Текст книги "Пульт мертвеца"

– А что здесь особенного? – недоумевал Рэндон. – Лишь потому, что Патри считает её вполне подходящей для того, чтобы управлять второстепенной системой, это исключает возможность ее коррумпированности?

– Но… – Шокк не мог подобрать слова.

– В особенности, если в нас она видит угрозу всему Солитэру, а не только лишь «Эйч-ти-ай», – добавил я.

Рэндон не стал пока отвечать Шокку и уставился на меня.

– А что, она считает нас угрозой? – спросил он.

Я в раздумье закусил губу. Эти слова как бы автоматически слетели с моего языка… но теперь я отчетливо мог представить себе состояние Рыбаковой, чувствовал, как мое подсознание собирает по кускам пережитое и помогает ему воссоздать всю картину в целом.

– Да, – ответил я Рэндону.

– И насколько большую угрозу представляем мы, по ее мнению? – воинственно спросил Шокк.

– Да не может такого быть, – вмешался Рэндон, прежде чем я успел ответить. – Простая логика, Шокк. Если Рыбакова считает, что нас любой ценой нужно остановить, то люди адмирала Фрейтага давно были бы уже здесь, у нас на борту, под любым надуманным предлогом, и валики были бы у них в руках. – Его голос стал задумчивее. – Что означает, в свою очередь, что она до сих пор надеется, что мы проявим благоразумие.

Я видел, как он взвешивал различные альтернативы и, наконец, пришёл к решению.

– Разрешите мне, Шокк, – распорядился он, обойдя стол. По-прежнему с воинственным выражением лица Шокк выскользнул из кресла. Рэндон тут же уселся, взял в руки минипульт управления и коротко взмахнул им перед телефоном.

– Особняк губернатора, – приказал он компьютеру.

– Мистер Келси-Рамос…

– Спокойно, Шокк. Да, алло, это Рэндон Келси-Рамос. Мне бы хотелось оставить для губернатора Рыбаковой сообщение – нет, нет, не надо прерывать церемонию обеда, просто передать ей следующее. Скажите ей вот что: её друзья забыли кое-что у нас на корабле перед тем, как уйти, и если она желает получить это обратно, может сделать это завтра утром… Да, да, лично. Я никому, кроме неё, не доверю. Благодарю вас.

Еще один взмах жезлом, и после этого Рэндон поднялся.

– Дело сделано, – сказал он напряженным голосом. – А завтра утром выясним, насколько же спокойна совесть у нашей губернаторши.

– Но ведь нас здесь не будет – мы собирались утром отправиться на Коллет, – напомнил ему Шокк несколько нервозно. По нему было видно, что он считал эту затею чуть ли не ренегатством.

– Значит, следует подумать о том, чтобы отложить отъезд на день или два, – жёстко возразил ему Рэндон. – Я должен оставаться здесь до тех пор, пока не буду знать, что же такое связано с этой «Эйч-ти-ай», от чего все словно с ума посходили. – Он вопросительно посмотрел на меня. – Эта новость для вас – бальзам на душу?

Я лишь спустя пару секунд понял, что он имел в виду… В пылу всего, что сегодня происходило на приеме и после него, я совершенно позабыл о приговоре, который навис над Каландрой.

– Да, сэр, вы правы – это так. И если губернатор Рыбакова завтра появится здесь, то мне тоже хотелось бы при этом присутствовать.

Улыбка Рэндона была натянутой, в ней проступала горечь.

– А по другому и быть не может. Я начинаю понимать, что такое есть это ваше «смотрительство».

Сказано было вполне дружелюбно, но все же в словах сквозил намек. Подобно его отцу, Рэндон считал себя человеком в высшей степени независимым, хозяином своей жизни да и жизни людей, его окружавших.

Но, в отличие от лорда Келси-Рамоса, Рэндон Келси-Рамос еще не постиг одной истины: независимость, как и возможность управлять своей жизнью, имеет пределы.

– Доброй ночи, сэр, – лишь ответил я.

– Да, да, а теперь, Шокк, давайте поработаем, – донеслось до меня, когда я закрывал за собой дверь. – Давайте прогоним эти валики и посмотрим, что за ведьмин огонь в них.

ГЛАВА 10

Куцко ушел от ворот, когда я вернулся туда. Иверсен на вопрос, где найти его командира, направил меня на капитанский мостик, где, по его словам, развлекался Куцко, и мне пришлось отправиться наверх по бесконечным ступеням.

Куцко, слава Богу, действительно, стоял там, рядом с первым офицером Гелински, на сенсорном центре «Вожака».

– Это я, Джилид, – бросил он через плечо, оторвавшись от карты, разложенной на панели контроля.

– Здравствуйте, Миха. Здравствуйте, офицер Гелински. Я не нарушил вашего покоя?

– Вряд ли, – односложно ответила Гелински, не потрудившись даже взглянуть на меня. Она не питала ко мне теплых чувств, впрочем, как и большинство остальных, и не скрывала, что это было лишь проявлением предрассудков с ее стороны и способностью одновременно сочувствовать. Это превращало её чувства, испытываемые ко мне, в причудливую и единственную в своем роде смесь.

– Номер два снова появился, – обратилась она к Куцко. Находится к северу от… это, должно быть, Шапек-авеню.

– Есть, – сообщил Куцко, поставив пометку на карте. – Мы выясняем путь наших шпионов, – пояснил он, вращаясь в вертящемся кресле. – Брэд засунул им в плащи пару датчиков, прежде чем отпустить.

Я смотрел на дисплей, на маленькие линии, мерцавшие в лабиринте густой сетки. Так вот, оказывается, какой смысл вкладывал Иверсен, утверждая, что Куцко «развлекается».

– Довольно старый прием, разве нет? Не говоря уж о том, что ничего не стоит это обнаружить.

Куцко пожал плечами.

– Иногда и старые, как мир, методы срабатывают, и все потому, что противная сторона не ожидает их. – Он кивнул на дисплей. – Кроме того, какой толк оставаться здесь, не отправляясь в отель, если не используешь возможности корабля в полной мере?

Я изучающе посмотрел на него. Он очень старался не потерять контроля…

– К тому же, откуда еще можно проникнуть в наружную службу полиции без их ведома? – предположил я.

Куцко состроил удивленную гримасу.

– В общем, что-то в этом роде, – признался он. – Да это и не играет роли – ведь те, за кем мы наблюдаем, знают о слежке. Они просто шляются по улицам, то ли для того, чтобы убить время, то ли ждут кого-то, кто поможет им вырваться из-под нашего контроля.

Я тоже об этом подумал.

– Тогда какой смысл заниматься всем этим?

– Мы держим их в постоянном напряжении, и это нам на пользу.

Гелински фыркнула.

– Да, работает. – Куцко настаивал, чувствуя, что он вынужден обороняться. – На всякий случай следует оставаться здесь и продолжать смотреть.

– А я ничего не говорю. Вот, кстати, появился номер первый. Похоже, они собираются встречаться где-то в условленном месте.

– Ага. – Куцко сделал еще одну отметку. – Очень жаль, что у меня нет людей, чтобы походить за ними. Очень любопытно было бы узнать, где и с кем у них назначена встреча. – Он обернулся ко мне. – У вас какой-нибудь вопрос, или вы просто решили поглазеть?

– Мне хотелось бы узнать то, о чем мы договаривались перед тем, как отправиться на прием, – объяснил я.

– Ах, да, правильно. – Он бросил взгляд на Гелински и поднялся. – Отойдем вон туда, эта Гелински терпеть не может, когда во время ее работы около неё треплются.

Женщина состроила гримасу и иронически посмотрела на него, но он сделал вид, что не заметил ни того, ни другого. Мы подошли к одному из мониторов, что находился сбоку от двери, на капитанский мостик.

– Я составил вам список, – понизив голос, доложил он, извлекая из внутреннего кармана маленький листочек бумаги, – но не думаю, чтобы это вам очень уж помогло.

И он не ошибся. В списке значилось лишь четыре вида преступлений: рецидивное убийство и убийство полицейского чина или офицера безопасности относились к первой категории вместе с убийством похищенного лица и государственной изменой.

– И всё? – спросил я, не забыв взглянуть и на обратную сторону бумажки.

Он пожал плечами.

– Вряд ли вы найдёте другие тяжкие преступления и на основном Патри, и в колониях, – напомнил он. – И по меньшей мере, одно из них совершено за период, прошедший с открытия Солитэра. Как упоминала губернатор Рыбакова, люди не особенно приветствуют смертную казнь.

Я сокрушенно кивнул.

– Понимаю. Значит… В любом случае, спасибо.

Он изучающе смотрел на меня.

– Ну, как и что вы собираетесь делать?

– Не очень много. Завтра попытаюсь переговорить с губернатором Рыбаковой. Посмотрим, что она может предложить.

– Да, я слышал, что её ждут утром. Не думаю, чтобы она была в настроении раздавать благодеяния.

Я вспомнил о предрассудках, владеющих этой женщиной во всех областях, касающихся религии… и о том, что Рэндон предполагает ее причастность к промышленному саботажу.

– Попытаюсь.

– Быть может, мистер Келси-Рамос лучше провернет это дельце? – проворчал Куцко.

Он осёкся, настороженно глядя на дверь, ведущую на капитанский мостик. Я повернулся и как раз увидел Айкмана, который замер, не сразу заметив нас.

– Добрый вечер, – с трудом вымолвил он. Я отметил его напряжённость. В руках Айкман держал один из валиков, пытаясь спрятать его, манипулируя своими нервными пальцами.

– Искал капитана, но, похоже, его здесь нет. Извините за вторжение.

Он повернулся, чтобы уйти, но застыл на месте, когда Куцко, сделав широкий шаг вперед, перекрыл выход.

– Ничего, мистер Айкман, мы уже закончили, – непринуждённо заговорил он. – А зачем вам нужен капитан? Может быть, я смогу помочь?

– Нет, нет, все в порядке, – пытался отделаться от него Айкман. Он нервно взглянул на меня, но его привычная ненависть растворилась в сильной растерянности. – Мне нужно лишь…

– Кому-нибудь позвонить? – добродушно, даже ласково осведомился Куцко. – Все верно: возможность звонить в город из вашей каюты заблокирована, и вы знаете это, ведь так?

Глаза Айкмана медленно темнели от гнева.

– Существуют законы, направленные против введения незаконных ограничений…

– Как и законы, преследующие проведение актов промышленного саботажа, – перебил его Куцко, в голосе которого звучали металлические нотки. – Что это такое?

– Что – это? – лепетал Айкман, мгновенно утратив душевное равновесие.

– Вот это! – Куцко, сделав еще полшага к нему, мгновенно выхватил валик из дрожащих пальцев Айкмана.

– Отдайте! – закричал тот, пытаясь выхватить валик. В короткое мгновение он утратил чувства разумного человека, сейчас он был, как разъяренное животное, и я, невольно отступив на шаг, почувствовал, как напряглись мои мышцы.

Куцко мгновенно захватил запястье Айкмана.

– Спокойнее, мистер Айкман, – предостерёг он тихим голосом. – Выглядит как валик, защищенный от несанкционированного доступа, с записью данных, – комментировал он, рассматривая валик. – Может быть, вставим его куда следует и посмотрим, что на нём?

– Это официальный юридический документ, предназначенный для передачи в судебные инстанции Солитэра. Если вы попытаетесь его прочесть, то нарушите блокировку и тем самым уничтожите его.

– Тогда вам придется составить еще один такой юридический документ, не так ли? – холодно ответил Куцко. – Так что лучше скажите, что в нём изложено.

В течение минуты, показавшейся часом, оба пристально смотрели друг на друга, как два гладиатора из седой древности. Вызывающее упрямство Айкмана дало трещину.

– Это запрос на получение разрешения, ограничивающего… – выдавил он – … я требую, чтобы зомби, находящийся на борту, был снят с предстоящего рейса, кроме того, я желаю, чтобы он, – кивок в мою сторону – тоже был снят с рейса, как лицо, вступившее в тайный сговор с приговоренным к смертной казни.

Куцко постарался изобразить вежливое удивление.

– Тайный сговор?

– Да, сговор, – трагическим тоном подтвердил Айкман. – Это юридический термин, не думаю, чтобы вы часто оперировали такими понятиями. Разве что, в качестве обвиняемого.

Куцко понимал, что его оскорбили, бросили ему вызов, но решил, что не имеет смысла воспринимать это всерьёз.

– Мои знания законов и законности гораздо глубже, чем вы себе представляете, – ровным голосом ответил он. – Может быть, расскажете, как же осуществлялся этот тайный сговор?

– Ладно, Главный Стражник, не ослепляйте себя принципами лояльности компании, прекрасно понимая, что здесь происходит, – рычал Айкман. – Как вы думаете, для чего Бенедар уломал Келси-Рамоса взять с собой на встречу «Эйч-ти-ай» эту зомби?

– А вы можете открыть мне на это глаза?

– Так вот, он готовит ей побег, это не вызывает сомнений: показывает ей страну, снабжает географическими картами, помогает встретиться с власть предержащими на Солитэре, которых можно обвести вокруг пальца, и ходатайствует принять к себе на службу какого-нибудь паразита-Смотрителя, как это делает лорд Келси-Рамос.

Для испытания выдержки Куцко сказано более, чем достаточно, но он держался молодцом.

– У вас есть доказательства тому, о чем вы только что заявили? – спросил он.

– А ему не нужны никакие доказательства, – тихо произнес я.

Хищный блеск глаз Айкмана подтверждал, что я не ошибся, разгадав его намерения. Предположим, если он и заручится этим разрешением, пройдет не меньше двух дней, пока кто-нибудь не займется и не разберется, что все это – не основанные ни на чем грязные инсинуации.

Куцко понимающе кивнул.

– Ох-ох-ох. К тому времени мы будем далеко отсюда, на пути к рудникам на кольцах.

Вдруг Айкман, бросившись вперед, вырвал валик из рук замешкавшегося Куцко и рванулся на капитанский мостик к Гелински.

– Офицер, прошу вас отправить этот документ в Верховный Суд Солитэра в Камео, – заговорил он, тряся перед её лицом валиком.

Она даже не пошевелилась.

– Сожалею, мистер Айкман, – ответила она, не отрывая взгляда от дисплея. – Вам необходимо получить разрешение мистера Келси-Рамоса. Желаете, чтобы я соединила вас с его каютой?

– Вы выполните то, о чём я прошу, иначе я обвиню вас в незаконных ограничениях, – ледяным тоном предостерег он. – Чтобы отправить юридический документ, не нужно никаких разрешений.

Гелински всегда была женщиной, до которой очень медленно доходили всякого рода угрозы. Медленно, неспешно, она подняла на него глаза.

– На борту этого корабля, – повторила она, причем в ее тоне оказалось куда больше льда, чем в тоне Айкмана, – вам необходимо разрешение мистера Келси-Рамоса буквально на всё. Если это оскорбляет вашу демократичную сущность, пожалуйста, отправляйтесь на все четыре стороны.

Айкман посмотрел на нее долгим пронзительным взглядом, потом, не говоря ни слова, повернулся и подошел к нам.

Куцко загораживал собой выход и, судя по всему, уходить не собирался.

– Разумеется, если вы вздумаете покинуть корабль, – буднично сообщил он Айкману, – то этот валик останется здесь. У нас нет никаких доказательств, что это юридический документ.

Айкман потемнел.

– Вы обвиняете меня…

– Мистер Айкман, – вмешался я.

– Замолчите, Бенедар, – огрызнулся он.

– Может быть, я смогу как-то уладить это недоразумение, – не отставал я.

В ответ Айкман бросил на меня колючий взгляд.

– Каким образом? Займётесь чтением моих мыслей? Очень хорошо, что вы здесь. И как хорошо, что рядом нет никого, кто мог бы проверить и вас, – иронично заметил он.

Я почувствовал, как кровь прилила к лицу.

– Мне не надо лгать о том, что я вижу, – процедил я в ответ. – Приходится отвечать перед Богом за свои поступки, как вам известно.

Его губы скривились в надменной усмешке.

– Ах, да, да, разумеется. И Бог видит всё, что бы вы ни делали, да?

– А у вас, конечно, с ответственностью перед Богом всё идеально, так? – вставил Куцко.

Айкман посмотрел на него, затем снова на меня и вдруг как-то охладел, злоба отчаяния сменилась почти ледяным огорчением.

– Скажите мне, Бенедар, в ваших школах Смотрителей вас успели надоумить и снабдить кое-какими знаниями по истории, или же вы только и делали, что овладевали навыками, как получше убеждать Бога оправдывать ваши собственные дела? Известно вам, например, что в конечном счете разрушило Землю?

– Общественно-экономические потрясения второй половины двадцать первого столетия, – спокойно ответил я. – Наступившая дезинтеграция явилась результатом противоречий между требованиями меньшинства и наступивших вследствие этого беспорядков плюс растущей стоимостью программы «Звездного пути».

– Да, да, впрочем, ничего другого от этой пресловутой школы Смотрителей и ожидать нечего, – насмешливо заявил он. – Может быть, конечно, это вызовет у вас шок, но не экономические или политические мотивы послужили причиной гибели Земли. Причина другая – религия. Она способствовала развязыванию тысяч локальных войн, фанатичных по своему характеру, обусловила и терроризм, расцветший пышным цветом задолго до того, как начали сказываться последствия экономических неурядиц. Религия, разодравшая всё и вся, любое общество и на востоке, и на западе.

– Это случилось очень давно, – перебил его Куцко, но за его желанием поддержать меня в этой словесной схватке проглядывала его неуверенность и потаённые сомнения. Ведь и он вырос в условиях постоянного вдалбливания в голову все той же, характерной для Патри, версии Решающей Революции.

– Вы не можете обвинять…

– Кого? Смотрителей? – отрезал Айкман. – Скажите это людям из Бриджуэя, жившим в условиях правления Аарона Валаама дар Мопина и его Бога. Они-то знают, что происходит, когда религия перестает быть чем-то вроде хобби.

Я почувствовал, что во мне закипает ярость. Сравнить религию с хобби!

Усилием воли я подавил возмущение.

Злоба убивает бездушных, и ярость становится причиной гибели глупцов…

– Так уж получилось, мистер Айкман, что мне уже приходилось слышать эту теорию, и не раз, – заявил я. – Это даёт и Патри, и колониям очень хороший способ объяснить неприязнь, которую они питают к религии, и даже оправдать преследования на религиозной почве. А теперь объясните, почему вы лично ненавидите меня.

Выражение его лица мгновенно стало жёстким, и на несколько секунд в помещении наступила полная, жуткая тишина.

– Вы не нуждаетесь в моих объяснениях, – ответил он очень тихим голосом.

– Вы постоянно демонстрируете мне свою ненависть, каждый раз, как только я вынужден находиться с вами в одном помещении, – не унимался я.

– Потому, что он лучше понимает людей, чем вы, Айкман, – поддразнил Куцко.

Айкман смерил его презрительным взглядом.

– Скажите мне, Стражник, так здорово разбирающийся в законах, вам когда-нибудь приходилось читать «Патрийский билль о правах и морали»? Именно читать, а не слышать о нём?

– Да, – жестко ответил Куцко.

– Вы не помните, о чем говорит статья девятая? Право против самообвинения? Хорошо. А теперь припомните, пожалуйста, как подобное право может осуществляться при наличии Смотрителя?

Лоб Куцко покрылся морщинами.

– Этим правом руководствуется система судебных органов и судопроизводство…

– А вот и нет! – воскликнул Айкман. – Это самое главное, основное право человека – право на тайну мыслей. – Он вперил в меня горящий взгляд. – У вас нет права на то, чем вы занимаетесь, Смотритель. А если точно следовать букве законов Патри, у вас нет и права появления в обществе. – Он поднял свой валик, нацелив его на меня, словно игломет. – И коль я уж не наделен такой властью, чтобы навеки упрятать вас за решетку, то сделаю все от меня зависящее, чтобы оградить от вас жителей Солитэра.

Выпалив это мне в лицо, он обошел стоящего неподвижно Куцко и направился к выходу.

– А что же насчет Каландры? – спросил я. – Разве она не имеет права на жизнь, если невиновна?

– Мертвецы не имеют прав, – отпарировал он, – а зомби – это уже мертвецы.

Я непроизвольно сжал зубы, ощутив ужас, рвущийся наружу. Когда жизнь Каландры висела на волоске, я не мог позволить себе сидеть взаперти на этом «Вожаке», вдали от людей, которые могли бы мне помочь. Но существовал лишь один способ остановить его, и это только подлило бы масла в огонь его ненависти к Смотрителям.

Будь что будет.

– Мистер Айкман, – обратился я к нему, когда он уже открыл дверь, – если вы всё же отправите этот документ куда собираетесь, я расскажу мистеру Келси-Рамосу о том, что вы делали сегодня вечером.

Он застыл на пороге, заговорив не сразу.

– И что же это может быть? – не оборачиваясь, спросил он.

– Это вы, а не «Эйч-ти-ай» позвонили в особняк губернатора и проинформировали их о том, что мы придем с Каландрой.

Он всё ещё стоял спиной ко мне, но не было нужды вглядываться в его лицо. Задеревеневшие мышцы спины и затылка служили достаточным доказательством, что моя догадка оказалась верной.

– Вы сказали, что Каландра тоже прибудет, – продолжал я. – Как и то, что она – Смотрительница, приговоренная к смертной казни.

– Она и есть преступница, приговоренная к смертной казни, – злобно бросил он через плечо. – У нее нет законных прав покидать пределы своей камеры, не говоря уж о том, чтобы уходить с корабля.

– Сомневаюсь, чтобы мистер Келси-Рамос был того же мнения, – предупредил я. – Он расценит это как вмешательство в ход его миссии по сбору информации о положении здесь… и в этом случае может объявить ваше присутствие на борту «Вожака» нежелательным до конца нашего визита.

И снова его напряженные, как камень, мышцы указали мне на то, что я – у цели. Боковым зрением я видел, как напряженно следит за происходящим Куцко, не замечая реакции Айкмана.

– А ведь вы на это не пойдете, не можете пойти, – продолжил я атаку. – Ведь «Эйч-ти-ай» желает, чтобы кто-нибудь из их людей находился на борту и следил за всем, что делает мистер Келси-Рамос, и этот единственный человек – вы.

– Доктор Де Монт имеет возможность остаться здесь, – возразил он, разыгрывая равнодушное пренебрежение. – Вы не имеете права пользоваться «Пультом Мертвеца» без юридического представителя от Патри.

– На Камео хоть пруд пруди юридических представителей, – напомнил я. – И многие их них не имеют никакого отношения к «Эйч-ти-ай».

Айкман продолжал молчать. Куцко, шагнув к нему, протянул руку, и он без слов опустил валик в раскрытую ладонь шефа охраны.

– Это неважно, – проговорил он, так и не повернувшись ко мне. Через неделю она – мертва. И ни вы, и никто другой ничегошеньки не смогут предпринять, чтобы остановить это.

– Посмотрим, – ответил я, пытаясь вложить в это слово больше уверенности, чем у меня было.

Вероятно, он понял это, почувствовал, а может быть – просто лучше понимал действительное положение вещей, чем я, ввязавшийся в такую рискованную игру.

– Она умрёт, как миленькая. – Он словно стрелял словами, его уверенность в которых была столь же неподдельной, как и злорадство. – А вы, если не уберётесь с моего пути, можете с моей помощью оказаться в свидетелях, понимаете, официальных свидетелях при приведении приговора в исполнение. И помните об этом, когда вздумаете в следующий раз копаться в моих мыслях, чтобы нарушить их тайну.

С этими словами он ушел.

– Пусть идёт, дай Бог ему здоровья, – сухо прокомментировал его отбытие Куцко.

Но за этим сарказмом и сухостью скрывалось нечто большее… За всем этим показным скрывалась неуверенность. Доселе мне не приходилось видеть его таким.

– Официальные представители часто бывают такие, – пожал я плечами, решив не заострять внимания на его неуверенности, ибо, если он задет моим поведением, то сможет об этом сам рассказать, выбрав момент. – Следует лишь не забывать, что нам лучше смириться с его присутствием на следующие несколько дней. Он живет в постоянном разладе с собой, вечно сам с собой грызётся.

Куцко недовольно фыркнул.

– Пусть себе грызётся. Но мне кажется, что он и с другими в тех же отношениях, а это уже хуже.

– Не знаю. Ни у каждого есть свой Смотритель.

Неуверенность Куцко приобрела оттенок виноватости.

– Да-а, дела…

– Что вы собираетесь делать с этим? – спросил я, указав на валик в его руке.

– Отдам мистеру Келси-Рамосу, разумеется. А что? Хотите, чтобы это оставалось нашим маленьким секретом?

Я пожал плечами.

– Есть предположение, коль Айкман сдал свой валик, нам следует сохранить для себя его вопли о помощи, обращенные к губернаторше.

– Не станем давать такие обещания, которые не в силах выполнить, – проворчал он. – Вы знаете, что я обязан доложить об этом.

Но стоило мне лишь посмотреть на него, и через минуту он со вздохом произнес:

– Ладно, ладно, о'кей. Я постараюсь как-то замять все это. Хотя могу спорить, что «Эйч-ти-ай» еще больше разозлится на Айкмана, чем мистер Келси-Рамос, ведь по его милости Пакуин дали у губернаторши от ворот поворот, и Каландра оказалась здесь именно в тот момент, когда эти парни никак не рассчитывали ее увидеть.

В таком аспекте я эту проблему не рассматривал, но он, безусловно, был прав. Бог заманил нечестивцев в их собственные нечестивые сети… которые были делом их рук нечестивых…

– Отличная идея, – согласился я.

Он задумчиво перекатывал валик по ладони.

– Думаю, мне все же лучше отдать это мистеру Келси-Рамосу.

Я кивнул.

– Когда мы расстались, он был в каюте Шокка, они собирались пропустить через компьютер валики «Эйч-ти-ай» и посмотреть, что там есть интересного.

– О'кей. – Он колебался. – Джилид… У Айкмана есть какие-нибудь веские аргументы?

– Другими словами, имею ли я право читать чужие мысли?

Он сморщился.

– Может быть, мне следовало бы спросить так: как много из людских мыслей вы можете читать?

Я вздохнул.

– Восемь лет работаю на лорда Келси-Рамоса, – напомнил я ему. – И если бы располагал чем-то большим, чем эмоции и поверхностные впечатления, то не кажется ли тебе, что мне бы ничего не стоило увести у него всю «Группу Карильон» прямо из-под носа?

– И вас не остановило бы то обстоятельство, что вам пришлось бы нести ответ перед самим Богом? – язвительно спросил он.

– Аарон Валаам Дар Мопин утверждал, что это именно Бог повелел ему установить теократию на Бриджуэе, – спокойно привел я один из контраргументов. – И он не смог бы продержаться у руля власти намного больше, смей он читать мысли тех, кто впоследствии предал его.

– Ваша взяла, – согласился Куцко, его напряжение чуть ослабло. – Этот старый упрямый ослище Валаам рассыпался в пух и прах, как только на Патри уразумели, чего он хотел.

Мне стало неприятно от невольного каламбура Куцко, довольно кощунственного. Скромное имя Валаам, которое носил Дар Мопин, было нетрудно повернуть против него самого: ведь Валаам – провидец, упоминаемый, в Ветхом завете, которому его собственная ослица поведала, что впереди на дороге его поджидает ангел смерти. Но это скорее всего библейский отрывок, известный даже самым тёмным атеистам на Патри и в колониях.

– Рассыпался, это точно, – согласился я. – Истинные Смотрители, старцы, так и не сумели раскрыть силы человеческого разума, Миха. Они лишь знают, как постичь, видеть Вселенную вокруг себя.

– Да-а, понятно… – Куцко чуть сморщился, затем слегка пожал плечами. – Нет, но согласитесь, иногда становится страшновато. Хотя… Ладно, мне надо разыскать мистера Келси-Рамоса. Пока.

– Правильно.

Он отправился по своим делам. Я, выждав минуту, последовал за ним, намереваясь пойти к себе в каюту. Он, конечно, прав: способности Смотрителя часто могут показаться жутковатыми тем, кто ничего в них не понимает.

А вот для тех из нас, кто понимает… понимал… здесь крылись опасности, которые были невдомек даже старикам.

Бог не зрит так, как зрит человек, люди смотрят на лики, Бог же – в сердца…

Разве мы, в людской гордыне нашей, не пытались присвоить себе это право? Разве не в этом корень измены Аарона Валаама Дар Мопина? Вера в то, что вместе с силой Божьей, если чуть приоткрыть завесу над тайной души человеческой, унаследована и сила Божья – повелевать людьми?

Не эта ли гордыня привела к гонениям на всю секту Смотрителей, которым они подвергались сейчас.

У меня не было ответа ни на один вопрос. Несмотря на одиннадцать лет их поисков.