Текст книги "Это точно не подделка? Откровенный рассказ самого известного арт-мошенника"

Я сделал форму, залив парижский гипс на обратную сторону моего Dalivision. Процедура чуть не испортила отпечаток, но форма идеально имитировала канавки. Нашел специалиста, изготовившего бронзовые штампы, которые можно было сжимать вместе, используя старый пресс Thompson для создания эффекта тиснения. Нам пришлось потратить кучу отпечатков, чтобы сделать все правильно, но в итоге получилось идеально.

Настоящие экземпляры «Видения Дали» продавались в комплекте с маленьким латунным моноклем, который помогал людям увидеть оптическую иллюзию – лицо Линкольна. Мои я заказал у местных мастеров, которые в точном соответствии со спецификациями скопировали купленный мной оригинал. Они даже помогли мне подобрать экзотические линзы Fresnel (из тех, что используются в маяках), чтобы они соответствовали оригинальным. Как только я подписал отпечатки, скопировав настоящую подпись Энрике Сабатера, делового агента Дали, шедевры были готовы к отправке.

Из-за дикого ажиотажа на «Видение Дали», все, что мне осталось сделать, чтобы продать их, – это позвонить дилерам и сообщить о наличии. Совершив первые 50 звонков, я продал более 40 копий. Я встречался с дилерами в их галереях или офисах и продавал работы за 10 минут, прикарманивая по 4000 долларов за штуку.

Через несколько недель я продал «Видение Дали» всем, кому позвонил. И вот однажды мне позвонил незнакомец. Плавя телефонную трубку отвратительным Бронксовским выговором, Арни Блюменталь сообщил, что до него дошли слухи о наличии у меня той самой литографии Дали. Я озвучил цену в 4500 долларов, и он ощетинился:

– За 4500 долларов, – прорычал он, – я сам тебе ее продам.

Я сторговался на 3500 долларов и в течение нескольких последующих недель продал ему рисунки, офорты и акварели Дали, Миро и Шагала. Обоюдовыгодное сотрудничество продолжалось недолго.

Оказалось, что Арни ходил по галереям и расспрашивал людей, где они взяли свои экспонаты. Куда бы он ни пошел, звучало имя Тетро. Везде один и тот же ответ: Тетро, Тетро, Тетро. Когда до него дошло, что я сам создавал копии произведений искусства, он взбесился, обложил меня отборными ругательствами, кидался к каждому дилеру, которого только мог найти:

– Этот ублюдочный Тетро! Он мошенник! Этот Тетро – гребаный мошенник!

Сам он давно продал все мои копии, так что не мог обратиться в полицию, но он поставил перед собой задачу отпугнуть всех моих клиентов. Сработало наоборот: лучшей рекламы я и за деньги заказать не мог. С этого момента все дилеры обращались только ко мне.

Настоящие или поддельные вещи они продавали – им было все равно. Они звонили мне и умоляли о сотрудничестве. Мы играли в кошки-мышки, объяснялись двусмысленно, ничего не называя своими именами. Диалог начинался так: «Говорят, вы отлично разбираетесь в своем деле» или «Я слышал, вы специалист по литографии». Каким-то образом, ничего прямо не назвав, мы договаривались о цене и количестве. Оглядываясь назад, надо признать, что я сильно рисковал. Меня можно было запросто подставить. Но спрос был настолько велик, я зарабатывал столько денег, что не мог устоять. Я продавал 20 работ за раз по 1000 долларов за штуку.

Даже Чарльз, который изначально отказался от прав на Dalivision, потому что посчитал раскрученную литографию банальной, и тот купил у меня несколько. Однажды, когда он выписывал мне чек за три только что проданные ему литографии, вошли его клиенты. Он мгновенно продал им их: те самые работы, что я только что ему принес, причем за двойную цену. С таким же успехом я мог бы просто передать их напрямую клиентам.

По сравнению с ценами правообладателя, Center Art, мои гравюры стоили недорого, их было легко достать, и они не доставляли хлопот. Я превратился из зануды, названивающего всем подряд, в самого популярного парня в городе. Я начал рекламировать свои работы в LA Times и принимал заказы со всей страны по беспроводному телефону, плавая медленными кругами на надувном матрасе в бассейне.

Сотрудничество с Дали принесло мне массу пользы, но при всем своем уважении к его творчеству с «Видением Дали» я позволил себе некоторые вольности.

В оригинале Дали некоторые элементы изображения окрашены в определенный цвет, который мне не понравился, поэтому я перекрасил их в другой цвет.

Сегодня, кстати, моя палитра считается настоящей, в то время как оригинальный цвет, выбранный Дали, – считается поддельным.

Картина «Видение Дали» положила начало новым победам. Если раньше я мог выполнить лишь небольшую серию черно-белых отпечатков, то теперь я мог сделать буквально любую цветную литографию, какую только захочу. Сродни обретению Святого Грааля. Дилеры заваливали меня заказами, спрашивая: «Ты можешь сделать это? Ты можешь сделать то?» Мы придумывали образ и принимались за работу. Выстраданный процесс стал настолько плавным, а качество отпечатков – настолько высококлассным, что все поголовно начали о них мечтать. Мои работы даже начали называть «тетрографиями» вместо литографий.

Дилеры покупали пять работ Шагала у Леона Амиэля, официального издателя, предоставлявшего сертификаты подлинности и гарантию, а затем просили меня сделать еще 30 таких. Амиэль работал дурно, в расчете исключительно на всеприемлющих любителей яичницы с ветчиной. Я же создавал идеальные литографии насыщенного цвета с многослойным эффектом полупрозрачных чернил. К сожалению, поскольку дилерам нужно было, чтобы мои изделия соответствовали ширпотребству Леона, они просили меня: «Не делай таких красивых. Печатай дерьмо, лишь бы как у Амиэля».

Я рассуждал: «Кто я такой, чтобы спорить?» В конце концов, я все равно по большей части просто печатал деньги.

Глава 7. Наркобарон из Апленда (1979)

Молва о моих тетрографиях и «Видении Дали» разнеслась быстро: мне пришлось разговаривать по телефону с людьми со всей страны. Выдайся свободная минутка, вдумайся мне посетить какой-то конкретный город, я просто летел туда – в Денвер, Сан-Франциско или Чикаго – и продавал там свои гравюры. Порешав намеченные дела, я искал в новом для себя городе неизвестные мне доселе галереи в телефонном справочнике отеля и заходил в них с конкретным деловым предложением.

Мои родители переехали во Флориду, и, навещая их, я заодно привозил литографии покупателям в Майами и Форт-Лодердейл, где у меня был налажен довольно неплохой бизнес с толстяком Билли Саттоном, оптовым торговцем произведениями искусства. Билли рассказал мне о дилере по имени Рон Льюис из Миннеаполиса, который выразил желание приобрести три работы Dalivision. Приехав к нему, я увидел, что Льюис оборудовал целый офис, специализирующийся на самых наглых любительских копиях литографии Дали, худших, которые я когда-либо видел. Они выглядели не лучше комиксов для детей: напечатанные на промышленной бумаге, с расплывчатыми юридическими печатями на обороте – одних их было достаточно, чтобы без слов понять, что Дали не имел к этой халтуре никакого отношения. Должно быть, этот Льюис был счастлив заполучить меня в свои руки. Мы договорились о цене, и он сказал мне вернуться на следующий день за наличными.

Когда я пришел в его офис утром, меня ждали два агента ФБР, специально приглашенные Льюисом. Я понятия не имею, зачем он это сделал; может быть, чтобы избавиться от конкуренции, может быть, просто из зависти, потому что сам он не смог достаточно убедительно воспроизвести Дали, и ему не удавалось никого убедить, что они настоящие. Какой бы ни была причина, агенты усердно допросили меня по хорошо известному сценарию «хорошего и плохого полицейского». Я был так зол на этого клоуна Льюиса, который не смог подделать простого принта, что сорвался, ругаясь и тыкая в него пальцем. Я заставил агентов рассмотреть его «работу» в лупу, указывал им на полутоновые точки. Затем я предложил им мои работы, в которых никаких точек не обнаруживалось.

Я так много разглагольствовал и бесновался, что в конце концов они мне поверили. Во мне бурлил адреналин, и я весь его выместил на агентах, но на самом деле оскорбил меня именно Льюис.

Как, черт возьми, такой халтурщик мог ставить под сомнение мои работы после того, как я так усердно потрудился над их совершенством?

Пару недель спустя я продал «Видение Дали» одному парню в Ванкувере. Я не хотел лететь туда, поэтому отправил его по почте в тубе. Меня, конечно, обманули, но чтобы уладить этот момент, мне пришлось бы обращаться к канадской таможне, поэтому я отказался от этой идеи. Проблема не стоила таких хлопот и риска.

Череда неприятностей стала для меня тревожным звонком. Я быстро поумнел и решил ограничиться сотрудничеством с небольшим кругом постоянных дилеров, которым я доверял. Отныне я соглашался на сделки, о которых не нужно было беспокоиться: Чарльз и его партнер Том Грей, Майкл Фишер в Беверли-Хиллз, Митч Геллер в Чикаго, Дональд Стайн в Лос-Анджелесе и Трумэн Хеффлингер в Вэлли, а также Жерар Муле, дилер из Сан-Франциско, которого все звали Франсуа, или Француз, потому что он был из Парижа.

Я даже возобновил бизнес с братьями Кайзер. Как только они поняли, что я облапошил их с рисунком Матисса, мы немного посмеялись, посчитались и перешли к делу.

Я оказался парнем в их вкусе.

Иногда я отвечал на звонки и продавал время от времени Миро или Шагала, но к тому времени бо́льшая часть моих продаж была оптовой и отходила именно перечисленным парням. Время от времени я навещал Рэя и Барри, и через неделю у меня была свежая стопка рисунков, которых так ждали дилеры. Я не мог поверить в то, что на меня сыплются такие деньги: по нескольку раз в месяц выходило по 10 000 или 15 000 долларов – целое состояние.

При таких деньгах я наконец смог осуществить мечту, которую лелеял с детства: купил подержанный «Феррари» у дилера в Пасадене, серебристый 308 GTB, 1977 года выпуска, который обошелся мне в $ 29 000. Для такой машины сделка была выгодной, а для такого фанатика, как я, покупка едва ли казалась реальной. Я не мог поверить в происходящее. Прямо из автосалона я поехал за дочерью в школу. Она вышла из автобуса и села в машину, и мы отправились кататься, кружили по городу, разгоняясь на автостраде. Она была не из тех девочек, любовь которых можно было купить машинами или деньгами, но я видел, что она счастлива, потому что знала, как долго я мечтал о «Феррари» и как я кайфую за рулем. По сей день ни одна другая машина не приносила мне такой радости, как та.

Я пребывал в таком экстазе, что купил еще один «Феррари», Dino Spyder, 1974 года выпуска, нашпигованный по последнему слову техники и моды – всем, что фанатики вроде меня называли «полный фарш»: сиденьями Daytona и расширенными арками, соответствующими широким колесам Campagnolo. Я, как одержимый, начитался о таких и узнал, что во всех Соединенных Штатах таких машин всего девяносто девять.

Теперь у меня были два великолепных автомобиля, которые всего пару лет назад казались несбыточной мечтой.

В центре Апленда, в неприметной маленькой квартирке недалеко от Маунтин-авеню я устроил рабочую студию. Я попросил плотника оборудовать шкафы полками и привезти несколько выдвижных ящиков. Я сложил туда все свои книги, бумагу, краски, пигменты, сертификаты и другие материалы, необходимые для работы. Организовал стандартный ремонт, и когда забрызганный краской стол накрывался скатертью, а инструменты исчезали по ящикам, можно было подумать, что это вполне обычная, милая и опрятная квартирка-студия. Свои машины я парковал на заднем дворе и держал свою квартиру в секрете ото всех, за исключением нескольких близких друзей – это было мое маленькое убежище. Даже моя девушка ни о чем не знала.

В своей студии я снова начал писать маслом, только для себя, как делал в нищие юношеские дни за кухонным столом. У меня искренне не было никакого намерения продавать или раздавать эти картины кому-либо; я просто наслаждался процессом. Все равно пристроить такие работы было бы невозможно – старых мастеров такого уровня не повторить. В реальности моих трудовых будней дилеры хотели видеть Дали, Пикассо, Шагала и Миро, но в свободное время я возвращался к тому, что мне действительно нравилось, – мастерам барокко и особенно Караваджо, который полностью завладел моим сердцем.

Я обожал манеру Караваджо наполнять все полотно сильнейшими эмоциями, расставлять персонажей на своей сцене так, как режиссеры расставляют актеров в фильмах. Караваджо и его светотеневое освещение оказали большое влияние на фильмы стиля «нуар» и вдохновили таких режиссеров, как Альфред Хичкок и Мартин Скорсезе. Великий мастер просматривался в ярком освещении лиц на темном фоне гангстерских фильмов. Эффект Караваджо прекрасно проиллюстрирован фильмом «Казино» в сцене, где главари мафии позируют под подвесным светильником. Сравните с «Призванием Апостола Матфея». Все в сцене Скорсезе – свет, позы, фрукты, выражения лиц – взято прямо с картины Караваджо.

Караваджо изображал реальных людей, их настоящие лица, их непритворные эмоции. Я, как и многие другие художники-современники, находил его стиль бесконечно увлекательным. Именно это я имею в виду, когда утверждаю, что Караваджо можно назвать самым влиятельным художником в истории. Существовала даже особая группа художников-караваджистов. Они были прямыми последователями гения и в той или иной степени копировали его – в Италии, Франции, Испании и Нидерландах. Работами художника вдохновлялись даже такие известные самостоятельные творцы, как Веласкес, Вермеер и Джентилески. Да и я сам, не овладевший еще и десятой долей секретов и приемов живописи и не умеющий убедительно изображать телесные тона, с трепетом начинал копировать Караваджо.

Я работал весь день, а потом, закончив рисовать, направлялся через дорогу в «Персик Магнолии» – лучший в мире алкоисточник, где я повстречал многих своих настоящих друзей на всю жизнь. Спросите любого, кто жил в те дни где-нибудь поблизости от Апленда, и они скажут вам то же самое. Как и в большинстве излюбленных моих баров, в «Персике» собиралась публика от 18 до 82 лет. Столы были расставлены таким хитрым образом, что приходилось невольно заводить разговоры с незнакомцами. Здесь спокойно можно было встретить механиков, кровельщиков, сантехников, продавцов, брокеров, букмекеров, байкеров, наркоторговцев и даже детей, напивающихся по поддельным удостоверениям личности. По пятницам, если нужен был столик на «счастливый час», приходилось заявляться туда в полдень. Я регулярно наведывался туда каждые пять, а иногда и семь дней в неделю, потому что знал, что обязательно набреду на кого-нибудь из своих приятелей. Именно в «Персике» я познакомился с людьми, встрече с которыми я все так же рад 40 лет спустя.

Я перезнакомился там со всеми, потому что часто захаживал и потому что владелец просил меня и еще пару парней, владельцев эффектных авто, припарковаться перед входом.

Это придавало заведению некий гламур, и довольно скоро мы с моими «Феррари» стали неотъемлемой частью заведения – они даже покрасили бордюр в красный цвет, маркируя наши зарезервированные места.

У всех глаза на лоб лезли: кто такой этот наглый юнец, владелец двух «Феррари», который появлялся в середине дня или в «счастливый час». Люди интересовались, чем я зарабатываю на жизнь, и когда я отвечал, что я арт-дилер, они вежливо кивали и улыбались.

На самом деле, все были уверены, что я крупнейший в городе наркоторговец. Обывателей было невозможно разубедить. К моим друзьям подходили люди и доверительно сообщали, что они прекрасно знают, где я беру наркотики, кому я их продаю и когда следующее поступление товара[19]19
  Издательство категорически осуждает продажу, хранение и употребление наркотиков.


[Закрыть]. Настоящее безумие. Однажды девушка, которую я поверхностно знал по бару «Персик», позвонила мне и попросила продать ей кокаин. Я вежливо объяснил, что не продаю наркотики, но она мне не поверила и продолжила приставать ко мне. Я сказал, что знаю о своей репутации, но уже многократно опроверг все слухи.

– Да, да, Тони, – продолжала она, как заведенная. – Я все понимаю, но мне же ты можешь достать восьмерку?

Наконец я попросил оставить меня в покое и бросил трубку. В нашу следующую встречу в «Персике» она взбесилась, накричала на меня, устроила безобразную сцену, потому что была уверена, что я внес ее в черный список клиентов. Даже шофер ее бойфренда на полном серьезе начал нападать на меня, мне пришлось попросить Джорджа, чтобы тот уволил этого громилу.

А один раз случилось так, что моего друга Джимми арестовали за то, что он нюхал кокаин в туалете местного ресторана. При этом я попал на первую полосу the Daily Register под заголовком: «Вот парень, который продал ему кокаин». На самом деле, пока он был в кабинке, я просто слонялся поблизости, но мне это не помогло. Через несколько дней информацию о том, что с меня сняли обвинения, напечатали только внизу седьмой страницы вестника.

Некоторое время спустя я купил «Ламборгини Каунтач». И если до этого еще оставались люди, подозревающие, что я наркоторговец, то теперь все были уверены в этом на 100 %. Представьте себе автомобиль LP 400, 1978 года выпуска, точь-в-точь такой же, как на знаменитом постере Alpine car stereo, который висел на стене у каждого ребенка, с большими толстыми шинами и крылом сзади. Я купил его в Сан-Диего у обанкротившегося саудовского принца, который в свое время уехал на нем прямо со сцены Женевского автосалона. На тот момент в Соединенных Штатах таких машин было меньше десяти.

Каждый раз, когда я садился за руль, начиналось светопреставление. Когда я забирал Кристину из школы, взбудораженные дети и учителя выходили на улицу, как будто в город приехал цирк.

Я думаю, Крис стеснялась подобного внимания, зато с десяток моих друзей просили меня в качестве особого одолжения забрать своих детей и довезти их домой. Я подъезжал, и, когда открывались автоматические раздвижные двери, окружающие, как и сами дети, сходили с ума. Я ответственно старался никогда не пропускать такую назначенную встречу, где бы я ни был, потому что иначе дети расстроились бы непоправимо. На самом деле я не пытался выпендриваться; я был действительно помешан на автомобилях, одержим ими с тех пор, как мне исполнилось десять лет. Катая детей по округе, я пребывал в том же восторге, что и они.

Недостатком такого приобретения был тот факт, что, если вам едва за двадцать и вы разъезжаете на такой машине по Апленду, обязательно найдется множество недовольных.

Машину я завел ну пусть будет пять раз, но за это время нажил немало врагов.

Когда владельцы «Персика» покрасили бордюр перед своим зданием в красный цвет, это не слишком понравилось новому начальнику пожарной охраны. Он внес красный бордюр в официальный реестр дорожной маркировки, и хотя там не было гидранта, выписал мне штрафы и пригрозил в следующий раз отбуксировать припаркованное авто. Однажды я своевременно увидел, как он за рулем пожарной машины летел через всю парковку прямо на меня с совершенно безумным выражением лица. Я успел увильнуть, но, клянусь Богом, если бы я не проявил расторопность, он бы на полном серьезе меня протаранил.

Копы тоже меня недолюбливали. Меня постоянно останавливали, обыскивали мою машину. Неисправные задние фары, стоп-сигналы, перестроение… мне казалось, что заместитель шерифа округа Сан-Бернардино Боб Рэйнс поставил своей личной целью закопать меня. Помню, в тот день, когда я купил своего «Феррари Дино», я зашел в 7-Eleven[20]20
  Японская сеть продуктовых магазинов. – Прим. ред.


[Закрыть] за пачкой сигарет. Он ждал на улице, пока я вернусь, глядя на машину с широкой улыбкой на лице. Он пожал мне руку и продолжал смотреть на меня как на сумасшедшего. Мы не были знакомы, я представился именем Тони и произнес пару приличествующих фраз. Потом я сел в машину, чтобы уехать, а он сказал:

– Приятно познакомиться с вами, господин Тетро.

Боб Рэйнс поставил меня в известность: что бы я ни вытворял, в его городе мои номера не прокатят.

Время от времени я видел его в «Персике» в штатском, в компании приятелей – они беззастенчиво пялились на меня и отпускали колкости. Полагали, что я, всем известный наркобарон Апленда, вскоре облажаюсь, и они меня поймают, это лишь вопрос времени. Однажды я вошел в бар под смешки – трое или четверо мелких наркоторговцев душевно подтрунивали надо мной:

– Ты крадешь у нас всю славу, Тони.

Я же разъезжал на «Феррари» или «Ламборгини» с кистями для рисования в бардачке, и меня все время останавливали. Эти парни разъезжали на «Тойоте Терцел» с мешками кокаина[21]21
  Издательство категорически осуждает продажу, хранение и употребление наркотиков.


[Закрыть] в багажнике, но никто не сказал им ни единого слова.

Копы даже пытались меня подставить. Люди, которых я едва знал, звонили мне ни с того ни с сего и спрашивали, не хочу ли я встретиться и «поговорить о всякой всячине» наедине. Джимми рассказал мне потом, что эти парни зарабатывали мелкой наркоторговлей, их поймали и они таким образом пытались перевести стрелки. Потом мне позвонила супружеская пара, тоже знакомые из «Персика». Их также поймали, и они спрашивали меня, не хочу ли я поучаствовать в схеме выдачи кредитных карт.

Однажды в ресторане я вручил флакон духов женщине, с которой встречался. Как только я вышел на улицу, чтобы выкурить сигарету, ворвались копы и потребовали ее показать, что я ей только что передал.

Кристина тогда училась в средней школе. Мне было жаль девочку. До нее постоянно доходили неприятные слухи обо мне, и хотя я не мог раскрыть правду, я клялся ей, что эти сплетни – ложь. Я повторял ей, что я продаю предметы искусства, и хотя она догадывалась, что таких денег это мне не принесло бы, я больше ничего не мог ей сказать. Я знал, что дочь переживает. Особенно расстроился, когда меня публично обвинили в продаже кокаина[22]22
  Издательство категорически осуждает продажу, хранение и употребление наркотиков.


[Закрыть].

Меня мучила совесть, ведь моя дочь слышала обо мне неприятные вещи, а мне приходилось еще и скрывать от нее правду.

Одним из немногих людей, которым я доверился, был Винсент, корпоративная шишка оборонного подрядчика, который стал одним из моих лучших друзей. У него был прямой подтянутый вид и безупречно чистый допуск к службе безопасности, который соответствовал его образу. Каждый день он выходил в костюме из своего углового кабинета в штаб-квартире. У него был большой дом в историческом районе Помоны, замечательная жена и три дочери. Пару вечеров в неделю мы зависали в «Персике», где он всегда оплачивал счета или давал слишком много чаевых барменам. Мы ходили к Джимми в Беверли-Хиллз или тусовались в Палм-Спрингс, а иногда ездили и в Лас-Вегас. Время от времени он зависал в моей студии и был одним из немногих, кого я посвятил в свою тайну.

Мне нравился Винсент. Всю свою жизнь он был честным человеком, но я скоро почувствовал, что и у него есть темная сторона, рано или поздно такие вещи проявляются. Иногда он сильно напивался. Я помню, как он пытался достать ключ из своей машины и только беспомощно крутился вокруг, настолько он был пьян. Однажды вечером я ехал с ним в его «Астон Мартине» после похода в бар. Он ехал по автостраде со скоростью 140 миль в час, а я кричал ему в ухо, чтобы он съехал на обочину, пока мы не врезались.

Он был азартным игроком, и мне казалось, что он как раз из тех парней, которые проигрывают 100 000 долларов на ночном матче в понедельник, а затем к среде начинают все сначала. В конце концов, после нескольких крупных проигрышей он, должно быть, понял, что лучше быть букмекером, чем играть на ставках. К сожалению, он не особо преуспевал в таких делах, и это дорого ему обошлось. На эту часть его жизни смотреть было совсем неинтересно.

Честно говоря, учитывая все происходящее, мне, вероятно, следовало уехать из Апленда и завести новых друзей, но в то время казалось, что издержки того стоили.