Текст книги "Генерал и его семья"

Глава двенадцатая

Но, видит бог, есть музыка над нами…

О. Мандельштам

Но, прежде чем перейти к этим вечным и вешним темам, которые, как явствует из заглавия, станут в этой части самыми главными, будет не лишним, мне кажется, совершить лиро-эпическое отступление и заглянуть поглубже во внутренний мир Василия Ивановича, попытаться уже, в конце-то концов, разъяснить его, как Шарик сову.

Не сомневаюсь, что читатель, даже и не очень проницательный, заметил, что генерал у нас не совсем обычный.

Во-первых, в его речи и даже в мыслях практически отсутствует мат, или, по слову Максима Горького, «идиотски гнусная русская ругань, смысл которой, должно быть, недоступен разуму и чувству скотов, изрыгающих ее».

Василию Ивановичу смысл этот был вполне доступен, как, полагаю, и большинству матерящихся, даже – увы! – и Степке и его дружкам, но изрыгать ее генерал перестал очень давно, Анечке тогда было всего месяца два.

Травиата как раз укладывала ее за фанерной перегородкой, а тут прибегает Алиев и, кипя негодованием, рассказывает об очередной пакости, учиненной капитаном Воскобойниковым.

– Былядь!! – вышел из себя командир лучшей батареи полка. – Да он совсем охуел?! А вы чо ебалом щелкали?! Мудозвоны!! – Алиев, вместо того чтобы оправдываться, показал глазами за спину разошедшегося командира.

Вася обернулся и увидел свою жену, бледную как полотно и прижимающую к груди младенца. Глаза, устремленные на мужа, были вытаращены от ужаса и недоумения. В общем, похоже было на плакат «Воин Красной армии, спаси!». А как же этот воин спасет, если от него-то, получается, и исходит угроза покою, счастью и, судя по выражению Травушкиного лица, самой жизни беззащитных женщин и детей.

– Ладно… Давай завтра все обсудим… Ничего страшного… Что ты прибежал как этот… Разберемся…

Алиев ушел. В комнате стояла скверная тишина.

Вася походил взад-вперед и робко заглянул за перегородку. Травиата склонилась над кроваткой (недавно купленной).

– А на ужин что? – и тут же с тоской подумал: «Молодец! Самое время о жратве поговорить!»

– На ужин… – начала, не оборачиваясь, Травиата Захаровна и разрыдалась: – При дочери! При дочери!!

– Травушка!

– Я никогда, никогда ни от кого таких слов не слышала!!

(Вот уж вранье – слышала, конечно, и не раз, но в семье у Дзокоевых действительно никто не матерился, ну да им-то легко, они вообще друг с другом по-осетински разговаривают.)

Травиата еще раз всхлипнула и добавила уже спокойно:

– И слушать не буду!

– Не будешь! Травушка! Не будешь! Никогда! Слово даю! – Хотел было пошутить и передразнить Дронова: «Слово русского офицера!» – но сказал по-детски: – Ну не буду, честно.

И она поверила. А он, как мы видим, не обманул.

Вот ведь как…

Гвозди бы делать из этих людей!..

А подмывает все-таки закончить цитату, как мой пьяненький дружок, Царствие ему небесное:

Не было б в мире тупее гвоздей!

Вот отсюда и все эти эвфемистические херомантии, и замена общеупотребительных «блядь/бля/блин» на «в конце концов» и даже «в конце-то концов!», придающая речи генерала избыточную и не всегда уместную экспрессивность, и совсем уж странное слово «парадоксель».

Подхватил он его у того же Леньки Дронова, который хотя и матюкался, как все нормальные мужики, но больше все-таки любил за красоту всякие затейливые эвфемизмы: «на хутор бабочек ловить», японских городового и бога, эпическое «и битвою мать-Россия спасена!» и пр. А к «ёксель-моксель» почему-то приделал третью часть – «парадоксель»! Выходило смешно и непонятно, и Вася Бочажок, бывший тогда ужасным повторюшкой, стал тоже так ругаться: «Ёксель-моксель-парадоксель!! Что за бардак?!»

А потом уж просто – «Парадоксель!».

На новобранцев, особенно нацменов из Средней Азии, это загадочное слово производило ужасающее впечатление.

И насчет выпивки Василий Иваныч как-то не очень вписывался в обычное офицерское застолье, хотя выпить мог и даже любил, но никогда не нажирался и не распоясывался, не позволял себе исповедальности и задушевности, не лил сладких пьяных слез, не лез в драку или под юбку и чуть заметно морщился и спешил откланяться, когда захмелевшие однополчане запевали «Ты ж меня пидманула» или «На позицию девушка». За что еще с лейтенантских лет вызывал у сотрапезников неизбежный вопрос:

– Ну чо ты, Вась, как не русский?

А Пилипенко, едва затворялась за командиром дверь, укоризненно мотал красной и лысой башкой и многозначительно провозглашал:

– Не наш человек! Не наш!

Но еще больше выделяла и отгораживала Василия Ивановича страстная любовь к классической музыке. И хотя музыкальные гурманы и снобы назовут любимые произведения Бочажка голимой попсой, и сморщат тонкие носики, и скривят губки, но, во-первых, вас послушать, так и Шостакович со Стравинским – уже полный отстой, да и божественный Кейдж, наверное, недостаточно совремёнен, а во-вторых, с годами Бочажок незаметно для себя, но неуклонно удалялся от осенних сумерек Чайковского и Левитана к морозной ясности Баха, а назвать попсой первый том «Хорошо темперированного клавира» в исполнении Рихтера, наверное, ни у кого язык не повернется. В общем, для своей жизни и судьбы генерал обладал и вкусом, и слухом, посмотрел бы я на вас на его месте!

А в остальном вроде генерал как генерал. В конце концов, сам нарком Луначарский в трудный час, в суровой мгле, на заре советской власти сказал: «Я знаю многих людей, до умопомрачения любящих „Аиду“ и при этом принадлежащих нашей партии».

Да наш он был человек, наш!

И стопроцентный русский, без всякой прожиди. И вообще-то, конечно, солдафон и мужлан.

«Есть такое слово – надо!», «Не можешь – научим, не хочешь – заставим!», «Стойко переносить тяготы и лишения воинской службы», «Покой нам только снится!», «Есть такая профессия – Родину защищать!» и т. д. и т. д. и т. п. – вся эта лабуда, вызывающая у нас святую злобу и Ювеналово остроумие, в его голове спокойненько уживалась и с «Музыкальным приношением», и даже со «Страстями по Матфею».

На первый и насмешливый взгляд, мировоззрение Василия Ивановича полностью описывается известным анекдотом, в котором недоумевающий генерал спрашивает интеллигента: «Если вы такие умные, что ж вы строем не ходите?!»

Да, приблизительно так. Вот только строй этот понимался, вернее, чувствовался и грезился Бочажку в смысле расширительном и углубляющем, далековатом от положений строевого устава. Это было нечто родственное тому, что писатель Белов именовал словом «лад», а может быть, даже и тому, что другой писатель (он поэт) описал вот так: гармония, как это ни смешно, есть цель его.

Именно что гармония, пусть куцая, и жалкая, и действительно смешная, но нисколько не похожая на угрюм-бурчеевские и аракчеевские ужасы.

Жизненный идеал Василия Ивановича выглядел следующим образом: в светлом и просторном зале с ионическими или коринфскими колонами, с бархатными портьерами и с тюлем, развевающимся над распахнутыми окнами, на сияющем наборном паркете суворовцы в красивых черно-красных мундирчиках пляшут полонез Огинского или, не знаю, польку Рахманинова с маленькими лебедями Чайковского.

А потом мы выходим на залитую солнцем террасу и, облокотившись на беломраморную балюстраду, видим и слышим ослепительных дейнековских легкоатлеток, и белоснежных краснофлотцев, и народных артистов Большого театра, и джигитующих вдали – куда же без них! – кубанских казаков, и могучий хор этих светлых, сильных и умных людей исполняет финал Девятой симфонии, а сам лохматый и вдохновенный Бетховен стоит на трибуне и самозабвенно дирижирует.

И нужен этот незамысловатый музыкальный строй был не затем, чтобы тешить казарменную страсть к единообразию, а чтобы сдерживать хаос, грязь и опасные, нелепые случайности неразумной жизни. Что было, понятно, абсолютной утопией.

Но, насмехаясь над этим простодушным идеалом, следует все-таки учитывать, что альтернативные утопические чаяния советских людей (имеется в виду, конечно, массовое, а не штучное сознание) были, на мой взгляд, нисколько не краше и не умнее. Одно из двух: или «Не ходите, дети, в школу, // Пейте, дети, кока-колу, // Заводите радиолу // И танцуйте рок-н-ролл!», или Москва златоглавая, Царь-пушка державная, залетные тройки и румяные гимназистки, которым под звон колоколов наливает вина корнет Оболенский, хотя они уж и без того от мороза чуть пьяные.

Насколько хороши были эти заветные грезы советского народа, стало ясно теперь, когда они нашими общими усилиями худо-бедно воплощены в жизнь и, к изумлению сторонних наблюдателей, вступили в странный симбиоз, торжествуя, наглея и вновь приглашая на казнь задрота Цинциннатика.

Потому что обе эти вроде бы антисоветские идеи, овладевшие массами трудящихся, – и кока-кольное западничество, и конфетно-бараночное славянофильство – были на самом-то деле разными выражениями одного и того же желания, вполне и безусловно советского, – по щучьему велению оказаться там, где, как пелось в забавной песенке тех лет,

 
девочки танцуют голые, где дамы в соболях,
лакеи носят вина, а воры носят фрак!
 

А как уж там называется это злачное место – Россия, которую мы потеряли, или «эта самая Марсель», – какая на хрен разница!

Главное, чтоб танцевали и носили! Под звон колоколов, разумеется.

Этот порнографически-алкогольный и приблатненный рай Василия Ивановича не только не прельщал, но и вызывал уже знакомое нам омерзение и гигиеническое негодование, разливанное это море, если уж дренаж невозможен, следовало, конечно же, подморозить.

И обходить дозором и следить, хорошо ли, крепко ли скованы льдины, нет ли где трещины, щели.

Генерал, как вы понимаете, никогда не формулировал это в столь ясных леонтьевских словах и образах, но боязнь прорыва канализационных вод, таящихся и бурлящих под гладкой поверхностью советской жизни, то есть тайное признание того, что эта жизнь в своей глубинной сути является помойкой и говном, постоянно тревожило и отравляло существование нашего героя.

В глубине души Бочажок вполне разделял мнение другого литературного генерала:

 
Ваш славянин, англосакс и германец
Не создавать – разрушать мастера,
Варвары! дикое скопище пьяниц!..
 

Или даже как у Дмитрия Александровича:

 
Вот придет водопроводчик
И испортит унитаз,
Газовщик испортит газ,
Электричество – электрик,
Запалит пожар пожарник,
Подлость сделает курьер.
Но придет Милицанер,
Скажет им: Не баловаться!
 

Вот таким Милицанером, не позволяющим повадливым и пьяным варварам баловаться и разводить антисанитарию, и воображалась Василию Ивановичу Софья Власьевна (так, обезьянничая, называла советскую власть Анечка), вот таким он и сам старался быть и даже в некотором смысле был.

В сущности, если задуматься и отбросить предрассудки, это ведь довольно близко к христианскому рыцарскому идеалу, и не его вина…

– О как вы запели, Тимур Юрьевич!

– А что такое?

– Что же, выходит, у вас советский генерал – положительный герой?

– А где ж я вам антисоветских-то генералов возьму?!

– Ну Петр Григоренко, например.

– Ну это-то тут при чем?.. И что за дичь такая – положительный, отрицательный… Ну положительный, если хотите.

– Коммунист?

– Ну а кем ему быть, октябренком, что ли? Что за глупости, ей-богу!

– Может, вам теперь и советская власть не так уж плоха? Смена вех, так сказать. Выкладывайте, не стесняйтесь, теперь это в тренде.

– Как же эти ваши тренды-бренды остоебенили!! И вообще – я на допросе, что ли?.. Нет, успокойтесь, советская власть мне, как Анечке, нисколько не нравится, и Советский Союз почитаю я не просто Империей зла, а самым настоящим Царствием Сатаны, чертовыми куличками и мерзостью пред лицом Господа. Но населяли-то его все-таки не бесы и демоны, а люди. Всякие. В том числе и очень хорошие. Невзирая на одержимость нечистою силой.

Вы спросите: в чем же причина подобных чертовских упущений и недоработок? Почему бы Дьяволу, если он действительно завладел светло-светлой и красно украшенною Святою Русью, не искоренить всех сохраняющих пусть сильно исковерканные, но все же несомненно Божии образ и подобие, тем более что возможность такая была, и многое в этом направлении уже делалось, и работа адова кипела ударными темпами?

Да потому что смерть для Князя мира сего не цель, а средство, цель же его гораздо страшнее, но, к счастью, несмотря на все видимые успехи и достижения, неосуществима.

Как извечный завистник и обезьяна Бога, он стремится не к уничтожению, а к преображению мира, мечтает буквально, как в Откровении, о новом небе и новой земле. Но если наш и его Творец обещает Вселенной преображение, подобное тому, какое узрели апостолы на горе Фавор, то есть очищение от праха, и тлена, и тьмы и вхождение в вечную славу и свет, то метаморфоза, чаемая Сатаной и его легионами, прямо противоположна: обезобразить, исковеркать, изговнять всех и вся так, чтобы падший мир уже никогда не поднялся. Главарь бесов ведь, позвольте напомнить, творческой силою не наделен, ни создать, ни преобразить ничего на самом деле не способен, может только поломать и осквернить, надругаться над чужим творением. Гибель наших тел в этом смысле его, конечно, тоже веселит, но нужна-то ему погибель души! Нужно, чтобы мы не за страх, а за совесть поклонились ему, чтобы мы его всем сердцем… нет, не полюбили, любовь для нечистой силы скорее всего непонятна и гадка, но чтобы обожали в прямом смысле этого слова, чтобы не было у нас богов иных, а особенно Того, Распятого.

Смерть же невинных, хотя, с одной стороны, безусловно, приятна и полезна – чтобы запугать и свести с ума оставшихся в живых, но, если переборщить, может ведь в итоге вызвать и отвращение к убийцам, и праведный гнев, и заупокойную молитву. Да и неразумно новомучеников плодить в таком количестве. Плачевные последствия (с точки зрения ада) беснований Диоклетиана и Нерона необходимо было осмыслить и учесть на будущее.

Я подозреваю даже, что, низвергнувшись в преисподнюю, Сталин и Гитлер были неприятно удивлены, получив от своего Хозяина вместо ожидаемого поощрения жестокий нагоняй – за излишнее рвение и неуместную инициативу. Вам бы, тупицам, все убивать и мучить! Есть ведь и другие методы! Поучитесь вон у мистера Баламута.

Гитлера как не оправдавшего доверия вообще разжаловали до уровня Недотыкомки, а вот с нашего горного орла после тщательного служебного расследования все обвинения в халатности сняли, наоборот – повысили в звании и представили к награде.

Да он этой чести достоин за одно то, что у него в христианских церквях сексоты и офицеры охранки таинства совершали! И тысячи ничего не ведающих православных причащались из бесовских рук и отпущение грехов получали от сатанинских служителей.

Но главное – потому что заставил беззаветно служить злу не только злодеев или трусов, но и добрых, и даже честных и неглупых людей.

Говорите, душа человеческая по природе христианка? А вот мы посмотрим, какая она будет христианка, если ей с младых лет до смертного часа врать с три короба про этого вашего Христа и про нашего Антихриста!

Посмотрим, какой процент предпочтет Иисуса сладчайшего нашему краснознаменному Ваалу! Сладчайший! Гадость какая! Прав товарищ Баламут: пошлый мещанин этот Распятый, обыватель и буржуа!

Так что несите своих детушек, мы их вырастим на верность народу и вдохновим как следует!

 
Здесь девушки прелестнейшие спорят
За честь достаться в жены палачам,
Здесь праведных пытают по ночам
И голодом неукротимых морят.
 

Да нет же! Прелестницы эти шли замуж не за палачей, а за сияющих, жертвенно-прекрасных витязей, отбивающихся из последних сил от зверовидных ворогов, да и сами палачи видели себя как минимум дружинниками Александра Невского, ну а с псами-рыцарями иначе ведь и нельзя, помните, как они наших младенцев в огонь бросали? Миндальничать с ними – прямое предательство и преступление!

Правды-то этим дурачкам узнать неоткуда. Творческая и научная интеллигенция запродана рябому черту на три поколения вперед!

Я понимаю, конечно, что Отцу Лжи служат и те, кто, как мой герой, по невежеству, доверчивости или душевной лени верят вранью, но все-таки настоящие его сотрудники и соратники те, кто сами сочиняют и излагают эту ложь. Поэтому тяжесть советских грехов и преступлений лежит не только на Ленине-Сталине и их подельниках и не столько на одураченных и развращенных миллионах, сколько на мастерах культуры и искусства. Краткий курс истории ВКП(б) никого соблазнить не способен, его только из-под палки и можно читать, а вот великое советское кино и великие советские книжки (не важно, насколько на самом деле великие) действительно растлевали и засирали мозги и убийцам, и жертвам.

Причины могут быть уважительные и мотивы похвальные, но отвечать придется.

Да что я, в самом деле! Вон еще молодая Цветаева писала – ненавидеть надо не коммунистов, а коммунизм, то бишь, как и положено, грех, а не грешников. Это очень трудно, но возможно… И она добавляла, кстати, в скобках, что многие думают как раз наоборот – коммунизм, мол, хорош, это комиссары и чекисты сволочи. Эта точка зрения (без сомненья, внушенная пиарщиками Люцифера), к несчастию, очень живуча.

А кто уж насколько виноват, это судить не мне, слава Богу, хотя критерий тут есть, он Спасителем на Кресте провозглашен – не ведают, что творят. Это не означает, что невежды невинны и безгрешны, тогда бы Он и не просил за них, но ясно, что обманутые заслуживают снисхождения.

А у русских людей, родившихся, как Василий Иванович, в двадцатых годах, шансов узнать правду и не стать в той или иной степени идолопоклонником и пособником нечисти практически не было.

Очень утешительна, конечно, русская народная мудрость «Хвалился черт всем миром владеть, а Бог ему и над свиньей не дал власти», – но ведь дал, попустил, и не только над свиньей, и не только в России, если уж говорить начистоту…

– Ну Тимур Юрьевич!

– Что?

– Ну хватит уже.

– Нет, не хватит! А если уж вам так претит моя доморощенная и примитивная, но в прикладных целях очень даже годная к употреблению теология, то, пожалуйста, давайте используем популярную литературу и кино.

Вот предположим, что Око Саурона высмотрело-таки на равнинах Мордора двух отчаянных хоббитов и Кольцо Всевластья досталось Темному Властелину. Битва при Черных Вратах окончилась поэтому победою орков и резней. Ну, дальше триумфальное шествие Сауроновых полчищ – Гондор, Рохан, Шир, леса эльфов и горы гномов. Разгромили дунаданов, разогнали воевод и на океане в Серебряной гавани свой закончили поход. А дальше? Мне кажется, не стал бы Саурон полностью истреблять свободные народы Средиземья, что для его злобы и гордыни этого было бы мало.

Конечно, хороший эльф – мертвый эльф, но бывают эльфы еще лучше и слаще – предавшие, забывшие и перерожденные! Да с ними никакие гоблины не сравнятся!

Так что цели поставлены, задачи определены, за работу, товарищи!

Хоббитов – в колхозы, гномов – в шахты и к доменным печам, ну а эльфов, не успевших улизнуть в Валинор, условно пощадить и загнать в творческие союзы под присмотром наркома Гнилоуста. Даешь перековку, перевоспитание и перезагрузку!

И уже лет через десять одичавший молодняк ни о Гэндальфе, ни об Арагорне и не вспомнит! А вспомнит – вздрогнет от ужаса и омерзения и возблагодарит Саурона за то, что избавил его от зверства магов и кровожадности королей.

И, отработав свой трудодень, будут они петь новые песни – и про веселый ветер, и про яблони и груши, и про то, как девушки пригожие встретили молодого гнома и он отправился в забой, и про то, что, когда поют назгулы, спокойно дети спят, и даже про орков в пыльных шлемах.

А один из этих заливистых певцов пропоет в самозабвении:

Но если он скажет: «Солги», – солги.

Но если он скажет: «Убей», – убей.

И будет уверен, что это не холопская трусость, а трагическое величие.

Но вся штука в том, что даже и эта подлая и страшная песня не будет до конца, до самой сути Сауронова, потому что даже самая похабная, самая мерзкая, самая убогая мелодия вытекает все-таки из другого источника, а Мордор не способен породить ничего, кроме лязга и визга, скрежета зубовного и рева моторов.

Поэтому цели своей Саурону все-таки не достичь, все Средиземье будет, конечно, изгажено и засрано, и свободные народы перестанут даже понимать значение слова «свобода», станут глупыми, озлобленными, ленивыми и жадными трусами, но в орков-то не превратятся!.. Во всяком случае, не все поголовно… Во всяком случае, я на это надеюсь…

– Простите, что перебиваю, я правильно понял: Василий Иванович у вас получается эльф?

– Ой, как смешно! Смотри не описайся!.. Нет, не эльф… Гном, наверное…

И повторяю: не его вина, что он служил в это время и в этой армии.

И совершенно верно, тут вы правы со своей проницательностью, случись ему быть в Будапеште в 1956-м или в Праге в 1968-м, да, боюсь, и в Новочеркасске в 1962-м, он бы не задумываясь выполнил приказ.

Какой бы он был иначе офицер? Выслушал бы спокойно, козырнул как ни в чем не бывало и спросил:

– Разрешите выполнять?

Да он еще в училище представлял себе такую вот проверку на вшивость – командир дает ему страшный приказ (понятно, воображался ему не расстрел взбунтовавшихся узников, а некое заведомо невыполнимое и гибельное боевое задание), а он невозмутимо так и деловито уточняет подробности, а потом:

– Разрешите выполнять?

Далее было два варианта: если командир – гад и посылает Васю на смерть зря, ради каких-нибудь своих шкурных и карьеристских целей, то перед тем, как повернуться через левое плечо, Бочажок смотрит ему в глаза и презрительно усмехается, а если нет, если такое решение продиктовано суровой тактической или даже стратегической необходимостью, то седой, закаленный в боях полковник останавливал отважного лейтенанта и произносил что-нибудь неуставное, типа: «Прости, сынок. На тебя вся надежда!» Ну как у Симонова:

 
Идешь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я
Туда посылать не рад.
Но как отец… Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
– Отец, – сказал ему Ленька
И обнял его в ответ.
 

В общем, ни разу за всю службу Василий Иванович не поддался соблазну обсуждать приказы командования. А того, кто стал бы при нем это делать, одернул бы с негодованием и брезгливостью.

Он и Хрущева так возненавидел не потому, что тот был крикливый и взбалмошный дурак и волюнтарист, а потому, что этот генеральный секретарь был абсолютно и безусловно гражданским и поэтому его приказы вроде бы обсуждать было допустимо. И уютное сознание неколебимой правоты и правильности навсегда покинуло нашего героя.

Вот Сталин был генералиссимусом, носил, как и Бочажок, погоны, был командиром, еще в Гражданскую Царицын оборонял, и, значит, умничать по поводу его приказов военному человеку не положено по уставу и даже зазорно.

Да, вот такую отмазу придумал себе молодой Бочажок и стойко ее держался, а когда Дронов, понизив голос, начинал нести всякую околесицу про Иосифа Виссарионовича, Вася только отмахивался: «Кончай уже, Ленька! Закусывай лучше давай!»

Но, уподобляясь моему папе, сокрушавшемуся, что я не внял его совету и не пошел после армии в военное училище (а я к тому времени уже вовсю антисоветские стишки строчил): «Эх, Тимур! Какой бы из тебя политработник вышел!» – я все-таки скажу: «Какой бы птенец гнезда Петрова или екатерининский орел мог бы выйти из нашего Василия Ивановича! Как бы раскинул он могучие крылья и взмыл в поднебесье!!»

И пусть себе история не терпит сослагательного наклонения, литература-то художественная только им и живет!

Поэтому я легко воображаю Василия Ивановича и среди героев невероятного Ледового похода, и даже под знаком Креста вместе с Айвенго и Ричардом Львиное Сердце, который, кстати, был композитором и исполнителем своих песен, так что Бочажку в самый раз. Не говоря уж о Фридрихе Великом, который между сражениями виртуозно играл на флейте и самому Баху задал тему для столь любимого генералом «Музыкального приношения»!

А вот в эту сцену, описанную генерал-лейтенантом Терентьевым в «Истории завоевания Средней Азии», Бочажок входит просто как влитой:

«Кавалерия осталась ночевать на Ичке-Яре, а весь остальной бивак перешел на Аму-Дарью. Люди немедленно стали купаться. Пошел в ход и бредень 4-го батальона. Моряки собирали и свинчивали кауфмановки. К вечеру одна была готова, несколько офицеров с Зубовым и матросами отправились кататься с песнями, а Колокольцев-сын, адъютант Кауфмана, утешил всех, исполнив на кларнете знаменитый ноктюрн Шуберта „Майская ночь“».

Так что Анечка, если бы была поумнее, могла бы ненавидеть Софью Власьевну и за это: за несбывшуюся жизнь своего отца, за то, что не стал Василий Иванович тем светлым рыцарем или хотя бы джентльменом и членом Пиквикского клуба, каким был задуман, за то, что не могла она им гордиться, а он – ее понимать.

Я, например, за своего папу ненавижу и эту власть, и это время еще сильней.

Вообще-то и сам генерал сильно преувеличивал, когда утверждал, что советская власть ему нравится. Нравиться или не нравиться может ведь только то, на что обращаешь внимание, над чем задумываешься, сравниваешь с другим, оцениваешь, а власть Советов была для Василия Ивановича и миллионов других мужчин и женщин чем-то само собой разумеющимся, непреложным и необсуждаемым, даже не как погода, на которую можно досадовать, и не как воздух, в чистоте которого можно усомниться, а как некий закон природы, сила земного притяжения, скажем, никто же не станет обсуждать ее достоинства и представлять, каким было бы мироздание без нее, разве что сумасшедший или злонамеренный и корыстный врун.

Не об этом ли пророчествовал пастернаковский доктор: «Наставший порядок обступит нас с привычностью леса на горизонте или облаков над головой. Он окружит нас отовсюду. Не будет ничего другого».

Да ведь и правда с каждым годом жить становилось лучше и веселее.

Какими бы ни были Хрущев и Брежнев, но про голод-то все уже давно забыли, и никаких массовых репрессий, и жилищные условия улучшаются, и паспорта колхозникам выдали – живи не хочу!

При царе Горохе, что ли, лучше было?

Или там, за кордоном, «под кожей статуи Свободы»?

Давно вас, видно, не пороли, не расстреливали и не линчевали, в конце-то концов, и в тюрьму не бросали, как Анджелу Дэвис и этого индейца волосатого, забыл, как звать.

А гарнизонная жизнь к тому же предоставляла прекрасную возможность ничего не знать и не понимать в окружающей военный городок действительности, а если это обстоятельство места сочеталось еще и с упорным нежеланием видеть, никакое прозрение и покаяние были просто-напросто невозможны.

Ну вот представим себе нечто совершенно немыслимое – прочитал бы, скажем, Василий Иванович в «Хронике текущих событий»:

«16 мая в Москве арестован математик, кандидат

физико-математических наук ИЛЬЯ БУРМИСТРОВИЧ. Следствие ведут органы КГБ, а обвинение предъявлено, как можно полагать, по ст. 190–1 УК. Конкретное содержание обвинения – по-видимому,

самиздатовская деятельность. Говорят, что у него найдены

произведения СИНЯВСКОГО И ДАНИЭЛЯ, стенограмма суда над ними, „Несвоевременные мысли“ ГОРЬКОГО, произведения ЦВЕТАЕВОЙ, ПЛАТОНОВА, КИПЛИНГА, ДЖОЙСА и др».

И что?

Да правильно сделали, что арестовали, чего неймется-то им, в конце концов? Чего надо? Каких прав, какой свободы? Свободы, чтобы что?

А если вы такие умные, то почему… И далее шел бы целый ряд вопросов, не все из которых, кстати, были глупы и смешны, над некоторыми было бы неплохо вовремя призадуматься прогрессивной антисоветской интеллигенции, генеральской дочери например, да и нам с вами.

Конечно, совсем замкнуться в этом панцире Василию Ивановичу не удавалось, неприбранная и выходящая за рамки гражданская жизнь иногда все-таки проникала сквозь ограждение, прорывалась через КПП и лезла в глаза, сбивая с толку, пугая и раздражая ум и совесть.

Да и во вверенных Бочажку армейских подразделениях случались происшествия, не предусмотренные никакими уставами и способные вызвать сомнения в справедливости и благости этих уставов.

В Перми, например, новобранец, только-только из карантина, ударил офицера, командира взвода.

Офицера!! Кулаком!! По морде!!

Все вроде ясно: тягчайшее воинское преступление, вот пусть военная прокуратура и разбирается, а военный трибунал выносит приговор. Вам-то, Василий Иванович, что за дело? Но выяснилось, что не все тут ясно и однозначно: рядовой, оказывается, был верующий, из старообрядцев, а кретин-лейтенант приказал ему снять нательный крест и, разозлившись из-за неповиновения, сам его сорвал да еще и матерно Иисуса Христа приложил, то есть получается, что и Богородицу тоже. Такой вот советский «Шар и Крест».

Нет, это, конечно, рядового не оправдывает, но… Четко сформулировать это «но» Бочажок не мог и не хотел, однако почувствовал всем своим заклокотавшим нутром, что этого воинствующего атеиста сам бы с удовольствием отмудохал, не просто бы ударил разок, как этот злосчастный салага, а измордовал бы, как Бог черепаху. И погоны бы сорвал с идиота.

Ничего этого делать Василий Иванович не стал, помечтал только немножко и решил во что бы то ни стало спасти христолюбивого преступника. Почему? Да я ж вам всю эту бесконечную главу объясняю – потому что хороший и честный человек и не его вина.

Однако возможно ли такое вопиющее дело замять? Каким образом?

Но, как поется в киножурнале «Хочу все знать», «Было бы желание, придет к тебе и знание!», и, как говорится в словаре Даля, «В нужде и кулик соловьем свищет». И Василий Иванович в этой непростой ситуации проявил себя – вы не поверите – хитрющим интриганом и записным демагогом.

Начал он с командира полка (сам он тогда был начштаба) и легко внушил своему непосредственному начальнику, что это такое чудовищное, такое невообразимое ЧП, что, если узнают наверху, никому и в первую очередь командованию не поздоровится, можно и до пенсии не дослужить, начнутся проверки, вскроется ведь и многое другое, понимаешь? Да ни на что я не намекаю, просто подумать надо как следует, не буди лихо, как говорится.

А замполита он запугал сомнительным душком этого дела в свете последних решений партии (тут Бочажок так заврался, что уже решил, что ничего не выгорит, но замполит сказал, что и сам об этом думал и пороть горячку в этом вопросе ни в коем случае нельзя!).

Ну а для виновника всей этой гадости Василий Иванович нашел, вспомнив дроновские разглагольствования, такой старорежимный аргумент:

– С битой рожей офицерская честь несовместима, раньше бы тебя просто погнали бы из полка, понимаешь? Но и сейчас, товарищ лейтенант, мой тебе совет – помалкивай лучше, чтобы другие офицеры не узнали, а то ведь могут, знаешь, неприятности быть.

Понятия об офицерской чести у незадачливого богоборца, скорее всего, были иными, более совремёнными, и устрашило его, конечно, не это, а неприятный тон и тяжелый взгляд Бочажка, особенно когда начштаба говорил о возможных неприятностях.