Текст книги "Винляндия"

– Придется вам довериться.

– Себе довериться придется. Если кажется, что слишком дичь, не стоит, только и всего.

– Пойдемте с Исайей познакомлю.

Его они отыскали в фургоне с Крюком, заправлялись парой дорожек просто взбодриться перед тем, что уже маячило ночными сверхурочными.

– Эге-е-ей, вот она! – выдал Исайя с мокрогубой ухмылкой. – Четкие новости, Ралф-мл. только что нанял нас лабать в салоне «Огурец». Все срастается, мы можем стать их постоянной бандой.

– Так вы теперь обратно в Винляндию?

Он нахмурился, лапища у нее на плече, стараясь сложить головоломку.

– А ты не едешь? – Он глянул на ДЛ, и Прерия их представила друг другу, и рассказала ему про амулет и японского чувака, который теперь обязан ей помочь. – Но я ж папе твоему обещал…

– Просто расскажи ему, что произошло с той карточкой, которую он мне дал, и все будет нормально. Плюс, чем дольше я с вами, парни, тем больше у вас может быть неприятностей. СВП[53]53
  Сигнал всем постам.


[Закрыть] по фургону, не знаю… – Исайя смотрел на ДЛ, брови ходили ходуном что крылья, пытающиеся набрать высоту. – Она вообще-то клевая, – сказала Прерия.

– Поете? – осведомился Крюк, верхняя губа поблескивает и болтается.

– Если будете хорошо себя вести, мальчики, – расцвела ДЛ, – я спою вам историю своей жизни. – Так оно и вышло, что когда поднялся ветерок и вся листва в пейзаже замельтешила, когда вдоль всех дорожек и в древесных кронах лимонно-зеленым и желтым расцвела низковольтная молния, а Ралф Уэйвони, у которого гимн вооруженной марухи был сильнолюбим, затанцевал со своей новобрачной дщерью нечто вроде фокстрота, к микрофону перед воссоединившимися «Рвотонами» неторопливо шагнула ДЛ, предварительно с проворством куноити изъяв «узи» из кобуры хозяина:

– Привет, симпатяга, не против, я позаимствую, – дабы служил ей реквизитом, и, крутнув его, как шестизарядник в кино, переступая в такт и потряхивая волосами, спела, под аккомпанемент всей группы:

 
Эта пу-ся носит «у-у-зи»…
Эта киса, автомат…
А могла бы стать модель-ю,
Монастырь ей-был бы рад…
Что ж в израильской машинке
Привлекательней всего?..
Хоть весь день возись в песочке,
Не закли, нит, ниче —
Го… я вот о чем —
Бросьте, мис-тер, объекти-вы,
Четки, тет-ка, придержи…
Рассекаю на спортив-ках,
Жну сама себе на жизнь…
Утоплю то, ску в джаку-зи,
Жизнь – веселый хоровод,
Как для пу-си – новый «у-у-зи»,
Как для кисы, пу-ле-мет…
 

Ралфу так понравилось, что заорал:

– Еще! – ДЛ швырнула оружие оторопевшему приголубленному тяжеловесу, Исайя замедлил ритм и на последних восьми тактах каждый второй бит отмечал тяжким римшотом, старая эстрадная тактика, на которую у американской публики выработал условный рефлекс принимать ее бурными аплодисментами, что и произошло, вместе с воплями «Кто ваш агент?» и «Вы замужем?».

Хотя все «Рвотоны» рвались продолжать, ДЛ – с сожалениями – оставила микрофон и с Прерией и Исайей добралась по тусклым огонькам и ночным пробужденьям жасмина к тому месту, где поставила машину, черный «транс-ам» 84-го с дополнительными обтекателями, боковыми выхлопами, воздухозаборниками и углублениями, отсутствующими у стандартной модели, плюс до офигения важные художественные полосы, нанесенные легендарным Рамоном из Ла-Хабры с использованием нескольких мотивов, включая взрывы и змеев.

– Мегаотпад, в натуре, – в восторге закурлыкал Исайя. – Что он умеет?

– Если просто кататься или в хорошую ночь?

– Прерия, если я тебя оч быстро научу стучать на барабанах…?

Из кресла она глянула на него – высился на фоне легкого смога, сквозь который сверкала лишь горстка звезд.

– Когда увидишь папу…

– Ну дак. Подъедем и на дом твой тоже позырим, если хочешь.

– Извини, что так, Штаны-в-Обтяг.

– Все скоро будет опять ништяк. – Он опустился на колени поцеловать ее еще разок через окно. – Еще пара рекламных пауз, ты держись, Прер.

ДЛ выделила детишкам еще такт, после чего дала по зажиганию, произведя на свет угрожающий, однако мелодичный выхлоп, от коего Исайя Два-Четыре ввергся в экстаз с хватанием за голову. «Транс-ам» дернулся назад, развернулся, и, с величественным нео-стеклопакетным хоралом духовых – музыкой, вылепленной из внутреннего сгорания, с вариациями при переключении передач, – отбыл, и звук его пригасал вниз по долгой путанице серпантинных поворотов, у ворот сделал паузу, вновь подхватил мелодию, а в итоге слился с молотым гулом магистрали далеко внизу.

***

Определяемый в «Агресс-Мире» как «нечто вроде Института Эсален для дам-головорезов», горный духовный приют Сестринства Внимательниц Куноити располагался на выступе склона, испещренного светлой и темной калифорнийской зеленью, над долинкой всего в паре хребтов от рельсов ЮТ[54]54
  Южно-Тихоокеанская [железная дорога].


[Закрыть], последнее восхождение по грунтовкам, достаточно раздражающим тех, кому выпало сюда прибыть во времена грязюки, и так глубоко разъезженным, когда сушь, что не одному неосмотрительному взыскателю духовного приходилось зависать в паузе с повышенным центром в этом пейзаже маслом, колеса месят чистый воздух, а существа склона едва-едва прерываются в пастьбе своей или охоте, дабы уделить внимание. Первоначально, еще во дни миссий, выстроили приют для размещения «Las Hermanas de Nuestra Señora de los Pepinares»[55]55
  Сестры Богородицы Огуречных Грядок (исп.).


[Закрыть] – одного из тех женских вспомогательных подразделений, что в Испании семнадцатого века то и дело возникали вокруг иезуитов, так и не признанные Римом да и Обществом тоже, но с изяществом и стойкостью держались тут, в Калифорнии, сотни лет: он обзавелся пристройками и флигелями, его подключали к энергоснабжению и канализации и переподключали, пока череда скверных капиталовложений не вынудила то, что осталось от женской общины, выставить его на съем, а самим рассеяться по жилью подешевле, хоть они и продолжали выставлять на рынок всемирно известный огуречный бренди, носящий их имя.

К 1960-м куноити, коим и самим не мешало бы движение денежной наличности, начали просачиваться в индустрию самосовершенствования, не вполне процветая, как это произойдет несколько лет спустя, и предлагать, в итоге, фантазийные марафоны энтузиастам Ориента, групповые тарифы на «Выходные Ниндзя-Деток», помощь отвергнутым адептам дзэна («Никаких бамбуковых палок – никогда!» – обещали рекламные объявления в «Психологии сегодня») и прочую восточную методику. Всегда можно было полагаться на то, что, с вожделением на уме, явятся мужчины определенного возраста, разряженные как на сафари, с военными прическами и, зачастую, в тисках безжалостной ностальгии, рассчитывая на некий кордебалет азиатских росинок. Вообразите их удивление на установочном занятии в первый день, когда на сцену одна за другой выходили Сестры, все в обмундировании ниндзя и с бесперспективным безразличием на лицах. Не только большинство не было азиатками, но многие оказывались вообще-то черными, а вдоба-авок еще и мексиканками! Что тут творится?

– Вот он, – сказала ДЛ, – зацени. – Они свернули за изгиб, и под яркой луной лес расступился, а земля покатилась вниз по склонам пастбищами, затем ольховыми зарослями туда, где стремился и падал ручей, за ним же, в вышине на другой стороне, стоял Приют. Крутые стены, с испятнанной непогодой старой побелкой, не столько высились над всхолмленной, местами вздыбленной территорией, сколько почти удобочитаемо отражали ее, словно бы сияли на всех своих различных углах, как огромные грубые зеркала, под древними черепичными крышами, уже потемневшими и разъеденными стихиями, с окнами, утопленными в тень и, по виду, не имеющими отношения ни к какому порядку уровней, какие могут располагаться внутри. Подъезжая, Прерия увидела сводчатые проходы, колокольню, взаимное проникновение высоких известковых поверхностей с кипарисами, перечными деревьями, фруктовый сад… ничего не показалось ей особенно жутким. Она ж ребенок калифорнийский, растительности доверяла. Жуть, самая сердцевина мурашек, лежала далеко позади на этой дороге, в личности, но не ограниченная ею, жесткой и почти незримой, вроде кварца, ее преследователя Бирка Вонда.

ДЛ знали на воротах наружных и внутренних, смотрели на нее там подолгу, чего Прерия трактовать не могла никак. Когда они поднялись в здание приема, на подъездной дорожке под фонарями уже стоял приветственный комитет, все в черных ги, под водительством высокой, подтянутой и ученой на вид женщины по имени Сестра Рошелль, которая оказалась Старшей Внимательницей, сиречь матерью-настоятельницей этого заведения.

– ДЛ-сан, – приветствовала она свою давнюю ученицу и противницу. – Что теперь за новая шкода? – ДЛ поклонилась и представила Прерию, на которую Сестра Рошелль уже пристально глядела так, словно была с нею знакома, но отчего-то делала вид, что нет. Они вошли во дворик, выложенный плиткой, с фонтаном. Перекликались и носились совы. Под луной лежали голые женщины. Другие, все в черном, стояли кучками в тенях галереи. – Какой-то новый интерес правоохраны? – осведомилась Сестра Рошелль.

Ответной репликой ДЛ должно было стать нечто вроде: «О, а вы нынче на них работаете?» – изъявленной эмфатически, но она лишь тихо ждала в, как впоследствии узнала Прерия, Позе Внимательницы, очи долу, рот на замке.

– Так шериф будет высаживать нам ворота сразу, как считаешь, или подождет до утра понедельника? Тут у нас не «Собор Парижской Богоматери», и если даже она не какая-то беглица, ты же принимала Присягу Ниндзетты, Статья Восемь, если помнишь, параграф Б? «Не предоставлять жительства тому, кто не способен взять ответственность за свой как ввод, так и вывод».

– Типа заработай то, что жрешь, отвечай за то, чем срешь, много лет это и практикую, – сказала Прерия, – что ж еще? – Не та, в первую очередь, разновидность ребенка, что всякое принимает на свой счет, перехватывая сообщения СЧВ, что в этих местах и четкими бы не сочли, она присматривала за линией своего позвоночника и спокойно встречала нейтральный, но энергичный взгляд женщины. – Ну так, может, тут у вас какая-нибудь рабоче-учебная программа есть, список курсов, тарифная сетка, может, выберу что подешевле, стану студенткой с проживанием, а плату отработаю? – извлекшись из зрительного контакта ровно для того, чтоб оглядеться, как бы домашних дел поискать, за которые никто не брался, стараясь материализовать какую-нибудь сделку.

Похоже, Главную Ниндзетту заинтересовало.

– Готовить умеешь?

– Кое-что. В смысле у вас что, кухарки нету?

– Хуже. Многие считают себя поварами, но у них клинические делюзии. Мы тут прискорбно знамениты худшим столом во всем семинарском сообществе. А на следующие выходные ждем очередную паству и пробовали различные комбинации персонала, но ничего не получается. Кармическая инвариантность такова, что за высокую дисциплину Сестринства мы платим зоопарком на кухне. Пойдем, сама увидишь.

Выйдя в вечер, она провела Прерию и ДЛ за несколько углов и по длинной дорожке среди шпалер к задней стороне главного здания. Ужин уже окончился, и теперь в самом разгаре неистово наблюдалась послетрапезная критика. Люди сбились, оробев, у заднего входа, из коего доносился поразительный гвалт, по плитам полов гудели и лязгали металлические миски, вопили голоса, фоном – местная 24-часовая музыкальная радиостанция «нового века» извергала в окружающую среду валы звуковой патоки. Внутри что-то запоротое по-прежнему тлело на дальних конфорках печи. Публика стояла вокруг котлов, которым понадобится драйка. По всей глубокой старой кухне лежал гнетущий аромат прогорклого животного жира и дезинфектанта. Повар, сегодня должный быть у руля, съежился, сунув голову в духовку, и горько рыдал.

– Привет, ребятки, – спела Сестра Рошелль, – чем это вы тут занимаетесь?

Проводят своей еженощный час самокритики, разумеется, за который всем выпадает отпинать шеф-повара дня лично за провал его или ее меню, а равно и запланировать то же самое и на завтра.

– Я делал, что должен, – рыдал повар, железно и приглушенно, – я был верен еде.

Один из дармоедов у печи заглянул.

– Что ты называешь «едой», Герхард? Сегодняшнее питание – не еда.

– Ты же готовишь только расстройство желудка, политое салом, – свирепо добавила дама с мясницким тесаком в руках, коим для эмфазы тяпнула по близлежащей колоде.

– Даже у твоих салатов с «Джелл-О» сверху накипь, – вставил стильный молодой человек в кутюрьевом поварском колпаке из «Буллока» на Уилшире.

– Прошу вас, хватит, – прохныкал Герхард.

– Тотальная честность, – напомнили ему люди. Это подлое упражнение, считавшееся пользительным, входило здесь каждому в задание, которое Герхард называл «бессрочной кулинарной епитимьей».

– Это разве не похищение? – впоследствии поинтересуется Прерия.

Нет – все они подписали те или иные соглашения, отказы, все в своей жизни подошли к такому рубежу, на котором нужно что-то подписать. О буфетном дежурстве они говорили как о декодировании индивидуальных паттернов неядения, тем самым зря далеко за тарелки, кастрюли и сковородки, всякая испачкана уникально, за личностные случайности, прозревая уровень, на котором ты – не то, что ешь, а как… Поначалу Прерия не успела оценить многих этих духовных измерений, поскольку безостановочно носилась так, что ноги до жопы стоптала. Кающиеся из кухни, дикошарые, аки колонисты на каком-то галактическом форпосте, прибытие ее встретили как событие грандиозное. Выяснилось, что никто не умел приготовить ничего такого, что им самим бы нравилось есть. Некоторые тут стали к еде индифферентны, другие активно ее возненавидели. Тем не менее, за новые рецепты хватались, будто за передовую технологию из-за пределов местной звездной системы. Ознакомившись с огородом, фруктовыми садами, морозильниками и кладовыми Приюта, не очень понимая, не нарушает ли какую-нибудь Первичную Директиву, Прерия посвятила их в Шпинатную Запеканку. И та оказалась тем самым, от чего местная публика вновь превратилась в команду.

– Что же вы им собирались подавать? – не могла не уточнить она.

– Соус, – чирикнул риэлтор из Милл-Вэлли.

– Щёзы, – хмыкнул скаутский вожатый из Милпитаса, – с кленовым сиропом.

– Новоанглийский вареный ужин, – ответил бывший казенный зэка с содроганием.

Секретом Шпинатной Запеканки был УБИ, сиречь Универсальный Бустилирующий Ингредиент, грибной суп-пюре, чье присутствие в рядах гигантских банок в ниндзеттовых кладовках вовсе не удивляло. В глубине холодильников также можно было разжиться множеством сырных кусков, не говоря о ящиках более традиционных «Вельвиты» и «Сыр-Свиста», да и шпинат не представлял собой проблему – его бесчисленные кирпичи занимали собственное крыло морозильной камеры. Посему назавтра этот классический рецепт и стал за ужином вегетарианским entrée du jour[56]56
  Зд.: блюдо дня (фр.).


[Закрыть]. Для мясоедов на вертела насадили целиком жариться несколько гигантских болонских колбас: их поворачивала и внимательно окатывала глазурью из виноградного желе некогда вздорная кухонная челядь, меж тем как прочие изготовляли крутоны из черствого хлеба, суетились, пока оттаивал шпинат, подпевали радио, которое кто-то милосердно вернул на рок-н-ролльную станцию.

Под конец дня головой всунулась ДЛ и огляделась.

– Я так и думала – подросток-харизматик.

– Эт’ не я, – пожала плечами Прерия, – эт’ рецепты такие.

– Эм-м, а вон те пурпурные штуки на жаровне?

– Да кой-чего из телераздела. Ну, чего?

– Сестра Рошелль интересуется, у тебя минутки не найдется.

Прерия пошла с ней сторожко, своим ходом, подчеркнуто проверив по дороге несколько уже собранных запеканок, а также темп вращения колбас, и только после этого покинула кухню, напоминая себе кошку. Наверху, в Кают-Компании Ниндзетт, Главная Ниндзетта, с кружкой кофе в руке, медленно проступила, пока они беседовали, из незримости. Девочке показалось, что это, должно быть, волшебный дар. Позже она узнала, что Рошелль выучила назубок – в этой комнате – все тени и как они изменяются, прикрытие, точные пространства между вещами… узнала комнату до того досконально, что могла б ее пародировать, во всей ее прозрачности и пустоте.

– А мне такому можно научиться?

– Нужен серьезный объем внимания. – Взгляд вбок. – А следом вопрос, зачем тебе это надо? – Голос ее был ровен, с медлительной хрипотцой, предполагавшей алкоголь и сигареты. Прерии кроме того показалось, что она слышит какие-то отдаленные сельские ноты, кои Рошелль нарочно подавляла, в пользу чего-то поневидимей.

Прерия пожала плечами.

– Да вроде может пригодиться.

– Здравый смысл и прилежная работа, вот и все. Лишь первое из множества разочарований куноити – верно, ДЛ? – когда открываешь для себя, что знание не придет к тебе все сразу в некий великий трансцендентный миг.

– А эти дзэнские, там, где я работаю, говорят…

– О, это бывает. Но не тут. Здесь оно всегда где-то на полях, ему достаются миллиметры и мелкие десятые доли секунды, понимаешь, оно побирается и копит все, что у нас есть.

– Значит, не лезь к нему, если не всерьез?

– Ну, ты б видела, сколько у нас тут дурковатых лупней, особ’ твоей возрастной группы, ничего личного, ищет тайных сил подешевле. Считают, что мы их пропустим сквозь духовную автомойку, мылом смоем всю дорожную грязь, снова целку натянем, с другого конца выйдут – и все, кто тусует у «Апельсинового Джулиуса» по соседству, сразу такие: «Фигассе!», вот как они думают, типа мы им тут все выходные спать давать не будем, и может, на рассвете в воскресенье, у них начнутся глюки, случится ментальное приключение, которое они смогут принять за улучшение собственной жизни, и кто знает? Либо они нас путают с монахинями или балетом?

Девочка подчеркнуто глянула на часы, разноцветную пластмассовую модель с винляндского блошиного рынка.

– Колбасам давать пятнадцать минут на фунт, эт’ пральна бует?

ДЛ ухмыльнулась.

– Не ведемся на такое, Рошелль-анэ[57]57
  От яп. старшая сестра.


[Закрыть].

Старшая Внимательница сменила передачу.

– Прерия, мы здесь подписаны кое-на-какие внешние информационные службы, но кроме того у нас содержится и своя библиотека компьютерных досье, включая довольно крупное на твою мать.

Там, где бывала Прерия, «твоя мать» да еще и таким тоном означала неприятности, и она вовсе не была уверена, знает ли эта женщина, вроде бы из среднего класса, как оно прозвучало. Но Прерию всю трясло от нужды найти все, что сможет, – так у некоторых знакомых девчонок было насчет мальчишек, его фамилию в телефонном справочнике, что угодно.

– А это, – медленно (надо ли поклониться?) – ничего будет, если…

– Давай-ка лучше после ужина?

– Мчу вольт-ом, как всегда грит мой деда-электрик. – Успела на кухню она тютелька в тютельку: сколько-то запеканок уже близилось к красной риске, глазурь на колбасах начинала разлагаться. Делая вид, что подает пример, Прерия скользнула к одной рабочей столешнице, оборола горячую колбасу, быстро наточила нож и принялась нарезать объект на дымящиеся ломти с пурпурным ободом, которые привлекательно выкладывала на блюдо, щедрой ложкой удобряла сверху дополнительной сияющей виноградной жидкостью, после чего их уносили в столовую и устанавливали на какой-нибудь стол, где едоки накладывали себе сами – кроме тех, кто тренировал самоутверждение, конечно, эти сидели за собственным столом, и каждый получал свою тарелку уже с едой.

Из столовой за дверью нарастало в громкости двусмысленное бормотанье, отчасти голода, отчасти мрачных предчувствий. Прерия схватила котелок казенного томатного супа, внесла его, и последующие часа два к тому же втаскивала стопы свежевымытых чашек и тарелок и выволакивала грязные, протирала столешницы, разливала кофе, переходя от одного набора задач к другому по мере их возникновения, ощущая частичные пустоты и перетекая туда их заполнить, невольно подмечая, что народ брал добавки и Шпинатной Запеканки, да и колбасы. После отскоблила кастрюли и сковородки и помогла все убрать и вымыть каменный пол кухни и посудомойки. Когда она в конце концов поднялась в Некоммутируемый Центр Ниндзетт и выяснила, как тут входят в систему, срединнолетний закат настал и пропал, а звуки вечернего семинара по кото смешивались с прощаньями дворовых птиц на ночь.

Досье на Френези Вратс, чьи записи аккумулировались много лет, зачастую наобум, отовсюду помаленьку, напомнило Прерии альбомы вырезок, которые собирал бы чей-нибудь эксцентричный дядюшка-хиппи. Частью правительственное, юридическая история в ОТС, меморандумы ФБР на бланках, усовершенствованные «Магическим Маркером», но были там и вырезки из «подпольных» газет, давно закрывшихся, стенограммы интервью Френези на радио «Кей-пи-эф-кей» и множество перекрестных ссылок на нечто под названием «24квс», что, как припомнила Прерия, было названием киногруппы, в которой ДЛ, как она говорила, состояла вместе с Френези.

И вот вовнутрь и дальше Прерия нырнула, девочка в особняке с привидениями, ведомая из комнаты в комнату, от листка к листку, этой белизной на краю поля зрения, настойчивым шепотом – призрака ее матери. Она уже знала, насколько буквальны бывают компьютеры – даже расстояния между знаками могли иметь значения. Ей было интересно лишь, буквальны ли призраки так же. Способна ли химера сама за себя думать, или же она тотально реагирует на нужды еще-живущих, нужды вроде ударов по клавишам, вводимых в ее мир, строк печали, утраты, отказа в правосудии?.. Но чтобы оказаться полезным, стать «настоящим», призраку придется быть не просто эдаким изощренным притворством…

Прерия обнаружила, что может еще вызывать на экран и фотографии, некоторые – личные, какие-то – из газет и журналов, образы ее мамы, почти все время с камерой в руках, на демонстрациях, при арестах, с разнообразными смутно узнаваемыми фигурами Движения шестидесятых, устремив выразительный взгляд на легавого в защитной экипировке где-то возле ограды из кольчужной сетки, а одной рукой (Прерия выучит материны руки, каждый жест десятком способов, будет воображать, как они бы двигались в другие, не сфотографированные разы), похоже, кончиками пальцев гладя снизу ствол его штурмовой винтовки. Ну фу-у! Ее Мама? Эта девчонка со старомодной прической и косметикой, вечно либо в мини-юбке либо в тех чудных клешах, которые все тогда носили? Через несколько лет самой Прерии стукнет почти столько же, и у нее было зловещее чувство, что мини-юбки вернутся.

Она помедлила на снимке ДЛ и Френези вместе. Они шли через, вполне запросто, студгородок какого-то колледжа. Вдалеке виднелась пешеходная эстакада, где в обе стороны направлялись крохотные фигурки, предполагая, по крайней мере в этот миг, общественное спокойствие. Тени женщин были длинны, они лакали бордюры, тянулись по траве, между спицами велосипедистов. А позднее или раннее солнце ловили пальмы, пролеты дальних ступеней, волейбольная площадка, немногие оконные стекла, если они вообще там были. Лицо Френези повернуто или поворачивалось к напарнице, вероятно – подруге, подозрительная или сдержанная улыбка, казалось, начинается… ДЛ говорила. Сверкали ее нижние зубы. Не о политике – Прерия чуяла это в ярких красках Калифорнии, заточенных от пикселя к пикселю до бессмертности, по пружинистым телам, по не обведенным морщинами расслабленным лицам, которые не нужно друг для друга натягивать, освобожденным от собственных авторизованных версий ради бесплатного, повседневного глотка воздуха. Ага, думала им Прерия, валяйте, ребята. Валяйте…

– Что это был за мальчик, – спрашивала ДЛ, – тот «чувак», на митинге протеста? Волосатый, в бисере любви, с косяком во рту?

– В смысле, в цветастых клешах и рубашке в огурцах?

– Точняк, сестренка!

– Психодел! – Хлоп друг друга по ладоням, шлеп-шлеп. Прерии было интересно, кто сделал этот снимок – кто-то из киногруппы, из ФБР? Перед глубоко испятнанным ясно-кристаллическим видом она впала в гипнагогический морок, который компьютер быстро засек, начал мигать, вслед за чем его звуковая микросхема заиграла цеплялку из «Проснись, детка Сюзи» Эверли, снова и снова. Прерия вспомнила, что вставать ей до рассвета, готовиться к завтраку. Потянувшись к кнопке питания, она пожелала машине спокойной ночи.

– О, да и тебе спокойной ночи, благосклонный Пользователь, – ответило устройство, – и да будут сны твои по всем статьям бестревожны.

А там, в компьютерной библиотеке, на хранении, бездвижными единицами и нулями, рассеянными среди миллионов других, эти две женщины, пока еще в некоем определяемом пространстве, продолжали шагать по низкоосвещенному студгородку, настойчивые, восстановимые, подруги ко времени этого снимка уже почти год, сплетенные вместе во всей сложности прикрытых тылов, данных и пересмотренных обещаний, досад, с которыми смирились, сношенных напрямков, СЧВ вне всяких сомнений друг друга. Должно быть, в некой точке они встретились, хотя кому была б охота ставить на то, что не разлипнутся? Турбулентность времен прибивала друг к другу разных людей в такие городки, как Беркли, приманивала, как ДЛ, посулами действия. В те дни ДЛ лишь каталась взад-вперед по 101-й, искала какую бы банду мотоциклисток ей потерроризировать, хлестала из горла водку из аптекарских лавок, разводила парней по имени Змей на столько ледышек с двойным крестом, чтобы продержаться до следующего центра народонаселения, что предложил бы уместный риск для ее безопасности. Ночью накануне встречи с Френези она гонялась за полным составом М.К.[58]58
  Мотоциклетный клуб.


[Закрыть] «Tetas y Chetas»[59]59
  Зд.: сиськи-письки (исп. жарг.).


[Закрыть] на север по темным фермерским угодьям вокруг Салинаса, с грузовиков обильно валились овощи и затем давились и весь день передавливались колесами, отчего ночь, струившаяся ей в лицо, пахла, как гигантский салат. Наконец у нее закончилась горючка, и она их отпустила. Но до Беркли уже оказалось недалеко, а по радио наслушалась она довольно, захотелось самой туда заглянуть. Она не могла бы сказать – ни тогда, ни потом, – чего именно ей ищется.

А нашла она Френези, которая с камерой и сумкой спираченного запаса «ЭКО» моталась с рассвета и наконец оказалась на Телеграф-авеню, где снимала атакующую цепь полувоенных, что продвигалась по улице в защитном обмундировании, со стрелковым и, надеялась она, заряженным лишь резиновыми пулями оружием. Когда оглядывалась в последний раз, она была на переднем крае толпы, что медленно отступала от студгородка, по ходу разнося на своем пути все, что могла. Когда закончилась катушка пленки, и Френези вышла из-под укрытия своего видоискателя, она осталась одна, на полпути между людьми и полицией, без никакого подручного переулка сбоку, чтобы в него нырнуть. Хмм. Все двери лавок зацеплены, окна заставлены, забиты тяжелой фанерой. Следующим ее шагом было бы просто взять и сменить катушку, поснимать еще, но рыться в сумке прямо сейчас лишь воспринялось бы как угроза мальчиками в хаки, которые подошли уже так близко, что даже поверх неотступной выворачивающей нос наизнанку базовой ноты слезоточивого газа она по-любому начинала их чуять, лосьон после бритья, оружейная сталь на солнце, только что выданное обмундирование, чьи подмышки теперь были мускусны от страха. Ой, мне бы Супермена, взмолилась она, Тарзана с этой его лианой. Глубинная каменная вспышка нутра накатила и пропала примерно к тому мигу, когда появилась ДЛ, вся в черном, включая шлем и щиток, верхом на своем почтенном и гадском, красном-с-серебром чешском мотоцикле, «Че-Зеде», во всех своих деталях навороченном, на который она и сгребла Френези из опасности, с камерой, мини-юбкой, сумками техники, всеми делами, и унесла прочь. Проходя юзом меж кучами уличного мусора и бумажных костров, по толченому автостеклу, стараясь не врезаться ни в кого лежащего на мостовой, на какой-то тротуар и за угол наконец, и по длинному склону к Заливу, сверкающему в позднем солнце, сбежали они, в рычащем грезорывке скорости и смрада. Голыми ляжками Френези стискивала кожаные бедра своей благоволительницы, понимая, что еще и лицом вжимается в ароматную кожаную спину – она никогда не думала, что обнимать так может женщину.

Мотоциклетный восторг, ну дак. Они сидели, поглощая чизбургеры, картошку и молочные коктейли в заведении на набережной, забитом беженцами от заварухи на горке, все их глаза, включая и те, что точили слезы, теперь сияли изнутри – только ли от флуоресцентов над головой, от какой-то игры солнца и воды снаружи? нет… слишком уж много этих лихорадочных ламп, не происходивших ниоткуда из-за черты, в мире тольковозникшем, еще даже не определенном, стоили утраты почти всего в этом. Музыкальный автомат играл «Двери», Джими Хендрикса, «Аэроплан Джефферсона», «Сельского Джо и Рыбу». ДЛ сняла шлем и растрясла волосы, которые зажглись в подступающем оранжевом закате кометой. Френези, дерганая, голодная и ополоумевшая одновременно, все еще пыталась разобраться.

– Тебя кто-то послал, да?

– Каталась по округе, только всего. А ты точно параноик.

Френези повела бургером, оставляя след капель сепарирующих кетчупа и жира, каждая изгибалась силами своего полета в вихрящиеся микроузоры красного и бежевого, и…

– Тут Революция, девочка – разве не чуешь?

ДЛ сощурилась, не очень понимая: Что это у нас тут. Чувствовала она себя как взрослая, что наткнулась на маленького ребенка, одного и в опасное время суток, пока не сообразившего, что мамы рядом нет.

– Я увидела, что ты вся просто завелась, – сказала она Френези, хоть и месяцы спустя. – Не могла тебя не подразнить. Ты была такая… – но не договорила, сделав вид, что не может подобрать слово. Вероятно, не «революционная», кое в то время поминали обширно, а иногда и с любовью, и оно бытовало в широком диапазоне значений. Френези грезила о таинственном народном единстве, сбиравшемся к лучшим возможностям света, достигаемым лишь раз-другой, как она это видела на улицах, краткими, вневременными очередями, все трассы, человеческие и метательные, верны, люди в едином присутствии, полиция так же проста, как режущее полотно в движении, – а отдельные личности, которые при встречах могут лишь наскучивать или доставать, тут вдруг на глазах трансцендируют, чуть ли не за пределами воли перемещаются гладко меж дубинкой и жертвой, дабы вместо нее принять удар на себя, ложатся на чугунку перед накатывающим железом или глядят в дуло и не теряют дар речи – нипочем не скажешь, в те дни, кто способен эдак измениться, или когда. Некоторые сюда влезали, вообще-то, втайне из-за вероятности отыскать ровно такие вот мгновенья. Но ДЛ признавала, что сама несколько менее праведна…

– Я-то обычно ищу, как бы по жопе кому надавать, – приглядываясь к Френези, ожидая неодобрения. – Но кто-то мне сказал, что смысла тут немного, если только я не, как они это называют, верно все проанализирую? и только потом стану действовать? Слыхала о таком?

Френези пожала плечами.

– Слышала. Может, мне терпения не хватает. Приходится доверяться тому, как мне от этого. Вроде все правильно, ДЛ. Словно мы на сей раз действительно изменим мир, – глядя в ответ с тем же самым валяй-скажи-чего-нибудь. Но ДЛ косо улыбалась сама себе. Освещенная сзади последним солнцем, Френези в ошалелое доказательство, лицо ее стало одержимо лицом молодого человека, далеким, предполагаемым, – Буки Честигма, ее отца. Позже, когда они принялись показывать друг другу картинки своих жизней, он там был, то же лицо в серебре и пигменте, подтверждая прежний просверк – нимб свежепролитой меди, призрачный юный герой, пришедший ей на помощь, весь этот шурум-бурум в тот день, вокруг повсюду Революция, мировые бургеры, музавтоматная солидарность, а солнце садилось за Приморским, и запах пота ДЛ и возбуждения ее писи рассеивались из кожаной одежды, мешаясь с моторными ароматами.