметровый слой 10-килограммовых мешков с макаронами. Вгрызаемся в его мучные недра, как муравьи в парное говно. Растянулись в многочисленные цепочки: одним концом к громаде корабля, другим – к фурам, отбывающим во все занюханные закоулки России-Матушки. Всюду, где есть цивилизация и покупательская способность.

Кряхтим, пыхтим, попярдываем. Мешки в полёте от одного грузчика к другому (если неудачно пойманы) рвутся по швам. Через полчаса напряжённой работы внутри фуры уже стоишь по колено в макаронной сухой окрошке. Многих грузчиков мотает похмельными винтами. Типажи презанятные, но наблюдать за ними некогда. Конца и края работе не видно. Лишь попав в этот Гулаг, узнали, что отсюда никого не выпустят, пока корабль не будет полностью опустошён. Египетские рабы на постройке мыльно-макаронно-сигаретных пирамид. Мечта фарцовщика из советских семидесятых.

В последующие двое суток ползаем вокруг разнообразнейшего вида товаров, которыми набиты трюмы корабля. Как набиты защёчные пазухи хомяка или мешок деда Мороза Новогодним непотребством. Стиральный порошок пропитал поры кожи, увяз в волосах присыпкой для средневековых пуделястых париков, омывает кишки. Вода, которой нас потчуют из пластиковых канистр во время символических перекуров и на которой варганят в портовой столовке макаронное месиво – наш обед и ужин – также отдаёт порошком.

Все вторые сутки народ валится с ног от недосыпа и усталости. Отпаивают их халявным кофе и пинками в печень приводят в чувство. Адское пекло. У хлипкого Олега Цевелидзе из нашей проводницкой бригады начались глюки. Выглянув из фуры наружу, он принял полутьму, скудно прорезанную лазером прожектора с копошащимися на корабле силуэтами, за какой-то полустанок. На полном серьёзе спросил меня, как называется остановка и кто из нас пойдёт принимать билеты у пассажиров.

Мне же не спится. Каждые полчаса я бегаю блевать за угол от тошнотворного вкуса и запаха стирального порошка. Вскоре блевать становится нечем. Зелёная желчь выплывает из моих раскалённых кишок мыльными шаровыми молниями. Ночной кошмар стеклодува. Срать тоже нечем, кроме субстанции близкой по цвету и запаху к жидкому шампуню с экстрактом жожоба и витамином «В5». Того и гляди сфинктер заколосится смоляными кудрями. Говорят, ближе к ватерлинии пойдут консервы с томатами и зелёным горошком. Придётся испражняться расплавленным цинком со жгучим лечо из овощей?!

***

После приключения в порту и гонорара в двести рублей дрыхнем ровно сутки. Нет, уж лучше пассажирам чаёк втюхивать и бельишком грязным приторговывать с палёной водочкой; перед выходом в рейс её разносят по вагонам подозрительного вида коробейники. Обычно они глухонемые. Набор аппликаций из разноцветных этикеток к бутылкам предложат за отдельную плату. Фантазируй себе с ними вволю, как долбаный Пикассо кубистической поры.

Живём на заработанное в рейсах. Зарплату не идём получать принципиально. По идиотской курортной моде все облачились в хлопающие по пяткам резиновые сланцы и полотняные шальвары турецкого пошива с аляповатыми рисунками и надписями. Я тоже закупился. Чай не хуже всех! Только придя с местного рынка домой, обнаружил, что на штанинах среди серо-зелёных разводов тут и сям разбросаны какие-то закамуфлированные свастики-коловраты и готическим шрифтом подписано «White Power». Как бы в таблетку не схлопотать за такие наряды от местных кавказских диаспор.

Кто подурней, накупили себе нательных позолоченных крестов с фальшивыми брюликами и искусственных барсеток. На натуральные, всё ж таки, заработанных тяжким проводницким трудом денег жалко. Восставшие из никоновского ада протопопы Аввакумы. Закос под новых русских обходится им дорого. Через неделю позолота с крестов пооблезла. Ходят с красным раздражением на титьках, будто все разом вступили в клуб садомазохистов и по ночам тайком лупцуют друг друга скрученными из крапивы хлыстами. Допонтовались бараны.

Четверых наших смачно измордовали на пляжной дискотеке пятнадцать гопарей. Каждому высадили по паре резцов. Да и так, ссадины по всему периметру. («Шоб больно сильно не плясали, суки московские»). Среди них и Денис Неунывалов. Но он ничего – не унывает.

Мы все наслышаны о легендах про знаменитую бригаду №36. На самом деле, это просто группа карточных шулеров, которая промышляет себе на хлебушек с «икрой заморской кабачковой» на железной дороге. Подсаживаются к какому-нибудь лоху в купе и разводят его на деньги, предложив перекинуться с ними в картишки. Сначала на копеечку, потом оставляют тебя в одних трусах. У моряков есть байки о «Летучем Голландце», а у нас вот про этих. В вагон их проводник обязан пускать без билетов – негласная договорённость. Байки байками, а одна девка из нашенских было рыпнулась с них денег стребовать, так они чуть приоткрыли дверку в тамбуре, перегнули её как колосок весенний за борт и пообещали скинуть на полном ходу. Научилась уму-разуму быстро.

Ещё немного из страшилок. Возле нашего лагеря постоянно ошивалась стая бродячих собак. Как-то выйдя ночью по нужде из вагона, я нос к носу столкнулся с этой стаей, творившей в тот момент собачью свадьбу. Не знаю с чего бы (возможно, они подумали, что я претендую на место в их очереди), но псины бросились на меня. Не меньше десяти за раз. Чисто инстинктивно я пригнулся к земле, волосы на затылке встали дыбом, и я исторгнул из глотки пронзительный вопль из арсенала актёра Джонни Вайсмюллера в роли Тарзана из фильмов 30-х годов. От страха… Как это не парадоксально, но вся стая бросилась врассыпную. Прав всё-таки старина Дарвин: человек – царь природы!

В последний рейс на Архангельск отходим с гитарными песнями и плясками. Народу в вагонах битком. Сезон заканчивается и отдохнувший, загоревший до состояния чёрных головешек народишко разъезжается назад, по домам. Готовится впрячься со свежими силами в годичную рабочую лямку. Перрон заполнен отблядовавшими своё тёлками, клянчущими у своих летних хахалей последнее крепкое объятье; срывающими у них прощальный поцелуй взасос. Их прекрасные в этом финальном расставаньи глаза слегка увлажнены и блестят, как рыбий жир. Мужики подастовали из карманов пиджаков обручальные кольца и надели на безымянные пальцы. Тренируются перед зеркалом в туалетах напускать на себя строгий вид заядлых семьянинов. С жаром репетируют оправдательные речи и деланные смехуёчки с отмашкой для жён.

***

По пути, от мужика-пассажира с бородой и слизнястой внешностью КВН-щика Юлия Гусмана, узнаём нелепую новость: «Доллар, ребята, в цене скоро подскочит, так что закупайтесь баксами». Мужику поверили. Похож на отставного майора ФСБ. Решили зайти в обменник сразу, как приедем на вокзал.

В ночь перед самым заходом в Архангельск сваливаюсь с копыт от жесточайшей простуды. Мой напарник Серёга мечется, как ссаный веник, меж звереющими от нехватки сервиса («когда же чаёк будет готов?», «а скоро туалеты откроете, товарищ?») пассажирами. Достали его в конец. Я же, обложенный восемью шерстяными одеялами, выстукиваю зубами аргентинское танго с подвывертом. Вся бригада облепила меня, как заботливые негры своего умирающего в тропической лихорадке бвану. Девушка с бездонными голубыми глазами и инопланетным именем Аида (полурусская-полугрузинка) усиленно растирает мне тёплой водкой грудь и брюхо. Приятно в её руках почувствовать себя при смерти и с температурой под 40˚. Остальные, сев в кружок вокруг меня, принимают в себя из алюминиевых кружек иные градусы. Перепадает и мне: жидкий пожар с толчёным перцем и аспирином.

По прибытии, утром, все умотали в город – сканировать достопримечательности. Я же лежу, потею. Сил для передвижений на местности ещё мало, но зараза пошла на попятную. Страдаю от смрадного одиночества под колючей одеяльной кольчугой. Исхожу сжиженным салом, как борец сумо затянутый в водолазный костюм.

Пришедшие с прогулки рассказали, что город унылый; съездили посмотрели на хвалёное Белое море – тоже не ахти. Неудивительно, что великий русский учёный Михайло Ломоносов сбежал из этих краёв с рыбным обозом в златоверхую Москву. Наверное, чтоб совсем не спиться здесь от скуки. Хотя, говорят, так до самой смерти у него и оставалась неуёмная тяга к огненной воде. А насчёт баксов мужик набрехал: 6 с полтиной обменники за него дают. Закупаться не стали.

На обратном пути из газеты, забытой кем-то из пассажиров, всей в липких пятнах от курёнка-гриль и ореховой шелухе, узнаём, что бакс всё-таки скакнул. Резануло по ушам незнакомым словом «дефолт». Грянул «чёрный вторник», а мы его безбожно просрали.

За два месяца нервов, физического истощения и недосыпания получаю в кассе депо зарплату. Два с половиной миллиона «старыми» деньгами. Их хватает на то, чтоб затариться в Москве, на ВДНХ, только вошедшим в моду крутобоким бумбоксом «Phillips» и парой шмоток с Черкизовского рынка. Посетив осенью родной филфаковский деканат, узнаю, что меня опять отчислили за «хвосты». Карма, ёбт…

Через пару лет я буду смотреть вечерний блок новостей, в котором скажут, что в Новороссийске была схвачена организованная преступная группа, которая под прикрытием начальника порта занималась контрабандой. На экране промелькнут знакомые, измождённые хлебальники докеров.

Упругое море.

Как я снялся в «Не родись красивой» / 2006

В. Как тебе удаётся убедить их

продюсировать твои фильмы?

О. С помощью гипноза. Это лучший способ.

Мне кажется, молодые режиссёры больше

не снимают кино, потому что

не владеют гипнозом.

Педро Альмодовар. «Самоинтервью-1984»

«Пчелиная» линия, как всегда, отдавалась в мозгу потусторонними щелчками, потрескиваниями и прочими сомнительными прелестями мобильной связи. Далёкий женский голос трепыхался внутри динамика как рыба, пойманная сенсорами глубинного эхолота.

– Назовите, пожалуйста, возраст, рост, размеры одежды и обуви, цвет и длину волос.

– 28, 178, 50, 44. Русые, короткие.

– Хорошо. Жду вас завтра в 20.00. Метро «Волгоградский проспект», первый вагон из центра, улица… – и то и дело прерывающийся женский голос произнёс адрес соответствующий, по моим представлениям, какой-то из окраин Москвы.

Я с облегчением нажал кнопку «отбоя» с утрированным значком телефонной трубки и вытер о штаны вспотевшую ладонь. Завтра мне предстоит попасть в качестве участника массовки на съёмочную площадку самого рейтингового на данный момент сериала в нашей стране «Не родись красивой».

Москва встретила Площадью Трёх Вокзалов, крепким морозцем, снующей во все стороны разноплемённой толпой пассажиров, пряным запахом шаурмы и разгулом порнографии в формате DVD, выставленной на обозрение в витринах ларьков. В голове тут же всплыли красочные картинки из телевизионных выпусков новостей: могучие бульдозеры с железным грохотом и лязгом давят очередную партию контрафактной продукции, а бодрый дикторский голос за кадром вещает о масштабных успехах борьбы с видеопиратством.

Сама киностудия расположилась в бывших гигантских цехах шарикоподшипникового завода. Двое крепких охранников на проходной сверили мой паспорт с каким-то списком и пропустили в святая святых – российскую «фабрику слёз» AMEDIA, студию, на которой в разное время снимались и снимаются такие популярные в нашем народе телепроекты, как «Адъютанты Любви», «Моя прекрасная няня», «Люба, дети и завод», «Кто в доме хозяин?» и прочая дрянь…

Женщина, с которой я накануне общался по телефону, оказалась приятной брюнеткой в вязаной кофте и мешковатых джинсах. Лет сорока пяти, с добрыми, невыспавшимися глазами.

– Здравствуйте, это вы Тимофей?

– Да… я.

– Проходите, пожалуйста, за мной, меня зовут Наина Германовна. Я бригадир массовки.

У Наины Германовны настойчиво завибрировал, затем густо забулькал и под конец разразился мелодичным треньканьем серебристый телефон-раскладушка. «Алло…» – приложила она телефон к уху и сделала знак следовать за ней. Кажется, звонил очередной желающий подзаработать. Наина Германовна, придерживая телефон плечом, стала что-то записывать на ходу в пухлый, обтянутый тёмным дерматином ежедневник. М-да… похоже, недостатка в кадрах здесь не случается.

В гулких коридорах бетонного здания бродил сильный сквозняк. Перед проёмами выстроенных из гипсокартона огромных съёмочных павильонов сидели, пили кофе, лежали вповалку, ходили, потирая озябшие ладони, люди обоих полов и всех возрастов. Массовка. Кто-то из них, судя по девушкам в вечерних платьях с уложенными на манер 18-го века причёсками и подтянутым парням в гренадерских мундирах и лосинах, уже был переодет для какого-то исторического фильма. Все они смотрелись здесь фантасмагоричным миксом из разных эпох со своими дымящимися сигаретами в зубах, цифровыми фотокамерами (чтоб хвастать перед знакомыми снимками, на которых они стоят в обнимку со «звёздами») и с пластиковыми стаканами.

Из двери в дверь поспешали, держа портативные рации в руках, бесчисленные гримёры, ассистенты, постановщики, звукари с невообразимой длинны держателями для выносных микрофонов и плейерами в ушах. Весь персонал студии был облачён в будто стандартизированные под военную форму штаны с бесчисленными карманами. Я только и успевал вертеть головой по сторонам и читать прикреплённые к одежде служебные бейджики с именами и родом занятий. Где-то на горизонте, в конце коридора, двое постановщиков толкали перед собой лакированную, отделанную изнутри красным бархатом карету в натуральную величину. В непритязательную дверь с чёрной буквой «М» проскочил рыжий Апполонов-Григорьев из «Иванушек International». Он-то здесь какими судьбами?

«Есть здесь кто-нибудь?» – спросила Наина Германовна, распахнув наугад, как мне сперва показалось, одну из многих дверей. Пока ей что-то отвечали, я уже успел заметить на стене рядом с дверью «фирменную» фотографию – с брекетами – главной исполнительницы роли Катюши Пушкарёвой Нелли Уваровой и подпись «Костюмерная НРК». Те, кто следили за перипетиями судьбы героини фильма, наверняка, не раз задавались вопросом, почему у вполне симпатичных родителей «образовалась» столь уродливая дочурка. Ни дать, ни взять, мама её по молодости грешила с алкашом сантехником…

После того, как меня переодели в новёхонький, ещё с фабричной этикеткой, костюм складского рабочего и загримировали, Наина Германовна предложила мне пересидеть минут 20 в местном буфете, попить бесплатного кофе и поесть сушек. Ужин массовке не полагался.

В буфете за длинными столами сидели всё те же люди из персонала студии, поглощающие полноценный ужин из трёх блюд, и пара таких же массовщиков, как и я, восполняющих нехватку калорий сушками и кофейным гранулятом. Один из них был чернявым, лет тридцати, с перебитым в нескольких местах носом и в ярко-жёлтой синтепоновой куртке. Второй – губастый, стриженный под машинку. Только я сел за стол, как чернявый вдруг ни с того, ни с сего вперился в меня бегающими глазками. Казалось, он изучает каждую пору на моём лице.

– В «Дом-2» хочешь попасть? – вдруг спросил он.

– Не понял…

– Я бригадиром там. Раньше в «Окна» людей набирал. Если хочешь, запиши мой телефон – придёшь на кастинг. Если пройдёшь, то главное первый месяц там продержаться, чтоб не выжили. Потом каждый день будешь по 50 баксов получать. Ну и кормёжка, жильё, естественно, бесплатные.

– А что они там за это ещё и деньги получают?

– А ты почему, думаешь, они там уже год сидят, всех новеньких выживают? Халява! Я бы сам пошёл, сам бы всех на хуй выжил, да Ксюха Скобчак не разрешила. Говорит, мол, ты там, Винсент, всех обставишь.

– А почему имя такое?

– Я венгр. Обрусевший. Уже 8 лет в России живу.

– М-м… а дом этот тогда кто строит?

– Таджики. Да его всё равно сиротам отдадут, как и первый. Там и жить-то никто не станет. Они же там всю природу вокруг засрали, на Истре. Местные жители в мэрию даже жаловались.

Пока Винсент говорил, я понял, почему у него сломан нос. В голосе его слишком явно проступали интонации застарелого педераста. Но в том, что он рассказал, я не сомневался ни секунды. За то время, пока мы сидели и пили кофе, я успел узнать от Винсента с Сергеем – так звали второго парня – всю подноготную отечественного кино– и телепроизводства в стране: и то, что Высоцкий с Шукшиным ходили на массовки; и то, что топовые артисты вроде Меньшикова получают 3000 долларов за один съёмочный день, а профессиональный массовщик, снимающийся в телепередачах и рекламе, – 1000 долларов в месяц (для особых экстремистов есть порно, где ставки уже от 250-ти долларов за день и никакого врачебного контроля насчёт венерических болезней); и то, что Эльдар Рязанов, когда просит переместить массовку, то говорит ассистенту: «Подкиньте мне говнеца на левый край!»; и то, что пару месяцев назад двое наших задушили по-пьянке третьего и теперь находятся под следствием; и то, что один из тех, что душил, трахнул в своё время ассистентку режиссёра прямо на площадке, пока съёмочная группа отлучалась на обед; и то, что купить липовый провинциальный актёрский диплом стоит 800 долларов; и то, что все истцы и ответчики на программах «Федеральный судья» и «Час суда» это тоже подставные люди; и то, что все митинги партии ЛДПР, да и других партий в Москве, тоже набираются из массовки потому, что нормальные люди на митинги не ходят с начала 90-х годов – им некогда, им деньги зарабатывать надо; и то, что одна бригадирша после съёмок новогоднего «Голубого Огонька» купила себе трёхкомнатную хату на Тверской, заплатив людям впятеро меньше выписанной ей для этой цели суммы; и то, что у Смоктуновского не было актёрского образования, а он вона куда скакнул… В общем, когда подошла моя очередь сниматься, я уже вполне ощущал себя ветераном актёрского цеха, прошедшим огонь, воду и медные трубы.

Моей задачей в кадре было изображать из себя рабочего, якобы освобождающего от всякого хлама помещение под новый офис для главной героини. Первое правило массона – не светиться. Иначе в следующий раз не возьмут. Поэтому я поглубже надвинул на глаза выданную мне в костюмерной форменную синюю кепку и стал делать вид, что с трудом поднимаю и ставлю на письменный стол пустые картонные ящики из-под оргтехники. Названия фирм на коробках и логотипы были заклеены непрозрачным скотчем. Мой напарник, молодой строитель из Подмосковья Валера, переодетый в такую же униформу, как и я, объяснил мне, что это нужно для того, чтобы фирмы производители товаров не подали на телекомпанию в суд за использование их имиджа. Валера в кадре занимался тем, что выносил эти самые пустые коробки из офиса, изображая, что у него трясутся руки от напряжения. Я же, в свою очередь, поминутно вытирал рукавом со лба несуществующий пот и с шумом выпускал воздух сквозь плотно сжатые зубы. Главные герои, между тем, стоя в дверях этого «виртуального» офиса вели какой-то диалог, из которого я не запомнил ни слова. Я слишком был поглощён ролью и боялся сделать что-нибудь не так. Одним словом, со стороны это походило на плохо сварганенный каким-то шизофреником лубок. Но за этот лубок наш народ готов платить собственным убитым перед экраном телевизора временем, а рекламодатель рублём. И немалым.

Мы сделали парочку дублей, в течение которых я уже составлял коробки назад – со стола на пол, а Валера заносил свои обратно. После чего режиссёр пожал нам руки и отпустил с миром. Мы пошли переодеваться.

От Наины Германовны я получил честно заработанные 500 рублей. Хотел было попрощаться со своими вновь приобретёнными знакомыми, но их, и ещё человек пятьдесят, уже погнали загружаться в стоящий у подъезда автобус. Им предстояла 12-часовая съёмка в ночном клубе. Они должны будут изображать танцующую и веселящуюся дискотечную толпу – естественно, без музыки и без единого звука, так как голоса актёров в таких говённых телеподелках записываются напрямую, а не в студии. Так что я ещё подумал, что легко отделался.

Купив на Ленинградском Вокзале горячую шаурму и бутылку пива, я прыгнул в уже отбывающую тверскую электричку на 22.10. За моей спиной со свистом захлопнулись автоматические двери. Стоя в промороженном тамбуре и зажатый со всех сторон, точно сигарета в плотно упакованной пачке, едущим с работы людом, я ел шаурму, запивал её ледяным пивом и размышлял о превратностях судьбы, забросившей меня, словно шпиона-диверсанта, в самое сердце российской телеиндустрии. Я чувствовал себя, как модерновый гоголевский персонаж, мчащийся в Никуда, в самом нутре железной Птицы-Тройки со скоростью 70 км/час. Куда ты мчишься, Птица-Тройка? И куда мчусь я?..