Текст книги "Дорогая Массимина"

– Не знаю… Боюсь даже предполагать…

– И чего именно вы боитесь?

– Ну… – Моррис помешкал, – убийства на сексуальной почве… А вы разве не боитесь этого?

Последовало долгое молчание.

– Вы не считаете, что Массимину могли похитить?

Моррис задумался.

– Что ж, и такое возможно. – Он смущенно глянул на инспектора. – Они действительно так богаты?

– Думаю, да, – усмехнулся Марангони.

Инспектор поинтересовался, как в случае необходимости связаться с Моррисом. Тот объяснил, что с этим могут возникнуть сложности. Учебный год закончился, и он собирался поехать с друзьями в Турцию. С минуту Марангони обдумывал его ответ, после чего объявил, что у него нет законных оснований препятствовать поездке, но если Моррис каждые несколько дней станет связываться с ним по телефону, чтобы полиция могла вызвать его в Верону в случае необходимости, он был бы очень признателен. Обычный порядок, пояснил инспектор. В случае затруднений с деньгами пусть Моррис не стесняется звонить за счет вызываемого абонента.

Прекрасно, согласился Моррис, он непременно будет звонить, а как же иначе. Правда, он еще точно не знает, уедет ли из Вероны, когда происходит такой ужас. Хоть он и не видел Массимину больше месяца и почти оставил надежду когда-либо увидеть ее снова, но она по-прежнему дорога ему. Так что он теперь в затруднении, ехать или нет. В любом случае сегодня днем он зайдет в квестуру и передаст письмо Массимины, тогда и сообщит о своих дальнейших планах.

Марангони и его помощник, казалось, вполне этим удовлетворились и вернулись в дом, чтобы переговорить с синьорой Тревизан.

Странно, думал Моррис, провожая их взглядом, что никто, похоже, не знает о том, что Массимина сняла со счета все свои деньги. Казалось бы, это первое, что полиция должна была проверить. Если, разумеется, девчонка ему не наврала…

* * *

Поначалу Моррис тактично отклонил приглашение мамаши Тревизан пообедать с ними, но после довольно кислых уговоров милостиво согласился (с Массиминой-то нормально не поешь). Они сели за стол, где уже красовались две жареные курицы – наверняка от щедрот его куриного высочества Бобо, – и в полной тишине принялись за еду; время от времени кто-нибудь произносил вежливые, ничего не значащие слова (по крайней мере болтовня не мешала как следует насладиться пищей).

И лишь когда Моррис собрался уходить, синьора Тревизан сказала, что хотела бы извиниться, если обидела его чем-то. Моррис в ответ возразил: нет-нет, это он должен принести извинения, и добавил: если нужна его помощь, то он всецело к их услугам. Ему на мгновение подумалось, что они могли бы хоть из вежливости попросить его наведываться, чтобы узнать новости и вместе поплакать. В конце концов, он же как-никак влюблен в Массимину. Но домочадцы чопорно отвергли его любезное предложение, и Моррис поспешил откланяться.

Всю вторую половину дня он пребывал в состоянии, которое лучше всего описать словами «спокойствие во время битвы»; то было бешеное, маниакальное спокойствие, когда от внимания не ускользает ни единая, даже мельчайшая подробность, когда любое изменение окружающего мира – очертания, тела, движения – запечатлевается в мозгу с фотографической точностью, а мысли сумасшедшим хороводом проносятся в голове. И в то же время Моррис действовал педантично и аккуратно, каждую секунду помня, что шагает по канату, натянутому между жизнью и смертью. Словом, Моррис наслаждался.

Сойдя с автобуса на мосту Победы, он переулками добрался до Дьетро Дуомо, дважды останавливался, поворачивая за угол, – проверить, нет ли слежки. Воздух загустел от зноя и вони из канализационных решеток и мусорных бачков. Камни на булыжной мостовой были раскалены, а извилистые переулки на задворках улицы Эмилей пропитались смрадом. Но через несколько дней, если повезет, он уже будет вдыхать свежий морской воздух. Сможет вволю позагорать, поваляться на пляже и без суеты обдумать дальнейшие действия. Ибо путь ему предстоит долгий. В четверть третьего Моррис поднялся по осыпавшимся каменным ступеням дома номер семь по улице Послушников.

– Числа тридцатого махнем паромом из Бриндизи, – сказал Стэн, потягивая вино из стакана, в котором позвякивали кубики льда. Он сидел на полу, скрестив ноги, в одних трусах. – Будет здорово, если ты двинешь с нами, старина. Неделю проведем в Риме, потусуемся в хипповской коммуне Эммаус. Если хочешь догнать нас там, я дам тебе адрес.

Моррис сказал, что у него еще есть обязательства перед учениками. Но, возможно, он успеет, если уплотнит график. Было бы классно рвануть куда глаза глядят!

– Эй, Моррис! – окликнула его Марион Робертс. Она что-то сосредоточенно малевала на стене. – Я тут читала о тебе в газете. Что там за история с той девчонкой? Что-то серьезное?

В полном восторге, что сумела раскопать что-то о его личной жизни, Марион широко улыбалась сквозь штукатурку всех цветов радуги. Ну почему все так и норовят пробить брешь в его скорлупе? Вот разве его, Морриса, волнует, кого трахает Стэн: вульгарную Марион, или эту недотепу Пиннингтон, или жалкую Симонетту, или даже всех трех. Ничего подобного! Ему наплевать. Постельные подвиги Стэна его ничуть не интересуют. А эти кретины думают, что прижали человека к стенке, выяснив, что у того имеется подружка. Моррис вспомнил радость своих одноклассников, когда они однажды нашли в его бумажнике фотографию матери и долго отплясывали вокруг, не желая отдавать снимок.

– Ничего особенного. Девушка сбежала из дома. Я несколько раз встречался с ней, но это было уже давно, и с тех пор мы не виделись. Ее предки почему-то вбили себе в голову, будто я имею к этому какое-то отношение.

Стэн привстал:

– Эта не та птичка, с которой я застукал тебя на автобусной остановке?

– Да нет, то была другая, – рассмеялся Моррис, прислушиваясь к интонациям своего голоса. Про спортивный костюм пока никто не упомянул.

– Да ты у нас прямо донжуан! – захихикала Марион, решительно проводя жирную лиловую линию через свою настенную мазню.

Черт бы ее побрал! Моррис почувствовал, что краснеет. Марион – из тех девиц, которых он просто не переваривает. Какого хрена ей понадобилось разрисовывать стену?

– В пятницу вечером Массимина уже исчезла, – добавил он и в упор посмотрел на Стэна.

– Так, значит, Массимина? Аристократическое имечко. Масси-мина-мина-мина! Богатенькая?

– Да.

– Ух ты, дерьмовые дела, дружище. Наверняка крошку похитили или типа того.

– Меня бы это ничуть не удивило, – холодно ответил Моррис.

– Ты что, и своих учеников учишь таким конструкциям? – Марион, сама того не сознавая, пришла ему на помощь. – Я своим советую быть проще: «Я бы не удивился».

– Так что – прихватишь с собой другую милашку? – подмигнул Стэн и поскреб бородку. – Чем больше, тем веселее.

Моррис колебался. Четкий план у него еще не созрел, неясно, что делать дальше. Не говоря уж о Массимине. Очевидно только, что девчонку надо куда-то пристроить и чем-то занять.

– Все зависит от того, сможет ли она вырваться. У нее строгие предки.

Стэн сочувственно улыбнулся:

– Все они такие, эти макаронники. Семья, семья и еще раз семья. Никуда не деться от семьи. Если хочешь знать мое мнение, так местные красотки спят и видят, как бы их похитили.

– Это точно, – усмехнулся Моррис.

* * *

Полчаса спустя он разбудил директора английской школы, наслаждавшегося сиестой, и уговорил его подписать чек за последний месяц, а пятьдесят тысяч из причитающейся суммы уплатить наличными. Моррис объяснил, что уже побеседовал с полицейскими, и Хорас Роландсон, багроволицый толстяк, мучившийся похмельем после торжественного воскресного обеда, пробурчал, что рад, если дело обошлось без скандала. Роландсон относился к эмигрантам-реликтам, которые лелеяли в себе остатки колониального отношения к иностранцам: он так и не очистил свой итальянский от жуткого йоркширского акцента и отчаянно цеплялся за древние методы обучения, которые притащил с собой в пятидесятые годы; репутацию английской школы и своих соотечественников Роландсон ставил превыше всего. Директор школы с жаром потряс руку Морриса:

– Ну что ж, дружище, увидимся в следующем семестре! – И с улыбкой выставил его из душной квартиры, дыхнув в лицо джином.

В четверть четвертого Моррис снова стоял на автобусной остановке, страдая от странной смеси теплового истощения и эйфории. Примерно без четверти четыре он вернулся к себе в квартиру, поднялся на чердак и достал из чемодана письмо Массимины.

Приложив записку для инспектора Марангони, где обещал давать о себе знать каждые несколько дней, он оставил конверт в центральной квестуре Вероны, после чего сел на поезд, отходящий в пять тридцать. На два часа позже, чем планировал, но так уж получилось. Подождет, ничего страшного.

Глава девятая

Все дело в изобретательности. Именно в изобретательности кроется вся суть, и именно она, в конечном счете, служит ему оправданием. Блистательное совершенство замысла. От них не убудет, если поступятся толикой своих несметных богатств. Даже инспектор из полиции выразился приблизительно в том же духе. Черт возьми, да эта история даже пойдет им на пользу. И если синьора Тревизан станет мучиться раскаянием из-за дурного обращения с собственными чадами (не говоря уж о том, как гнусно и подло она обошлась с ним, с Моррисом), то для нее же только лучше. Черствость никого не украшает.

В любом случае, десятую часть денег он отдаст на благотворительность. Прекрасный штрих, если когда-нибудь доведется продать эту историю в «Миррор». Десятина от похитителя. Да нет, глупости, никакая не десятина, а дар от чистого сердца, ведь он человек щедрый, главное, чтоб было за счет чего проявлять щедрость.

Записку с требованием выкупа Моррис начал составлять в парикмахерской. Главное – добиться абсолютной точности. Во всем. Сумму назвать достаточно солидную, дабы наказание было ощутимым, и в то же время реальную, чтобы деньги можно было выплатить в один присест и чтобы семейство не кинулось прямиком в полицию, в отчаянии воздевая руки к небесам. Естественно, полиция видеть записку не должна. А они ведь наверняка станут просматривать всю почту, поступающую в дом Тревизан. Так что с запиской возникнут сложности. Кроме того, как передать деньги? Нужно придумать такой способ, который позволит завладеть ими без помех. Да, и подобрать верный тон: одновременно угрожающий и успокаивающий, повелительный и вежливый. Истинный шедевр, произведение искусства – вот что ему предстоит создать (только так, папочка, можно подняться над толпой).

Моррис взглянул на Массимину, и девушка улыбнулась ему из-под руки парикмахерши, ловко щелкавшей ножницами. Он настоял, чтобы Массимина подстриглась, сделала завивку и выкрасила волосы хной. Так она станет еще красивее, сказал он, эффектнее и взрослее, да и летом с короткими волосами куда прохладнее. К тому же стрижка – это ведь своего рода обновление, она почувствует себя независимой, свободной от материнской тирании. Уж мамаша наверняка не позволила бы обрезать волосы. И правильно бы сделала. Волосы были красой и гордостью Массимины. Моррис никак не мог поверить, что смог убедить ее расстаться с косой. И уж если он в чем виноват, то только в этом. Преступление против красоты.

Массимина смотрела, как он быстро водит своей серебристой ручкой.

– Опять пишешь своему папе? – улыбнулась она, и на ее веснушчатых щеках заиграли веселые ямочки.

Моррис делал вид, что посылает отцу открытку из каждого города, через который они проезжали, и Массимина всячески поощряла эту его привычку, видя в ней надежность и основательность его характера. Она тоже старательно писала своим родным, но отправкой открыток ведал Моррис.

– Знаешь, я подумываю о том, чтобы пригласить отца в конце лета, когда спадет жара.

– Meraviglioso,[44]44
  Чудесно (итал.)


[Закрыть] Морри-ис. Я так хочу с ним познакомиться!

– К тому времени мы уже вернемся в мою веронскую квартиру, поселим его в гостиной.

– Ottimo![45]45
  Превосходно! (итал.)


[Закрыть]

И она покраснела под мелькающими ножницами. Если отец будет спать в гостиной, то, значит, они – в спальне, в одной кровати. Она будет замужней дамой. И быть может, даже в положении. Десятого августа ей исполнится восемнадцать. Что, если к девятнадцати годам она станет матерью?.. Массимина открыла рот, чтобы сказать что-то еще, но парикмахерша мягко наклонила девушке голову, и та промолчала.

«УВАЖАЕМЫЕ СТРАДАЛЬЦЫ», – осмелился наконец Моррис.

Черновик он набрасывал по-английски – на тот случай, если листок попадется на глаза Массимине. Предполагается ведь, что он пишет отцу. А с ее способностями к языкам ей никогда не разобрать ни единого слова.

УВАЖАЕМЫЕ СТРАДАЛЬЦЫ, ТАК КАКУЮ ЦЕНУ ВЫ ГОТОВЫ ЗАПЛАТИТЬ ЗА СВОЮ ПРОПАВШУЮ МАЛЫШКУ? ЧЕСТНО ГОВОРЯ, МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО РОВНО MILIARDO – СОВСЕМ НЕ МНОГО, ОНА ВЕДЬ ТАК ОЧАРОВАТЕЛЬНА И ПРЕЛЕСТНА. КАК РАЗ СЕЙЧАС Я ЛЮБУЮСЬ ЕЕ КРАСИВЫМ ЛИЧИКОМ. О, ЭТИ РОСКОШНЫЕ ВОЛОСЫ!

Что, если положить в конверт локон? Отличная мысль! Моррис быстро наклонился и сгреб с пола немного волос. Распрямляясь, он перехватил в зеркале взгляд девушки и неохотно поднес темную прядь к губам. Массимина смущенно зарделась. Какая сладкая штука любовь, не так ли?

РОВНО МИЛЛИАРД, НЕ СТОЛЬ УЖ ВЫСОКАЯ ЦЕНА, НО ДРУЗЬЯ УГОВОРИЛИ МЕНЯ СДЕЛАТЬ НЕБОЛЬШУЮ СКИДКУ – ВЕДЬ ДЕНЬГИ ДЛЯ ВАС ВСЕ, НЕ ТАК ЛИ?

Будут знать эти скоты, как устраивать ему проверку. А он еще выворачивался наизнанку, чтобы угодить им. Господи, да он даже этой хромоногой ведьме руку предложил!

ИТАК, МЫ ГОТОВЫ ОСТАНОВИТЬСЯ РОВНО НА ВОСЬМИСТАХ МИЛЛИОНАХ ЛИР (800 000 000) ПРИ УСЛОВИИ, ЧТО ИХ ДОСТАВЯТ БЫСТРО И БЕЗ ОБМАНА. И НИКАКИХ ПОДВОХОВ! ЛЮБАЯ ПОПЫТКА ВПУТАТЬ В ДЕЛО ПОЛИЦИЮ ИЛИ РАССТАВИТЬ ЗАПАДНЮ ЛИШЬ ПРИВЕДЕТ К ТОМУ, ЧТО МЫ БУДЕМ НЕРВНИЧАТЬ, А ЭТО МОЖЕТ ОБЕРНУТЬСЯ САМЫМИ ТРАГИЧЕСКИМИ ПОСЛЕДСТВИЯМИ ДЛЯ ОДНОЙ ХОРОШО ИЗВЕСТНОЙ НАМ ВСЕМ КУКОЛКИ. ВРЯД ЛИ ВАМ НРАВИТСЯ ПРОЧЕСЫВАТЬ ДНО РЕКИ? ИЛИ КОПАТЬСЯ В МУСОРНЫХ БАКАХ? ЧТО, ЕСЛИ ПОД ЭСТАКАДОЙ НАЙДУТ ПЛАСТИКОВЫЕ МЕШКИ С ОТРЕЗАННЫМИ КОНЕЧНОСТЯМИ? ВЫБОР ЗА ВАМИ, УВАЖАЕМЫЕ. ВОСЕМЬСОТ МИЛЛИОНОВ ЛИР ВПОЛНЕ РЕАЛЬНАЯ СУММА, У ВАС ВЕДЬ ЕСТЬ И РОДСТВЕННИКИ, И ДРУЗЬЯ И ОБШИРНЫЕ СВЯЗИ. УЖ ПОСТАРАЙТЕСЬ.

(В конце концов, это же всего-то жалких четыреста тысяч фунтов. Безделица!)

В КУПЮРАХ ДОСТОИНСТВОМ НЕ ВЫШЕ 50 000 ЛИР. РАЗУМЕЕТСЯ, КУПЮРЫ НЕ ДОЛЖНЫ БЫТЬ НОВЫМИ.

Моррис откинулся на спинку стула, разглядывая в зеркале лицо Массимины, и попытался разделить восемьсот миллионов на пятьдесят тысяч. Господи, до чего же дурацкая валюта! Так, нули сокращаем… Теперь делим восемьсот тысяч на пятьдесят. Или восемь тысяч на пять. Шестнадцать тысяч. Моррис попытался представить шестнадцать тысяч банкнот. Увесистая пачка, это уж точно. Дьявол, куда же ее положить? Один-единственный правильно рассчитанный удар – и весь мир у твоих ног! А дальше, с умом вложив капитал, ты обеспечен на всю жизнь, – на жизнь, посвященную искусству и праздности. Возможно, он даже напишет книгу. О, какую дьявольскую уверенность он тогда ощутит! Хоть по воде ходи яко посуху. И папочка, наконец, узнает, у кого голова на плечах имеется – Моррис вернется и купит старикану шикарную квартирку в Илинге. А своей книгой даст ему хорошего пинка под зад. Он назовет ее «Распрямляя плечи». А потом, когда уже не будет нужды в деньгах, он сможет посвятить себя добрым делам: сиротским приютам и прочей ерунде, что в такой цене у публики, и…

– Морри! – Массимину поместили под сушку, обернув ей голову полотенцем. – Почему ты пишешь такими большими буквами?

Полотенце скрывало пышные волосы, и девушка выглядела совсем иначе: круглое лицо казалось озорнее, темные глаза лукаво блестели, нос заострился, щеки в брызгах веснушек напоминали зрелые яблоки.

Моррис почувствовал, что кровь вдруг прихлынула к щекам.

– У моего отца… э-э… плохое зрение. Все время забываю, что обычный почерк он разбирает с трудом, – поспешно добавил он, вспомнив про бисерные буквы, которыми покрывал открытки к родителю.

– Ты рассказываешь ему обо мне?

– Конечно.

– Прочитай, что ты там пишешь. Пожалуйста, Морри! Переведи.

Но гул включившегося фена заглушил ее слова, и Моррис смог вернуться к работе.

…ДОСТОИНСТВОМ НЕ ВЫШЕ 50 000 ЛИР. РАЗУМЕЕТСЯ, КУПЮРЫ НЕ ДОЛЖНЫ БЫТЬ НОВЫМИ. ДЕНЬГИ, ЗАВЕРНУТЫЕ В ОБЕРТОЧНУЮ БУМАГУ, НУЖНО ПОЛОЖИТЬ…

Нет, это ужасно. Оберточная бумага – это ужасно. Пошло. Гений обязан найти какой-нибудь блестящий ход. И указать такое место, где невозможно устроить засаду. Может, общественный транспорт?

Моррис вгляделся сквозь полумрак парикмахерской в угол, где на кафельном полу темнели срезанные волосы. Шелковистые черные и золотистые пряди, безжалостно растоптанные тусклым светом. Где же… Где же… Где же? Именно механизм получения выкупа – самое тонкое место любого похищения. Он видел немало фильмов, где человек, доставивший выкуп, подходит к телефонной будке и ждет звонка от похитителя, а тот стоит себе на ближайшей эстакаде, наблюдает и приказывает: перейди в другую телефонную будку, потом еще и т. д. Но в одиночку Моррису с этим не справиться. Особенно, когда под ногами путается Массимина. Посасывая карандаш, он поднял взгляд и наткнулся на веселую улыбку девушки; из-под колпака сушки Массимина послала ему воздушный поцелуй. Моррис улыбнулся в ответ. Этакой ободряющей улыбкой, мол, ты выглядишь потрясающе, дорогая….

И тут его осенило.

ДЕНЬГИ НУЖНО ОБЕРНУТЬ В БУМАГУ И ПОЛОЖИТЬ В ОБЫЧНУЮ ДОРОЖНУЮ СУМКУ ПОД СТОПКУ АККУРАТНО СЛОЖЕННОЙ ОДЕЖДЫ. СУМКА ДОЛЖНА ЗАКРЫВАТЬСЯ НА МОЛНИЮ, И ТОЛЬКО. НИКАКИХ ЗАМКОВ, БОМБ ИЛИ ПОДВОХОВ. ПЕРВОЙ ЕЕ ОТКРОЕТ МАССИМИНА. ВЫ ПОЛОЖИТЕ СУМКУ НА БАГАЖНУЮ ПОЛКУ В ПЕРВОМ ПО СЧЕТУКУПЕ ПЕРВОГО КЛАССА ЭКСПРЕССА МИЛАН-ПАЛЕРМО, КОТОРЫЙ ОТПРАВЛЯЕТСЯ ИЗ МИЛАНА В…

Надо уточнить время и определить день. Последнее, разумеется, зависит от того, когда он отправит письмо.

…ВЫ НЕ ДОЛЖНЫ НАХОДИТЬСЯ НИ В КУПЕ, НИ В ПОЕЗДЕ. В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ НАША МАЛЕНЬКАЯ ДРАГОЦЕННОСТЬ НИКОГДА НЕ УВИДИТ СВОБОДЫ.

Поневоле почувствуешь себя жестокосердным, коли из-под твоего пера выходит такое, но ведь иначе и не напишешь письма с требованием выкупа.

ВТОРОЙ ВОЗМОЖНОСТИ У ВАС НЕ БУДЕТ! ЯСНО? БОЛЬШЕ ПИСЕМ ОТ МЕНЯ…

Нет. Не от меня. От нас.

…ОТ НАС НЕ ЖДИТЕ. ТОЛЬКО СВОЮ ДОЧЬ. ЖИВУЮ ИЛИ МЕРТВУЮ. ВЫБОР ЗА ВАМИ.

Моррису подумалось, что можно уговорить Массимину расписаться под письмом отцу, а затем вырезать подпись и наклеить ее на окончательный вариант письма. Дабы доказать им, что она жива. Но это слишком хитро. Они ведь могут задаться вопросом, почему ее не заставили подписать оригинал. Поэтому он решил подписаться сам: I VENDICATORI DELLA POVERTА.[46]46
  Мстители бедности (итал.)


[Закрыть]

Неплохо звучит. Загадочно и с намеком на терроризм. Настоящий ложный след. И тут ему в голову пришла еще одна мысль.

В ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ТОГО, ЧТО МАССИМИНА ЖИВА И НАХОДИТСЯ СО МНОЙ, Я ПОПРОСИЛ ЕЕ РАССКАЗАТЬ МНЕ НЕЧТО ТАКОЕ, ЧТО ИЗВЕСТНО ТОЛЬКО ЕЙ. ТАК ВОТ, ЕЕ МАТЬ ДОЛЖНА КАЖДУЮ НОЧЬ ПО МЕНЬШЕЙ МЕРЕ ПЯТЬ РАЗ ВСТАВАТЬ В ТУАЛЕТ ИЗ-ЗА БОЛЕЗНИ МОЧЕВОГО ПУЗЫРЯ, КОТОРОЙ СТРАДАЕТ УЖЕ МНОГО ЛЕТ. ОБ ЭТОМ НЕИЗВЕСТНО НИКОМУ, КРОМЕ ВРАЧА И ЕЕ РОДНЫХ.

Это отобьет у них охоту показывать письмо репортерам!

– Сорок пять тысяч лир, – сказала парикмахерша, с улыбкой оглядывая свое творение.

О, с волосами Массимины он ошибся так же, как в свое время с бронзовой статуэткой Грегорио. Короткие, выкрашенные хной и уложенные волнами волосы шли Массимине даже больше – с новой стрижкой она выглядела прелестно, а длинная прядь, падавшая на лицо, придавала ей сексуальности. Лицо девушки действительно округлилось, но лишь выиграло от этого, в нем прибавилось живости и озорства, а открывшиеся маленькие ушки были настоящими жемчужинами. Кто бы мог подумать?.. Он и не подозревал, что эта девчонка так преобразится. Признаться, он всерьез опасался, что стриженая Массимина окажется существом примитивным и тошнотворно вульгарным, так что ему будет неловко показываться на людях в ее компании. Впрочем, с бровями он не промахнулся. Выщипанные тонкие дуги согнали с ее лица ребячливое выражение, придали легкий намек на искушенность. Но хорошо ли получилось, плохо ли, не в том суть, главное – Массимина, черт бы ее побрал, стала неузнаваемой!

– Такая куча денег, Морри! – надулась она.

Они вышли из парикмахерской на раскаленный воздух; перед ними расстилались ослепительно белые пляжи Римини.

– Но ты выглядишь изумительно! – воскликнул Моррис (вот именно, изумительно непохожей на саму себя) и, накрытый волной внезапно нахлынувшей эйфории, наклонился и звучно поцеловал девушку в краешек губ. И ему понравилось!

– Морри! – Она прильнула к нему, провела тонким пальцем по его груди. – Знаешь, ты впервые поцеловал меня.

– Не может быть!

– Иногда я думаю, а любишь ли ты меня, ты всегда такой сдержанный.

Массимина снова надула губы. Как же, думает! В действительности-то она вовсе не задает себе таких вопросов. Наверняка ведь считает, что заполучила его навеки, достаточно вспомнить униженное письмо, что она накропала своей мамаше. И надулась только потому, что по пути попалась витрина, в которую можно взглянуть и оценить, идут ли надутые губки к ее новой прическе. Тщеславие, одно тщеславие. Но, право, обиженное выражение ей к лицу.

– Я просто не хочу, чтобы ты подумала, будто я подталкиваю тебя к тому, о чем ты можешь потом пожалеть. – Витиеватый ответ у Морриса был заготовлен давным-давно. – Кроме того, я же англичанин. Ты ведь знаешь, какие мы, англичане. (А будь он французом или кем еще? Но для этой дурехи подойдут любые оправдания.)

– Come sei comico, Morri, – прощебетала Массимина. – Come sei comico! Ti amo sai.[47]47
  Какой ты смешной, Морри. Какой ты смешной! Я тебя люблю, знаешь (итал.)


[Закрыть]

И рука об руку они спустились по каменным ступеням на обжигающий песок и углубились в разноцветье пляжных зонтов. Сейчас Морриса беспокоило только одно: глядя на многочисленных любительниц загорать топлесс, Массимина, чего доброго, возжелает последовать их примеру. С недавних пор его подопечная просто одержима авантюризмом (мало того, что бежала из дома, так еще и волосы остригла), а если она, со своими буферами, снимет лифчик, то поглазеть сбежится весь пляж, и уж тогда-то они точно окажутся в центре всеобщего внимания.