Текст книги "Лорд Малквист и мистер Мун"

Глава вторая
Несколько смертей и уходов

I

Вскоре он услышал, что кто-то поднимается по лестнице, и в открытой двери скромно мелькнула юбка Мари, но сама она в комнату не заглянула. Мун подождал, пока она не зашла в свою комнату дальше по коридору, а затем, положив бомбу на постель, снял пальто, вышел из комнаты и остановился наверху лестницы. Он слышал веселый визг Джейн, необузданную русскую музыку и ковбойские вопли Джаспера Джонса. Он повернулся и постучал в комнату Мари.

– Кто там?

– Это я, – ответил Мун.

В паузе он представил себе ее: настороженная, хрупкая, пугливая, точно мышка. Он услышал осторожное позвякивание цепочки, и дверь приоткрылась на четыре дюйма, туго натянув цепочку между их лицами.

– Да, мсье? – Осторожные глаза зверька над цепочкой.

– Мари… – сказал Мун.

Она спокойно ждала, и у Муна все внутри обмякло при виде ее серьезной кроличьей мордочки.

– Сколько тебе лет? Я хочу сказать, я видел, как ты прошла мимо, и…

Она серьезно смотрела на него.

– Ты счастлива?

– Мсье?

– Мари, ты такая славная. Миссис Мун хорошо за тобой присматривает?

Мари осторожно кивнула.

– Ты такая тихая и ласковая. – Мун барахтался в своем участии к ней и не мог найти слов. – Должно быть, за тобой так приятно присматривать… пожалуйста, скажи мне, если я что-нибудь могу…

Банальность этих слов взбесила его. Он наклонился и сжал цепочку зубами. Уголки ее рта чуть дрогнули, но она не улыбнулась. Мун выпустил цепочку.

– Откуда ты родом? – мягко спросил он. – Из Парижа?

– Мсье?

– Откуда ты приехала?

– Меня прислало агентство.

– Тебе здесь нравится?

– Да, мерси бьен, мсье. Благодарю вас, очень.

– Я только хочу сказать, – произнес Мун, – я рад, что ты живешь в моем доме, потому что ты такая… простая. – Через минуту ему придется ее съесть. – Я хочу сказать, у тебя такие маленькие грудки и… – («Я вовсе не это хотел сказать».) – Ты так молода, тиха, спокойна, ласкова, тиха и молода – можно мне иногда тебя навещать? Ты будешь со мной говорить?

Мари улыбнулась, кивнула и наморщила свой кроличий носик, а Мун улыбнулся ей в ответ.

Он вернулся в спальню и сел на кровать. Музыка внизу достигла пика и смолкла, раздались аплодисменты в четыре руки, звучавшие будто заводные. Мимо двери спальни, не заглядывая внутрь, быстро прошла Мари, а секундой позже вошла Джейн, сняла халат и остановилась перед Муном совершенно голая, за исключением кольца с сапфиром, вставленного в пупок.

– Дорогой! Что ты сидишь тут и дуешься? Мы праздновали обряды весны!

Мун и циклопический живот подозрительно глядели друг на друга.

Джейн погрузила пальцы в шевелюру, сжала локоны и пряди цвета всех оттенков меда улыбающимся ртом и выгнулась назад, подставив Муну сапфир и распутный овал бедер. Он наклонился и сжал кольцо зубами. Когда она ловко повернулась, оно отделилось, и он едва успел оценить предложенную ему фантазию, как она ускользнула к зеркалу, мерцая умащенными холодным кремом ягодицами.

– Ты не сидишь на моих трусиках?

«Так не похоже на домашнюю жизнь нашей дорогой королевы».

Он не сидел на ее трусиках.

Она подвела губы и глаза, осторожно, как ребенок, у которого на все про все лишь два цвета (розовый и зеленый).

– По-моему, твой друг очарователен… почему ты раньше не приводил его домой?

– Он мне не друг. Я на него работаю.

– Как чудно, дорогой. Я бы тоже не прочь.

Он наблюдал, как она прилаживает разные лоскуты материи – чулки, подвязки, кружева, ленточки; резинки, – придающие ее наготе праздничный вид.

– Это у тебя с ним была встреча?

– Да, – ответил Мун. – Ты ведь не верила, что у меня встреча, а?

– Ты будешь работать на него каждый день? По большей части. Это, можно сказать, постоянная работа.

Кто бы мог подумать, – сказала Джейн. Она натянула чулок и провела руками по ноге, приобретшей под ее чудодейственным прикосновением карамельный цвет. – Я думала, ты уже совсем отчаялся стать Босуэллом.

На это Мун промолчал.

– А он тебе платит?

– Да.

– Что ж, дядя Джексон и того не делал. «Джексон-шмексон», – подумал Мун; иногда он хотел стать иудеем, но имел самое приблизительное представление о том, с чего начать.

– Это частично сэкономит мне деньги, доставшиеся тяжким трудом.

– Они не твои, – сказал Мун. – Ты зарабатывала не больше моего.

– Я просто шучу, дорогой.

Она принялась выдвигать и задвигать ящики в поисках чего-то – судя по ее наружности, решил Мун, это лифчик.

– Как бы там ни было, мой папочка заслужил их больше, чем твой.

С этим не поспоришь.

– А как же твоя книга, исследования и все остальное?

– Придется работать над ней в свободное время, – напомнил он себе.

Джейн задвинула последний ящик и выудила лифчик из корзины с грязным бельем.

– Ты много написал, дорогой?

– Нет… понимаешь, мне надо подготовить материал.

Все дело в том, чтобы подготовить материал. Нет смысла начинать писать, пока материал не подготовлен. Мун, поэкспериментировав с несколькими вариантами первого предложения, очень сильно это чувствовал. Он обнаружил, что обширность избранного им поля скорее успокаивает, чем отпугивает, но это комкало его стиль; он не мог написать ни одного слова без подозрения, что оно может оказаться неправильным, а если он денек выждет, то промежуточный опыт подскажет правильное. Этому не было конца, и Мун в страхе провидел себя чистым писателем, который, не написав за свою жизнь ровным счетом ничего, на смертном одре сочинит единственное предложение, которое будет сутью всего, что он сэкономил, и умрет, не успев его прохрипеть.

– Быть может, ты прославишься, когда напишешь свою книгу.

– Если меня кто-нибудь не опередит. – (Вот чего еще следовало опасаться.) – С историками такое часто случается.

– О господи, неужели? На твоем месте я бы поторопилась.

– Да, – согласился Мун и принялся наблюдать за ней всерьез.

Ее способ надевать лифчик всегда поражал его и переполнял нежностью. В фильмах и на фотографиях он видел женщин, которые стоят, в нельсоне вывернув руки за спину, и застегивают и расстегивают, нахмурившись и сосредоточившись, будто это некий тест на пригодность для страдающих параличом нижних конечностей. Он никогда не подвергал этот способ сомнению, но когда впервые увидел, как Джейн задом наперед опоясала лифчиком живот – чашки по-дадаистски висели на спине, – застегнула концы спереди, повернула всю конструкцию вокруг тела и подтянула вверх, со щелчком приладив чашки на место, то восхитился изобретательной невинностью, которая десять тысяч лет назад могла дать миру колесо.

Щелк-щелк.

Джейн повернулась – светло-голубой лифчик с белыми кружевными цветами, пояс для подвязок ему в тон и кремово-карамельные чулки, – очаровательно нахмурилась и уперла в щеку указательный палец, позируя фотографу из «Тэтлера»: «Миссис Джейн Мун гадает, где же она забыла свои трусики».

– Ты точно не сидишь на них?

– Да. Возможно, на них сидит Джаспер Джонс. «Мне плевать, мне просто плевать».

Бомба уютно, словно рождественский пудинг, устроилась у него на коленях. Мун погладил ее. Едва он заметил, что опять остался один, как в комнату вернулась Джейн с трусиками в руках.

Она погладила его по голове:

– Умница. Как ты догадался?

Мун сидел на постели, тикая, словно бомба.

«Мне плевать. Мне действительно плевать».

Он пытался придумать вопрос, который вберет в себя все вопросы и даст ответ, который будет всеми ответами, но тот получался таким простым, что Мун в него не верил.

– Знаешь, – сказала Джейн, – я всегда считала, что запах кожи, лошадей, подмышек и всякого такого – самый мужской запах, но должна сказать, что нахожу пряный аромат прикопченных лимонных деревьев, которым благоухает твой лорд, просто рррос-кошным… я представляю, как меня соблазняют под звуки клавесина. Думаю, это признак зрелости, ты так не считаешь?… То есть я привыкла представлять, как меня ррраздевают на горбу скачущего верблюда.

Она весело посмотрела на него.

– Я не умею играть на клавесине, – сказал Мун.

– Возможно, ты сможешь напевать за ширмой или делать еще что-нибудь.

– Да.

Она кисло посмотрела на него:

– Дорогой, я просто шучу.

– Знаю, – сказал Мун. – Знаю.

Джейн улыбнулась ему и успокоилась.

– Джаспер просто в бешенстве! Думаю, твой лорд очень славный и чертовски прекрасно выглядит, и он очень мило относится к Джасперу. Конечно, он же такой утонченный. Он помогает Джасперу со шпорами.

«Шпоры».

– Он их неправильно надел и располосовывает себе ноги всякий раз, как делает шаг, но говорит, что предпочитает носить их так. Конечно, он просто упрямится.

Мун безнадежно решился:

– Кто он, черт его дери, такой и зачем он напялил эту одежду?… И что он делал с тобой?… Джейн, ну почему ты?…

Джейн прикусила губу, чтобы сдержать слезы, задрожавшие на грани воспоминаний.

– Я упала. Мне было очень больно. Ты бы видел, какой там синяк.

– Упала с его лошади?

– Споткнулась в ванной. Мне страшно повезло, что поблизости оказался он, а не ты, – укорила она его.

«Ну не оказался, ну и что? Девушка падает в ванной, расшибает попку, мужа нет, мимоезжий ковбой помогает натереться. На Старом Западе такое случается каждый день».

– Ты удивилась?

– Конечно удивилась, я же упала. Помоги мне застегнуть.

– Удивилась, что ковбой как раз проезжал мимо.

– Глупенький, он не проезжал, он приехал навестить меня.

– И много ковбоев приезжает тебя навестить?

– Двое.

– Не так уж и много.

– Вполне достаточно, дорогой. Не передашь мне одну из вон тех конфеток, а то я чувствую себя зефириной.

В большой, перевязанной ленточкой прозрачной коробке, размером со шляпную, в бумажных гнездышках слоями лежали конфеты. Мун грязно воспользовался тем, что она потянулась за конфетой, и стиснул ее грудь.

– Ты права – ты и впрямь как зефир.

Но вышло как-то глупо (видимо, из-за того, что она не придала этому значения), и он подумал, что если бы сжал ее как-нибудь по-особенному, она издала бы звук, похожий на клаксон.

– И давно они тебя навещают?

– Несколько дней. Бедняжки, они друг друга на дух не переносят.

Каждый ответ порождал у Муна такое чувство, будто реальность находится вне пределов его восприятия. Если он делал определенное движение, менял угол своего существования на обычный, логика и абсурд разделялись. Но так он не мог их ущучить.

Он осторожно положил бомбу на постель рядом с телефоном.

– Что ж, в следующий раз брошу в него бомбу, – сказал Мун.

– Нет, не бросишь, – мягко ответила Джейн, скорее предрекая, чем запрещая. – К тому же ты не причинишь ему никакого вреда, пока не шарахнешь по голове.

– Ты только это и знаешь.

– Дядя Джексон не мог сделать бомбу.

– Эту же сделал.

– Ну так включи ее. Сам увидишь.

– Нет, – сказал Мун. – Не сейчас. Не хочу тратить ее зря.

– Ты идиот, и дядя Джексон был идиотом.

– Он был мастер на все руки. И в бомбах разбирался. Он ведь был ученый, так?

Джейн пренебрежительно взмахнула расческой.

– Ну так включи ее, и посмотрим, что будет.

– Ничего не будет, – ловко увильнул Мун. – У нее двенадцатичасовой взрыватель.

– Меня от этого мутит.

Если бы за дядей Джексоном пришли немцы, ты бы увидела, как она работает.

– Дядя Джексон был чокнутым.

«Вообще-то это правда».

– Но он знал о бомбах все.

– Ты тоже, – добавила Джейн. «А вот это отсюда не следует».

– И ты прекрасно знаешь, – сказала она, – что никогда ничего с ней не сделаешь, так что перестань с ней носиться.

Мун тайком улыбнулся, точно анархист, который ждет, когда подойдет процессия.

Ему почему-то казалось, что губы Джейн накрашены розовым. Он задумался, оптическая это иллюзия или сверхъестественная. Потом заметил, что ее глаза подведены зелеными линиями, уходящими в углубления ее век. Он почувствовал, что все, угнетающее его чувство порядка, необходимо свести к одному объясняющему фактору.

– Он везет тебя на бал-маскарад?

– Это было бы здорово. А что, где-то намечается?

– Не знаю, – ответил Мун.

– Он обещал меня прокатить.

– Что, на лошади?

– Нет, глупенький, в карете.

Мун отступил, чтобы возобновить атаку.

– Ты накрасила губы розовым, – обвинил он ее.

– А в какой, по-твоему, цвет я должна их красить?

Он опять почувствовал себя жертвой чувственного укола адвоката, который сочиняет свои собственные законы на ходу. Но затем, чуть ли не в то же самое мгновение, призма, внутри которой он находился, разбилась; он взглянул ей в лицо – то же самое лицо, розовогубое, зеленоглазое, только теперь совершенно обычное. Его привычность сбивала с толку: губная помада и тени для глаз. Обыденное опять надуло его, заставив видеть абсурдное, а абсурдное водило за нос, прикидываясь обыденным. Он откинулся на постель и закрыл глаза.

«Я куплю в цирке списанного морского льва, и его музыкальный нос будет выдавливать нехитрые мелодийки из груди моей дамы. Паарп-пиппип-па-арп-паарп. Малость глуповато, но никаких упреков в ваш адрес, миссис Мун».

На улице прогремел выстрел. Как ни странно, стекло в гостиной, казалось, разбилось не после него, но одновременно.

– Теперь-то в чем дело? – раздраженно спросила Джейн.

Мун поднялся и спустился вниз. На оттоманке в гостиной сидел Джаспер Джонс: штанина джинсов закатана до колена, на икре кровь. Лорд Малквист стоял возле него на коленях и оказывал помощь. Мари было не видать, но протяжный всхлип выдал, что она прячется под диваном.

– Милый мальчик, – сказал девятый граф. – Сезон открылся?

– Это Убоище, – сказал Джаспер Джонс, скатывая штанину. – Злобная тварь.

– Вы ранены? – спросил Мун.

– Просто царапина – еще не привык к новым шпорам.

Мун подошел к окну. Пуля продырявила один из свинцовых средников, разбив оба стекла. Еще один ковбой неторопливо проезжал мимо дома, засовывая револьвер в кобуру. Мун почувствовал усталость и обиду. Он хотел отмежеваться от того, что, по его ощущениям, было навязываемой ему ситуацией. Он запрется в башне и посвятит остаток жизни лексикографии или, возможно, заползет под диван и зароется лицом в волосы Мари, закупорит ее вздохи своим языком. Под его туфлями похрустывали осколки. Он встал на одну ногу и безуспешно попытался смести их второй.

Джаспер Джонс с мрачной улыбкой стоял посреди комнаты и сворачивал самокрутку из папиросной бумаги лакричного цвета. Он втиснул ноги в сапоги со скошенными каблуками (поморщившись, когда задел шпору). Всунул измятую трубочку с висящим из нее табаком в рот – мрачная улыбка приняла ее без изменений – и одернул ремень с кобурой. Управившись с этим, левой рукой он осторожно надвинул шляпу на глаза, выстукивая правой одеревенелые арпеджио по своему кольту. Из самокрутки вываливались волокна табака.

На улице слышался неожиданно спокойный голос Убоища:

– Тпру, парень, стой, тупая тварюга. – А потом громче: – Выходи, Джаспер, я тебя жду.

Джаспер принялся охлопывать себя по всему телу. Лорд Малквист встал и услужливо поднес спичку к Джасперовой самокрутке, которая вспыхнула, как свечка, перед тем как уголек и остатки табака упали на ковер, подав маленькие дымовые сигналы бедствия.

Мун вышел мимо них в прихожую. Сверху донесся смелый, горделивый крик Джейн:

– Мари, скажи ему, что меня нет дома!

Он открыл переднюю дверь. О'Хара все еще сидел на козлах, покуривая коротенькую трубку. Рядом с двумя серыми лошадьми стояла гнедая кобыла Джаспера и мышастый осел. За ослом скорчился его бывший всадник: засунув правый кулак под левую подмышку, он осторожно поглядывал на ковбоя, который медленно проезжал мимо дома, туго натянув поводья.

– Тпру, парень, – сказал Убоище идущей иноходью кобыле. – Фертилити Джейн здесь? – спросил он Муна.

– Меня зовут Мун, – представился Мун, спускаясь по ступенькам. – Могу я вам чем-нибудь помочь?

Он заметил, что люди на улице глазеют на них с порогов и из окон. Он поприветствовал их всех одним кивком.

Убоище натянул поводья и крикнул:

– Фертилити! Я здесь!

Кобыла высоко, чуть ли не вертикально вскинула голову, но невозмутимо двинулась дальше, как будто обозревая начертанный в закатном небе сонет.

– Да стой же спокойно, черт тебя дери, во что ты играешь?

– А славная у вас кобылка, – успокаивающе сказал ослиный всадник. – Заклинаю тебя, ступай с миром, парень.

Убоище посмотрел на него:

– Кобылка?

– Самая что ни на есть она самая, это как пить дать, ваша честь.

– Тогда тпру, девочка, – несколько смущенно сказал Убоище.

Но кобыла погрузилась в свои мысли, даже не удостоила осла взглядом, когда проходила мимо. Убоище повернулся в седле, чтобы задать еще один вопрос:

– Джонс там с Фертилити Джейн?

– А вот этого, сэр, я знать не знаю.

О'Хара следил за этим обменом мнениями с яростным недоумением. Его физиономия скукожилась вокруг трубки. Когда он достал ее изо рта, физиономия разгладилась, позволив ему заговорить.

– Жиденок, – обвинил он бородатого коротышку.

– Никак нет, так-растак.

– Думаешь, я не узнаю жиденка?

– Тпру, сука! – скомандовал Убоище, но он и кобыла, словно заводные фигурки, обреченные вечно отбивать часы, исчезли из виду.

Мун думал было последовать за ними, но в конце концов не нашел для этого никакой причины. Встреча как будто осталась незаконченной – примерно так его мозг подавал ему сигнал незавершенности, когда он откладывал в сторону недоеденный бутерброд.

– Это напоминает мне, – возвестил с крыльца девятый граф, – одного критика, который посвятил свою карьеру вынесению одного четкого суждения об искусстве и, по причине своей амбивалентности потратив на это всю жизнь, кончил утверждением, что, на его взгляд, Сара Бернар – величайший одноногий Гамлет в женском обличье всех времен и народов. – Он изящно затянулся турецким табаком, набитым в гелиотропный цилиндрик, и выпустил в сторону заката душистое колечко. – Я вспомнил о нем потому, что впоследствии его осудил за эту поспешную предвзятость Фрэнк Харрис, видевший в роли Гамлета одну исключительно одаренную одноногую даму в Денвере, штат Колорадо. – Он стряхнул сигаретный пепел ослу на голову. – Беднягу на носилках снесли в сумасшедший дом для вконец разочарованных, где он умер, не промолвив больше ни единого слова… Ну, друг мой, и кто же вы?

– Воскресший Христос, это как пить дать.

– С чего вы это взяли? – спросил девятый граф.

Вопрос обрадовал Воскресшего Христа – он не привык к интеллектуальному отпору, – но и удручил своей непрактичностью.

– Матерь Божья, ваша честь, вам чего, документы мои нужны?

– Документы-шмокументы! Да я жиденка за милю чую! – бесновался на козлах О'Хара.

– О'Хара, – укорил его девятый граф, – довольно этой папистской нетерпимости.

– Вы ведь католик? – спросил Воскресший Христос.

– Да я уже святой католик! – рявкнул О'Хара. – Врать мне, что ли?

– Я есмь альфа и омега, – сказал Воскресший Христос. – Так что попридержи язык.

В прихожей за спиной лорда Малквиста появился Джаспер Джонс. Расправив плечи, он шел к двери, обманчиво расслабленно покачивая правой рукой на уровне рукоятки кольта.

– Ну ладно, Убоище, – крикнул он, – я выхожу! Мун спокойно стоял и сдерживался, закрыв глаза.

Он повернулся, чтобы войти в дом. Лорд Малквист пропустил его и сказал Джасперу Джонсу:

– Увы, раздался крик, злодей сбежал!

– Трус, – сказал Джаспер Джонс и двинулся вслед за Муном.

Лорд Малквист задержался лишь для того, чтобы сурово обратиться к миру с верхней ступеньки:

– Нет более пустых споров, чем те, которые ведут два тягающихся в своем легковерии апостола дискредитированной веры. Единственный смысл религии – прибежище, а реальна она лишь тогда, когда стремится к искусству; впрочем, это верно и для всего остального. Добрый день.

На повороте лестницы появилась Джейн в платье павлиньей расцветки, отделанном золотом вокруг шеи и сбоку до разреза, начинающегося от верха чулка. С криком «Дорогие мои!» она выбросила вперед обнаженные руки и на несколько кадров приостановила фильм своего спуска, чтобы его прочувствовать. Три ее неоплаченных и почтительных партнера по танцам ждали у подножия лестницы, когда можно будет эффектно закрутить ее по сцене. Мун выставил правые ногу и руку, чтобы довершить картинку. Раскатом, словно дельфины, зазвучали скрипки, Джейн с улыбкой спустилась по лестнице, протянула Муну левую руку, и, когда их пальцы соприкоснулись, он злобно подумал: «И тут я проснулся».

– Ну и ну, – надула она губы, – мальчики, мне так за вас стыдно: эта пальба – такая глупость. Конечно, с вашей стороны очень мило доказывать свою смелость и рррвущуюся наружу мужественность и все такое, но зачем же быть такими современными? Ах, куда – я вас спрашиваю, ваше преосвященство, – куда же подевалась Романтика! – И смела всех в сторону кумулятивным эффектом своей улыбки, груди и бедра.

– Быть может, я и преосвященство, – сказал девятый граф, – но я расстроюсь, если вы принимаете меня за священника со связями. Молю вас, не стесняйтесь воздерживаться от всех титулов, особенно тех, что мешают мне потакать своим слабостям, и окажите мне честь, миледи, называя меня именем, данным мне при крещении, которое есть Фэлкон – граф Малквист.

– Фэлкон, граф Малквист!

– Фэлкона вполне хватит.

– Дорогой Фэлкон, скажите мне, кого вы пристрелили?

Она увлекла его в гостиную и захлопнула дверь перед лицом Джаспера. Джаспер исправил эту оплошность, открыл дверь и объявил:

– Джейн, теперь ты в безопасности – Убоище убрался отсюда к чертовой матери, наложив от страха в штаны.

– Уйди, Джаспер, уйди и пристрели его. Вы двое вечно болтаетесь тут, щерясь друг на друга, но ничего не делаете, – выплыл из гостиной голос Джейн.

Джаспер закрыл дверь и удалился, кивнув Муну, усевшемуся внизу лестницы. Он вышел в открытую дверь и с удивлением обнаружил за ней маленького смуглого бородача в белом одеянии.

– Простите, ваша честь, сэр, у вас, часом, не сыщется?…

– Плевать мне, чем ты торгуешь, – сказал Джаспер Джонс. – Проваливай. – Его глаза были тверды, как тарелки.

– Спасением! – крикнул Воскресший Христос. – Я торгую Спасением!

Джаспер вышел, а Воскресший Христос вошел. Дружески помедлив, он уселся рядом с Муном. Никто из них не проронил ни слова, но Мун чуть подвинулся. В проеме двери мелькнула пошатывающаяся лошадь Джаспера, сам же он вприпрыжку семенил рядом, поставив одну ногу в стремя. Пошатываясь и подпрыгивая, они исчезли из виду.