Текст книги "Винляндия"

Подошла официантка с чеком. Оба – Эктор рефлекторно, и Зойд от неожиданности следом – вскочили ей навстречу и столкнулись, а девушка – встревоженно – попятилась, выронила документ, и три стороны его затем гоняли, пока он не спорхнул наконец во вращающийся подносик с приправами, где и упокоился, полупогрузившись в большую взбитую горку майонеза, по краям уже полупрозрачную.

– Чек под ё-маё, – хватило времени отметить Зойду, когда вдруг сразу, мимо уличной двери, явилась конвергенция сирен, целеустремленных воплей, затем тяжелые сапоги, все в ногу, затопали в их сторону.

– ¡Madre de Dios![21]21
  Матерь Божья! (исп.)


[Закрыть] – подозрительно запаниковав, вздернув тон, Эктор вскочил и побежал к кухне – к счастью, заметил Зойд, оставив на столе двадцатку – но теперь за ним вломился и целый взвод публики, это еще что, все в одинаковых камуфляжных комбезах и защитных касках с натрафареченным словом НИКОГДА. Двое остались у дверей, еще двое выдвинулись проверить кегельбан, остальные побежали за Эктором в кухню, где уже творились многие крики и лязги.

Вот меж двух привратных типов вальяжно вошел чувак в белом лабораторном халате поверх пендлтонской рубашки и джинсов, направился к Зойду, который неискренне просиял:

– Никогда прежде его не видел.

– Зойд Коллес! Здрасьте, вчера вечером поймал вас в новостях, сказочно, не знал, что вы с Эктором знакомы, слушайте, он последнее время сам не свой, записался к нам на лечение, а теперь, если честно…

– Сбежал.

– Со временем догоним. Но если у вас случатся дальнейшие контакты, вы же нам звякнете, хммм?

– Вы кто?

– О. Простите. – Он протянул Зойду карточку, гласившую: «Д-р Деннис Дальши, М.С.О., Д.Ф.Н.[22]22
  Магистр социального обеспечения, доктор философских наук.


[Закрыть] / Национальный Институт Кинематографического Образования Граждан и Детоксикации Америки», где-то там к северу от Санта-Барбары, телевизор в перечеркнутом кружке над девизом на латыни «Ex luce ad sanitatem»[23]23
  Из света к здоровью (лат.).


[Закрыть] с напечатанным номером телефона зачеркнутым, а другим вписанном шариковой ручкой. – Это наш местный номер, мы поселились в «Винляндском дворце», пока не поймаем Эктора.

– Ничего себе per diem[24]24
  Зд.: суточные (лат.).


[Закрыть]. Вы, ребята, что ли федералы?

– Вообще-то биссекторальные, частные и публичные, гранты, контракты, по сути, изучаем и лечим Ящикозависимость и прочие нарушения, связанные с видео.

– Место, где Маньящики просыхают? То есть… Эктор… – И Зойд вспомнил, как тот мурлыкал тему Флинтстоунов, чтоб успокоиться, и всех этих его «дружочков», чем, как оба они знали, Шкипер всегда любил звать Гиллигэна, от чего распускались возможности, думать о которых Зойду не хотелось.

Д-р Дальши красноречиво пожал плечами.

– Среди самых неподатливых случаев, что нам всем попадались. Он уже вошел в литературу. В нашей сфере известен как Братия-Брейдер, из-за его глубокой, хоть и не исключительной привязанности к этому сериалу.

– Ой, ну, там еще эта Марша, точно, а потом среднюю звали… – пока Зойд не заметил направленный на себя пронизывающий взгляд.

– Быть может, – произнес д-р Дальши, – вам в любом случае следует нам позвонить.

– Я ж не сказал, что все их имена помню! – возопил Зойд ему вслед, но тот уже полувышел за дверь, где вскоре и остальные его догонят, после чего, чуть погодя, пропал с глаз, да и так не поймав при том Эктора.

Эктор, как теперь оказывалось – некий сбежавший псих, – по-прежнему оставался на свободе.

***

Зойд выехал на дорогу Призрачного хребта где-то часом позже, чем хотелось, потому что у Элвиссы выше по склону полетела прокладка головки, и она по этой причине заявилась в 6.00 утра занять у Зойда колымагу, на изыскания замены коей у него ушло сколько-то времени. Ею стал «дацуновский» пикап «Ловкачик», принадлежавший его соседу Тренту, с кузовом-домом, чья необычная компоновка сообщала транспортному средству некоторые проблемы с поворачиваемостью.

– Тольк если не станешь пытаться на нем с баком где-то между пустым и полным, – посоветовал Трент, как он счел – услужливо. Однако, похоже, сам корпус кэмпера, весь покрытый кедровым гонтом так, как себе представлял бы укладку чешуей внахлест какой-нибудь торчок, и венчавшийся стрельчатой крышей из того же гонта, откуда торчала железная печная труба, был проблематичен.

Зойд очень тщательно свернул вправо и вскоре уже полз по серпантину на хребет с пока еще не вырубленным подростом секвой, по другую сторону которого залегал Призрачный ручей. Туман здесь выгорал рано, оставляя по себе легкую синюю дымку, от которой блекли деревья подальше. Направлялся Зойд к маленькой ферме на дороге вдоль ручья, где у него имелась халтурка по ракам с одним партизанившим ветераном и его семейством. Они снимали урожай этих мелких говнюков по всему Призрачному и паре сопредельных ручьев, а Зойд отвозил ходких в еде ракообразных снова по 101-й вниз, в сеть ресторанов, обслуживающих пищевые предпочтения развращенных яппи, в данном случае – стиля «калифорнийский кейджен», хотя там и сям эти мелкие твари обозначались в меню как «Ecrivisses à la Maison»[25]25
  Раки по-домашнему (искаж. фр.).


[Закрыть] и «Винляндские омары».

КК и Лунопряник, подлинные имена остались где-то на уже достаточно затертой после войны тропе, деньги видеть были так же счастливы, как детишки – собственно работать: Заря, самая большая, плескалась по стремнине ручья, а остальные тащили банки и мешки с гвоздями на двадцать пенни, прибивая ломтики бекона ко дну каждой заводи по колено, на которую набредали. Когда же они возвращались к тому месту, откуда начали, там наступало неистовое вторжение водяных сверчков, все копошились вокруг, не в силах отцепить бекон. После чего процедура бывала следующая: извлечь мальковый мешок на палке, стукнуть ракообразное по носу палкой и поймать его, когда прыгнет, в мешок. Иногда детишки даже родителей брали с собой и разрешали помогать.

Зойд водил знакомство с семейством еще с начала семидесятых, вообще-то впервые встретившись с Лунопряником вечером того дня, когда его развод стал окончательным, в тот же вечер, по случаю, когда он совершил первый свой прыжок в окно, отчасти и то, и другое входило в то же самое письмо-соглашение. Он пил пиво в салуне волосатых под названием «Потерянный самородок» на Южной Спунер в Винляндии, нащупывал способ не думать о Френези или совместной с нею жизни, которая только что официально подошла к концу без всяких инверсий в последнюю минуту, а Лунопряник, равно юная и прелестная даже в те годы, увечным рецепторам Зойда помстилась ровно тем, что надо. То есть, пока из сортира не возник КК – с глубокими глазами, смертельно осторожными повадками, выдававшими, где он еще побывал. Скользнул обратно к стойке бара, уронил руку на плечо Лунопряника, кое она прижала на миг к щеке, и кивнул Зойду вопросительно, мол давай-ка-не-зли-меня. Зойд, по-любому уже углубившись в переоценку, вместе этого провел остаток того вечера, да и на самом деле множества других в грядущие годы, не говоря уж о перерывах на пиво средь бела дня, медитациях на скоростных автострадах и грезах на унитазе, в одержимости собственной женой – он так и не свыкся с «бывшей» – и успешном задалбывании всех в таком радиусе, что даже в наши дни считается почтенным.

Альбомом мечты у Зойда однажды станет антология слезобойных баллад для мужского вокала с названием «Не слишком гад для слез». К этой неотступной фантазии он пришел в тот миг, когда готов был взять рекламное место, поздно ночью в Ящике, с номером для бесплатного звонка, который мигал бы поверх маленьких пятисекундных фрагментов каждой песни, не только пластинки продавать, но и на тот случай, если Френези, среди ночи поднявшейся часов около 3.00 из теплой постели некоего мистера Дивого, случится включить Ящик, может, призраков погонять, а там Зойд, за клавишными в каком-нибудь полноцветном смокинге вырви-глаз, где-нибудь посреди Вегасского Стрипа, при поддержке оркестра в полном составе, и она поймет, пока бегут титры: «Одиноко ль тебе этим вечером», «Моей малышке», «С тех пор, как я в тебе пропал», – что эти безутешные напевы все до единого – про нее.

Френези въехала ему в жизнь, как целая банда изгоев. Он себя чувствовал школьной училкой. Днем левачил на стройках, а по ночам играл с «Корвэрами», ни разу не близко от полосы прибоя, вечно в глубине суши, ибо эта прибитая солнцем сельская местность всегда их привечала, пивные наездники долин обнаруживали странное сродство с сёрферами и их музыкой. Помимо разделяемого интереса к пиву, у представителей обеих субкультур, на доске ли, за баранкой «409-го», имелись общие страхи и восторги пассивного, взятого на борт седока, словно бы в автомобильном движке инкапсулировалось нечто столь же океаническое и могучее – техноволна, принадлежавшая далеким иным так же, как прибоем владело море, и доступ к ней покупался ездоками как-есть, на условиях другой стороны. Сёрферы скакали верхом на океане Господнем, пивные наездники седлали импульс все годы милости автопрома. В их досуги смерть вмешивалась чаще, чем в сёрферские, и оттого они больше лезли на рожон, но «Корвэрам» поэтому доставалось сполна туалетных и парковочных травм, полицейских вторжений, внезапных полночных прощаний.

Группа играла по всем долинам, что в те поры оставались не ведомы никому, кроме горстки провидцев недвижимости, по мелким перекресткам, где однажды расползутся дома, а показатели человеческих скорбей во всех категориях распухнут как под лупой. После работы, не в силах заснуть, «Корвэры» любили выезжать и играть в рулетку долинных автоманьяков в камышовых туманах. Эти белые явления, наполненные слепотой и внезапной смертью на трассе, перемещались, словно бы осознанно, непредсказуемо по ландшафту. В те времена спутниковых снимков было мало, поэтому людям оставались только виды с уровня земли. Никакой четко ограниченной формы – всё вдруг, опа на дороге, тварь из кина, до того проворная, что так не бывает, а вот есть. По замыслу полагалось въехать в бледную стену на скорости, значительно превышающей предел, сделав ставку на то, что при белом проезде там не окажется других транспортных средств, загибов трассы, дорожных работ, лишь гладкий, ровный, чистый путь, тянущийся неопределенно долго – разновидность сёрферской мечты, но для автоманьяков.

Зойд вырос в Сан-Хоакине, катался с «Бад-Воинами», потом с «Послами», выезжал на множество «разборок», как мог бы выразиться Дик Дейл, по пре-пригородным цитрусовым рощам и перечным полям, проиграл высокий процент одноклассников, пустых прямоугольников в выпускных альбомах, пьяному вождению или неисправным механизмам и в итоге вернулся к тому же солнечному, часто мог поклясться, осажденному призраками, пейзажу, дабы жениться, в разгар некоего дня на гладком зеленом с золотом калифорнийском склоне с дубом лоскутами потемней, с автотрассой вдали, с собаками и детьми, что играли и бегали, с небом, для многих гостей – копошащимся узорами многоцветья, некоторые притом неописуемы.

– Френези Маргарет, Зойд Херберт, обещаете ли вы, в натуре, в бедах или под кайфом, всегда оставаться в оттяжном улете под названием «Любовь», – и прочая, тянулось, может, часами, а то и завершилось за полминуты, мало там у кого из собравшихся, если вообще было, хронометров, и никто вроде б не парился, это ж, в конце концов, Плавные Шестидесятые, времена неспешные, доцифровые, пока еще не нарезанные на куски, даже телевидением. Легко было бы вспоминать тот день кадром мягко рисующей оптики, такие появятся на «душещипательных» поздравительных открытках еще через несколько лет. Всё в природе, все живые существа на склоне в тот день, как бы странно оно ни звучало потом, когда Зойд пытался об этом рассказать, было нежным, покойным: весь зримый мир – сплошная овечья ферма, залитая солнцем. Война во Вьетнаме, убийство как инструмент американской политики, черные кварталы, сожженные дотла и насмерть, все это отнесло, должно быть, на какую-то другую планету.

Музыку обеспечивали «Корвэры», в наши дни определяющие себя как сёрфаделику, хотя ближайший прибой в данный момент – в Санта-Крусе, за сорок миль сельских дорог и убийственных горных перевалов, – и приходилось довольствоваться традиционной заносчивостью пивных наездников этой области, – но все равно, в последующие годы, как ни старался Зойд вспомнить хоть что-нибудь в самом что ни на есть негативе, по правде сказать, не было тогда ни потасовок, ни блева, ни гонок на выживание, все ладили как по волшебству, то была одна из вершиннейших вечеринок в его жизни, публика обожала музыку, и длилось оно всю ночь, а затем и следующую, аж все выходные напролет. Вскоре в полном прикиде, изображая злодейство, стали объявляться мотоциклисты и их мотоцыпы, за ними воз, забитый под завязку вернувшимися к природе кислотными торчками из верховьев долины, что выехали старомодно прокатиться на сене, и в итоге шериф, который немного погодя исполнил «Прогулку», танец его молодости, с тремя юными красотками в мини-юбках под визг и скрежет электрически аранжированной «Трубы» и был настолько любезен, что не стал и близко подходить, куда там расследовать, к пуншу, однако принял банку «Бурги», день-то теплый.

Всю дорогу Френези улыбалась, безмятежная. Зойду не удастся забыть ее уже печально известных синих глаз, сверкавших под большой легкой соломенной шляпой. Подбегали мелкие детишки, окликали ее по имени. Она сидела с Зойдом на скамье под фиговым деревом, банда ушла на перерыв, Френези ела рожок фруктового льда с радужным узором, чьи краски чудесным манером не протекали друг в друга, подавшись вперед, чтоб не капнуло на свадебное платье, еще материно, а до матери – бабушкино. Кошка черепаховой раскраски, все время возникавшая из ниоткуда, заходила прямиком под капавший рожок, подставлялась ударам ледяных капель лайма, апельсина или винограда, мяукала, словно бы в удивлении, ежилась в пыли, безумно вращала глазами, со всей дури удирала, а потом, немного погодя, прискакивала повторить номер.

– Ты не видел мою кузину Ренэй? Как считаешь, ей хорошо? – Ренэй только что рассталась со своим молодым человеком, но, не отвращенная депрессией, приехала сама из Л.А., прикинув, что вечеринка, должно быть, ей будет в кассу. Зойд ее помнил, в реестре свояков – тетушек, дядюшек и кузенов: высокая цветистая девушка в мини-платье, несущем на себе изображение, от выреза до подола, лица Фрэнка Заппы, чем у Зойда почему-то ассоциировалась с горой Рашмор.

Он улыбнулся, прищурясь в ответ, как школьная училка, которая до сих пор не может поверить своей удаче. Поднялся ветерок и принялся шевелить листвой их дерева.

– Френези, как по-твоему, любовь может кого-нибудь спасти? Думаешь, да, правда же? – В то время он еще не соображал, до чего это глупый вопрос. Она глянула на него из-под самых полей шляпы. Он подумал: По крайней мере, постарайся это запомнить, постарайся держать в каком-нибудь надежном месте, вот одно ее лицо при этом свете, лады, глаза у нее такие спокойные, рот сейчас приоткроется…

Гад или нет, он долго по всему этому не лил слез. Годы всё катились, словно тот прибой, что он, бывало, седлал, высокий, спокойный, неукротимый, безветренный. Но все больше день, настоятельный день, выдвигал свои требования, предъявлял на Зойда свои права, пока тот не отказался расставаться лишь с одним крохотным горьким развлечением. Время от времени, когда луна, приливы и планетарный магнетизм гармонично согласовывались, он осмеливался выйти, прямиком сквозь третий глаз у себя во лбу, в необычайную транспортную систему, по которой мог скользить туда, где бы ни была она, и, неполностью незримый, ощущал довольно для того, чтоб ей досаждать, после чего допекал ее призраком, сколько был в силах, наслаждаясь каждой отжатой минутой. Порок, точняк, и признавался он в нем лишь горстке людей, включая, как, вероятно, могло оказаться неразумным, их дочь Прерию, не далее, чем сегодня утром.

– А, – сидя за завтраком из «Кэпа Хрупа» и диетической «Пепси», – в смысле, сон видел…

Зойд покачал головой.

– Я не спал. Но в теле не присутствовал.

Она поглядела на него так, что он, в такую спозаранку дня, не внял полному риску этого взгляда, и сообщила, дескать, верит, что он ее как-то жестоко не разыгрывает. Было известно: у них одинаковое чувство юмора применительно ко многим темам, в частности – к ее матушке.

– Ты туда попадаешь и – что? Гнездишься где-нибудь и смотришь, летаешь кругами, как это получается?

– Как мистер Сулу наносит координаты, только иначе, – объяснил Зойд.

– Точно зная, куда хочешь. – Он кивнул, и она почуяла некий непривычный расцвет нежности к этому побирушке, обычно тупоумному маргиналу, которого ей назначили, на этой планете, в отцы. В данный момент важнее всего было то, что он знал, как навещать Френези среди ночи, а это могло значить лишь, что его нужда в ней так же сильна, как у нее, Прерии. – Так и куда ты, значит, ходишь? Где она?

– Все пытаюсь разузнать. Стараюсь читать вывески, засекать достопримечательности, что б ни подкинуло ключ, но – в общем, таблички там на перекрестках, вывески в витринах, – только я не могу их прочесть.

– На каком-то другом языке?

– Не-а, по-английски, но между ними и моим мозгом что-то мешается, не пропускает.

Прерия блямкнула, как звонок телевикторины.

– Прошу прощенья, мистер Коллес… – С обманутыми ожиданьями и подозрениями, ее снова отнесло прочь. – Передавай им там привет на Призрачном ручье, ладно?

Он свернул влево у ряда почтовых ящиков, колеса дрязгнули струной скотозащитного заграждения, запарковался у конюшенного амбара и вошел. КК отвалил в Синее Озеро по делам, а Лунопряник была дома, приглядывала за Лотосом, младенцем. Раки собрались в старой викторианской ванне, что служила также поильной лоханью. Зойд и Лунопряник сачком вместе выудили всех, взвесили на аппарате для замеров семян, кормов и удобрений, и Зойд выписал ей чек задним числом, который ему еще придется как-то ухитриться, раз сей день уже настолько авансирован, обеспечить.

– Кто-то в «Самородке» вечером на днях, – младенец на руке, глядя на Зойда прямо, встревоженно, – про тебя спрашивал. КК решил, ты его знаешь, но мне все равно ничего не сказал.

– Из латиносов господин, прическа полу-Элвисова?

– Н-ну. У тебя неприятности, Зойд?

– Луна, миленькая, а когда их у меня не бывает? Не упоминал, где остановился, чего-нибудь такого?

– По большей части просто сидел и пялился в Ящик в баре. Какое-то кино по «86-му». Немного погодя заговорил с экраном, но, по-моему, не нагрузился, ничего.

– В натуре несчастный чувак, делов-то.

– Фигасебе. Такое да от тебя… – Заметив необычную улыбку Зойда, младенец откликнулся эхом:

– Такойда тебя!

Ракообразных они перенесли в лохани с водой в кэмпере, и Зойда уже вскоре качало и плескало обратно вниз по дороге. Лунопряника и Лотоса он заметил в заднем зеркальце – они провожали его взглядами за поворот, пока их не спрятали деревья.

Так, снова блядский Эктор. Зойд едва разминулся с ним в тот вечер, не объявившись в «Потерянном самородке», на своем обычном водопое, предпочтя вместо него кабинку в самой глуби «Парового ишака», почти что на старой Плазе Винляндии, в баре, уходившем корнями сильно в туманы прошлого века. Немного погодя туда сунулся Ван Метр, и они сидели, медленно омываясь «Удачным лагером», распустив нюни по стародавним временам.

– Образованная пися, – вздыхал Зойд, – даж’ не знаю, пчу, по кыкой такой причине я, должно быть, легкая мишень. Она была киношница, в Беркли училась, а я народу канавы копал, она чуть в натуре умом не тронулась, когда выяснила, что залетела.

Дело это давнее, старое как Прерия, которая сколько-то была темой дебатов. Френези поступали бесплатные советы и так, и сяк. Кто-то говорил ей, что это конец ее жизни как художника, как революционера, и понуждал ее сделать аборт, что обеспечить по тем дням было не так-то легко, если не ехать к югу от границы. А если желала оставаться на севере, нужно быть богатой и пройти комиссионные учения с гинекологами и мозгоправами. Иные же отмечали, что за оттяжный ей выпал шанс вырастить ребенка политически верным манером, хотя определения такового варьировались от чтения ребенку на ночь Троцкого до подмешивания в молочную смесь ЛСД.

– Но больно-то оттого, – продолжал Зойд, – до чего невинной я ее считал. Ебаный же дурак. Мне хотелось научить ее уму-разуму, в то же время оберечь от знания, до чего говенным все может стать. Вот я балбес.

– Ты винишь себя за те дела, в которые она впуталась?

– За то, что чересчур много чего не видел. Что считал, будто ей сойдет это с рук, думал, что мы их всех побьем.

– Н-да, тут ты проебал, – Ван Метр хорошенько себе похмыкав. Их дружба много лет отчасти покоилась на том, что каждый делал вид, будто насмехается над злосчастьем другого. Зойд посидел, кивая: Все верно, все верно. – Так дергался из-за Эктора, даже не знал, что жену твою пялит другой федеральный дядя, пока она совсем не пропала! Улет что надо, чувак!

– Ценю поддержку, старина, но я все равно тогда был рад не путаться на пути у Эктора, да ‘ще так, чтоб жопа в не слишком большую мясорубку попала. – Но понимал: как и все страдальцы Ящикоманы, он, должно быть, на самом деле думал, пока они с младенцем делали ноги, что на этом всё, кончилось, пора переходить к рекламе и роликам серии для будущей недели… Френези, может, и нет больше, но навсегда останется его любовь к Прерии, будет гореть ночничком, вечно поблизости, пусть хладная и тусклая, но зато всю ночь… И Эктор, в актерской своей буквальности и буротуфельной конформности, хоть в то же время и душевнобольной, никогда больше не обеспокоит его окружающей среды. Чертов дурень Зойд. Настолько сбрендил от тех мифических деньков высокой драмы, что позабыл: им с Прерией на самом деле запросто придется много лет жить и дальше, когда те завершатся.

Весь оставшийся день ему казалось, будто куда б он ни заехал, на него странненько поглядывают. Помощник подавалы в «Секвойном рукаве», готовя столики к обеду, пропал на задах ресторана, где телефон, едва Зойд нарисовался в дверях. Официантки в «Le Bûcheron Affamé»[26]26
  Голодный дровосек (фр.).


[Закрыть] сгрудились в углу, зашептались, бросая на него неспешные взглядики через плечо, которые даже ему трудно было истолковать иначе, нежели как жалостливые.

– Здрасьте, дамы, как сегодня теплый салат с уткой? – Но никто не выступил ни с чем, что бы превышало мимолетное упоминание о вездесущем, хоть и неназываемом Экторе. Вернувшись на трассу, Зойд оборонительно послушивал во все стороны, нипочем не скажешь, откуда выпрыгнет сбесившийся от Ящика беглец из Детокса. На следующей своей остановке, в «Гумболайе», посреди шпыняющих желудок ароматов Блюда Дня тофу à la étouffée[27]27
  Зд.: на пару (фр.).


[Закрыть], Зойд спроворил себе конторский телефон, позвонить Доку Дальши непосредственно в его крыло «Винляндского дворца».

– НИКОГДА, – ответил бойкий женский голос на другом конце.

– А? Я ж пока вас даже никуда не позвал.

Ее голос упал на пол-октавы.

– Это про Эктора Суньигу – может, вам лучше повисеть на линии. – После краткой записанной программы музыкальных тем из знаменитых телепрограмм, включился сладкозвучный д-р Дальши.

– Не хочу вас волновать, Док, – сказал Зойд, – но мне кажется, он меня преследует.

– У вас… такие ощущения давно? – В глубине, на каком-то проигрывателе, Зойд мог расслышать, как Маленький Чарли и «Ночные коты» поют «Сбрендил от ТВ».

– Ага, в случае с Эктором лет пятнадцать-двадцать. Кое-кто на киче дольше парится.

– Послушайте, я могу привести своих людей в готовность, но не думаю, что мы сумеем защищать вас круглосуточно, или как-то. – Где-то на этом месте шеф-повар ‘Ти Брюс сунул голову в дверь и завопил:

– Ты еще говоришь? – и, судя по виду, ему не терпелось выдворить отсюда Зойда, хотя прежде у них в традиции было засиживаться за бенье и кофе с цикорием.

После ракообразных дел следующей остановкой Зойда стали «Зановорожденные» Рика-с-Чиком аж на косе Старый Большой Палец, мастерская по автомобильному преобразованию, расположенная среди штабелей бревен и окружных гаражей. Хозяева ее, близнецы из округа Гумбольдт, обрели Иисуса и начальные инвестиции примерно в одно время, при топливной панике семидесятых, когда ради налоговых послаблений за выпуск первого в США пассажирского дизеля «Дж-М» взяли свой движок V-8 от «кадиллака» на 5,7 литра и, в некоторой спешке, преобразовали его. В последовавший за сим сезон покупательского разочарования знатоки движков, включая Рика и Чика, обнаружили, что способны зарабатывать по $2500 за один заказ, снова обращая эти непродуманные двигуны в бензиновые. Вскоре они расширились до корпусных работ, поставили сарай для покраски и стали делать больше заказных модификаций и конверсий, а со временем превратились по всему Побережью и за Сьеррами в олицетворение второй жизни для любых автомобилей.

Стоя с близнецами, когда Зойд подъехал, располагалась юридически двусмысленная бригада эвакуаторов – Эусебио Гомес («Вато»[28]28
  От исп. жарг. «чувак».


[Закрыть]) и Кливленд Леповерн («Кровник»), все вместе изображая почтительную живую картину – созерцая редкий, легендарный (кое-кто полагал, и фольклорный) «эдсел-эскондидо», нечто вроде «форда-ранчеро», только помясистей, с витийством хромовых акцентов, среди коих и та хорошо известная проблемная решетка радиатора, ныне щербатая от многих лет соленого тумана, который Вато и Кровник только что слебяжили на землю с флагмана «Буксировки В-и-К» – «ф350», «El Mil Amores»[29]29
  Тысяча любовей (исп.).


[Закрыть]. Зойду стало интересно, какие сценарные перспективы кувыркаются сейчас в головах партнеров. Всякий раз приезжая сюда, они вели с близнецами некую изощренную парную игру, чье основное правило заключалось в том, чтобы не произносить вслух, откуда на самом деле возникло транспортное средство под – иногда глубоким – вопросом, даже не намекать, что юридическая формулировка «акт обращения» может тут приобретать некое дополнительное значение.

Сегодня, вдохновившись волной наблюдений йети в бассейне реки Мэттол, Вато почти убедил уже скептически настроенных аналогов, что «эскондидо» был найден брошенным на полянке, а хозяев его спугнул йети, на чьей территории, стало быть, расселся автомобиль, бери-не-хочу, отчего забор его мальчонками, которые совсем случайно оказались в тех своясях дебрей, превратился в целое приключение, исполненное рисковых обрывов, уходов из-под носа и сорвиголовного полноприводья всю дорогу, за которым на каждом повороте следили, разинув рты, Рик и Чик, кому в конце концов Кровник, обычно итоживший подобные процедуры, выложил:

– В общем, раз йети у нас форс-мажор, у нас законные права на вознаграждение за спасенное имущество. – Оглоушенные, близнецы кивали в слегка различающихся темпах, и ход уже принималась набирать еще одна история о сумеречной переконфигурации, о которой вскоре в их деле заговорят все.

Зойд, и без того дерганный от людской реакции на себя весь день, отнюдь не успокоился от того, как все собрание при его приближении раздробилось на краткие нервные кивки и мановенья. У них случилась эдакая четырехчленная перепасовка зырками, коя в итоге на ведение беседы с Зойдом номинировала Кровника.

– Опять что-то с Эктором, не?

– Слыхали, он вернулся, – сказал Кровник, – но то не он, Кровник, то, эм-м, кто-то другой. А мы с напарником просто хотели узнать, планируешь ли ты сегодня ночевать на базе?

Вот опять тот же глубокий дерг за кишечник. Зойд знал, что давным-давно в Сайгоне Кровник далеко не раз слышал подобное предупреждение от тех вьетконговских элементов, в чьих интересах было оставить его живым и в деле.

– Вот блин. Есси не Эктор, то кто?

Подошел Вато, на вид серьезный, как его текущий напарник.

– То федералы, Вато, но не Эктор, он слишком занят – льиняет от облавы Детоксоящика.

Зойду вдруг стало очень говенно.

– Дай-ка гляну, как там ребенок. – Рик и Чик изобразили зеркально «валяй» по направлению к телефону.

– Этот «Йиков-32», карбюратор от «шкоды» ты еще спрашивал, он у меня на переднем сиденье, погляди, что скажешь.

Прерия работала в «Храме Пиццы Бодхи Дхарма», который нагловато предлагал самую полезную, не говоря уж – самую медленную – быструю еду в регионе, классический образчик концепции калифорнийской пиццы в самом ошибочном представлении. Зойд был как дипломированным пиццаманом, так и скрягой, но ни разу не разводил он Прерию ни на единый семейственный ломтик продукта «Бодхи Дхармы». Соус ее только не хрустел на зубах от горстей трав, лишь краями итальянских и более уместных в сиропе от кашля, бессычужный сыр напоминал едокам поочередно то бутилированный «холландез», то пеногерметик, а все вариации состояли из бескомпромиссно органических овощей, чье высокое влагосодержание пропитывало, задолго до полного пропекания, камнерастертую корочку из двенадцати злаков, воздушностью и перевариваемостью своею напоминавшую канализационный люк.

Зойду выпало поймать Прерию в медитационном перерыве.

– Ты там нормально?

– Что-то не так?

– Сделай одолжение, не уходи, пока не подъеду, ладно?

– Но меня Исайя с бандой заберут, мы в поход едем, не забыл? Хоссп, ты столько дряни куришь, у тебя мозги, наверное, как «Волшебный экран».

– У-гу, только не волнуйся, но перед нами тут ситуация, когда языкастость, даже такая образцовая, как у тебя, сегодня нам поможет далеко не так, как некоторое сотрудничество. Прошу тебя.

– Точно не плановая паранойя?

– Не-а, и если вдуматься, не могла б ты попросить молодых господ, когда они туда доедут, тоже подзадержаться?

– Просто потому что они на вид злодеи, пап, не значит, из них хорошие рынды выйдут, если ты про это.

Чувствуя незащищенность со всех флангов, Зойд пошел превышать, пролетая светофоры и плюя на стоп-знаки, в Винляндию, где как раз успел к дверям банка перед самым закрытием. Функционер начального уровня в костюме, отказывавший в допуске другим опоздавшим, увидел Зойда и, впервые в истории, принялся нервно отпирать ему двери, а его внутренние коллеги за столами стали заметно тянуть руки к телефону. Нет, это не плановая паранойя – но и Зойд не собирался входить в этот банк. До него догулял охранник, расстегивая кобуру на бедре. Ладно. Зойд смылся, помахав «вот-и-всё-народ», ибо к счастью запарковал керогаз Трента сразу за углом.

У Прерии работа не кончится еще пару часов. Зойду требовалась наличка, но не только – еще совет, как побыстрей сменить внешность, а и то, и другое мог ему предоставить ландшафтный подрядчик, у которого Зойд некогда работал по газонам и деревьям, Миллард Стриггз, бывший актер, начавший как эмблема компании, а закончивший мажоритарным владельцем того, что по первости было довольно скромной службой ухода за лужайками, которую ее основатель, чтец запретных книг, назвал «Маркиз де Всад». Первоначально Милларда наняли просто сыграть в паре рекламных роликов местного производства для ночного эфира, в которых он, с огромным хлыстом в руке, возникал в гольфах, ботинках с пряжками, обрезанных штанах, блузоне и платиновом парике, все позаимствовано у супруги Блодвен.