Текст книги "Мы носим лица людей"

Глава 51

В детстве наполненное чудесами время шло медленно. Теперь же я, как и все взрослые, без остановок бегу по отмеренному мне отрезку жизненного пути, и надо мной гаснет свет прошедших дней и загорается солнце новых. Я бегу без всякой возможности притормозить и осознать, что тот или иной день из череды прожитых и был самым счастливым.

Откуда мне было знать, что прогулки по вымершей промзоне с улыбчивым парнем в стремной шапочке, наши рейды по городским лужам с ворохом листовок в рюкзаках за плечами, репетиции в провинциальном ДК, разговоры в темной маленькой комнате и спокойный стук сердца под ухом навсегда останутся самыми светлыми воспоминаниями юности… Жизни впереди еще так много, но весь ее остаток я буду хранить в памяти тепло этих дней и безнадежную грусть.

Скоро осень – в столице в это время года беспросветно, сопливо и мучительно тоскливо. Зимой там сумрачно, слякотно и почти нет снега, а весной ветер гонит с догорающих помоек смрад тлеющего мусора. Круглый год меня будут мучить хандра и депрессия – я не хочу переезжать. Как и не собираюсь находить общий язык с надменными отпрысками неприлично богатых семей – моими одноклассниками, не собираюсь проявлять прилежание в учебе, не собираюсь строить никаких далеко идущих планов… Продержусь в интернате один год, а потом просто растворюсь во мгле огромного равнодушного мегаполиса, и разыскать меня будет не под силу даже самому черту.

Таков план счастливого будущего девочки Дани, вечно одинокой и никому не нужной, от которой, как всегда, все предпочли избавиться. Девочки маленькой, но сильной и навечно связанной с собственным братом одной на двоих несбыточной мечтой.

* * *

После тысячной проверки укомплектованности пытаюсь закрыть один из своих верных чемоданов. Мне приходится изо всех сил надавить коленями на его крышку и вцепиться в тугие замки – наконец раздается щелчок, а на пальце проступает саднящий порез.

Чертыхаясь, дую на него, разглядываю ладонь – шрам от еще одного, но давнего пореза тонкой розовой полосой пролег через ладонь. В критической ситуации, в которой я нахожусь, его существование внезапно придает уверенность: во мне течет кровь Ли, Ротена и Комы… Все трое – всегда со мной.

Завтра в пять утра дядя Миша выгрузит меня у шумного, воняющего мазутом и беляшами железнодорожного вокзала, на закате дня я ступлю на заплеванную, обдуваемую всеми ветрами платформу вокзала Московского, поволоку чемоданы к метро… Прощайте, ребята.

Прощай, пыльная маленькая детская – голубые шторки на окнах, карта звездного неба, полки с книжками о любви, мягкая кровать и подушка, пахнущая солнцем… Прощай, огромный, наполненный молчаливым ужасом дом, где я была счастлива всего одну-единственную дождливую ночь.

Прощай, самый добрый и сильный папочка, когда-то давно заколдованный злой колдуньей из сказки…

Мне будет лучше без тебя.

А послезавтра начнется новый учебный год. Год взаперти, в четырех стенах интернатской комнаты, четырех стенах академических классов, лабораторий, актовых, спортивных, тренажерных и бальных залов… Год моей персональной ненавистной тюрьмы, год расплаты за добрый поступок.

Шмыгаю носом, заправляю за уши всклокоченные волосы, хлопаю себя по раскрасневшимся щекам. Чемодан закрыт. Порядок.

На прикроватной тумбочке подпрыгивает и с бешеным жужжанием подкатывается к самому краю смартфон – едва успеваю подставить ладони, и он рыбкой ныряет в них.

«Елена Прекрасная» – высвечивается на экране.

– Алло… – отвечаю и тут же зажмуриваюсь – голос в трубке пронзителен настолько, что грозит перейти на ультразвук.

– Дашка! Ну какого лешего!.. Вчера я искала тебя битый час! А ты испарилась… и трубку не брала! – На мою голову сыплются тысячи злобных проклятий.

– Прости, – прижимая смартфон к уху плечом, пытаюсь оттащить чемодан к стене. – Мне нужно было готовиться к переезду и все такое… Не хотелось тебе мешать.

– Поезд завтра утром, да? – Молчу и с подозрением ожидаю, что Лена скажет дальше, потому что такой ее тон уже в детстве не предвещал для меня ничего хорошего… – Отлично. Потому что помощь твоя мне нужна сегодня, и прямо сейчас!

Лена тараторит о своих подопечных – где-то у черта на куличках тяжело заболели две кошки, их нужно отловить, погрузить в переноски и довезти до лечебницы… Добираться до места их обитания часа два, но я, вздыхая, соглашаюсь, потому что ясно осознаю: больше увидеться с Леной шанса мне не представится.

– В десять подойду к остановке, – прежде чем нажать на отбой, говорю я.

Вытянув шею и закусив губу, я долго и задумчиво всматриваюсь в сад камней за окном, брожу по комнате и никак не могу успокоить нервы… Лена зазвала меня в тот самый район, окруженный вымершими заводами, бетонными заборами с «колючкой», вышками ЛЭП, некогда зелеными цветущими холмами и полями санитарно-защитных зон, где прошли дни моей счастливой сказки.

* * *

Проходя по коридору, я, поддавшись странному порыву, на цыпочках подхожу к одной из дверей и прислушиваюсь к ровному дыханию за ней – Настя все еще спит. Похоже, сегодня один из тех редких дней, когда она чувствует себя хорошо, и я улыбаюсь – ничего не могу поделать со своим нелогичным иррациональным поведением, но мне нужна уверенность в том, что будущий маленький обитатель этих стен будет здоровым и счастливым и сможет растопить льды одиночества и равнодушия взрослых.

Первый этаж дома сковала оглушающая тишина, но по его пустынным закоулкам проявлением жизни разлетается горячий запах кофе, послушно сваренного кофемашиной.

В столовой, в квадрате солнечного света, похожий на призрака папа дрожащими руками перебирает накопившуюся за долгие дни запоя почту. Он шумно глотает из белой чашечки вязкую черную жидкость и прерывисто дышит.

– Привет, пап. Сегодня буду поздно, завтра уезжаю рано. Возможно, больше не увидимся. – Направляюсь к холодильнику, тяну на себя серебристую дверку и углубляюсь в его холодное гудящее нутро в поисках минералки – она понадобится мне в разгар августовского полуденного зноя, на который как раз и придется битва с бродячими кошками за их благополучие и жизнь.

Отец проводит ладонью по темному ежику на голове и морщится:

– Давай без драм, а?.. Я тоже по юности много чего хотел. Сложилось по-другому. Я не жалею. – Жестом он повелевает мне отвалить, закрывает глаза и трет виски.

* * *

Сквозь открытые форточки и люки в полупустой автобус влетают сквозняки и беснуются в нем, развевая волосы немногочисленных пассажиров; желтые, похожие на щупальца огромного осьминога поручни опутывают изнутри его просторный салон. Развалившись на месте у окна и вытянув вперед ноги, я рассматриваю почти осенние пейзажи родной привычной местности, а подозрительно сияющая Лена периодически подпрыгивает на соседнем сиденье и хватает меня за руку – я почти осязаю ее странное возбуждение.

– Дарин, Роме я пока не звонила – просто не знаю, что ему сказать, с чего начать… Расскажи мне про ребят, а? – ноет она.

Провожу потными ладонями по джинсам.

– Ребята… – Некоторое время я все еще пялюсь в окошко – вместо зарослей кукурузы, возвышавшихся здесь в день, когда мы с Максом вдвоем топали по этой дороге, за окном раскинулась лишь голая земля. – Они… каждый из них… слишком хорош для этого мира. К Ли невозможно привыкнуть: даже учитывая, что я была влюблена в другого человека, в его присутствии все равно голова кружилась!..

– Да, в сравнении с Ли даже сам Ли Чон Сок[11]11
  Корейский актер и модель.


[Закрыть] отдыхает… – вздыхает Лена и снова подпрыгивает, словно кто-то подложил ей под задницу канцелярскую кнопку. – Но это и так очевидно! Ты мне, главное, про Ротена расскажи!

– Ротен – сама надежность. Если он рядом, ты останешься спокойной даже в случае зомби-апокалипсиса! А он еще и прикалываться будет… – Я улыбаюсь, пока Лена трогательно краснеет.

С минуту она яростно тупит – не знает, куда деть руки, зачем-то достает из рюкзака телефон и тут же прячет его обратно… Наконец на нее снисходит озарение, и она подло переводит стрелки на меня – наклоняется и быстро шепчет:

– А в кого это ты была влюблена? Давай-ка с этого момента поподробнее!..

Я беспомощно смотрю на Лену, позорно заливаюсь краской и отвожу глаза.

Потайную комнату моей души до сих пор мучительно стыдно и страшно показывать гостям, но Макс заслуживает лучшего – он заслуживает того, чтобы о любви к нему орали во всю глотку. Возможно, какая-нибудь счастливица в скором будущем сделает это, а я лишь тихо мямлю:

– Это Макс. Я с ума по нему сходила… и до сих пор… схожу.

Худые прозрачные плечи Лены напрягаются.

– Но он же твой… – Ее офигевший взгляд застывает на моем лице.

А меня прорывает – никто не побывал в моей шкуре и не прошел через ад… в который, впрочем, я сама себя и затащила. Я рассказываю Лене о вечеринке уродов и в мельчайших подробностях о том, что со мной там сделали. Рассказываю о месяцах съезжающей крыши, холода и кошмарных снов. Рассказываю о парне, взошедшем на моем пути огромным ярким солнцем, протянувшем мне руку, отомстившем за меня, полюбившем меня…

Слишком многие смотрели на нас вот так.

Пытаюсь держаться, но сил не осталось – я рассказываю Лене о концерте, Ване и деньгах, об отце и бабушке, о страшном ультиматуме, выполнив который, я гарантирую спокойную жизнь всем, кто мне дорог… Лена обвивает меня тонкими длинными руками и молча гладит по голове.

День расплывается в потоках слез, но я больше не стесняюсь показать лучшей подруге слабость, одиночество, страх и боль. И никогда не должна была.

* * *

На остановке Лена осторожно стирает салфеткой растекшуюся по моим щекам тушь, старательно пудрит мой нос, а потом мы встаем и плетемся по старому солнечному району мимо похожих, как близнецы-братья, древних кирпичных домов, к местной школе, где на заднем дворе обитают Ленины питомцы.

– Да-а-аш… – шмыгая, хрипло зовет Лена и конфузливо улыбается. – Вообще-то нам кое-кто сегодня поможет… Вчера я перевела на счет пятьсот рублей – больше денег не было. Но я не могла упустить шикарный шанс поближе пообщаться с Ромой!

Она кивает в сторону школьной спортивной площадки – среди аккуратно подрезанных кустов, чириканья купающихся в пыли воробьев и урчания голубей на облупившейся и проржавевшей железной загородке сидят двое в стремных шапочках, и ветер пузырем надувает клетчатые рубашки на их спинах.

Спотыкаюсь и, чтобы со всего маху не приложиться коленями о разбитый асфальт, хватаюсь за Ленин рюкзак и повисаю на нем – я узнаю ребят даже с этого ракурса.

Глава 52

Ли и Ротен – два парня одной со мной крови, из жизни которых я без всяких объяснений исчезла.

Вот они – совсем рядом мирно беседуют о чем-то и привычно подтрунивают друг над другом…

Я так скучала, что готова ринуться к ним, но вместо этого замираю в нерешительности. Естественно, Макс рассказал ребятам о том, какой фальшивой сукой я оказалась и каких определений в моем исполнении они, все трое, удостоились.

Сейчас они сделают вид, что мы не знакомы, и будут совершенно правы – именно такое обращение я и заслужила. Я тоже буду придерживаться своей легенды – продолжу идти намеченным блондинкой курсом и надменно от них отвернусь. Если найду в себе силы.

Но меня до сих пор трясет, губы дрожат, распухший от рыданий нос отказывается дышать…

Уезжать отсюда мне нужно с холодной головой, но сейчас благодаря Лене все рискует пойти наперекосяк. Определенно, сил лицемерить перед ребятами я найти не смогу!

Сжимаю кулаки, быстро поднимаюсь на цыпочки и громко шиплю подруге в ухо:

– Лен, дальше – без меня! – Пробуксовав балетками по торчащим из древнего асфальта камушкам, я разворачиваюсь, стартую с места и мгновенно линяю со школьного двора, и позади эхом раздаются громкие возгласы и топот. Лена что-то кричит мне вслед, я слышу скрип резиновых подошв ее синих конверсов, а потом она, ойкая, брякается на асфальт, и шаги еще двух пар ног за моей спиной сразу смолкают.

– Ты в норме? – знакомый бархатный голос Ротена, обращенный к моей подруге, становится еле различимым. – Идти сможешь?..

За неимением выбора мне всю жизнь приходилось чемунибудь и как-нибудь учиться. После пятого класса, летом, папочка определил меня в спортивный лагерь, где я честно пыталась заниматься легкой атлетикой… и сейчас, судорожно вспоминая технику бега, я сгибаю руки в локтях, рассекаю ими воздух и ускоряюсь так, что в ушах свистит ветер, и рев моторов машин, голоса детей, лай собак, шелест листьев вокруг сливаются в монотонное завывание.

Но от коротких худых ног мало толка, легкие горят, сердце заходится, а второе дыхание даже не собирается открываться… Кто-то широкими шагами настигает меня, хватает за шкирку и резко разворачивает к себе.

– Чувак, Даня, ты круче Усейна Болта[12]12
  Ямайский легкоатлет, специализировался в беге на короткие дистанции, восьмикратный олимпийский чемпион и 11-кратный чемпион мира. За время выступлений установил восемь мировых рекордов.


[Закрыть]! Я чуть коньки не отбросил, пока тебя догонял! – Запыхавшийся Ли разглядывает меня и радостно улыбается. – Ну, привет, что ли?!

Он сгребает меня в охапку и приподнимает над землей, и мои мелкие хрупкие косточки почти в голос протестуют против такого обращения до тех пор, пока ноги снова не находят опору.

– Привет, – бурчу и старательно отворачиваюсь – слишком уж очевидно, что Ли не намерен корчить из себя постороннего. Изо всех сил пытаюсь призвать на помощь свою внутреннюю ледяную стерву, но все бесполезно – она не выходит на связь.

– Пойдем. Там Ротен охаживает… то есть оказывает… помощь твоей подруге – она даже джинсы порвала, когда пыталась тебя остановить – Ли кладет руки на мои плечи и настойчиво направляет обратно, туда, где со страдальческим, но крайне загадочным выражением лица Лена, расположившись на загородке, во все глаза разглядывает Ротена, а тот, сидя на корточках, дует на ее колено.

Низко опустив голову, я обреченно шагаю рядом с «Дамским угодником» обратно к друзьям и устало смиряюсь с фактом, что расспросов мне не избежать.

– А где Макс? – Я наконец произношу это имя и задыхаюсь.

– Макс на сегодня освобожден от общественных работ. За то, что вчера отдувался за всех нас на набережной… – Ли замедляет шаг, прячет руки в карманы черных джинсов и осторожно замечает: – Можно сказать, что нам сейчас чертовски повезло… Когда он узнает, что мы с тобой виделись, от его матюгов случится конец света.

Было бы странно, если бы его реакция оказалась другой.

Макс прав – ребята не должны общаться с предательницей. Я же мучительно раскаиваюсь, вспоминая мерзкие уродливые слова, сказанные ему в кафе, и чувство сродни изжоги неприятно царапается в глубинах желудка. Какими бы ни были обстоятельства, вынудившие меня на это, таких слов ни он, ни ребята не заслуживали…

Останавливаюсь как вкопанная и дергаю Ли, пролетевшего по инерции вперед, за клетчатый рукав.

– Ли, прости меня… я хочу, чтобы ты знал – вы были моими лучшими друзьями, – тихо лепечу и краснею. – То, что я наговорила Максу тогда, в кафе, касается только его, не вас…

– Ты о чем сейчас, чувак? – Ли пристально смотрит мне в глаза, и я дико смущаюсь. – Это ты нас прости! У Ваньки все хорошо только благодаря тебе, но за это папа высылает тебя за периметр. Это мы, три мудака, забили тебе голову нашими сектантскими идеями, а расплачиваешься за это ты одна…

– Что?! – Вечность длиной в секунду я не верю тому, что услышала, а мой рот так и остается открытым. – Откуда ты об этом знаешь?

– Да Макс и сказал. Он пообещал, что больше в жизни никогда к тебе не сунется, потому что испортил твою жизнь. И нас очень просил тебя не доставать… – Ли, еле заметно сутулясь, вновь трогается с места и быстро докладывает: – Крыша у него всегда была слегонца не на месте, но теперь, кажется, съехала совсем – он взвалил на себя координацию деятельности «Людей» во всех городах, где есть наши ячейки. Он почти не выходит на улицу, хотя бабка теперь гонит его туда пинками… в общем, стал наш друг Кома каким-то гребаным терминатором – не устает, не спит, не ест… Не улыбается и шуток больше не понимает.

Я внимательно разглядываю трещины в асфальте, проступающую из них упрямую траву, убегающих от моих обшарпанных брендовых балеток жучков и муравьев, и молчу.

Ну конечно же, Макс ни на секунду не поверил мне и не воспринял всерьез мои жалкие попытки его оттолкнуть – не в его характере без боя отказываться от того, что ему дорого. А встреч со мной Макс не искал, потому что взял вину за происходящее со мной на себя, замкнулся и сломался… Хотя, согласно плану, такая участь должна была достаться только мне.

Зато маленький мальчик получил шанс быть здоровым и счастливым. Быть живым.

А мы… Этой мечте я отдала свою нерастраченную любовь, а Макс направил на ее достижение всю неуемную энергию… Если быть до конца откровенными: что нам с Максом светило в жизни, если бы не это благородное дело?..

Когда мы возвращаемся, на лицах Лены и Ротена блуждают странные улыбки, их щеки яростно пылают.

При виде меня Ротен поспешно вскакивает на ноги, в два прыжка оказывается рядом и заключает мое худое тело в теплые медвежьи объятия:

– Даня!.. Я скучал! – Спустя секунду он убирает руки, отходит и низко опускает голову.

– В общем, прости нас, чувак, – подает голос Ли. – Очень дерьмово все получилось. Ты уедешь, а вот как нам всем теперь жить с этим – до сих пор ума не приложу…

Так вот как, оказывается, обстоят дела в королевстве, которое я намереваюсь покинуть. Здесь всем давно известны истинные причины, толкнувшие меня на предательство, здесь все деморализованы и опустошены, и грош цена была моим бесполезным усилиям.

Не хочу верить, что Макс и ребята продолжают действовать лишь по инерции, что они сдались. Не хочу быть этому причиной.

Глубоко вдыхаю, и окрестности вдруг сотрясает такой чудовищный мат в моем исполнении, что ход времени замедляется, а все другие звуки смолкают.

– Вы сдурели? – кричу я. – Это был мой выбор, и ответственность за него нести буду только я! Мне не нужно ваше гребаное сочувствие, не нужно ваше тупое раскаяние и самобичевание! Если продолжите в том же духе – в моих глазах вы станете тупыми чертовыми слабаками… Ты, Ли, или ты, Ротен, на моем месте вы бы поступили иначе?..

Мои друзья молча пялятся на свои пыльные вьетнамские кеды, а Лена в шоке рассматривает меня так, будто увидела впервые.

– Вот, то-то же! – От бешенства я задыхаюсь, и голос почти пропадает. – Никто не говорит, что мне легко, но! Я ни о чем не жалею. Ни о чем! Передайте это Коме! И пусть этот придурок поскорее придет в себя, иначе мой поступок… да и вообще все в этом гребаном мире перестанет иметь смысл.

Гордо расправив плечи, я разворачиваюсь и ухожу. Не обнимаюсь и не прощаюсь, хотя ясно осознаю, что сегодня видела своих лучших друзей в последний раз. Но проступившие на глазах слезы рискуют нарушить всю торжественность и пафос моей речи – их они заметить не должны…

Я не оглядываюсь, держусь из последних сил, и истерика, тихая, но удушающая, накрывает меня только в полупустом пригородном автобусе.

Глава 53

Дома тихо и сыро, как в склепе – живущие со мной под одной крышей люди снова испарились по своим неотложным делам, и я, хватаясь за черные перила, через три ступеньки бегу вверх, влетаю в детскую и вышвыриваю из нее свои чемоданы. С грохотом и матом спускаю их вниз, в гостиную, пинками гоню к коридору и рядком ставлю у входной двери – уезжая отсюда ранним утром, я не хочу никого ненароком разбудить.

Возвращаюсь в комнату, провожу пальцами по корешкам книг, и на их пыльной поверхности остается яркий след – его оставила я… Короткий невнятный след, который скоро снова покроется пылью и станет незаметным.

Долго стою у окна и теплым зеркальцем, из которого в минуты смертельной тоски на меня смотрит Макс, пускаю на пожухлую газонную траву в саду ярких солнечных зайчиков. А за окном огромные сторожевые собаки, врезаясь друг в друга и разбрасывая слюни, усердно пытаются поймать и удержать в своих неуклюжих лапах само солнце…

Я тоже пыталась его поймать, пыталась удержать, пыталась уберечь и не погасить. Ни черта у меня не вышло, и вымощенная моими благими намерениями дорога вывела нас прямиком в ад.

С ногами залезаю на кровать, закрываю ладонями уши – бодрые теплые звуки предпоследнего августовского дня слишком сильно контрастируют с чернотой в моей душе.

Перед глазами мелькают отрывки из жизни – локации, звуки, лица из прошлого…

Внезапно их карусель стопорится, а в мозгу красной лампочкой загорается страшная, но такая заманчивая мысль… я свешиваюсь вниз и выдвигаю средний ящик прикроватной тумбочки – в нем с шумом катается с угла на угол белый пластиковый пузырек с анальгетиком, который я когда-то стащила у папочки. Этот пузырек в моей руке, странно теплый, приковывает взгляд, наталкивает на единственно верное решение всех проблем… Его содержимое можно запить алкоголем из бара. И свою последнюю записку можно подкинуть туда же – там папочка уж точно когда-нибудь сможет ее обнаружить.

Так заманчиво просто взять и бесследно исчезнуть, заставив тем самым папу вечно сожалеть обо мне, сожалеть так, как сейчас о маме и тетушке сожалеет бабушка… Исчезнуть со всех радаров, не оставив после себя ничего.

Слезаю с кровати и углубляюсь в шкаф – в нем горой сложены мои вышедшие из моды дизайнерские шмотки, относящиеся к коллекциям прошлых сезонов – от них воняет застарелым по том и тяжелым дорогим парфюмом – бесцветными воспоминаниями о прежней жизни.

Разматываю рулон голубых мусорных мешков, забытых домработницей под столом, заталкиваю в них ворохи вещей и стараюсь плотнее утрамбовать это грязное тряпье, стоившее когда-то огромных денег – эквивалента папочкиной любви и заботы.

Дарина осталась без маминой любви.

Дарина впервые получила в школе по носу.

Дарина впервые вернулась домой в синяках.

Дарина впервые вытащила алкоголь из бара и напилась.

Дарину изнасиловали на вечеринке.

Дарина искалечила свою когда-то лучшую подругу.

…Все это не беда, Дашка, возьми деньги – они в кабинете, в верхнем ящике стола…

Складирую тяжеленные мешки с тряпьем у дальней стены и накрепко завязываю.

И останавливаюсь в ужасе – ого-го, как сильно, оказывается, меня здесь любили… Ах, если бы это действительно было так.

Возвращаюсь к опустевшему шкафу.

В углу, в самой его глубине, глаза различают черный полиэтиленовый сверток. Я выхватываю его и разрываю – к моим ногам со стуком падают синие кеды, следом летит зеленая шапочка, с тихим шуршанием клетчатое платье медленно опускается на пол и укрывает собой наш «суперэксклюзивный мерч».

Я не уйду бесследно, потому что уже оставила в пыльной вечности свой след. Идите к черту – я не уйду! Я не сдамся, я буду жить.

Сбрасываю с себя невзрачные, надетые впопыхах утренние шмотки и облачаюсь в костюм супердевочки – когда я в нем, любое чудо может произойти, проблемы разлетятся, как ядовитый туман, друг подставит плечо, а огромная взаимная любовь взорвет в небе тысячи звезд… В нем я смогла погулять по воздуху, без памяти влюбиться в жизнь и совершить подвиг. И сейчас в нем я ближе к солнцу и добру, ближе к маме… в нем я навечно с Максом и ровня ему.

Приземляюсь на полу среди вещей, ураганом разбросанных по комнате, вытягиваю ноги, вдыхаю и закрываю глаза. Я шепчу, но постепенно мой голос набирает силу и улетает на невозможную высоту, и стекляшки настенного бра позвякивают в такт:

 
– Спроси у жизни строгой, какой идти дорогой?
Куда по свету белому отправиться с утра?
Иди за солнцем следом, хоть этот путь неведом,
Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра!
 

Я кричу, и моя боль, мое отчаяние улетают вверх, в космос, за пределы вселенной – прямо в вечность, туда, где мы с Максом идем вдвоем по несбыточной светлой дороге и крепко держимся за руки.

– Я люблю тебя, мама! – выкрикиваю я и упрямо улыбаюсь. – Я люблю вас, ребята. Я люблю тебя, Макс! Я люблю и никогда не забуду тебя – ты один вечно будешь перед моими глазами!

Почти задохнувшись, я прихожу в себя, моргаю и вскрикиваю: на краю кровати сидит бледный отец, сверлит меня взглядом бесцветных покрасневших глаз и нервно вертит в пальцах клочок белой бумаги.

– Их еще продают?.. – начинает он без голоса, закашливается и прочищает горло, – кеды… Я в таких же когда-то гонял. Давно. В твоем возрасте.

Отец кажется мне галлюцинацией, порожденной нервным срывом, я не знаю, зачем он пришел, не понимаю, о чем он говорит.

– Дашка, слушай… – продолжает он. – В общем, дело такое… я хотел сказать: мы с Настей решили, что места в доме хватит всем, поэтому… учись здесь, шут с тобой. Твоя мама очень хотела, чтобы ты окончила обычную школу, так что – вперед…

Я не верю ни единому его слову, растерянность и сомнения разливаются по венам холодной водой, мной овладевает предобморочное оцепенение…

– Что? – спрашиваю шепотом, и отец встает с кровати.

– Оставайся здесь, делай, что хочешь. – Он бросает мне на колени мятый конверт и проводит ладонью по темному ежику. – Ты много всякого натворила, но умудрилась остаться человеком… Н-да… Кстати, я этому мальку хоккейную экипировку на обратный адрес отправил.

Папа выходит и плотно закрывает за собой дверь, а я тупо и долго разглядываю конверт: синие штемпели, адрес, накорябанный крупными буквами детской рукой… Шмыгаю, трясущимися пальцами извлекаю притаившееся в нем письмо и, проморгавшись от слез, читаю:

«Милая Даша, спасибо тебе и твоему папе, что я не умер. Макс рассказал мне про вас, дал ваш адрес. Я рад, а мама постоянно плачет и говорит вам спасибо. Еще я в первый раз в жизни летал на самолете. В больнице было интересно, но теперь я уже дома и осенью пойду в школу. А в следующем году я вернусь в хоккейную секцию. Когда я стану чемпионом мира, я всем про вас расскажу. Ваня».

Я смотрю на голубые занавесочки на окнах, книжки о любви, карту звездного неба на стене, и меня накрывает оглушающая тишина… И облегчение сметает на своем пути все дамбы – я начинаю реветь, всхлипываю, икаю, задыхаюсь, а мои плечи дрожат.

Все закончилось. Все хорошо…

Мы раскололи и его броню, и все закончилось хорошо…

Щипаю себя и хлопаю по щекам: это не сон. Черт возьми, это не сон…