Текст книги "Без пощады"

Глава XIX. В КОГТЯХ РЕВНОСТИ

В эту ночь двоюродные братья больше не вступали в беседу. Когда они случайно сталкивались, то делали такой равнодушный вид, точно не были вовсе знакомы. Новых попыток к примирению Юстес не делал и жалел о сделанной им ранее.

Реджинальд тоже не думал о примирении. Чувство более сильное и глубокое, чем оскорбленная преданность королю, заставляло его относиться к Юстесу как к своему злейшему врагу. Чувство это было ревностью, которая впервые вползла в сердце Реджинальда во время последней встречи с кузеном в Холлимиде и с тех пор успела превратиться во всепожирающую страсть. Он был уверен, что Юстес вытеснил его образ из сердца Веги, и не поверил бы никому, кто стал бы доказывать, что Вега и до знакомства с Юстесом ни одной минуты не интересовалась им, Реджинальдом.

Каковы бы ни были политические разногласия между остальной частью гостей в Монсерат-Хаузе, наружу они пока не прорывались. Роялисты и круглоголовые сходились группами или по одному из каждой партии и мирно между собой беседовали, шутили, смеялись, как ни в чем не бывало. Офицеры, уже сталкивавшиеся на полях битвы и старавшиеся там отнять друг у друга жизнь, здесь встречались, как добрые друзья, и старались шутить над изменившимися условиями встречи. А когда начались танцы, то не одну ярую роялистку можно было увидеть несущейся по паркету чуть ли не в объятиях какого-нибудь усерднейшего сторонника парламента, носившего его мундир, или самого пламенного роялиста в паре с прелестной парламентаристкой. Впрочем, большинство молодежи совсем не интересовалось политикой и со всем пылом беззаботной юности предавалось лишь наслаждению общим весельем. Серьезные дела молодежь предоставляла старшим.

Сабрина Поуэль танцевала почти исключительно с одним сэром Ричардом Уольвейном, с которым ей было о чем поговорить: они были уже женихом и невестой. Что же касается ее младшей сестры, то, будучи страстной поклонницей Терпсихоры, она готова была кружить под звуки задорной музыки хоть со всеми танцорами. Она так и перелетала из рук в руки, не отказывая ни одному из многочисленных кавалеров, искавших чести и удовольствия потанцевать с такой красавицей.

Поведение Веги не нравилось Клариссе. Хотя она тоже не имела отбоя от кавалеров, но не желала, чтобы какая-нибудь другая дама, в особенности ее собственная кузина, на которую она смотрела, как на деревенскую простушку, могла соперничать с ней в чем-либо; избалованная дочка госпожи Лаланд привыкла царить в городском обществе и не выносила соперничества. Но всего досаднее было то, что Вега осмелилась конкурировать с нею еще и в любви к Юстесу Тревору; этого уже не могла бы стерпеть и всякая другая женщина, даже и не одаренная таким бурным темпераментом, как Кларисса Лаланд. Поэтому можно себе представить, что творилось в душе и сердце этой взбалмошной полумулатки!

Распорядительницей бала была сама Кларисса. Она составила музыкальную и танцевальную программы; управляла подбором пар, назначая, кому с кем, в каком танце и сколько времени участвовать. Сама же она старалась иметь своим постоянным кавалером Юстеса Тревора, не обращая внимания на то, что это возбуждало насмешливые толки. Такое явное предпочтение хозяйской дочери, оказанное «ренегату» перед всеми другими кавалерами, побуждало некоторых роялистов высказывать предположение, что благосклонность Гвендолины Лаланд к парламентариям объясняется именно благосклонностью Клариссы к «ренегату».

Со своей стороны и Вега терзалась муками любви и ревности. Давно ли прошли те дни, когда она так пренебрежительно толковала с сестрой о любви, а теперь вот и сама очутилась во власти этого чувства, казавшегося ей тогда таким непонятным и бессмысленным. И, как нарочно, казалось, что на ее долю выпали одни шипы этой загадочной розы, именуемой любовью, т. е. одни терзания ревностью. Ведь уверенности во взаимности Юстеса она не имела. Положим, в ту минуту, когда он на соколиной охоте променял свои великолепные страусовые перья на хвост убитой ее соколом цапли, у нее была основательная надежда услышать от него признание в любви, но надвинувшиеся вслед за тем события помешали этому. С тех пор не было больше ни одного свидания с глазу на глаз, поэтому девушка так и оставалась в неведении относительно настоящих чувств ее избранника. Но она была верна своему слову, что если бы полюбила кого-нибудь, то и не переставала бы любить его. Никакая сила не могла бы заставить ее разлюбить Юстеса; даже уверенность в том, что он уже не любит ее, да никогда и не любил. Но страдала и мучилась она невыразимо, и лишь одурманивающая атмосфера бального угара давала ей возможность сохранять в этот вечер свое душевное равновесие.

Между тем Юстес по каким-то тайным соображениям казался весь поглощенным Клариссой, которая употребляла всевозможные уловки, чтобы он почти не отходил от нее. И то, что так заставляло страдать Вегу, приносило радость не только Клариссе, но еще одному человеку, – Реджинальду Тревору. С одной стороны, он считал ухаживание своего кузена за хозяйской дочерью искренним, а с другой, он, опытный сердцеед, воображавший, что Вега не могла избежать влияния его всепокоряющего обаяния, был убежден, что если этот пряничный херувимчик Юстес не вертится больше возле нее, то, значит, она его любезностей не поощряла и, стало быть, таит нежное чувство к другому, т. е. к нему самому, Реджинальду. И это было для него большим утешением в его остальных горестях.

В Монсерат-Хауз его собственно и привела только безумная надежда на то, что он там вновь увидит предмет своей страсти и объяснится с ним. Что же другое могло привести его туда? Не соблазны же бала или изысканного ужина? Он любил Вегу, как никогда никого не любил, и судорожно цеплялся за надежду, что и Вега должна полюбить его. Девушку могла бы заставить разочароваться в нем только обида, причиненная им ее отцу. Но ведь он нанес эту обиду не по собственному побуждению, а исполняя служебный долг, по приказу свыше. Во всяком случае, она могла бы забыть или простить ему это. Любовь всегда все прощает. Надо было только услышать подтверждение этого от самой Веги. Вот почему он и явился на бал.

Случай для объяснения с Вегой не замедлил представиться. Хозяйка дома за своими племянницами не присматривала; она вся была поглощена заботой о своей ненаглядной дочке; мистер Поуэль на балу не присутствовал, потому что вообще никогда не участвовал в увеселениях этого дома, где жил лишь временно и поневоле. Дочерям же своим он не запрещал пользоваться удовольствиями, свойственными их возрасту, и считал их достаточно благоразумными, чтобы не нуждаться в присмотре.

Сестры стояли отдельно, когда к ним приблизился Реджинальд. На его учтивый поклон они обе приветливо ответили и без всякой натянутости вступили с ним в разговор. Они слышали, что он, хотя и сражался за идею, которой они, разделяя политические убеждения своего отца, не сочувствовали, но проявлял истинную храбрость и стойкость. За эти качества женщины всегда склонны многое простить мужчине. Да к тому же, он ведь теперь был человеком побежденным, несчастным пленником, а это вызывало к нему сострадание благородных сердец. Именно такие сердца были у обеих сестер, и они теперь еще раз доказывали это.

Немного поговорив с «несчастным пленником» о событиях последнего времени, Сабрина оставила его одного с сестрой, чтобы не мешать им. Она научилась понимать Вегу и знала, что смело может предоставить ее самой себе.

– Я думаю, вы уже забыли меня, мисс Вега? – начал Реджинальд, лишь только Сабрина ушла от них.

– Напрасно вы, капитан Тревор, полагаете, что у меня такая короткая память, – с милой улыбкой ответила девушка. – Почему вы предположили, что я забыла вас?

– Потому что с тех пор, как мы виделись в последний раз, случилось так много нового, произошли такие события, и вам пришлось встретить столько новых людей, гораздо интереснее меня, – мог ли я надеяться, что вы не забудете меня?

Он говорил с ней скромно, почти смиренно, без тени прежнего фатовства. Это еще больше затрагивало в сердце молодой девушки струну сострадания.

– Ничто не может заставить меня забыть друга, каким вы были для нас и каким, наверное, остались бы, если бы не роковые обстоятельства, которые превратили стольких друзей во врагов, – поспешила девушка успокоить «бедного» пленника, своим смиренным видом точно умолявшего об участии.

– Никто больше меня не сожалеет об этих обстоятельствах, и по очень веской причине.

Реджинальд и в самом деле имел «вескую» причину огорчаться оборотом тех событий, в которых и он был действующим лицом. Хотя он и был пленником лишь «на честное слово» и не содержался ни в каком заключении, но все время находился под страхом, что его схватят и отведут в крепость, откуда была одна дорога – на казнь. Король не переставал осыпать «изменников» разными угрозами, и если бы ему удалось привести их в исполнение, то в ответ на это не пощадили бы и сторонники парламента своих пленников из королевской партии, и Реджинальд мог бы пасть одной из первых жертв их справедливой мести.

Но не это пугало Реджинальда. Была надежда на то, что будет произведен обмен пленными. Тогда Реджинальд мог бы со временем иначе пристроить свою шпагу и снова сделать себе карьеру. Вега же думала, что «бедный» пленник горюет только о потере свободы и опасается за свою будущность, поэтому и продолжала в прежнем приветливом тоне:

– Да, вас постигло большое несчастье, капитан Тревор, и я от всей души жалею вас. Особенно грустно мне то, что вы пострадали за не правое дело.

– О, благодарю вас! – воскликнул он, обрадованный и ободренный добротой девушки, не вслушавшись в ее последние слова. – Но я говорю не о своем поражении; эту участь испытал не я один, и я знаю, что она постигла меня не по моей вине. Нет, эта гражданская война мучит меня тем, что из-за нее я лишился многих прежних друзей, и в особенности, – грустно добавил он, – меня терзает боязнь лишиться вашей дружбы.

– Но мы к вам нисколько не переменились, мистер Тревор, – уверяла его мягкосердечная девушка. – Действительно, одно время и отец, и все мы были очень раздосадованы вашими действиями против отца. Но потом мы рассудили, что вы были лишь исполнителем чужой воли и поступить иначе не могли.

– Вы поняли это правильно, как я, впрочем, и ожидал, – продолжал молодой человек, все более и более увлекаясь и поддаваясь своим иллюзиям. – Действительно, никогда ни одно служебное поручение не было мне так неприятно и так мало было созвучно с моей личной волей, как то, которое разлучило меня… с вами! – решительно выпалил он, немного замявшись было перед этими смелыми словами.

Очень смущенная этой неожиданностью, Вега отступила на шаг и даже отвернулась, не зная сразу, что ответить. Он этого не понял и принял за особый поощрительный маневр со стороны девушки, а потому и продолжал страстным шепотом свои признания:

– Да, мисс Вега, только об одном этом я сожалел и скорбел за все это бесконечно долгое время. Сколько служебных ночей провел я в неотступных думах о вас… Впрочем, когда служба и не обязывала меня бодрствовать, мои ночи все равно оставались бессонными из-за вас!

– Не понимаю, сэр, – попробовала отделаться шуткой Вега, – причем же я к вашей бессоннице?

Но эта притворная шутка вдруг напомнила Реджинальду, что, в сущности, эта девушка никогда не давала ему прямого повода говорить ей такие вещи, какие он сейчас говорил.

– Ах, – разочарованно произнес он, – если вам это непонятно, то мне нечего больше и объяснять… А я так надеялся, что вы поймете меня!

Но она отлично понимала его в эту минуту и даже была не прочь немножко поддержать его надежды: в ней заговорила ревность. Девушка заметила, как Кларисса повисла на руке Юстеса Тревора и без всякого стеснения бросала на него самые жгучие взгляды, сопровождаемые томными улыбками, на которые, казалось, он отвечал тем же. Пара эта готовилась начать новый танец. Зрелище, причинявшее Веге боль, как от острой пытки, и послужило на пользу Реджинальду. Когда он несмело, не надеясь на успех, попросил ее протанцевать и с ним несколько туров, она, к его удивлению, приняла это предложение. Этим молодая девушка снова сбила его с толку. Он не догадывался, что служит для нее лишь прикрытием в ревнивой игре.

Начался контрданс, – тот самый испанский танец, который через Францию проник в Англию, предшествуя котильону, кадрили и другим подобным «квадратным» танцам.

Пар образовалось столько, что часть их решила перейти в сад. Музыканты помещались так, что музыка была одинаково слышна и в доме, и в саду. Двери и окна одного из залов выходили на обширную террасу, перед которой расстилалась большая площадка для различных игр на открытом воздухе. Эта площадка была так хорошо утрамбована, что на ней так же легко было танцевать, как и на паркете. Терраса и окружавшие ее деревья были обвиты гирляндами пылающих разноцветных фонарей, а воздух был напоен смешанным ароматом цветов, в изобилии росших на садовых куртинах. Кларисса пожелала танцевать именно здесь, в этой чудной, естественной обстановке, в теплую летнюю ночь, где девушка чувствовала себя точно на родине, среди пальм и огромных светляков.

Ее большие темные глаза с восточным разрезом светились счастьем, словно она и в самом деле была перенесена в родную страну. Но в действительности Кларисса совсем и не думала о ней в эту минуту. Причина ее хорошего настроения была иная. Девушка и не скрывала этого. Страстная, никогда не встречавшая противоречия, эта девушка не привыкла ничего утаивать. Чего она хотела, того и добивалась. В настоящее время она задумала покорить сердце Юстеса Тревора и добивалась этого напрямик. Казалось, она и на этот раз достигнет своей цели. Молодой кавалер один танец уже протанцевал с нею, а теперь готовился пройтись с ней и в контрдансе. По всей видимости, он был полностью очарован своей дамой: внимательно слушал ее болтовню, оживленно отвечал ей, всецело разделял ее радости, – словом, всячески способствовал ее торжеству.

Все это казалось и Веге и доводило ее ревность до высшей точки кипения. Но ревность, это зеленоглазое чудовище, обладает свойством все преувеличивать и искажать, а потому бедная Вега совсем неверно истолковывала то, что видела. Беспристрастный наблюдатель, умеющий верно читать выражения лиц, истолковывать взгляды и движения людей, подметил бы, что Юстес Тревор только притворялся заинтересованным Клариссой Лаланд, в действительности же был бы очень рад избавиться от нее. Дело было в том, что он тоже страдал муками ревности, потому что видел рядом с Вегой своего кузена. Юноша знал, что Реджинальд раньше его был знаком с домом Поуэлей, и когда сам он, Юстес, был введен в этот дом, то, как он теперь припоминал, тамошняя домашняя челядь перешептывалась о том, что между младшей хозяйской дочерью и статным офицером Реджинальдом Тревором завязывается нечто большее, чем обыкновенная дружба.

Действительно ли это было так? Не возобновляются ли теперь на его глазах прежние отношения, временно прерванные по причине возникшей политической смуты, выбившей из привычной колеи всю страну? Юстес с тоской задавал себе эти вопросы и мучился ревностью. Ведь и он верил тому, что так искусно разыгрывалось при нем, но он не знал, что Вега вовсе не была такой простушкой, какой могла казаться на первый взгляд. Она отлично умела кокетничать, не хуже любой великосветской львицы.

Удивительно, как были перепутаны сердечные дела этого квартета: Реджинальд – Вега и Юстес – Кларисса. Двое мужчин любили одну и ту же женщину, две женщины любили одного и того же мужчину: двое же из них не были любимы теми, которых любили сами, и, что было всего страннее, именно эти, не любимые своими избранниками, ликовали и торжествовали воображаемую победу, между тем как любимые терзались всеми муками отвергнутой любви!

Если бы сердца могли заглянуть в сердца, то, увидели бы внутри совсем иное, чем извне, и тогда грустные стали бы радостными, и – наоборот. Но сердца, в большинстве случаев, «питаются» информацией посредством глаз, которые судят только по тому, что видят: а это часто бывает обманчивым, в особенности, когда разыгрывается комедия.

Печальное недоразумение между молодыми людьми продолжалось весь этот танцевальный вечер. Один танец сменялся другим, но ни в одном из них Юстес Тревор не был кавалером Веги. Вина была не его, хотя и могло показаться, что виноват именно он. На первый танец с Клариссой не он выбрал ее, но был выбран ею; то же самое вышло и со вторым. Танцуя с хозяйской дочерью, как бы по обязанности, от которой неудобно уклониться, он хотел подойти к Веге и пригласить ее на следующий контрданс. Однако неотступно следившая за ним Кларисса перехватила его опять.

– Ах, капитан Тревор, как хорошо вы танцуете! Совсем по-другому, чем прочие наши кавалеры, – сказала она ему полупокровительственно, полувызывающе.

Не дав молодому человеку оправиться от смущения, в которое вверг его этот слишком прозрачный комплимент, Кларисса стремительно продолжала:

– Надеюсь, и вы настолько довольны моим умением танцевать, что пригласите меня и на контрданс? Не правда ли?

В устах каждой чопорной англичанки такие слова были бы явным бесстыдством и, наверное, получили бы должный отпор даже от такого вежливого кавалера, каким был Юстес Тревор. Но к пылкой, воспитанной в совершенно иных условиях и донельзя избалованной креолке следовало быть снисходительным. Поэтому Юстес с вынужденной галантностью ответил:

– С большим удовольствием. Весь к вашим услугам, мисс.

Он не чувствовал ни малейшего удовольствия, но должен был притворяться чувствующим. А восхищенная Кларисса, не сомневавшаяся в его искренности, поспешно подхватила его под руку и увлекла в сад. Увидев это, увлеченная ревностью Вега выбрала себе кавалером Реджинальда Тревора, сходя с ума по его двоюродному брату, которого она считала навеки погибшим для себя. Конечно, этой несносной кокетке Клариссе удалось влюбить его в себя по уши! Это ясно, как Божий день. Иначе неужели бы он не нашел случая подойти к ней, Веге, чтобы сказать ей хоть одно любезное слово?

Окончив второй танец с креолкой, Юстес кое-как отделался от своей чересчур навязчивой дамы и стал отыскивать Вегу, надеясь хоть теперь, наконец, перемолвиться с нею парой слов. Но, к его отчаянию, она оказалась все еще в компании со своим кавалером по контрдансу и, по-видимому, была очень довольна им. Казалось, что Вега и Реджинальд только друг для друга и существуют на свете. Юстес не знал, что с одной стороны это была только игра, – не знал и страдал до отчаяния.

Видя подходящего Юстеса, Реджинальд, стоявший перед своей отдыхающей под деревом дамой, немного отступил назад и замер в позе, выражающей некоторую напряженность, с блеском торжества в глазах и тенью насмешливой улыбки на губах. Двоюродные братья не обменялись ни словом, ни даже взглядом. Тот, кто их не знал, мог подумать, что они совсем незнакомы. Поклонившись Веге, Юстес несмело спросил ее:

– Могу я просить вас на танец со мной, мисс Вега?

В другое время он отнесся бы к ней иначе и сказал бы «милая мисс Вега» или прямо «милая Вега», но в эту минуту она не казалась желающей быть «милой» для него.

– Извините, но я уже ангажирована, – пренебрежительно ответила молодая девушка и даже отвернулась в сторону.

Юстес понял, кем она снова ангажирована, и, с трудом скрывая свое огорчение, отвесил новый поклон, церемоннее первого, и поспешил скрыться в толпе.

В течение этого вечера пропасть между Юстесом Тревором и Вегой Поуэль все больше расширялась и углублялась. Во время танцев они часто сталкивались, но молодые люди старались даже не глядеть друг на друга; а когда их взгляды нечаянно встречались, то лишь вскользь и с таким выражением, словно каждый из них чувствовал себя в чем-то виноватым перед другим. Но украдкой они все-таки очень внимательно следили друг за другом, и жало ревности все острее и глубже вонзалось в их истерзанные сердца.

Кларисса и Реджинальд, наоборот, находились в полнейшем упоении. Между ними было много общего. Одинаково тщеславные, креолка и кавалер умели внушить известное обаяние особам противоположного пола, которым желали нравиться. Реджинальд Тревор, хотя и не мог быть назван Адонисом, все же был красивым и видным мужчиной того воинственного типа, который так привлекателен для большинства женщин. Он и в самом деле всегда был женским баловнем; поэтому было неудивительно, что он почти не сомневался в расположении к себе Веги. Если одно время он и поддался было сомнению, то поведение Веги по отношению к нему вернуло ему его прежнюю самоуверенность, и он торжествовал теперь победу.

В таком же состоянии блаженной уверенности в победе находилась и Кларисса Лаланд. Когда она гостила в Холлимиде, перед тем, как Поуэли были вынуждены переселиться в Бристоль, она слышала о том, что там провел три недели и Юстес Тревор, слышала и о его внезапном обращении из роялиста в парламентарии и чутьем угадала причину этого обращения. Однако при ближайшем наблюдении, она не открыла ничего, подтверждающего ее догадку. Юстес хотя и продолжал посещать Холлимид, но всегда в сопровождении своего непосредственного начальника, сэра Ричарда Уольвейна; беседовать с Вегой ему приходилось постоянно под наблюдением остальных присутствующих, между прочим, и самой Клариссы, когда та одновременно с ним бывала у своих форестских родственников. Правда, без нее Юстес с Вегой, быть может, и встречались наедине, но никакой особенной близости между ними не было заметно.

Разумеется, блестящая красота Веги, отрицать которую Кларисса не могла, давала повод подозревать, что редкий мужчина окажется в состоянии пройти равнодушно мимо такой красоты. Но разве она сама, Кларисса, не была в полном смысле красавицей, и даже еще более бросающейся в глаза, чем Вега, как уверяли ее льстивые языки и зеркало? И разве она не обладает огромной силой очарования? Нет, не «бледной» красоте форестской кузины спорить с ней, жгучей креолкой! Юстес должен любить ее, только ее, Клариссу! А что он иногда украдкой так странно поглядывает на даму своего кузена, то это ничего не значит; быть может, она нравится ему даже в качестве будущей жены его двоюродного брата.

Таким образом, в то время, как одна пара мучилась воображаемыми горестями, другая ликовала, предаваясь таким же воображаемым радостям.