Текст книги "Долой среднее! Новый манифест индивидуальности"

В 1851 году в Лондоне состоялась большая выставка, которую часто называют первой Всемирной ярмаркой. Участники из разных стран представили на ней свои весьма интересные товары, технологии и изобретения. Англичане нисколько не сомневались, что выставка продемонстрирует всему миру превосходство Британии. Однако, прогуливаясь по павильонам, очень скоро они поняли, что их надеждам не суждено сбыться. Самые впечатляющие экспонаты выставили американцы. Предприниматели из-за океана разрекламировали последние достижения инженерной мысли: револьвер Сэмюэля Кольта, швейную машину Исаака Зингера и механическую молотилку Сайруса Маккормика{63}63
  Jeffrey Auerbach, The Great Exhibition of 1851 (New Haven: Yale University Press, 1999), 122–123.


[Закрыть], – во много крат превосходившие все, что мог предложить публике туманный Альбион. Англичане забеспокоились: их страна отставала от остальных. Среди тех, кто особенно огорчился этим обстоятельством, был человек по имени Френсис Гальтон. Он заявил, что точно знает, почему Великобритания оказалась в хвосте. Причина – рост статуса низших классов{64}64
  Gerald Sweeney, “Fighting for the Good Cause,” American Philosophical Society 91, no. 2 (2001): i–136.


[Закрыть].

Гальтон, чья семья сколотила состояние на банковских операциях и ружейном производстве, принадлежал к клану богатых торговцев. Он верил во врожденное превосходство своей семьи и других представителей высшего класса и полагал, что растущая демократизация общества подтачивает величие Британской империи{65}65
  Sweeney, “Fighting for the Good Cause.” Сведения об изменениях в избирательном праве см. у Joseph Hendershot Park, The English Reform Bill of 1867 (New York: Columbia University, 1920).


[Закрыть]. Сэр Френсис был уверен, что восстановить былую славу Великобритании можно только в том случае, если вернуть высшим классам полноту ускользающей от них власти. По его мнению, объясняется все это с помощью вычислений Кетле.

Будучи математиком по образованию, Гальтон считал пожилого бельгийца гением и называл его «величайшим авторитетом в области жизненной и социальной статистики»{66}66
  Francis Galton, Hereditary Genius: An Inquiry into Its Laws and Consequences (New York: Horizon Press, 1869), 26. См. приложение, в котором содержится обсуждение некоторых математических аспектов понятия «средний человек».


[Закрыть]. Он был согласен с Кетле в том, что концепция среднего составляет научную основу для понимания человека. Собственно, Гальтон разделял почти все идеи Кетле, кроме одной: что средний человек представляет собой идеальное творение природы. Нет ничего более далекого от истины, утверждал Гальтон. Для него усредненность означала посредственность, грубость, серую массу, такую, как низшие классы, которым теперь было позволено избирать представителей в палату общин{67}67
  Sweeney, “Fighting for the Good Cause,” 35–49.


[Закрыть]. Идею призвать женщин соответствовать Норме он точно поднял бы на смех. Уж если женщине нужен образец для подражания, то пусть это будет ее величество королева – истинный идеал Гальтона.

Сэр Френсис верил, что человечество обязано старательно улучшать средний показатель, и в подтверждение собственной правоты приводил исследования своего кузена Чарльза Дарвина. Гальтон писал: «Все, что природа делает вслепую, медленно и безжалостно, человек способен проделать осознанно, быстро и благожелательно»{68}68
  Francis Galton, “Eugenics: Its Definition, Scope, and Aims,” American Journal of Sociology 10, no. 1 (1904): 1–25.


[Закрыть]. Кетле полагал, что излишнее отклонение от нормы – это уродство, Гальтон же был убежден, что это лишь половина правды. Личности, многократно превосходившие окружающих, такие как сам Гальтон, королева Виктория, Исаак Ньютон, никак не могли быть уродами, напротив, они составляли особый класс, который сэр Френсис назвал «классом выдающихся людей». Тех же, кто находился значительно ниже среднего уровня, он именовал умственно неполноценными{69}69
  Michael Bulmer, Francis Galton (Baltimore: JHU Press, 2004), 175.


[Закрыть].

Таким образом, Гальтон отвергал позицию Кетле, рассматривавшего любое отклонение от нормы как ошибку, разделяя при этом предложенную бельгийцем концепцию типов, поскольку считал, что «выдающиеся люди», «умственно неполноценные» и «посредственности» представляют собой отдельные человеческие типы. Иными словами, Гальтон желал сохранить идею Кетле о том, что средний член группы является ее типом, но не был согласен с тем, что отклонение от среднего – это ошибка природы. Как он разрешил столь очевидный парадокс? Да очень просто: он уложил мораль и математику на обе лопатки, возведя «ошибку» в ранг «категории»{70}70
  Francis Galton, “Statistics by Intercomparison, with Remarks on the Law of Frequency of Error,” Philosophical Magazine 49 (1875): 33–46.


[Закрыть].

Кетле мог заявить, что не имеет значения, соображаете вы вполовину быстрее или вполовину медленнее, чем обычный человек, – и так и эдак вы одинаково отклоняетесь от среднего, то есть демонстрируете ошибку равной выраженности и равно удалены от совершенства. Гальтон эту точку зрения не разделял. По его мнению, человек, соображающий на 50 процентов быстрее среднего, явно превосходит того, кто думает на 50 процентов медленнее. Эти люди ни в коем случае не равны: первый принадлежит к более высокому рангу.

Гальтон делил человечество на четырнадцать различных классов – от «умственно неполноценных» (низший класс) до «посредственности» (средний) и «выдающихся людей» (высший). Такая градация повлекла за собой серьезный сдвиг в трактовке понятия «средний»: теперь нормальность превратилась в посредственность. Но на этом Гальтон не остановился. Уверовав, что выдающиеся люди относятся к классу избранных, он стал полагать, будто принадлежность к той или иной категории выражается во всех качествах и проявлениях человека – умственных, физических и моральных{71}71
  Francis Galton, Inquiries into Human Faculty and Its Development (London: Macmillan, 1883), 35–36.


[Закрыть]. Если по интеллекту вы принадлежите к выдающимся личностям, то, если следовать логике Гальтона, и здоровье у вас тоже, скорее всего, будет отменное, а кроме того, вы будете обладать незаурядной отвагой и честностью. Аналогично, если ваши математические способности оставляют желать лучшего, то и речь у вас будет корявая, а о вашей красоте и самодисциплине и говорить не приходится. «Как показала статистика, лучшие качества, как правило, коррелируют друг с другом, – писал Гальтон в 1909 году. – Молодые люди, которые сегодня становятся в Англии судьями, епископами, государственными мужами и лидерами прогресса, в античности составили бы замечательную команду атлетов»{72}72
  Francis Galton, Essays in Eugenics (London: The Eugenics Education Society, 1909), 66.


[Закрыть].

Если бы концепция категорий подтвердилась, Гальтону удалось бы убедить всех в том, что для восстановления былой славы Британии следует передать классу выдающихся людей выдающуюся же власть. В доказательство своей правоты он разработал ряд новых статистических методов, в том числе метод корреляции, позволявший оценивать связь различных качеств друг с другом.

Все изобретения Гальтона в области статистики базировались на так называемом законе отклонения от среднего – согласно этой идее, главное в человеке то, насколько он выше или ниже среднего уровня. Нам, детям XXI века, мысль о том, что талантливые люди – выше среднего, а непроходимые тупицы – ниже, кажется такой простой и очевидной, что даже странно приписывать ее какому-то лицу. И все же именно Гальтон практически в одиночку опроверг заявление Кетле о том, что оценивать человека следует в зависимости от его близости к среднему. Он заменил его утверждением, что для объективной оценки нужно определить, насколько сильно человек отклоняется от среднего. В 40-е годы XIX века интеллектуалов покорила и захватила теория типов Кетле; в 90-е годы умами завладела идея категорий Гальтона, а к началу ХХ столетия мысль о том, что людей можно поделить на группы в зависимости от их способностей (от низких до высоких), проникла практически во все общественные и поведенческие науки.

Для эпохи усредненности, которая началась в 40-х годах XIX века с появлением социальной физики Кетле и продолжается до сих пор, характерна вера в две идеи, неосознанно разделяющие практически все общество: «средний человек» Кетле и типизация Гальтона. Вслед за Кетле мы все уверовали в то, что среднее арифметическое – надежный показатель нормы, особенно когда речь идет о физическом и психическом здоровье, личности и экономическом статусе. Кроме того, мы поддержали мысль о том, что талант человека можно оценить с помощью категории, занимаемой им на узкой шкале достижений. Эти две теории сформировали нынешнюю систему образования, легли в основу практики найма, а также многих систем оценки эффективности персонала.

И все же, несмотря на то что влияние Кетле на наше мнение об отдельном человеке и по сей день живо в общественных институтах, наследие Гальтона сказывается на нашей жизни гораздо сильнее. Все мы чувствуем потребность подняться над средним уровнем как можно выше. Большую часть времени мы даже не задумываемся над тем, в чем так упорно стремимся превзойти среднего человека, поскольку знаем, зачем нам это нужно. В эпоху усредненности успеха можно добиться только в том случае, если окружающие не будут воспринимать вас как посредственность или – и того хуже! – как полное ничтожество.

К началу XX века большинство ученых-обществоведов и политиков принимали решения, касающиеся людей, ориентируясь на средний показатель{73}73
  Piers Beirne, “Adolphe Quetelet and the Origins of Positivist Criminology,” American Journal of Sociology 92, no. 5 (1987): 1140–69; более обширное освещение темы см. в работе Porter, Rise of Statistical Thinking.


[Закрыть]. И дело было не только во внедрении новых статистических методов, все происходящее свидетельствовало о глобальном изменении взглядов на взаимосвязь человека и общества. Разделение на типы и классы строится на сравнении конкретного человека со средним показателем группы. И Кетле, и Гальтон ясно и недвусмысленно заявляли, что любого индивидуума можно понять, только сравнив с группой, следовательно, с точки зрения новой науки об обществе отдельный человек, личность, практически ничего не значил.

«Говоря о человеке, мы должны понимать, что речь идет не о конкретном лице. Прежде всего следует ориентироваться на общую картину, которая вырисовывается после оценки некой совокупности людей, – писал Кетле в 1835 году. – Исключив из анализа элемент индивидуальности, мы устраним всякий фактор случайности»{74}74
  Quetelet, Sur l’homme, 12.


[Закрыть]. То же самое провозглашал первый номер научного журнала Biometrika, основанного Гальтоном в 1901 году: «Практически невозможно изучать и типировать жизнь, не заметив, сколь малую роль играет при этом отдельный организм»{75}75
  K. Pearson, “The Spirit of Biometrika,” Biometrika 1, no. 1 (1901): 3–6.


[Закрыть]. Поначалу может показаться, что между утверждениями «человек относится к девяностой процентили» или «он интроверт» нет ничего общего, однако в обоих случаях мы сравниваем человека с каким-то средним показателем. И первый, и второй подход просто отражает разные толкования одного и того же принципа, но в итоге мы делаем то же самое умозаключение: отдельный человек ничего не значит.

Когда общество познакомилось с понятием среднего, многие образованные викторианцы восприняли этот странный подход с настороженностью. Они даже предупреждали, прямо-таки пророчески, что игнорировать индивидуальность рискованно. В эссе 1864 года известный британский поэт Уильям Сайплс, признавая бесспорную победу нового поколения ученых и бюрократов, вооруженных идеей усреднения, в конце метко и пренебрежительно называет их середнячками. Это точное и показательное прозвище, поэтому я сам зову так всех – ученых, учителей, менеджеров, – кто использует средние показатели для понимания отдельных индивидуумов.

В своем эссе Сайплс с тревогой рассуждает о том, какое будущее ждет нас, если середняки одолеют всех несогласных: «Середняки приводят статистику убийств, самоубийств и даже (к нечастью!) браков в доказательство того, что все события такого рода шаблонны и похожи друг на друга… Следует смотреть не на людей, а на человека… Все наши страдания или победы укладываются в доли процента; судьба перестает быть предопределением свыше и превращается в показатель, характерный для нашей статистической группы… Несомненно, мы должны воспротивиться современной одержимости арифметикой, ибо если она поглотит нас, то станет для человечества угрозой худшей и более страшной, нежели все пережитое доселе, – не будет больше судьбы, останется лишь рок, запечатленный в цифрах после запятой и карающий не нас самих, а каких-то мифических усредненных людей»{76}76
  William Cyples, “Morality of the Doctrine of Averages,” Cornhill Magazine (1864): 218–224.


[Закрыть].

Растущее влияние середняков беспокоило не только поэтов. Врачи тоже были категорически против использования усредненных значений по отношению к пациентам. «Вы можете сказать больному, что в восьмидесяти случаях из ста эта болезнь излечима… но его это едва ли успокоит. Он хочет знать точно, входит ли он в число тех, кого можно вылечить{77}77
  Claude Bernard, Principes de médecine expérimentale, L. Delhoume, ed. (Paris, 1947), 67, quoted in T. M. Porter, The Rise of Statistical Thinking, 1820–1900 (Princeton: Princeton University Press, 1986), 160.


[Закрыть], – писал в 1985 году французский врач Клод Бернар, которого считают отцом экспериментальной медицины. – Так называемый закон больших чисел, который, по словам известного математика, всегда верен в целом и неверен в частностях, не имеет никакого отношения к лечению людей»{78}78
  Claude Bernard, An Introduction to the Study of Experimental Medicine (New York: Dover, 1865; 1957), 138.


[Закрыть].

Однако общество осталось глухо к подобным протестам, и сегодня мы невольно сравниваем каждого, в том числе и себя, со средним показателем. Если средства массовой информации то и дело сообщают, сколько друзей у среднего человека (в США – 8,6), скольких любовниц или любовников он целует за жизнь (женщины – 15, мужчины – 16) или сколько раз в месяц обычная супружеская пара ругается из-за денег (в США – 3), мало кто не будет автоматически сравнивать эти цифры с собственной жизнью. Если вы целовались больше положенного, то начинаете гордиться собой, а если меньше – можете испытывать досаду или стыд{79}79
  Joseph Carroll, “Americans Satisfied with Number of Friends, Closeness of Friendships,” Gallup.com, March 5, 2004, http://www.gallup.com/poll/10891/americans-satisfied-number-friends-closeness-friendships.aspx; “Average Woman Will Kiss 15 Men and Be Heartbroken Twice Before Meeting ‘The One’, Study Reveals,” The Telegraph, January 1, 2014, http://www.telegraph.co.uk/news/picturegalleries/howaboutthat/10545810/Average-woman-will-kiss-15-men-and-be-heartbroken-twice-before-meeting-The-One-study-reveals.html; “Finances Causing Rifts for American Couples,” AICPA, May 4, 2012, http://www.aicpa.org/press/pressreleases/2012/pages/finances-causing-rifts-for-american-couples.aspx.


[Закрыть].

Разделение на типы и категории сегодня настолько естественно, что мы перестали осознавать: любое деление людей на классы уничтожает индивидуальность человека. За полтора столетия, прошедших со времени обнародования теории Кетле, все мы, как и боялись поэты и врачи XIX века, стали середняками.

Глава 2
Как стандарты стали править миром

После того как я бросил школу, какое-то время я работал на крупном металлопрокатном заводе в Клирфилде. Так я познакомился с миром наемного труда. В первый же день мне выдали небольшую карточку, на которой подробно описывался весь процесс работы, вплоть до оптимальных движений рук и ног. Я должен был брать алюминиевую заготовку из штабеля и относить ее к пышущему жаром прессу. Я прогонял заготовку через машину, и на выходе получался пруток L– или S-образной формы: это было все равно что играть с детской машинкой для пластилина. Я клал готовый брусок на палету и жал на кнопку, чтобы зафиксировать еще одну единицу. (Часть моего заработка зависела от того, сколько единиц я успевал сделать.) Потом я мчался обратно к штабелю заготовок, и все начиналось сначала.

Мои самые четкие воспоминания об этом сводились к бесконечной веренице рутинных операций: бежишь, нажимаешь на кнопку, бежишь, нажимаешь на кнопку, бежишь, нажимаешь на кнопку… и слышишь пронзительный звон колокола, возвещающего о начале и конце смены. Я как будто перестал быть человеком и превратился в винтик механизма. Моя индивидуальность на заводе никого не интересовала. В полном соответствии с пророчеством британского поэта Сайплса я трансформировался в «человеческую единицу», в цифру статистики, в среднего рабочего. И произошло это неслучайно, ведь и мое рабочее место создавалось по рекомендациям середняков, убежденных в том, что для того, чтобы оценить человека, достаточно лишь его измерить, отнести к тому или иному классу и сравнить со средним показателем.

Позиция, сформировавшаяся на основе работ двух европейских ученых, которые пытались решать социальные проблемы с помощью математики, могла бы навсегда остаться не более чем образчиком эзотерической философии, интересной лишь ученым да интеллектуалам. Тем не менее этого не случилось, и мы с вами родились в мире, где оттенок усредненности затрагивает каждый аспект нашей жизни, от рождения до смерти, и пронизывает все наши самые тайные суждения о собственной ценности. Но как идея усреднения ухитрилась, образно говоря, покинуть башню из слоновой кости и превратиться в главную организационную доктрину коммерческих предприятий и образовательных учреждений всего мира? Ответ на этот вопрос в значительной степени связан с человеком по имени Фредерик Тейлор.

Один экономист писал, что Тейлор «вероятно, сильнее, чем кто-либо, повлиял на частную и общественную жизнь людей XX века»{80}80
  J. Rifkin, Time Wars: The Primary Conflict in Human History (New York: Henry Holt & Co., 1987), 106.


[Закрыть]. Тейлор, родившийся в 1856 году в богатой семье из Пенсильвании, будучи подростком, два года учился в Пруссии – стране, одной из первых внедрившей идеи Кетле в школах и армии. По всей вероятности, именно там он познакомился с теорией усреднения, составившей в итоге философскую основу его работ{81}81
  Биографию Тейлора см. в работе Robert Kanigel, The One Best Way: Frederick Winslow Taylor and the Enigma of Efficiency (Cambridge: MIT Press Books, 2005).


[Закрыть].

По возвращении домой Тейлор решил поступить в академию Филлипса в Эксетере, где студентов готовили к колледжу, хотя семья надеялась, что юноша продолжит дело отца и займется изучением права в Гарварде. Однако Тейлор поступил учеником к мастеру на заводе гидрооборудования в Филадельфии. Впервые прочитав об этом поступке юного Тейлора, я решил, что нашел родственную душу. Будущий экономист представился мне юношей, отчаянно ищущим свое место в жизни. Но я ошибался. На самом деле Тейлор скорее поступил как Марк Цукерберг, который бросил Гарвард, чтобы заниматься Facebook.

В 1880-х годах США из аграрной страны превращались в индустриальную. Железные дороги соединили самые дальние уголки континента звонкой сетью рельсов, иммигранты хлынули рекой (порой можно было пройти целый район, ни разу не услышав английского слова), а города росли настолько быстро, что, например, за период с 1870 по 1900 год население Чикаго увеличилось в шесть раз. Социальные перемены сопровождались значительными изменениями в экономике, и крупнейшие из них происходили на гигантских фабриках и заводах. Тейлор отказался от Гарварда ради работы на Enterprise Hydraulic Works на самой заре электрификации, в годы развития материального производства, так же, как сегодня многие, чтобы завоевать мир, едут покорять Кремниевую долину{82}82
  Charles Hirschman and Elizabeth Mogford, “Immigration and the American Industrial Revolution from 1880 to 1920,” Social Science Research 38, no. 1 (2009): 897–920.


[Закрыть].

Фредерик Тейлор намеревался сделать себе имя в новом индустриальном мире, и удовлетворению его амбициозных планов во многом способствовало то, что компания, в которой он работал, принадлежала друзьям его семьи. Тейлору приходилось выполнять мало тяжелой работы, и он мог свободно наблюдать за организацией производственного процесса на фабрике. По окончании срока ученичества он стал рабочим механического цеха Midvale Steelwork – фабрики, тоже принадлежавшей друзьям семьи, – и вскоре получил несколько повышений подряд. После шестого повышения за шесть лет его назначили главным инженером компании{83}83
  Kanigel, One Best Way, 188.


[Закрыть].

За эти шесть лет Тейлор основательно изучил проблемы, присущие эпохе фабричного производства. А их, надо сказать, было немало. Начало второй промышленной революции ознаменовалось высочайшим уровнем инфляции, снижением заработной платы и периодическими пертурбациями на финансовых рынках. Когда Тейлор поступил на работу в Midvale, страна как раз погрузилась в самую тяжелую депрессию из всех, которые было суждено пережить его поколению. Люди то и дело теряли работу, «текучка» кадров составляла от 100 до 1500 процентов в год{84}84
  Eric L. Davin, Crucible of Freedom: Workers’ Democracy in the Industrial Heartland, 1914–1960 (New York: Lexington Books, 2012), 39; Daniel Nelson, Managers and Workers (Madison: University of Wisconsin Press, 1995), 3; and J. Mokyr, “The Second Industrial Revolution, 1870–1914,” August 1998, http://faculty.wcas.northwestern.edu/~jmokyr/castronovo.pdf.


[Закрыть]. Никто толком не понимал, что вызывало все эти экономические проблемы, но к тому времени, когда Тейлор стал главным инженером, он уже был твердо убежден, что истинный источник у них один – неэффективный труд{85}85
  Frederick Winslow Taylor, The Principles of Scientific Management (New York: Harper & Brothers, 1911), 5–6.


[Закрыть].

На новых электрифицированных фабриках, полагал Тейлор, выполняется возмутительно много бесполезных операций, и все из-за отсутствия квалифицированных управленцев, опирающихся на научную базу. Семьдесят лет назад, на заре промышленной революции, приведшей к появлению первых крупных отраслей – текстильной, металлургической и паровой, – произошли мощные социальные сдвиги, которые и побудили Адольфа Кетле разрешить новые социальные проблемы с помощью науки об обществе. Кетле стал Исааком Ньютоном социальной физики. В 1890-х Тейлор, окинув взглядом новую эпоху экономического подъема, заявил, что ее проблемы можно решить исключительно посредством науки о труде. Иными словами, он вознамерился стать Адольфом Кетле индустриальной эпохи.

Тейлор считал, что постепенно можно изжить неэффективную деятельность, приняв за основу принцип усреднения: индивидуальность не имеет значения. «Раньше на первом месте стоял человек, – заявил Тейлор. – В будущем его место должна занять система»{86}86
  Taylor, Principles of Scientific Management, 7.


[Закрыть].

До того как Фредерик Тейлор поставил себе задачу разработать новую науку о труде, компании обычно нанимали самых талантливых сотрудников независимо от их навыков и позволяли им на собственное усмотрение реорганизовывать рабочие процессы в компании в целях повышения продуктивности. Тейлор же настаивал на совершенно противоположном подходе. Организация не должна подстраиваться под отдельных работников, сколь бы одаренными они ни были. Напротив, нанимать нужно среднего человека, который сможет вписаться в систему. «Компания, которая состоит из сотрудников средних способностей, но соблюдает стратегии, планы и процедуры, определенные путем анализа ключевых фактов сложившейся ситуации, в долгосрочной перспективе будет более успешна и стабильна, нежели организация, состоящая из гениев, каждый из которых руководствуется исключительно вдохновением»{87}87
  Taylor Society, Scientific Management in American Industry (New York: Harper & Brothers, 1929), 28.


[Закрыть], – утверждал Тейлор.

Тогда же, в 90-е годы XIX века, Тейлор начал пропагандировать новый взгляд на организацию промышленного производства, который, по его утверждению, должен был снизить неэффективность труда так же, как метод усреднения свел к минимуму ошибки. Опирался он при этом на одну из ключевых концепций середняков – стандартизацию{88}88
  Taylor, Principles of Scientific Management, 83.


[Закрыть]. Кетле был первым, кто предложил этот метод чиновникам и ученым для сбора данных, но Тейлор говорил, что лично его вдохновил на внедрение стандартов в сфере труда один из учителей математики в Академии Филлипса в Эксетере{89}89
  Kanigel, One Best Way, 215.


[Закрыть].

Этот учитель часто давал Тейлору и его одноклассникам подборку задач, давая указание каждому щелкать пальцами и поднимать руку, когда он решит их все, а сам с помощью хронометра отмечал время, показанное каждым учеником, и потом вычислял, сколько минут в среднем у них уходило на решение задач. Позже учитель использовал эти данные, чтобы подсчитать, сколько задач можно задать на дом, чтобы у среднего ученика ушло на их выполнение ровно два часа.

Тейлор понял, что стандартизировать таким образом можно не только выполнение домашних заданий, но и любые производственные процессы{90}90
  Hearings Before Special Committee of the House of Representatives to Investigate the Taylor and Other Systems of Shop Management Under Authority of House Resolution 90, no. III, 1377–1508. Reprinted in Scientific Management, Frederick Winslow Taylor (Westport: Greenwood Press, 1972), 107–111.


[Закрыть]. Для начала он попробовал ввести стандартизацию в Midvale Steelworks и первым делом решил найти способ повышения скорости любой операции на фабрике, например подачи угля в топку. После оптимизации операции Тейлор замерил, сколько в среднем времени уходит у рабочих на ее выполнение. Кроме того, он рассчитал среднее количество движений, которые им приходилось при этом делать, а также определил, что оптимальный вес угля, забрасываемого в топку одним взмахом лопаты, составляет 21 фунт. Затем на основании средних показателей Тейлор стандартизировал весь производственный процесс, чтобы установить единственно правильный способ выполнения каждой задачи и строго его придерживаться (например, распорядился выдавать кочегарам специальные лопаты, вмещающие ровно 21 фунт угля). Отклонения от стандартов не допускались – в точности как на моем первом заводе, где полагалось штамповать алюминиевые заготовки строго предписанным образом.

По мнению Тейлора, для любой задачи существует «наилучший» и единственный способ решения, который выражается в соответствии стандарту{91}91
  Taylor, Principles of Scientific Management, 25.


[Закрыть]. Для экономиста не было ничего хуже, чем попытка рабочего проявлять инициативу. «Готовность прощать самодеятельность – камень, о который споткнулись многие светлые умы, – предупреждал он в статье 1918 года. – Средний человек ни в коем случае не имеет права создавать новую машину, или метод, или процесс, в целях замены уже имеющегося, успешно применяемого варианта»{92}92
  Frederick W. Taylor, “Why the Race Is Not Always to the Swift,” American Magazine 85, no. 4 (1918): 42–44.


[Закрыть]. Американские компании взяли на вооружение принципы стандартизации, предложенные Тейлором, и вскоре начали издавать правила работы, печатать книги о стандартных рабочих процедурах и раздавать карточки с инструкциями – в общем, всячески распространять информацию о том, как именно следует выполнять ту или иную операцию. Роль рабочего, некогда славившегося умелыми руками и смекалкой, была низведена до автомата{93}93
  Maarten Derksen, “Turning Men into Machines? Scientific Management, Industrial Psychology, and the Human Factor,” Journal of the History of the Behavioral Sciences 50, no. 2 (2014): 148–165.


[Закрыть].

Сегодня стандартизация применяется на предприятиях практически в том же виде, в каком ее предлагал Тейлор, – я убедился в этом, работая на заводе металлопроката. Поскольку это была моя первая настоящая работа, я думал, что превратить человека в машину пытается только эта компания. Иллюзий я лишился очень скоро. Два года спустя я устроился специалистом по обслуживанию клиентов в крупную компанию по выпуску кредитных карт, где можно было целые дни просиживать в мягком кресле на колесиках, наслаждаясь прохладным кондиционированным воздухом. Казалось бы, здесь все будет совсем иначе, чем на заводе. Как бы не так! Все мои действия опять-таки были расписаны в полном соответствии с принципами стандартизации Тейлора.

Мне выдали подробнейший сценарий разговора с клиентом и велели ни в коем случае от него не отклоняться. Предполагалось, что при соблюдении этого правила беседа займет некое среднее количество времени. Эффективность моей работы оценивалась в зависимости от длительности каждого звонка. Если звонок превышал обозначенное время, экран начинал мигать красным. Так что вместо того, чтобы думать о содержании разговора, я думал о том, как бы побыстрее положить трубку. После каждого звонка компьютер заново вычислял среднее время и показывал, насколько я отстаю или опережаю средний групповой показатель, а кроме того, подавал мои усредненные данные начальнику. Если средняя длительность моих бесед превышала среднее значение по группе, начальник наносил мне визит (так случалось несколько раз). Если бы после этого я не показал другое время, меня бы уволили – впрочем, я ушел сам, не дожидаясь инициативы сверху.

В течение следующих нескольких лет я успел поработать в розничной торговле, в ресторане, службе продаж и на заводе, и везде мой труд был стандартизирован в соответствии с тейлоровским принципом «на первом месте должна быть система». Всякий раз я становился винтиком машины, не имевшим ни малейшего шанса проявить инициативу или взять на себя ответственность. От меня неизменно ждали максимально точного соответствия средним показателям – я должен был быть как все, только лучше. А если я сетовал, что работа не учитывает особенностей моей личности, внушает мне чувство беспомощности и заставляет скучать, меня обвиняли в лености и безответственности. В стандартизированной системе индивидуальность не имеет значения – именно этого и добивался Тейлор.