Текст книги "Мы носим лица людей"

Глава 38

Если повернешься спиной к солнцу, увидишь лишь собственную тень. Шагая по неправильно выбранному пути, в растерянности и одиночестве упрешься в стену. Рано или поздно все вернется бумерангом.

Сейчас я вижу солнце и иду верной дорогой следом за тобой. Ты – мое персональное чудо в мире, где не случается чудес.

Хватит ли мне сил не сойти с пути, когда ты не сможешь каждый миг быть со мной рядом?..

* * *

Шикарный мальчик за рулем шикарной машины – мечта любой подвыпившей идиотки. Я пялюсь, пораженно ахаю и даже забываю закрыть рот – алкоголь играет с моими мозгами в странные игры.

Макс выводит машину из гаража за кованые ворота во дворе, но никак не может с ней сладить: рвет с места и резко тормозит, беспомощно хватается за рычаг передач, давит левой ногой на педаль…

В конце концов Макс сдается.

– Я не могу водить «автомат». Не приходилось, – сознается он и убирает руки подальше от руля. – И вообще, эта машина стоит гораздо больше, чем все мои органы вместе взятые…

– Меняемся! – Я решительно лезу на водительское сиденье, но оказываюсь у Макса на коленях, на несколько долгих секунд наши лица замирают напротив друг друга. Я вижу себя в зеркале, но мое отражение лучше, чище и выше меня. В этих синих глазах бездна любви, тепла и солнца, но прямо сейчас в них вспыхивает чтото темное, что мгновенно обжигает все тело до кончиков пальцев.

– Меняемся… – шепчет Макс, приподнимает меня горячими ладонями и пересаживается на пассажирское место.

Я давлю на газ, и автомобиль с ревом рвется к рекордам скорости. Вжимаю педаль в пол и вылетаю с подъездной дорожки на однополосную улицу, а затем и на трассу.

Мимо окон, в сумерках, под вновь наползающими тучами пролетают поля с конструкциями поливалок, зонтики борщевика и чахлые кусты вербы на обочинах, редкие огоньки коттеджного поселка сиротливо мигают уже где-то далеко позади… Мы летим за горизонт, в закатные дали, где не работают религия, законы и мораль. Где даже законы физики бессильны.

Справа от меня Макс совершенно расслабленно смотрит вперед, его профиль на фоне розового неба прекрасен настолько, что захватывает дух. Этот парень только мой, и я никогда никому его не отдам.

Педаль в пол.

Шестой день из десяти отмеренных подходит к концу: я покину его светлый мир и вернусь в свой – холодный и темный.

А пока мы еще вдвоем, на бешеной скорости рассекаем пространство между мирами.

Стрелка спидометра клонится вправо, к ста пятидесяти.

– Я хочу отсюда улететь! Забрать тебя с собой и улететь, чтобы быть навсегда только с тобой! – кричу я и смеюсь. – Мы станем ангелами!

Пафосное блондинистое альтер эго включило истерику – в эту минуту я ничем не лучше своих тупых купленных подруг, которые любят скорость, дорогие тачки, фотки мужских рук, хватающих за колено девушку на пассажирском сиденье…

Авто резко заносит на луже, но Макс остается совершенно расслабленным и спокойным.

– Тормози, – тихо говорит он, кладет свою руку поверх моей, сжимающей рычаг переключения передач. – Если мы станем ангелами, кто за нас разгребет все дерьмо на земле?

Мгновенный стыд выхолаживает весь кураж.

Жму на тормоза и кричу от испуга: папина любимица – бешеная сука – взвизгивает шинами, виляет задом и вылетает на обочину, где со вздохом вязнет в размытой грязи. Газую, мотор ревет, из-под колес на много метров вверх летят черные фонтаны грязи, но бешеная сука лишь глубже погружается в маслянистую жижу.

До боли в суставах сжимаю руль, кровь стучит в висках, перед глазами роятся темные мушки. Действие адреналина сходит на нет, уволакивая за собой и алкогольное опьянение.

– Итак, Даня пошла вразнос. Вау! – Макс с издевкой на меня смотрит, но проявляет чудеса выдержки и оставляет при себе чудовищные словесные обороты. – Что же стало этому причиной?

Откидываюсь затылком на подголовник.

Что мне ему ответить? Что бабушка считает наши отношения мерзким отклонением, что она боится за своего мальчика, что я являюсь для него злом во плоти, что она, скорее всего, права?..

– Даня? Ау? – Макс щелкает пальцами перед моим носом и пускается в размышления: – Человек неестественно спокоен, отвечает на вопросы медленно и с усилием, кожные покровы его бледны, пульс учащен – да у тебя шок первой степени…

– Макс, сразу после благотворительного концерта я вернусь домой, – перебиваю я.

– Что? – Он еле заметно бледнеет.

Я бью кулаком по рулю:

– Папаша и мачеха возвращаются! Но это ничего не значит, – поспешно добавляю я. – Мы будем постоянно видеться. Моя школа в городе, мы можем встречаться где-нибудь на нейтральной территории… и я буду помогать вам во всем!

– Это неожиданно… – В растерянности Макс трет синяк над бровью, пожимает плечами. – Значит, я не буду каждый вечер желать тебе спокойных снов и каждую долбанную ночь прислушиваться к твоему дыханию за дверью, потеряю своего стратегически важного союзника в баталиях с бабкой… Не смогу каждое утро видеть твою недовольную сонную физиономию…

Я часто моргаю, губы кривятся…

Хватаюсь за руль, снова давлю педаль газа, но зверюга из металла и пластика не трогается с места ни на дюйм. Бросаю тщетные попытки, поворачиваю ключ зажигания и прячу его в карман.

– Я хотел сказать, твою милую сонную физиономию! – тихо произносит Макс, стягивая шапочку.

Делаю то же самое, отодвигаю сиденье, вытягиваю ноги в синих заляпанных кедах и водружаю их на приборную панель.

За окном начинает накрапывать дождь – он занудно постукивает по стеклам и крыше.

Макс тяжело вздыхает:

– Мне будет хреново, Даня. Но лучше уж так, чем вдвоем улететь в преисподнюю…

– Знаешь, Макс… – Я задумчиво разглядываю носки кедов. – Мне страшно. Я боюсь с тобой расставаться, потому что иногда мне кажется, что тебя на самом деле не существует, а я не смогу постоянно убеждаться, что ты настоящий, что ты во плоти… Ты смотришь на мир под странным углом, но с такого ракурса он играет новыми красками, становится простым и добрым – продолжу ли я видеть его таким? И останется ли в твоем волшебном мире место для меня спустя время?..

Вместе с ползущими по стеклу каплями по щекам вниз ползут слезы. Сегодня я плакала и смеялась больше, чем за всю свою короткую жизнь.

– Спустя много лет, когда мой запал пройдет и мне останется только протирать штаны в офисе за двадцаточку, понадобится ли тебе вообще место в моем мире? – Макс отворачивается к заплаканному окну, а в моей груди зарождается холодный и скользкий страх. Он растет и давит на сердце до тех пор, пока Макс не берет меня за руку.

– Пора отсюда выбираться, израненный солдат. У меня нет навыков спортивного ориентирования в темноте.

Глава 39

По черепице шуршит дождь, скребется беспомощными пальцами в черные стекла огромных сводчатых окон. В темных углах и пустотах холодной гостиной шевелятся одинокие злые духи, населяющие этот дом, и от их бестелесного присутствия колышутся занавески.

Кеды, шапочки и джинсы мирно сушатся на стульях у камина, в отсветах огня поблескивают на полочках Настины сувениры…

Но нас в гостиной нет.

В моей пыльной комнате, в свете тусклого ночника, романтические книжки с полок с молчаливым изумлением глядят на кровать, на которой Макс долго и с упоением целует меня, а я, вцепившись в его светлые волосы, вдохновенно отвечаю на поцелуи.

Обещание, данное бабушке, не действует под этой крышей, и я таю, схожу с ума и теряю связь с реальностью. Челка Макса падает на мое лицо, взгляд обжигает, на нас нет преград из одежды, и каждый сантиметр кожи горит.

Я доверяю и знаю, что эти руки всегда будут меня защищать и никогда не ударят, эти глаза будут вечно светиться огромной любовью, а эти губы будут дарить поцелуи, пока время, отмеренное нам свыше, не истечет.

Происходящее не может быть неправильным и мерзким, потому что оно прекрасно.

Парень, которого я люблю, прекрасен. С ним прекрасной стала и я.

– Я очень сильно тебя люблю… – шепчет кто-то из нас перед тем, как сорваться в пропасть.

* * *

Мы стали друг для друга хрустальными.

Возвращаясь домой на автобусе, мы молча сидим, прижимаясь друг к другу, испуганные сердца стучат в унисон, объятия отчаянно крепки.

Меня уносит в сказку прошлой ночи, страшит осознание того, насколько хрупок наш мир, насколько просто его сломать, но я никому не позволю причинить боль тому, кто стал одним целым со мной.

Макс осторожно кладет голову на мое плечо, прижимает к себе еще сильнее.

В прихожей бабушкиной квартиры мы стоим в обнимку и, опустив головы, смиренно выслушиваем учиненный бабушкой скандал: речь идет о том, что мы гуляли всю ночь и не поставили ее в известность о своем местонахождении, стойко сносим ее подзатыльники, угрозы и страшные ругательства.

Мысли не могут собраться воедино, они далеко…

Разрывать объятия почти физически больно, но мы должны расклеить ворохи листовок, должны проинструктировать новичков, должны подобрать и торжественно вручить кеды двоим новоприбывшим, а потом должны бежать дальше, исполняя желания всех, кто нам платит… Потому что пронзительные глаза умирающего ребенка – наша зоркая совесть – смотрят и видят каждого из нас насквозь.

Звенящие светлые дни проходят своим чередом, сменяясь вечерними репетициями, на которых мы с Максом периодически выпадаем из поля зрения друзей и последователей и тайком умираем от поцелуев в тени кулис.

За вечерами приходят мучительные, полные раздумий ночи, и я снова не сплю, потому что ужас накрывает меня ледяной волной: я влюблена смертельно, я влюблена в собственного брата, который отвечает взаимностью и любит так, что готов за меня убивать…

Мы свернем горы, бросим вызов целому миру. И проиграем. Лицемерный равнодушный мир отвернется от нас, но не это сейчас мучит – меня до одури пугает мысль о скорой разлуке.

Старое одеяло в цветочек не способно согреть лежащее под ним одинокое тело, я пялюсь в темный потолок ничего не видящим взглядом, почти не дышу и дрожу.

Глава 40

Утром меня словно кто-то пихает кулаком под бок – резкое пробуждение и осознание того, что мне сегодня предстоит, гонит на подвиги. Вылезаю из-под теплого одеяла, задумчиво рассматриваю кавардак, оставленный Максом, плакаты на его половине комнаты… Подхожу к окну, вцепившись в подоконник, любуюсь прозрачным голубым небом над серыми домами, стараюсь навсегда сохранить в памяти потерявшийся во времени двор с деревянными лавками и ярко-красным грибком над песочницей…

День икс наступил. Вечером меня ждет выступление, прощание с друзьями и этим миром. А завтра утром я уеду.

Обратный отсчет в днях закончился, на смену ему пришел обратный отсчет в часах.

Сегодня, впервые за месяц, я нуждаюсь в телефоне. После недолгих поисков нахожу его мирно лежащим на столе Макса – запылившимся и полностью разряженным.

Ищу шнур для зарядки, попутно складывая фантики от конфет и прочий мусор в одну кучку, протирая ладонью поверхности, убирая на места предметы и вещи…

Любая мелочь в комнате напоминает о теплом, солнечном и раздолбайском характере ее главного обитателя.

Как же странно – рядом с Максом у меня вдруг исчезла нездоровая тяга ревностно следить за жизнью Марты и Оли, контролировать каждый их шаг, злиться и ненавидеть, исчезла потребность в слепом поклонении: я ни разу не сожалела о своем гламурном паблике – избавилась от всех мучительных привязок с огромным облегчением.

Рядом с Максом я летала по воздуху, совершенно не задумываясь о насущном, – все, абсолютно все было в его руках, а я лишь верно за ним следовала. Как же тяжело без его улыбки и плеча мне придется в реальности…

Получив подзарядку, смартфон оживает в руке. Прокручиваю вниз по экрану список контактов… и пару секунд не могу въехать в то, что вижу.

Своеобразное чувство юмора самого колоритного из моих друзей – Ротена – предстает во всей искрометности: все женские имена в списке контактов заменены на «Стерв» с порядковыми номерами – Насте достался первый, так что ориентироваться я теперь могу только по фото. Единственной девушкой, кого обошла сия чаша, оказалась Лена – ее Ротен окрестил «Еленой Прекрасной». Папа мой стал «Демиургом», дядя Миша – «Анкл Майклом». В списке появились еще три контакта – ужасно стремные, упоротые рожи «Дамского угодника» Ли, «Извращенца» Комы и «Самого прекрасного мужчины на земле» Ротена.

Я начинаю хохотать так, что выступают слезы. А потом грудную клетку заполняет невыносимая грусть – Ротен и Ли тоже прочно и навсегда пустили в ней корни.

…«Анкл Майкл» отвечает только после шестого занудного гудка и на фоне недовольного нытья очередной пассии устало осведомляется о причинах, побудивших меня позвонить в такую рань.

– Можете завтра утром за мной приехать? – громко шепчу в трубку. – Хочу сделать сюрприз папе и новой маме…

* * *

Нервы.

От надвигающегося лавиной недалекого будущего зубы выбивают дробь, и даже теплая ванна не дает необходимой расслабленности. Возложить на мои худые плечи всю ответственность за выступление, выставив в авангарде, было откровенно неудачной идеей ребят. Сегодня я должна сиять, а сделать это мне будет ох как непросто.

Легонько хлопаю ладонью по щеке: если будет нужно, ради Вани и друзей я встану на голову, сяду на шпагат, выйду на сцену голой, но получу от толстосумов все, что смогу, и даже больше.

Достаю со дна своего брендового нелепого чемодана пухлую косметичку, тащусь в гостиную, где бабушка смотрит телевизор, располагаюсь в одном из двух старых кресел и принимаюсь за почти забытый обряд нанесения макияжа.

Бабушка, пребывающая с самого утра на взводе, тут же кидается в атаку.

– Зачем так малеваться? Ты и так красивая! – нудит она.

Я смотрю на нее, и сейчас мне безумно интересно – а была ли она вообще когда-нибудь молодой? Я хочу увидеть в ее взгляде тепло, жившее в нем до того момента, как мы с Максом были раскрыты, усиленно ищу возможность остаться и надеюсь, что она не уподобится моему папе и не выставит меня из дома, как нашкодившего щенка… Но тепла в ее взгляде нет.

Она предпочитает видеть во мне проблему: девочку нетяжелого поведения, которая тащит ее внука-придурка еще глубже в ад…

Молча вздыхаю и перевожу взгляд в зеркало – продолжаю подводить черным точно такие же, как у бабушки, глаза.

Стрелки на часах уверенно ползут к полудню, нам пора выдвигаться, но Макса все еще нет. В пять утра он смылся на задание – должен был встретить на вокзале и препроводить по нужному адресу иногородних абитуриентов.

Дрожащими пальцами выворачиваю помаду. Возможно, макияж мой действительно чересчур ярок, но и этот последний день обязан навсегда остаться в памяти ярким.

– Нет, Дарина, в мое время так не красились! – раздраженно бросает бабушка, снова отвлекаясь от передачи про здоровье.

– Конечно нет, грандма. В семидесятые годы девушки в светлицах пряли при лучине… – раздается из прихожей под грохот летящих на пол кедов. Я улыбаюсь, но тут же прячу улыбку за серьезной миной.

– Нет, бестолочь! В семидесятые у людей были ценности, мечты и вера в светлое будущее! – кричит бабушка в сторону коридора, впрочем, без злости.

– И оно наступило! – Макс показывается в гостиной, целует бабушку в макушку, подмигивает мне, падает на диван и старается перевести дух. – Даня, у нас непредвиденные проблемы. Выступление под большим вопросом. У нас Ли совсем поехал…

И Максу прилетает звонкий подзатыльник от бабушки.

Глава 41

Стоянка у Дворца молодежи забита служебными автомобилями, внутри которых, разомлев на солнышке, спят или разгадывают кроссворды скучающие личные водители. Представительные пузатые дяди в дорогих костюмах и разодетые в пух и прах тети – видные представители местного предпринимательства – степенно поднимаются по лестнице и скрываются за огромными стеклянными дверями ДК.

Аудитория собирается влиятельная и серьезная – меня мутит и потряхивает от страха, Макс нервно улыбается и сжимает мою руку:

– Да уж… Как говаривал Иисус, легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в царствие небесное… Боюсь, что почтенная публика пришла только ради вот этого. – Макс указывает на отравляющий летний воздух выхлопами микроавтобус с телевизионщиками, припарковавшийся на месте для инвалидов.

Проводив взглядом здоровенного оператора, взвалившего на себя камеру, мы с беспокойством переглядываемся и снова поворачиваемся к скамейке, на которой притулился наш всегда великолепный утонченный Ли – сегодня косматый и бледный. От него разит перегаром, его моральную разбитость подчеркивает даже поза – удрученно поникшие плечи, ссутуленная спина и взгляд, устремленный в землю.

Отчаявшийся Ротен в гневе указывает на него пальцем:

– Этот придурок пил всю ночь на лавочке и изливал мне душу. Под утро он заявил, что отказывается от всего мирского и не выйдет больше на сцену.

Макс в ступоре застывает, а Ротен разводит руками:

– Он, видите ли, влюбился…

– Чего?.. – Макс непонимающе разглядывает Ли и глубоко вдыхает, как всегда поступает в моменты, когда собирается навести шороху, но сила его праведного гнева не успевает обрушиться на виновника переполоха, потому что тот раскрывает рот первым:

– Я на всю голову больной урод!.. – Он закрывает лицо ладонями, и его плечи содрогаются в беззвучных стенаниях. – Я неудачник!

Только сейчас до меня доходит, что Ли все еще в стельку пьян, и это подстава…

В наступившей тишине Ротен поясняет:

– Рыженькая. Она его отшила.

– Она сказала, что не хочет меня видеть… я не достоин великого дела, к которому примазался… – невнятно бормочет Ли, и я тихо матерюсь: у нашего друга обострился еще и внутренний конфликт – его поступки пошли вразрез с самурайскими постулатами, на которых он помешан.

Макс молча кидает рюкзак на асфальт, садится на него и офигевшими глазами наблюдает за происходящим.

Дела наши плохи: нетрезвого Ли сотрясают рыдания, сонный Ротен в бессилии топчется у скамейки, а серьезная публика все прибывает и прибывает – через десять минут начало мероприятия.

– Ли, то есть ты за три дня успел влюбиться в эту прекрасную даму, она успела разбить тебе сердце, и теперь ты готов забить на всех нас? – в надежде уловить смысл в абсурдности ситуации, уточняет Макс и тут же констатирует: – Нет, Ли, это не любовь, просто ты дебил!

– Да в том-то и дело, что этот дебил влюбился в нее еще три года назад. Помнишь бородатую историю, как он поклялся разыскать девчонку, вместе с которой отдыхал в детском лагере?.. – Ротен осторожно косится на пребывающего в раздрае Ли. – Она сама его нашла. А он ее не узнал и предложил… ну… вы поняли…

– Та самая?.. – Удивленно таращит глаза Макс. – Ли, ты дурак?

– Она волосы перекрасила! Ну и… выросла… везде… я даже не присматривался! – заламывает руки Ли. – Теперь видите, какую из-за всей этой славы я словил звезду, чуваки?..

Макс окончательно приходит в ярость, резко вскакивает на ноги, закатывает рукава и грозно объявляет на всю парковку:

– Если прямо сейчас не встанешь, мудила, ты словишь от меня настоящую звезду!..

Наш переживающий трагедию друг еще ниже склоняет голову, смиренно готовясь к удару.

– Я заслужил, – объявляет он. – Втащи мне посильнее, Кома!

Давненько у меня не было настоящих друзей… и терпеть их закидоны доселе тоже не приходилось.

– Достали!!! – звучит мой суровый голос. – Ли, если самурай проиграл сражение, ему нужно торжественно произнести свое имя и умереть, улыбаясь, без позорной спешки. Ну же, вперед – сделай харакири! Не можешь – тогда поднимай свою задницу с лавки и не ной, потому что я сейчас втащу тебе гораздо сильнее, чем Кома!!!

Ротен, Макс и Ли, как по команде, поворачиваются ко мне, три пары до невозможности родных глаз в недоумении разглядывают меня, а потом Макс икает и начинает ржать. Не в силах сдержаться, к нему присоединяются оставшиеся члены банды, и над переполненной стоянкой раздается их гомерический хохот.

Мы хватаем размякшего Ли под локти и уверенно тащим к дверям Дворца молодежи.

* * *

В гримерке местного заслуженного артиста у стены сдвинуты рядком потертые стулья, на них мирно дремлет смирившийся Ли. Сидящий перед зеркалом Ротен мерно постукивает палочками по краю столика я, прислонившись спиной к стене, тереблю подол клетчатого платья, а Макс, внешне спокойный и безмятежный, не может усидеть на месте и нарезает круги по комнате.

Наконец он не выдерживает и предлагает:

– Даня, пойдем, приобщимся к высокому… – и улыбается так, что мое сердце уходит в пятки.

Из огромных фонящих и хрипящих колонок раздается бодрый голос ведущей, произносящей пламенную речь. Мы прячемся за декорацией, наблюдаем за программой вечера и собравшейся публикой, шепотом отпускаем шутки по поводу внешнего вида особенно жирных и лоснящихся и нервно смеемся.

Звучит тревожная музыка, ведущая с пионерским задором рассказывает о Ване, его тяжелой борьбе за жизнь и особенно подробно – о собравшихся в зале меценатах и их регалиях. Рассказ затягивается.

С ужасом замечаю, что многие из тех, чьи имена уже были названы, встают с кресел и вальяжно направляются к выходу… Перевожу взгляд на Макса – совершенно пустыми глазами он смотрит на удаляющиеся спины, нахожу его руку и крепко сжимаю. В мозгу зарождается невнятная идея, настолько пугающая и заманчивая, что я трясу головой.

Наконец на сцену приглашается мама Вани – под светом софитов перед скучающей публикой предстает худенькая уставшая женщина.

– Огромное спасибо! – дрогнувшим голосом обращается она к полупустому залу. – Мы благодарны всем собравшимся. Но я хочу обратиться к ребятамдобровольцам… Ребята, знайте: независимо от исхода, я всегда буду молиться за вас, вы – настоящие добрые ангелы, несущие людям свет и надежду! Надежду вы подарили и моему мальчику.

Я на миг закрываю глаза… Когда-то эти ребята подарили надежду и мне.

– На сегодняшний день нам удалось собрать сумму в размере двух миллионов рублей… Но прогнозы врачей неутешительны. – Ванина мама не сдерживается и начинает рыдать. – У нас есть всего пара недель, потом лечение может стать неэффективным…

– Мы не успеем, – глухо произносит побледневший Макс. – Глянь на них – на три миллиона они раскошеливаться не станут.

Публика в зале с раздражением взирает на плачущую женщину – имена благодетелей и названия их фирм уже прозвучали со сцены и зафиксированы телекамерами. Кто-то из оставшихся спонсоров праздно потягивает водичку из пластиковых стаканчиков, кто-то, ухмыляясь, разговаривает с соседом по креслу… и у каждого в заплывших глазах отражается холодное безразличие.

Такое же всегда блуждало во взгляде отца, когда он смотрел на меня…

Злость накатывает горячей волной. Мне помогли, за меня отомстили, меня защитили другие люди. Они сделали то, что должен был сделать он.

Смартфон плавится в кармане моего клетчатого платья, идея, переставшая быть пугающей, все громче пульсирует в голове.

– Макс, – шепчу я и кладу ладонь на его теплое плечо. – Все будет хорошо. Я тебе обещаю. Я сейчас…

Вскакиваю и быстро убегаю к гримеркам.

Я слышу, как название «Мы носим лица людей» эхом доносится со сцены, Ли и Ротен, обреченно плетущиеся к выходу на подмостки, окликают меня, но я отмахиваюсь, вбегаю в гримерку и закрываю за собой дверь. Снова прислоняюсь спиной к стене, гипнотизирую взглядом смартфон, собираюсь с духом и открываю приложение мобильного банка. Шесть миллионов восемьсот тысяч так и лежат на счету нетронутыми.

Нам нужно всего три из них.

Для моего отца все в этой жизни измеряется деньгами. Десять колечек для Насти. Половина стоимости папочкиной машины. Незначительная часть его годового дохода.

Жизнь ребенка, дружба, жертвенность, взаимовыручка… Любовь.

Для отца, как и для собравшихся в зале, понятия эти – всего лишь пустой звук.

Закусываю губу и провожу пальцем по экрану.

Перевод завершен.

Это не сойдет мне с рук просто так, но я больше не боюсь. Потому что теперь и я имею право думать, что не зря пришла в этот мир.