Текст книги "Это точно не подделка? Откровенный рассказ самого известного арт-мошенника"

Глава 8. Искатели приключений (1979)

В детстве я грезил путешествиями по миру, мечтал вести жизнь, полную приключений. Я представлял себя Даксом Ксеносом, героем криминального чтива Гарольда Роббинса, вечно мечущимся лихачом, который знает выходы на все гламурные места Европы – колесит по Венеции, Парижу, Риму, Ривьере. Вместо этого я стал молочником, потом продавцом мебели, зарабатывал смешные копейки на еду. Пока я был женат, мы с Маргаритой никогда ничем интересным не занимались. За все время нашего брака мы ни разу никуда не съездили, ни разу не ночевали где-то вне дома. Даже поначалу моего фальсификационного промысла я только и делал, что суетился и пытался наладить бизнес. Если я куда-то и выезжал, то только на день или два и для того, чтобы встретиться с клиентом. Я даже не умел бронировать билеты на самолет. Мне было почти 30 лет, а у меня не было загранпаспорта.

Сегодня при наличии компьютера можно пройти по любой улице Рима, даже не вставая с дивана; в то время я купил путеводитель Frommer’s[23]23
  Серия путеводителей, созданная Артуром Фроммером в 1957 году. – Прим. ред.


[Закрыть], получил паспорт и сел в самолет. Я увидел живьем Грегори Пека и Одри Хепберн, разъезжающих на «Веспе» на съемках «Римских каникул»; видел Аниту Экберг, которая резвилась у фонтана Треви, работая над «Сладкой жизнью». Я видел, как Феллини снимал свой «Сатирикон» об излишествах, которым предавались богатые древние римляне. Да, я прочитал миллион книг об искусстве и истории, но жизнь показала, что на самом деле я не знал ничего.

Мой двоюродный дедушка Энрико, которого мы звали Генри, родился в Риме и всегда утверждал, что их семья принадлежит благородному итальянскому роду, что может быть правдой, а может и нет, но когда я воочию увидел историческую родину, этот город потряс меня. В Риме можно спокойно созерцать новенький красный «Феррари», припаркованный перед 2000-летним языческим храмом, который в 1300 году использовался как христианская церковь, в 1600 году – как муниципальный суд, а к 1979 году стал бутиком, торгующим изысканной одеждой ручной работы, Меккой стильных женщин современного Рима.

Куда бы я ни пошел, люди были элегантно одеты, все было чинно и красиво, и, несмотря на вежливую формальность и изысканные манеры, горожане и туристы казались более расслабленными, менее напряженными, вели, казалось бы, беззаботную жизнь в удовольствие, непременно прерывались посреди дня на трехчасовой ланч. Здесь не было калек, пьяниц и бездельников, о которых на каждом шагу спотыкаешься в Лос-Анджелесе, не было никаких притонов. Направляясь на виллу Боргезе, чтобы увидеть Караваджо и Бернини, я прогуливался по садам эпохи Возрождения и любовался семьями и парочками: их покрывала для пикника устилали весь холм, откуда открывался вид на церковные купола и готические шпили.

Идиллия всех цветов итальянского джелато – я любовался и не верил своим глазам.

Вилла Боргезе сразу же стала одним из моих любимых мест на земле. Как известно, здание служило частной резиденцией кардинала Сципионе Боргезе, племянника папы Павла V, политически влиятельного человека и ненасытного коллекционера произведений искусства своего времени. Особняк был настолько роскошен, что когда Мартин Лютер, набожный христианский реформатор, выступавший против богатства и коррупции церкви, приехал в Рим в 1510 году, ему стало дурно, и он забеспокоился о хозяине: «Неужели этот человек забыл о Боге?» Так оно, по правде говоря, и было. Тогда люди жили стильно. Вилла выглядела сногсшибательно, и я не упустил ни фрагмента из этого потрясающего шоу.

В Риме можно найти 20 картин Караваджо в радиусе шести кварталов: на вилле Боргезе, в Капитолийских музеях, просто в церквях и часовнях, разбросанных по всему городу.

Можно достоверно представить себе, как жил Караваджо: следы его бурной и безжалостной жизни бродяги остались повсюду.

Караваджо был жуликом, голодающим художником, вечным беглецом и даже убийцей; какое-то время он слыл самым известным художником Рима, хотя и умер в преклонном возрасте 38 лет – возможно, погиб от мстительной руки, возможно, по нелепой случайности, возможно, от болезни. Подробности неясны.

Когда Караваджо приехал в Рим в 1592 году, он скрывался от властей и, по его же словам, буквально умирал от голода и холода. В Милане он участвовал в драке или дуэли с офицером, поэтому в спешке покинул город. В Риме он пополнил тысячные ряды художников, которые надеялись добиться успеха в столице подобно тому, как сейчас люди со всего света стремятся в Голливуд в надежде стать актерами и режиссерами.

Поначалу он жил у священника, который подкармливал его, что позволило гению выжить. Караваджо прозвал его «Монсеньор Салат», по-видимому, в честь своей скудной диеты. Поначалу Караваджо подхалтуривал, рисуя головы, фрукты и цветы в мастерских других художников за несколько долларов в день. Этот период напомнил мне о моем собственном ученичестве у Карла Маркуса. В Боргезе выставлена одна из самых ранних картин Караваджо под названием «Юноша с корзиной фруктов». Было видно, что на ней он пытался показать, на что способен, рисуя красивые, реалистичные фрукты и помещая их на передний план в качестве визитной карточки.

На вилле я также увидел «Больного Вакха», одну из моих любимых картин. На ней изображен бог вина и веселья Бахус, при этом обычно искрящее жизнью божество смертельно больно, о чем свидетельствует его бледность. Караваджо часто разрабатывал эту тему: брал божественных персонажей и бросал их в безжалостную реальность, взятую из своей собственной жизни, вплоть до грязных ногтей. Картина, по сути, представляет собой автопортрет, созданный в то время, когда Караваджо лежал в больнице либо с малярией, либо выздоравливая после удара мула, в зависимости от того, какому историку мы поверим.

Караваджо приглашал своих друзей – игроков, шлюх, пьяниц и беспризорников – на роли моделей для своих героев. В Боргезе висит полотно, на котором предположительно изображен святой Иоанн Креститель, но выглядит он совсем не как святой человек, а как скучающий уличный хулиган-подросток, которым он, вероятно, когда-то и был, при этом в картине чувствуется сильная гомоэротическая атмосфера. Караваджо, согласно историческим справкам, спал как с мужчинами, так и с женщинами и работал сутенером.

Гуляя по Риму, я замечал множество лиц, которые словно сошли с его картин. Вероятно, эти итальянцы были потомками его моделей.

Несомненно, искусство Караваджо, даже его религиозные, церковные работы, было приземленным, поистине человеческим, плотским и похотливым. Один кардинал прокомментировал, что его искусство царит в промежуточной зоне между священным и мирским. И это одна из вещей, которые мне очень нравились в Караваджо. В Боргезе также можно увидеть его работу «Мадонна с Младенцем и святой Анной». Название обещает благочестивое изображение Святого Семейства, выполнял он ее по заказу Ватикана, но Дева Мария выглядит на ней как самая обычная женщина, пышногрудая, одетая в платье в стиле барокко с глубоким вырезом, судя по всему, в то самое, в котором работала реальная модель художника. Ватикану такой натурализм не подошел, и они избавились от картины. Но Шипионе Боргезе было все равно. Он с удовольствием присоединил ее к своей собственной коллекции, и сегодня, 500 лет спустя, она так и висит на его вилле.

В 1594 году Караваджо повесил свою картину «Гадалка» в мясной лавке, надеясь, что кардинал Дель Монте, богатый меценат, живший через дорогу, увидит ее и наймет его на работу. Я прошел между магазином и Палаццо Мадама, где жил кардинал, всего в 50 ярдах друг от друга. Расчет был верный, он определенно увидел бы картину, и Дель Монте на самом деле приобрел полотно. На нем изображена цыганка, гадающая по ладони молодого человека в рыжей замшевой куртке, и я не мог отвести от нее глаз – настолько правдоподобно выглядела замша. Я читал, что Караваджо размазывал краску пальцами, чтобы добиться такого мягкого эффекта. Позже я выяснил, что под микроскопом на картине и вправду можно разглядеть его отпечатки пальцев. Отдельное удовольствие находиться перед реальной работой, которой касался мастер, так близко, что к ней можно было бы прикоснуться самому.

В Риме эпохи барокко богатые семьи покупали права на украшение часовен и церквей так же, как сегодня крупные спонсоры приобретают павильоны в университетах, называя их в свою честь. Одно дело рассматривать репродукции в книге, и совсем другое – увидеть их в реальной жизни, в контексте того, какими они должны быть: большими, настоящими, при дневном свете – это полноценная часть торжественного, эмоционального переживания. В часовне Чераси я любовался полотном «Преображение на пути в Дамаск» и размышлял с замиранием сердца: «Оно висит здесь уже четыреста лет. Как же его чистят? Они что соорудили вокруг него раму после того, как повесили? Сколько людей помолилось перед ним за эти века?»

Католическая церковь стремилась донести понимание библейских историй и их эмоционального посыла до безграмотных простолюдинов, поэтому в тот период своего главенства они явно приложили большие усилия, чтобы реалистично проиллюстрировать основные вехи Священного Писания. Герой этой картины – Савл из Тарса, фарисей, чиновник, преследовавший последователей Иисуса, который направлялся из Иерусалима в Дамаск, чтобы взять под стражу обнаруженных там христиан. Когда он приблизился к Дамаску, свет с небес озарил его, и он услышал голос Иисуса, вопрошающий: «Почему ты гонишь меня?» Ослепленный Савл упал с лошади, его отвели в Дамаск, где он обратился в христианство, сменил имя и стал самым преданным последователем Иисуса, апостолом Павлом.

Если посмотреть на эту картину, не зная истории, возможно, она не произведет должного впечатления, но я узнал легенду еще от монахинь в католической школе, и хотя не был особенно набожным, выучил Библейские истории досконально просто потому, что они вызвали во мне интерес. Я переживал изображенное на картине с тем же волнением, как и любой коленопреклоненный христианин, зашедший помолиться в этой часовне во времена самого Караваджо.

В часовне Контарелли в Сан-Луиджи-деи-Франчези я рассмотрел «Призвание апостола Матфея», картину, которую пробовал повторить Скорсезе[24]24
  Мартин Скорсезе – американский кинорежиссер, продюсер, сценарист, актер. – Прим. ред.


[Закрыть]. Здесь меня потрясла не столько сама библейская история, сколько мастерство Караваджо в игре светотени. Это одна из его величайших работ, и большинство ученых утверждает, что именно с ее созданием в живописи началась новая эра.

Последней картиной, которую я, помнится, изучил, был «Давид с головой Голиафа», картина, созданная в год смерти Караваджо, а ведь тогда мастер снова был в бегах… На ней изображен Давид с отрубленной головой Голиафа в руках, и Караваджо написал свою собственную голову в качестве модели для поверженного великана.

Я подумал, что он, должно быть, предчувствовал, что жизнь его приближается к концу и что ему вряд ли удастся умереть спокойно, в своей постели, стариком.

В Риме я по-настоящему влюбился в творчество скульптора Бернини, автора огромного резного алтаря в соборе Святого Петра. Я лишился дара речи перед его «Аполлоном и Дафной»: просто невероятно, как ему удалось запечатлеть в камне женщину, превращающуюся в дерево. Я усмехнулся, когда увидел «Экстаз святой Терезы» и историю ее религиозного оргазма, вспомнил прочитанные ранее свидетельства того, как она испытывала всепоглощающие волны удовольствия и стонала, когда ангел снова и снова вонзал в нее копье. Когда мы учились в католической школе, эта история служила источником бесконечных подростковых смешков, так вот в реальной жизни все выглядело практически так же порнографично, как нам тогда представлялось.

Прогуливаясь по Риму, я благоговел перед размахом времени, в течение которого в этом благословенном городе безостановочно создавалось искусство. Я зашел в необъятную базилику Святого Петра, чтобы совершить паломничество к Пьете. Немало поразился, узнав, что в соборе Святого Петра нет картин – все их примерно в 1700 году заменили замысловатыми мозаичными изображениями. Там же есть комната, отделанная плиткой всех мыслимых цветов. Каждый день в течение последних 300 лет кто-то постоянно кропотливо заменял и ремонтировал плитку. Когда фрагмент изнашивается, на место погибшего товарища приносится точная копия, и так комната из тысячи разноцветных кусочков продолжает жить в вечности.

Мне повезло увидеть Сикстинскую капеллу до того, как ее вычистили, уничтожив налет старины и присутствия человека. Я узнал, что в течение 400 лет литры пота каждый день испарялись к потолку, придавая ему особенный цвет – так тела верующих буквально становились частью самой росписи. Я вернулся много лет спустя и не смог простить им того, как они там все вылизали. Теперь я смирился с этим, хотя и не могу отделаться от ощущения, что человечество потеряло что-то важное.

Бродящим по окрестностям Рима туристам, куда бы они ни повернулись, везде, слой за слоем, открывается то новый завораживающий фонтан, то скульптура, то какой-нибудь новый неожиданный фрагмент древней истории.

Я также встретил в Риме девушку. Красивую элегантную итальянку по имени Анна. Мы вместе поужинали, но я думаю, что ее интерес скорее заключался в практике английского, чем во мне. Я помню свой одинокий задумчивый вечер: я просидел совсем один на Испанской лестнице в окружении влюбленных.

Эта встреча с Римом сильно на меня повлияла. Я физически чувствовал, как все то, чему я учился мысленно, ожило и стало реальностью в моей душе.

Из Рима я отправился во Флоренцию и прибыл туда ночью. Утром первым предстал передо мной кафедральный собор с массивным куполом Брунеллески, который до сих пор затмевает весь город. В Уффици я пошел посмотреть «Вакха», одну из самых известных картин Караваджо. Знакомство с ней стало одним из важнейших для меня переживаний как для художника. Войдя в музейный зал, я увидел элегантно одетого пожилого господина в костюме и галстуке, корпевшего над копией картины. Он установил мольберт и стул и кропотливо работал со своей палитрой. Наблюдая за тем, как он рисует, я понял, что передо мной высококвалифицированный мастер, знакомый с древними техниками, которые использовали еще Караваджо и его современники.

Сам я так никогда и не получил должной подготовки, мне приходилось разбираться во всем самостоятельно – я собирал подсказки о том, как рисовали старые мастера, читал, пробовал и ошибался. Наблюдая за стариком, я в крайнем возбуждении думал про себя: «Этот человек мог бы меня всему научить!»

Присматриваясь к Вакху мужчины, я заметил, что его тело практически молочно-белого цвета, а лицо и руки гораздо розовее, выполнены смесью различных оттенков. Чтобы добиться убедительных телесных тонов Караваджо, старик сначала наносил легкую свинцово-белую основу, затем смешивал другие тона белого в сочетании с киноварью, сиеной, охрой или умброй[25]25
  Названия различных пигментов. – Прим. ред.


[Закрыть], накладывая различные слои, чтобы воссоздать бледную кожу, а также формы и контуры плеч, ребер и груди.

В конце, чтобы добиться розовых тонов, Карло подкрасил лицо и руки разбавленной жидкой киноварью: слегка нанес ее кистью из перьев и подправил большим пальцем. Я не говорил по-итальянски, а он совсем немного говорил по-английски, но когда он закончил, я восхищенно похвалил его замечательную копию и завязал разговор.

На следующее утро я вернулся, исполненный намерения наблюдать за стариком Карло весь день. Увидев меня через плечо, он пошутил:

– А билет на представление ты купил?

Без какой-либо платы, но с безграничным восхищением я следил, как этот представительный господин в костюме и галстуке продолжал спокойно рисовать.

По ходу дела у меня возникали вопросы, например, почему он использовал три совершенно разных оттенка красного и как ему удалось сделать так, чтобы листья выглядели увядшими. Тогда я спросил его, почему он так хорошо одет и почему не красит волосы. По-итальянски он попросил перевода у ближайшего музейного охранника, а затем на плохом английском с сильным акцентом произнес:

– Только любители пачкают одежду краской.

На третий день Карло вежливо спросил меня, не мог бы я сходить для него за кое-какими материалами. У художников всегда первыми заканчиваются черно-белые краски и льняное масло, так что, не принеси я ему материала, ему пришлось бы потерять целый день. Я был только рад помочь. Он дал мне денег, написал список на итальянском и сказал, куда идти. Я попал в великолепный старинный магазин в не менее старинном здании, заполненном всевозможными подрамниками, маслами, пигментами, стопками кистей, бельгийскими льняными холстами. Я собрал материалы для своего художника, многое прикупил для себя про запас и помчался обратно на такси.

По возвращении он поблагодарил меня и предложил мне попробовать порисовать. Он дал мне кисть и велел спуститься по руке Вакха и попробовать растушевать краску. Я смешал краски на его палитре и начал вести рукой, но не успел и начать, как он остановил меня.

– Стоп. Стоп! Это слишком. Нежнее. Нежнее.

Я слишком сильно нанес краску. Он взял немного растворителя и тряпку и убрал излишки, качая головой и бормоча со смехом:

– Глупыш, надо все делать намного легче.

Большим пальцем он понемногу смешивал краску, пока масса не начала выглядеть идеально. Он позволил мне попробовать еще раз, и я расслабился, пытаясь с осторожностью подражать ему. До сих пор, когда я наношу телесные тона на копию с классического художника, я аккуратно растушевываю их большим пальцем так, как меня научил Карло.

В день отъезда я принес Карло маленькую кашемировую беретку в знак благодарности и попрощался. За четыре дня я узнал больше, чем за всю свою жизнь. Вернувшись домой, я засел в своей студии, обложился работами Караваджо и переделал все, что я намалевал до встречи с Карло.

Отъезд из Италии после всего пережитого ошеломил меня. Я как будто покидал отчий дом. Я и сегодня считаю, что это самая красивая страна в мире, и я благодарен ей, ведь она открыла мне глаза на то, какой могла бы быть моя собственная жизнь.

На следующий год я вернулся в Европу, без всякого плана выехав из Швейцарии на юг, направив машину в сторону Генуи и повернув направо, добрался до Средиземного моря. Я петлял по Приморским Альпам между Италией и Францией безо всякого понимания, куда направляюсь и где окажусь в конечном итоге. В три часа ночи я поднялся высоко над Монако, увидел под собой город, освещенный огнями гавани, словно драгоценный камень, и влюбился.

Я знал о Монако по знаменитой автомобильной гонке Гран-при. Слышал и о его репутации места увеселений богатых, аристократичных и модных людей. Во время того первого пребывания мне понравился гламур, свет Средиземноморья, очарование этого прекрасного и желанного места, и именно сюда я возвращался каждое лето в качестве отправной точки для последующих путешествий.

Я приезжал 15 июля, перед самым пиком сезона, и останавливался в отеле «Лоуэс» ровно до 15 августа, пика сезона и официального окончания лета, когда вся Европа возвращалась из отпусков. Я знакомился с окрестностями и заводил замечательных друзей, с которыми виделся каждый раз, посещая страну.

Однажды я приехал с девушкой, и мы провели волшебное лето вместе, ни разу не заметив смены часовых поясов, потому что приспособиться к местному времени невозможно. Мы спали до восьми часов вечера, а потом отправлялись ужинать на террасу какого-нибудь великолепного ресторана высоко над морем. После ужина мы отправлялись в знаменитое казино Монте-Карло, где гости в смокингах играли в баккара и шемин де фер[26]26
  Названия игр в казино. – Прим. ред.


[Закрыть], и где я попробовал удачу в уникальной версии блэкджека и рулетки, игре, которую я так и не понял до конца, но в которой каким-то образом умудрялся выигрывать. Потом мы плясали на дискотеке до рассвета, веселились с молодыми и модными европейскими джетсеттерами[27]27
  Завсегдатаи дорогих курортов. – Прим. ред.


[Закрыть] и детьми саудовских султанов.

На рассвете мы отправлялись в гавань на рынок под открытым небом, чтобы перекусить.

Прогуливаясь в рассветных лучах, мы видели, как люди просыпаются на своих больших яхтах, пьют кофе и завтракают в халатах.

Потом мы возвращались в отель, чтобы потусоваться у бассейна и позагорать. Моя спутница сначала стеснялась, но постепенно переняла обычай ходить топлес, а под конец окунулась в эту привычку с такой естественностью, как будто всю свою жизнь только голышом и ходила. В полдень мы отправлялись спать.

Однажды я пригласил с собой красивую голландку, племянницу пожилой женщины, с которой мы дружили в Апленде. Куда бы мы ни пошли, у нее появлялись поклонники, она активно знакомилась с людьми. Однажды она попалась на глаза молодому итальянцу, сыну богатого промышленника из Неаполя. Карло Кафьеро было всего 18, но он уже слыл самым вежливым, милым и обходительным человеком на побережье. Выяснив, что спутница занята, он повел себя как джентльмен и принял нас обоих в свой круг друзей. Каждый год в течение целого месяца он приглашал нас поужинать на свежем воздухе со своей семьей и водил нас в качестве гостей в ночной клуб «Парадайз», где у него был забронирован лучший столик – парень тратил тысячи долларов за вечер на «Дом Периньон» и коктейли.

Однажды он пригласил нас на бал Красного Креста, крупнейшее социальное мероприятие в Европе, где принцесса Каролина и принц Ренье принимали таких знаменитостей, как Элтон Джон, Фрэнк Синатра, иранский шах, Настасья Кински, Карл Лагерфельд и многих других всемирно известных персон. Моя девушка стала лучшей красавицей бала, я был очень счастлив и гордился ею.

В Неаполе Карло Кафьеро вел скромный образ жизни: в те времена вовсю лютовали итальянские группировки террористов – «Красные бригады». Он не хотел, чтобы лишние люди узнали о его богатстве или бизнесе. Но каждое лето в Монако он жил как король в течение целого месяца. Тогда страна переживала свой золотой век, полный волнений, безудержного веселья и дикой самозабвенности.

Я помню встречи с актерами и принцами, вечеринки ночи напролет и крупные выигрыши в казино. Однажды за год игры в блэкджек я выиграл 25 000 долларов.

Поскольку я не мог провезти наличные через таможню, я купил на них кольцо 2000-летней давности, которое принадлежало императору Марку Аврелию. Это было его личное кольцо с печаткой, которое он вдавливал в воск для запечатывания документов. Изделие было выполнено из 24-каратного золота и за 2000 лет ношения или скитаний по рукам покрылось грязью, которая придавала ему приглушенный, мягкий желто-коричневый оттенок. Вернувшись, я отнес драгоценность в ювелирный магазин в Апленде, чтобы расширить размер для своего пальца. Дополнительных услуг я не заказывал, но ювелир решил сделать, как лучше, и почистил его, удалил 2000-летний налет и историю и превратил в безделушку, настоящую дешевку для старшеклассников.

Следующим летом я проиграл много денег в казино и продал перстень в тот же ювелирный магазин. Как и во всем остальном, рано или поздно полоса неудач заканчивается. Теперь до меня доходят новости, что Монако уже не то, что государство заполонили гангстеры и олигархи. Во времена моей молодости там было элегантно, гламурно и шикарно.

Когда мне надоедало играть в казино и валяться у бассейна, я отправлялся в путешествие по Парижу, Риму или Флоренции, посещал старые книжные и антикварные магазины, покупал краски, подрамники и бумагу с мыслью, что использую их для будущих работ.

В Париже я купил масло La France, которым пользовались Дали, Шагал и Пикассо, а также художественную бумагу и канцелярские принадлежности BFK Reeves, необходимые мне для сертификатов о подлинности и рекомендательных писем. На Монмартре я покупал холсты и подрамники, запихивал их в свои большие жесткие чемоданы Samsonite, которые привозил специально для этой цели. Все, что не помещалось, я отправлял в Америку почтой.

В Риме я купил натуральные пигменты, подобные тем, которые использовали классики, и старинные, но неважные картины эпохи Ренессанса и барокко.

Сотни таких можно было найти в антикварных магазинах по всему Риму, их продавали за какие-то несколько сотен долларов. Я купил натуральные пигменты, маленькие бутылочки с разноцветными порошками, которые смешал с винтажным льняным маслом. Я также приобрел чернила из железного галла, натуральные черные чернила, которые невозможно было датировать, потому что они изготовлялись без углерода – вещества, которое анализируют для определения возраста надписи. Я купил европейские коллекционные марки из резины и покрыл их железной желчью. Такие детали – это идеальные штрихи, помогающие идентифицировать гравюру.

Во Флоренции я покупал антикварные книги. Они стоили гораздо дешевле, чем в Соединенных Штатах, а их выбор был существенно больше. Мне было все равно, как выглядела книга и на какую тему она была написана. Однажды я, например, купил книгу о десятине, эквиваленте системы Налогового управления США, практиковавшейся в Средние века.

Все, ради чего я искал такие экземпляры – это пустые страницы с водяными знаками, которые можно было бы датировать и использовать для рисунков.

На протяжении всего своего увлекательного пути я встречал интересных людей и впитывал великолепное искусство. Каким-то образом без особых усилий я стал завсегдатаем казино Монте-Карло, легендарных кафе на Монмартре и антикварных магазинов Рима. Я стал, подобно Даксу Ксеносу, одним из Искателей приключений.