Текст книги "Винляндия"

Бука. Некогда он был младшим техасским гастролером, пропагандировал скверное поведение по всему району Харлингена, Браунзвилла, Макэллена. На какое-то время ему с небольшой бандой удалось откочевать аж до Мобил-Бея, распространив тревожность от Мертца до Мэгэзина, но вскоре он вернулся на родную орбиту, раздавать всем дамам орхидеи с острова Дофина, которые держал свежими вместе с пивом в ванне со льдом в кузове своего грузовичка, и взялся за старое, а именно – быструю езду, неуместную пальбу из стрелкового оружия, и раздачу открытой тары, пока помощник шерифа, с родней на дружеской ноге, не предложил ему выбор между Армией сейчас или Хантсвиллом потом. Война, тогда еще на подходе, прямо не упоминалась, но:

– Ну так а что мне будет можно стрелять? – поинтересовался Бука.

– Оружие любое, всех калибров.

– Я в смысле, кого мне можно будет стрелять?

– Кого скажут. Интересная штука тут, как по мне, и близко никаких тебе проблем с законом.

Буке понравилось, и он сразу пошел и записался. С Норлин познакомился, пока был в Форт-Худе, на службе в той же узкой деревянной церквушке, где они и обвенчались, сразу перед его отправкой. Только где-то посреди Атлантики, окруженный лишь тем, что относилось, в итоге, так или иначе к стали, блюя целыми днями, воображая горизонт снаружи, неестественную чистоту, понял он, насколько ему жутко. Впервые за всю карьеру он не мог забраться в грузовик и двинуть к какой-нибудь границе. Он чувствовал, что сейчас свихнется в этой глубокой переполненной дыре, но держался, он пытался заглянуть сквозь собственный страх, и когда удалось, было это сродни обретению Иисуса – Бука увидел, как в комиксах или на картинках к Библии, череду сцен, показывающих ему, куда идти без вариантов, а это значило вообразить худшее и затем самому стать еще хуже. Он должен мучить жестоких, лишать алчных, давать пьяным такое, чтобы шатало их не зазря. Ему придется стать Военным Полицейским, быть таким гадом, каким придется, чтоб все удалось, пользоваться всем, что он знал со своих гастрольных деньков. Так он и поступил, срастив себе первый срок в ВП в Лондоне, на и вокруг Шэфтсбери-авеню, весь обаксессуаренный девственно белым, известный, на военном жаргоне в те дни, как «подснежник».

Дэррил Луиз родилась сразу же после войны в Ливенуорте, Канзас, когда Буку, выбравшегося живым, приписали там к Дисциплинарным Казармам. За годы войны он много пострелял, кое-кого поранил, немножко поубивал, но несмотря на любовь к оружию, бомбы, артиллерию, даже винтовки он начал считать слишком абстрактными и холодными. Буке мирного времени хотелось перейти на более короткую ногу. Хотя лицензия на использование опасных для жизни средств убеждения, ломку черепов и вывихи плеч у него уже имелась, на самом деле он весь вспыхнул, лишь открыв для себя дзюдо и джиу-джицу побежденных япов, к коим всплеснул послевоенный интерес. С тех пор Бука тренировался, когда только мог, куда бы его ни назначали, набираясь лучшему у школ мысли как Восточного, так и Западного побережий, а в итоге стал на полставки сам работать инструктором с собственной группой учеников. Когда ДЛ исполнилось пять или шесть, она принялась таскаться за ним в додзё.

– А то и мама моя думала, что он налево гуляет. Может, я должна была за ним приглядывать.

– Хмм-мм, понятно, с чего бы. – Снимок, на который случилось смотреть Френези, показывал Буку при полном параде, с нашивками и медалями, лычками и fourragères[60]60
  Аксельбанты (фр.).


[Закрыть], с уже крупноватой восьмимесячной ДЛ на руках, он ухмылялся на солнышке. За спиной пальмы, поэтому уже вряд ли Канзас. – Похоже на то, – сказала Френези, когда они уже могли такое говорить без напряга, – что он переметнулся. Парнишка без тормозов, ставший таким помощником шерифа.

– У-гу, – кивая, лучась. – И угадай, на ком выместил. – Взрослея, ДЛ заметила, что мать ее Норлин склонялась к тому, чтоб то быть в их текущей жилищной единице, то не быть в ней, а заниматься таинственными «делами», как она определяла нечто иное, в котором годы спустя ДЛ заподозрила, вероятно, дружков. Среди проблемных областей Буки была практика приносить с собой в дом эмоциональные элементы работы. Наутро после одной потасовки покрупней, ДЛ принялась орать на мать.

– Ты зачем со всем этим говном миришься? – Однако Норлин могла только пялиться полными слез глазами, поговорить бы с кем, да, но не с собственным ребенком, которого она, как сама считала, защищает.

– Минуточку, – перебила Френези, – он бил твою мать?

В ответ получила немигающий взгляд ты-откуда-нахуй-такая.

– У тебя про такое ни разу не слыхали?

– А тебя хоть раз пальцем трогал?

Она скупо улыбнулась.

– Не-а. На этом все. – Кивнула, челюсть вперед. – Сукин сын, видишь ли, даже не разминался со мной – даже на людях в додзё, даже когда мы сравнялись по габаритам и рангу. На татами со мной ни разу не выходил.

– Понимал, что к чему.

– Ой, да я б сильно жопу драть ему не стала… – Она сидела с каменным лицом, а Френези щерилась. – Я серьезно, там нельзя, чтоб мешали штуки вроде твоего отношения к папочке. Непрофессионально, духу вредит.

– А мама твоя, чего ж она с таким и впрямь мирилась?

Ни на что лучше «У него работа такая» Норлин была не способна, однако ДЛ все равно не понимала.

– Он нас любит, но иногда ему приходится. – Лицо у нее тем утром распухло, исказилось до того, что девочку напугало, словно мать ее медленно превращалась в какое-то другое существо, которое ей и зла желать способно.

– В смысле – его заставляют, что ли?

Норлин ответила тем вздохом, каких ДЛ к тому времени уже научилась опасаться, битой печалящей капитуляцией дыхания.

– Нет, но могли бы. Так вот оно все. Правят мужчины, нас не спрашивают, лучше, если раньше это поймешь, Дэррил Луиз, потому что и когда вырастешь, оно не кончится.

– То есть, всем приходится…

– Всем, дорогуша. Ты не достанешь мне вот ту большую ложку? – Но через много лет, в редкий визит ДЛ – мать ее к тому времени в разводе и проживая в Хьюстоне, – Норлин ей наконец сказала: – Да мужик пугал меня до присядки. Что мне было делать? Я же не знала даже, как из этих дурацких стволов палить, что он дома держал. И говорю тебе – повезло, что хоть ты добилась того, чего добилась. Я знаю, что-то – Кто-то – за мной приглядывал.

А ДЛ к тому времени уже могла высидеть внимательно, без напряжения всю христанутую рекламную паузу, что воспоследовала, она уже не раз слышала ее по телефону. Наконец она признавала за матерью наличие души, еще одно побочное благо жизни в боевых искусствах. Дисциплина довольно рано отвела ее прочь от беспомощности и, рано или поздно, самотравной ненависти, что ее поджидали. Где-то дальше по пути, дали ей понять, она обнаружит, что все души, и человеческие, и иные, суть разные личины одного и того же величайшего существа – играющего Бога. Она уважала любовь Норлин к Иисусу, хотя самой ей выпало идти другим путем с детства, еще не успело Министерство обороны, этот хорошо известный деятель просвещения, даже помыслить об отправке Буки в Японию в приказном порядке.

Случилось это в затишье между Кореей и Вьетнамом, но войска на побывке все равно не давали Буке очень уж лениться. Норлин часто не бывало дома, занималась этими своими делами, поэтому ДЛ была предоставлена сама себе. Она начала манкировать школой для иждивенцев, намереваясь ходить искать себе наставника по рукопашному бою без оружия, но всякий раз оказывалась где-то возле салонов патинко и заводила сомнительные знакомства, наблатыкиваясь в языке настолько, чтобы обнаруживать встроенных в него правил на целую школу хороших манер для того, чтобы не пропасть тут в смысле общения.

Однажды, среди звонкого стрекота миллионов стальных шариков, изобретательно навощенных колышков, и «тюльпанов»-сферифагов, она постепенно осознала прореху в паутине, локальное перенаправление интереса. Она огляделась. Одет он был просто, вид имел слуги. Кланяясь, педантично, спросил:

– Собу ешь?

Поклонившись в ответ:

– Угощаете?

Звали его Нобору, и он утверждал, будто у него дар видеть в человеке то, кем ей поистине суждено стать.

– Не пойми меня неправильно! – между хлюпами, – у тебя точно потенциал к сёдану в игре, но патинко – не твоя судьба. Я хочу, чтобы ты пришла познакомилась с моим учителем.

– Вы – какой-то инструктор по профориентации что ли?

– Долго ищу. Меня Сэнсэй попросил.

– Постойте – я тут по контуру достаточно брожу, я же знаю, это ученик обычно учителя ищет. Что у вас тут за фуфловый расклад вообще? – Но самой ей никакая удача до сих пор не засветила, поэтому, быть может, тут у нее то, что ее Тетке Талсе нравилось называть «посланием из-за-туда».

Все их первое собеседование Иносиро-сэнсэй, как она и опасалась, одну руку держал на бедре ДЛ, а другой прикуривал одну от одной. Уговор простой: либо-так-либо-никак. В салоне патинко его агент Нобору, с его непогрешимым даром, засек в ней развитую безжалостность духа, кою сам наставник, по воспоследовавшем личном наблюдении украдкой, подтвердил. ДЛ поинтересовалась, сыграло ли вообще тут какую-то роль то, что она уже выше большинства взрослых японцев, а также ее весьма приметные волосы.

– Есть такое, что я обязан передать. Навыки, которые никому не принадлежат, но их должно развивать и дальше.

– Я ведь даже не японка.

– Одна из моих главных кармических миссий на сей раз – выйти за пределы японского островного безумия, стать «джёппа-дорюччи» в международном масштабе, нэ? Пошли, – объявил сэнсэй, – мы будем танцевать!

– Ы?

– Посмотрю, как ты движешься! – Они направились, ДЛ щурясь и хмурясь, к точке за углом, где водой торговали, под названием «Удачливый морской еж», там немного потанцевали закоулочный тустеп, и ДЛ отмахивалась от всего, кроме «7-апа». Клоуны эти не сказать что приставали к ней на самом стабильном этапе ее жизни. В школе на военной базе девочкам предоставляли только штрих-пунктирное мнение правительства о половом созревании и юности. У ДЛ и то, и другое, похоже, выглядело каникулами на чужой планете, когда теряешь дорожные чеки. Незадолго до этого у нее наконец настали месячные, идея к тому времени уже навязчивая, плюс уже сколько-то она чувствовала, как ее затягивает под долгие, иногда в весь день долготой, валы рассеянности, все смотрели на нее как-то невиданно, особенно мальчишки. Сэнсэй, однако, сочувствовал этому до хмурости мало. В традиционных историях – а перед отъездом из Японии ДЛ наслушалась их в каком-то количестве – ученичество бывало трудным и небыстрым, где-нибудь в живописных горах, ученицу там припахивают к тяжелой работе на открытом воздухе, она учится терпению и послушанию, без коих не может постигать ничего другого, и одно лишь это, в некоторых сказках, длится годами. А ДЛ от Иносиро-сэнсэя получала скорее модернизированный ускоренный курс. Дядю тут явно время поджимало, да так, что ей и знать не хотелось, она просто решила для себя, что все дело тут в какой-то романтической смертельной болезни, где-то есть какая-то женщина постарше… По древним темным причинам, он не смог вернуться в горы, вероятно, там кого-то угрохал из-за этой самой женщины, а теперь, пока она вдалеке лежит при смерти, он должен тут жить и каяться, приговоренным к земле, в силках этого города, томясь по ней, по туману, по деревьям, вылепленным ветром…

Сэнсэй гонял ДЛ по всей карте непостижимых, кое-кто сказал бы – бессмысленных, дурацких затей. Заклеивал ей глаза лентой, сверху надевал темные очки и вывозил на линию Яманотэ, где они по многу часов катались, меняя подземки, наконец он распечатывал ей зрение, вручал камень некой формы и веса, и бросал в полной потере, велев только вернуться к нему в дом до темна, пользуясь лишь этим камнем. Давал ей сообщения, которых она не понимала, для передачи людям, которых она не знала, по адресам, которые следовало жестко выучить назубок, но они оказывались либо несуществующими, либо по ним находилось что-то другое, вроде салона патинко. Кроме того, он записал ее в небольшой додзё по соседству, которым заправлял бывший ученик. Половину времени она тратила на тренировки в традиционных видах и упражнениях, после чего выскальзывала наружу, за угол и по переулку, на рандеву скорее преступное, чем незаконное.

Меж тем все ее школьные прогулы дома вызвали сложности. Дисциплинарный взвод теперь парил ей мозги на ежедневной основе. Бука все это игнорировал, пока к нему, наконец, не пришли доставать на работу, перед сослуживцами, включая офицеров, а это не лучший способ отправить его домой с улыбкой на лице. Полторы недели он начинал орать еще с дорожки перед входом, затыкая собой птиц, от него по домам разбегались соседские собаки, кошки и дети, и ор не прекращался, из-за оконных жалюзи и по-над опрятными двориками, все время ужина, все лучшее эфирное время и долго после него, тупо, зло, сэнсэй бы сказал – неизящно. Норлин, как обычно, помалкивала, старалась под руку не попадаться, хотя иногда импульсивно, как стало потом известно, прямо посреди этой всей ярости она и впрямь приносила им кофе. И как обычно Бука ни в малейшей не порывался поднять руку на дочь, которая уже, насколько он знал, вполне могла нанести ему урон. Говоря по правде, в те дни, отслужив лет двадцать, он начал несколько расслабляться, уже пару лет отрабатывал регулярную дневную смену, манипулировал бумагой, которая лишь представляла адреналин и круть того, чем он занимался раньше, все меньше времени проводил в спортзале, бассейне или додзё, довольствовался сиденьем, скрывшись за своим всевозрастающим embonpoint[61]61
  Дородность (фр.).


[Закрыть] с персонализированной кофейной кружкой, перманентно пристегнутой к правому указательному пальцу, и трепом с бесчисленными корешами по череполомным дням – такие личности к нему заглядывали постоянно. Свое воодушевление перед рукопашным боем без оружия он подрастерял, и ДЛ не отыскала никакого способа, разумно или же надрывая глотку, убедить его посмотреть, к чему ведет ее собственная любовь к этой дисциплине. Им обоим она рассказала, стараясь говорить почтительно, о додзё, а вот про Иносиро-сэнсэя не стала, ибо давала клятву молчать да и ощущала уже депрессивную тягость Букиных подозрений.

– Я ття застану с какименть косоглазым обмудком, – как он это выразил, – ему могила, тебе душ из «Клорокса», ты ммя поняла? – ДЛ от всего сердца не хотела этого признавать, но поняла она отлично.

Еще одно послание из-за туда, без сомнений. Она разглядела закономерность. Он довольствовался порчей, рыком, нацеливаньем на нее своего пуза как рыла огромной гладкой бомбы, и обзыванием ее Дрянью, Чурколюбом, и, загадочно, еще Коммунистом. Норлин покусывала губу и слала из-под ресниц скорбливые взглядики, говорившие: «Ну зачем его распалять, он на мне отыграется».

– А мне просто хватило тогда садизма, – признавала ДЛ, через много лет, себе самой, а затем и Норлин в лицо, – я тогда на тебя так злилась за все твои прогибы, что само собой его спровоцировала. А кроме того, мне интересно было, что потребуется, чтоб ты дала ему сдачи.

Норлин пожала плечами. Центральное кондиционирование не сбавляло своего темного медленного биенья, по магистралям дышали потоки машин, деревьям снаружи едва удавалось шелестеть во влажном субтропическом воздухе.

– Ты, конечно, знала, все то время я встречалась с капитаном Ланиэром…

– Что? Мама, с его начальством? – Нет же, она, разумеется, ничего не знала до сего момента, как ей было знать?

– И развод он оплатил.

ДЛ покачала головой, в изумлении.

– Без балды?

Норлин, заново-рожденная, благовоспитанная, рассмеялась, как девчонка с садовым шлангом в руке.

– Без балды.

И ДЛ догадалась, что Бука тоже про это знал. Капитан бы ему все время напоминал. У мужчин есть подходцы. Все свое детство она прожила в трясине интриг, где низом то и дело скользили невидимые гладкие твари без имен, едва чуялись, касаясь кожи, все делали вид, будто одна поверхность тут только и есть. Пока однажды у нее не настал миг. Ее просто захлестнуло уверенностью, что лишь когда она не с ними, учится драться, тогда-то ей и хоть как-то хорошо. Сэнсэй, невзирая на свою похотливость, пришпоренные неистовства, бурные приступы блажи и низкую терпимость, все же стал прибежищем от того невидимого, что залегало, сопя, в том геометрическом расплыве двориков, заборчиков, и мусорных контейнеров Жилкомплекса Иждивенцев, более чем готового распрямиться из приседа своего и ее сцапать. Потому ДЛ не стала дожидаться ничего достаточно драматичного, что как-то оправдало б ее, это было бы слишком опасно, а однажды, когда обоих случайно не оказалось дома, просто набила армейский вещмешок необходимым, превратила почти все содержимое холодильника в сэндвичи, упаковала их в большой магазинный пакет 66-го номера, сперла бутылку интендантского «Шивис-Ригэла» сэнсэю, и, не окинув свою комнату никаким прощальным взглядом, отправилась в самоволку.

Прибыв домой к сэнсэю, она обнаружила, что почти весь переулок заполнен белым «линколном-континенталом», чьи изобильные габариты были еще более наворочены бронеплитами, радаром, пулеметными гнездами и командными турелями. Прогуливалось и принимало позы целое подразделение самодовольно лыбящихся, стриженных ежиком молодых личностей в черных костюмах и рубашках, белых шейных платках, черных очках. Она достаточно соображала, чтобы не мешаться, пригнуться, замотать голову шарфом и подождать в тени, пока не увидела, как в дверях с Иносиро-сэнсэем появился пожилой мужчина в костюме и хомбурге. Они поклонились друг другу, затем сцепили руки так, что не очень разглядишь. Посетителя под белы руки кобун[62]62
  От яп. слуга, зд.: рында, телохранитель.


[Закрыть] его препроводил в машину, кою после аккуратно вывели задним ходом из ее узкого места. Пешеходное движение возобновилось, как после бури, еще один вид Эдо.

Внутри, ДЛ обнаружила, что все замусорено пенопластовыми бочонками от сакэ. За ними посылали весь день. Нобору пребывал без сознания, а сэнсэй, показалось ДЛ, держал себя в руках. Она, почтительно, попросила его о приюте. Его, похоже, развеселило.

– Ты знаешь, кто здесь только что был?

– Якудза.

– Ты для такого слишком юна, Блонди!

– «Даже плачущий младенец замолкает, заслышав имя Ямагути-гуми», – продекламировала она по-японски.

Сочувственно, но хитроглазо, он к ней потянулся. Ошибка, сэнсэй. Незамедлительно она встала в Стойку Исчезания, все поверхности заряжены, готовая выписать ему каким угодно способом, все зависит от него.

– Отдыхай! Просто проверяю тебя!

– У-гу, а скажите, сэнсэй, если вы с Мафией так вась-вась, а я работаю на вас, значит ли это…

– Связь наша – связь очень старого гири, много деталей, японские имена, ты запутаешься. Война по-тяжелой фигурирует. Но мы с тобой, нас связывают лишь узы наставника и ученика, вольны их разъединить в любое время. Если можешь так легко покинуть родительский дом, у тебя не будет хлопот и меня оставить.

Что это было? Совесть?

– Хотите, чтобы я вернулась?

Он закудахтал и впал в нечто не столь поддающееся расшифровке.

– Ты и вернешься. А до тех пор, побудь тут!

С тех пор она могла посвятить себя ниндзицу с полной занятостью, включая запретные шаги за пределы канона, предпринятые – похоже, очень давно – сэнсэем, посредством коих подрывалась изначальная чистота намерения ниндзя, ожесточалась и выходила в свет, оттуда сливался весь дух, некогда непреходящие методики теперь становились одноразовыми и выбрасываемыми, некогда более великие узоры ныне лишь череда стычек, однократных и одноразовых, ни у единой никакого смысла, кроме нее самой. Вот что, чувствовал сэнсэй, он должен передать – не доблестную, с трудом заслуженную благодать любого воина, но брутальность наемного убийцы подешевле. Наконец скопытившись, ДЛ привлекла к этому его внимание.

– Еще бы, – сказал он ей, – это для всех нас тут, что внизу с насекомыми, для тех, кто не вполне может стать воином, кто с двумя десятыми секунды на решение не способен врюхать правильно и жить с этим все оставшееся им время – это для нас, пьяни, фискалов, и тех, кто не может дочувствоваться до убийства, если надо… это наш уравнитель, наша кромка – и все мы должны делиться. Потому что у нас есть предки и потомки тоже есть – наши поколения… наши традиции.

– Но ведь каждый герой по меньшей мере раз, – поставила она его в известность, – может, вам пока шанс не выпал.

– ДЛ-сан, ты чокнутая, – мягко продиагностировал он, – может, кино насмотрелась. Те, с кем тебе придется драться, – те, кому ты должна противостоять, – они не самураи и не ниндзя. Они сарариманы[63]63
  Служащий на зарплате (яп., от англ. salary man).


[Закрыть], градуалисты, кто не способен действовать дерзко и лишь презирают тех, кто способен… Они выучились уважать лишь то, что я должен тебе преподать.

Он преподавал ей Китайские Три Пути, Дим Цзин, Дим Сюэ и Дим Мак, с их Девятью Смертельными Ударами, равно как и Десятый и Одиннадцатый, о которых никогда не говорят. ДЛ научилась вызывать у людей сердечные приступы, даже не прикасаясь к ним, заставлять их падать с высоты, посредством метода «Облако Вины» вынуждать их совершать сэппуку и думать, что это они придумали сами – плюс целый мешок стратегий, исключенных из Куми-Ути, сиречь официальной боевой системы ниндзя, вроде Разъяренного Воробья, Тайной Ноги, Нособурки Смерти, и поистине ужасающего «Годзира но Тимпира»[64]64
  От яп. «Гангстер Годзиллы».


[Закрыть]. Несмотря на ускоренный график, в некоторых движениях, преподанных ДЛ Иносиро-сэнсэем, смысл откроется лишь еще через десять лет – вот сколько скрупулезной отработки каждый день они требовали, чтобы она хоть как-то начала их понимать, – а покуда не поймет, ей запрещалось все их применять во внешнем мире.

Шли дни и недели, и ДЛ постепенно осознавала, что вступает в некую систему ересей касаемо человеческого тела. В интервью «Агресс-Миру» много лет спустя она рассказывала о том времени, что провела с Иносиро-сэнсэем, как о возвращении к себе, повторном присвоении собственного организма:

– Насчет которого им неизменно нравится промывать вам мозги, типа они лучше знают, в попытках держать тебя от него как можно дальше. Может, они считают, что людей так легче контролировать. – Школьная политика такова: Ты никогда не узнаешь о своем теле столько, чтобы взять на себя за него ответственность, поэтому лучше передай-ка его сразу тем, у кого квалификация, врачам и лаборантам, а стало быть – и тренерам, работодателям, мальчикам со стояками, и прочая, – в тревоге, не говоря уже, в ярости, ДЛ пришла к радикальному выводу, что тело ее принадлежит ей же. Случилось это, еще когда она по-прежнему думала о ниндзицу. А через несколько лет уже столько не думала, а лишь продолжала набивку каждый день, находила время и место, часто большой ценой, но – каждый день своей жизни.

Как и предсказывал сэнсэй, она и впрямь вернулась к Норлин и Буке, по крайней мере, на сколько-то. Между якудзой и американской военщиной всегда имелись каналы, поэтому со временем все уже знали, где она и что она в безопасности. Оба родителя, каждый по своим собственным причинам, были вполне довольны, что именно теперь ее нет дома, и ДЛ пришлось возобновить свою роль несовершеннолетнего иждивенца лишь потому, что жена командира узнала про него и Норлин и принялась беспокоить жизнь вокруг, пока Бука и его семейство не вернулись в Штаты.

Несколько лет спустя, уже состязаясь, ДЛ на каком-то соревновании услыхала про Сестринство Внимательниц Куноити:

– Знаешь, так и бывает. Доехала стопом до конца грунтовки, последние несколько миль прошла пешком. Тогда они еще разрешали всем пришедшим тут бесплатно кости кинуть. Первое время, больше идеалов, не столько про деньги. – Они с Прерией сделали перерыв, вышли к ручью. После их прибытия миновала пара недель, Прерия теперь заматерела в компьютерной комнате, равно как и на кухне. – Ага, а нынче сплошь коллективное страхование, пенсионные планы, финансовый консультант по имени Вики в Л.А. всем для нас двигает, юрист в Сенчури-Сити, хотя после официального обвинения за него почти всю работу делает помощница Янтарь. – Казалось, ДЛ как-то нервно. Ее напарник, Такэси Фумимота, должен был явиться на нечто вроде медосмотра, они договорились встретиться здесь, но он еще не возник.

– Вы волнуетесь? – Прерия, хоть в душе ребенок и не любопытный, все ж хотела дать ей возможность выговориться, если в этом будет какой-то толк.

– Не-а, старый сын Ниппон способен о себе позаботиться.

– Э-э, так а как вы познакомились-то?

– Ааууххггхх! – Прерия раньше только в утренних мультиках по субботам видела, чтобы кто-то орал с такой мощностью.

– Блин, я думала, это довольно невинный вопрос…

***

– Как мы познакомились, – голос ДЛ обрел некий уровень взбудораженного сопрано. – Так-с! Вообще-то через Ралфа Уэйвони. Я столько лет жизни провела с этими фантазиями отомстить Бирку Вонду. Хотела убить его – так или иначе он отнял жизнь у людей, которых я любила, и я не видела ничего плохого в том, чтоб его убить. Вот до чего у меня сместилась ось, вот как меня оно донимало, весь здравый смысл насмарку. – Поначалу она считала Ралфа каким-то преданным поклонником. Замечала его среди зрителей, всегда в костюме. Наконец он подошел к ней, в кофейне Юджина, где она уныло пялилась, очевидно, уже некоторое время, в тарелку с четырьмя резиновыми скампи, опрометью доставленными свеженькими из магазина розыгрышей чуть дальше по улице, и как можно совершеннее залитых томатным соусом. Ралфа она осознала, когда он навис над ее едой и возмущенно на нее воззрился.

– Как вы можете это есть?

– Вот и я себя спрашиваю. Что-нибудь еще?

Посетитель сел напротив за ее столик, щелкнул бронированным атташе и вынул из него папку с лицом, которое она знала, 8 × 10, студийный снимок, обработанный по методу Фрессона, Бирка Вонда, словно по нему только что прошелся полировщик, высокий гладкий лоб, щеки, еще не растерявшие весь свой детский жирок, гладкие острые уши, маленький подбородок и тонкий непереломанный носик. Фотографию пристегнули к каким-то скрепленным страницам, на которых она заметила федеральные печати и штампы.

– Это все из ФБР. Совершенно законно. – Он глянул на некие ультратонкие и дорогие наручные часы. – Послушайте – вы его хотите… мы его хотим… скажите да, оба наши желания сбудутся.

Она уже проверила покрой и поверхностную текстуру Ралфова костюма.

– Так и, – поинтересовалась она, – чем же у нас старина Бирк нынче пробавляется?

– Тот же слуга общества, что и всегда, только побольше. Гораздо, гораздо больше. Прикидывает, что выиграл свою войну с леваками, теперь будущее свое видит в войне с наркотиками. Некоторые дорогие мне друзья, вполне естественно, расстроены.

– А для них он слишком велик? Я вас умоляю, вы, должно быть, совсем до ручки дошли, если ко мне обратились.

– Нет. У вас есть мотив. – При ее взгляде: – Мы знаем вашу историю, она вся в компьютере.

Она подумала о белом бронированном лимузине возле дома Иносиро-сэнсэя, тогда еще.

– Тогда вам известно, до чего это лично. Если вам нужен подлинный продукт ниндзя, это может помешать… Полагаю, вы тут навыки покупаете, не только чувства?

– Покупаем, еще б, но как насчет отдать? Вы ж только этого по-настоящему и хотите, а? Хорошенько двинуть злому гаду? Я знаю, потому что по глазам вижу.

Она не вполне забегала глазами, да и не особо отреагировала на этот игривый флирт подонка, но что уж тут – у него был ее номер, и он, похоже, его получил от ФБР. Что ж тут такое? У Ралфа прямая линия в их компьютер НЦКИ[65]65
  Национальный центр криминальной информации.


[Закрыть]? Если они знают, что Бирк стал мишенью друзей Ралфа, чего ж они своего-то не защитят? Если, разумеется, этот бессчастный подставленный тут – скорее не сама ДЛ, попытка покушения на федерального служащего, срочок в мозгоебской системе Управления тюрем, быть может…

Ралф Уэйвони, мастер телепатических беспокойств, постарался прийти на выручку.

– Им не требуется никакой вычурный повод, мисс Честигм, они просто вламываются, берут, кого хотят, а бумажки оформляют потом – что, вы этого пока не поняли? Знал бы, что вы такая детка, – куклу Барби б вам притащил.

– Ага а пчу я-то? Считала, что у вашей публики больше пистолеты в ходу, дёрки, бомбы в машины, такое ‘от.

– Я слыхал, – глаза у Ралфа чуть не затуманились, – есть такое касание, им кого потрогаешь, так легко, что даже не почуют сразу, а вот через год падают замертво, как раз когда ты за много миль оттуда кушаешь ребрышки с Шефом Полиции.

– Это будет Вибрирующая Ладонь, она же Ниндзевое Касание Смерти. – Далее она объяснила, в тонах тщательно лишенных раздражения, всю процедуру, и до чего серьезно это дело. Не ходишь, к примеру, и не тычешь им тех, кто тебе не нравится. Оно бесполезно без долгой истории тренировок в боевых дисциплинах, овладеваешь им годами, а в применении это акт глубоко нравственный. Но в какой-то миг она осознала, что, кроме того, еще и впаривает ему себя. Он тоже. Похлопав ее про руке:

– Вы мне рассказываете, что не стоит беспокоиться.

– В свое время, мистер Уэйвони, я была лучшей.

– Я помню, – сказал он вместо «Мне рассказывали», но этого она не поймала. На самом деле он услышал о ней давным-давно по испорченному телефону «ЯкМаф», первые слухи из додзё, говорили, на неких региональных отборочных соревнованиях происходит нечто экстраординарное. И он как-то ночью всю ночь ехал через Мохави, посмотреть ее в деле. С промозглой цементной арены ее волосы вспыхнули ему нимбом ангела озорства. В «Ролодексе» Ралфовой памяти молодая ДЛ будет отмечена вот таким ярким флажком. Он вообще-то поездил тогда за ней следом какое-то время, с одних соревнований на другие по всему Югу и Западу, по маршрутам мрачных еще первых экс-‘Намовских рож, от мотелей до зала всегда по многу миль и они вообще не на том шоссе, проф-тёрки, пьянство, владение огнестрелом, футболки с черепами, змеями, и опасные виды транспорта. Ралф никогда не воспринимал взгляд с собственного лица как бессильное взирание какого-нибудь старпера сквозь сетку школьного двора – скорее как сияние дотошного управляющего, что всегда на стреме. И он иногда бывал прав. В случае с ДЛ, то время, которым он в нее вложился, принесло ему досье – им, он был уверен, однажды придется воспользоваться, и так оно в конечном итоге и вышло.

Вместе с тем, он поставил ДЛ перед кризисом. Она знала, что медленно травит свой дух, ее все больше сносило в одержимость Бирком Вондом. А Ралф – вот, обещает разрешение этого кризиса и освобождение. На что ей жаловаться? Лишь на то, что у деяний, и глубоко нравственных, и прочих, бывают последствия – это лишь карма в действии. Одно неощутимое касание нужного участка анатомии Вонда может обречь ее на крупное перенаправление всей ее жизни. Вопрос о том, освободится ли она вообще когда-нибудь от Ралфа, не возникает. Девушка всего раз выполнила Касание Смерти, и люди тотчас же начали думать невесть что. Что бы она ни предпочла делать, у нее будут неприятности. Она пообещала дать ему ответ за ужином назавтра вечером, после чего убралась к чертовой матери из города, сбросив последний хвост Ралфа у Дрейна, Орегон, у «олдзмобила» последней модели с паром, валившим из-под капота.