Текст книги "Мы носим лица людей"

Глава 24

На дальние расстояния в автобусах мне доводилось кататься нечасто, а те, в которых я раньше ездила, были туристическими: большими и комфортабельными. Сегодня до места назначения нас вез древний автобус, дребезжащий и воняющий выхлопными газами.

Макс, щекоча щеку светлыми волосами, беззаботно сопел в мое плечо, а меня нещадно мутило. Мутило от тряски, рева мотора и удушливых выхлопов. И от пристальных бабушкиных взглядов.

* * *

На небольшом кладбище тишина, шумят на ветру листья березок и осин, с веток вниз взирает молчаливое воронье. Немного поплутав среди памятников и крестов, мы находим скромную ухоженную могилу моей тети. Бабушка открывает пошире калитку ограды и начинает тихо причитать. Макс ставит сумку на лавочку, подходит к памятнику, садится на корточки, протирает рукавом нарисованный на нем портрет и долгое время задумчиво на него смотрит.

В этих простых действиях столько боли и тоски, что я хватаюсь за ограду, чтобы не упасть на колени. Бабушка расстегивает сумку, механическими движениями, один за другим – вынимает из пакета пирожки.

Макс оглядывается, обращается к бабушке:

– Ба, ты посиди, а мы прогуляемся, хорошо? – и подмигивает мне.

И бабушка кивает. Словно никакого скандала утром не было и в помине. Словно не произошло ничего из ряда вон выходящего.

* * *

– Знаешь, Даня, а ведь я ее не помню. Мне было пять лет, когда ее нашли мертвой в притоне в соседнем городе. Она в юности тусовалась с хиппи, вела кочевой образ жизни – родила меня, оставила у бабки и снова кинулась навстречу приключениям.

Ты мало знаешь нашу бабусю, но человек она сложный, крайне принципиальный. Она сменила замки на входной двери, и путь в ее дом моей мамане с тех пор был заказан.

Потом мама не раз приезжала, но, даже видя, что у дочери огромные проблемы, бабка все равно не пускала ее на порог. А теперь – вон… пирожки носит…

Мы сидим на холме среди одуванчиков, Макс срывает один из них, какое-то время разглядывает и дарит мне.

– Но я точно знаю, что характером пошел в мать, – продолжает он. – Такой же бестолковый. Не могу усидеть на месте – тащит во все стороны. Дурная энергия. Мелким меня возили к ясновидящей, она сказала, что это бесы. Проводила обряд, но, как видишь, не помогло… После того как я напугал одноклассников, один из работавших со мной психологов прямым текстом сказал чтото типа: «Максим, ты можешь сам себя разрушить, если не направишь свою энергию в нужное русло». Я и направляю. Каждый день направляю. И вот пока жив. Даже на запрещенные препараты не тянет.

Гуляющий над холмом ветерок треплет наши светлые волосы. Я верчу одуванчик в пальцах, заправляю за ухо выбившуюся прядь, вставляю в нее цветок.

– А я свою мать помню, но лучше бы воспоминания стерлись. Совсем… – Сейчас я впервые в жизни собираюсь поведать другому человеку о своей боли. – Я была самой мелкой и недоразвитой в классе, в школе меня гнобили, били и дразнили до тех пор, пока я не осознала, что могу просто купить себе подруг, статус и власть. И тогда мне стало можно все. Но в то время, когда меня швыряли по углам, я каждый день бежала к маме в частный пансионат, часами сидела в ее палате, плакала, жаловалась, а она только улыбалась. Она всегда только улыбалась. Я стыдилась ее, ненавидела всей душой. До сих пор осталась… как назвать это чувство? Обида?..

Макс кивает, смахивает с лица челку и произносит:

– Даня, твоя мама не выбирала для себя такой участи. Думаю, если бы она могла, она бы утерла твои слезы и сделала так, чтобы новые никогда больше не пролились. Но она не могла… Когда Славка загремел в больницу, был сентябрь. В школе начались занятия, а он, отличник, вынужден был их пропускать. Мы стояли под окнами его палаты, прикалывались, ржали, и он ржал вместе с нами. Ему до одури хотелось выйти оттуда и жить… Но и он не мог. – Макс усмехается. – К вопросу о выборе: моя мать могла выбирать. И она выбрала не меня.

Взгляд Макса устремлен вдаль, туда, где небо и земля соединяются линией горизонта, где над полями плывут белые облака, отбрасывая с неба сиреневые тени, где изгибается змеей серая дорога – по ней мы сюда приехали, по ней же и уедем… а я изо всех сил разглядываю его. Странный парень с огромной душой, у которого весь мир на ладони. Вокруг него искрится и сверкает воздух. Перед моими глазами, в моем сердце и мыслях нет и никогда не будет больше никого. Кроме него.

С осознанием приходит липкий ужас.

– Макс… – выдыхаю я, и он поворачивается ко мне. – Что же мы с тобой будем делать?..

Он медлит с ответом, хотя прекрасно понял мой вопрос. Но когда он все же отвечает, его слова становятся причиной моего легкого обморока.

– Я когда-то гуглил: закон не содержит запрета на заключение брака по обстоятельствам двоюродного родства. Двоюродные брат и сестра не являются близкими родственниками… Но! Это явление порицается обществом. – Он скорбно на меня смотрит, потом срывается, икает и начинает ржать. – Даня, посмотри, где я и где общество? Неужели ты думаешь, что мне на него не похер?..

* * *

Держась за руки, мы спускаемся с холма.

Стрекочут кузнечики, под теплым ветром колышутся цветы на полях, тропинка убегает из-под наших синих кедов вдаль – только вперед.

– Иди за солнцем следом. Хоть этот путь неведом. Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра! – напеваю я мамину песню.

Макс внезапно останавливается и разворачивает меня к себе:

– Кажется, я знаю, кто из нас сможет спеть на благотворительном вечере! Только маленькая девочка с такой светлой песенкой способна выбить из этих толстосумов слезы и заодно все дерьмо… – Он поправляет одуванчик в моих волосах и улыбается.

Глава 25

Ночь, в окошках соседних домов желтками растекается электрический свет, а в тех окнах, где нет жизни, – в черном нутре пустых квартир тихо гудят холодильники и капает вода из неплотно завернутых кранов.

До долгожданного рассвета осталась пара часов – ночи в июне коротки – и я, расположившись на подоконнике по соседству с колючим кактусом, считаю минуты.

Из гостиной слышится храп бабушки, треск пружин раскладушки, бубнеж и проклятия.

Я тут. А он там. За тонкой кирпичной стенкой.

Ромео и Джульетта хреновы. Закрываю глаза, надавливаю на веки пальцами и начинаю хихикать.

– Даня, ты не спишь? – Дверь скрипит, и Ромео в одних боксерах просачивается в комнату. – Задрало слушать этот храп! Среди самых досадных причин развода одно из первых мест занимает банальный храп! Неудивительно, ведь громкие звуки по ночам приводят к хроническому недосыпу супругов, стрессам и конфликтам с домочадцами…

– Тише! – спохватываюсь я.

Макс подходит к подоконнику и отодвигает кактус.

– Она без слухового аппарата. Идем. – Он отводит меня к кровати, накрывает одеялом, садится на пол рядом и опирается спиной о простенок. Я пялюсь в темный потолок. Напрягаю глаза, щурюсь, разглядываю несущественные детали, а кровь, как бешеная, бежит по венам. Пребывая в волнующем ожидании неизвестно чего, поворачиваюсь на бок, но Макс так и сидит, прислонившись затылком к стене, и ничего не предпринимает.

– В психологии я шарю: жизнь заставила, – наконец раздается тихий голос Макса. – Так вот: у каждого навязчивого страха есть причина. Ротен… Ромка после пожара, пережитого в детстве, до сих пор пугается яркого света и резких звуков. Чтобы побороть одну из фобий, он в десять лет начал учиться играть на ударных… а что же произошло с тобой, израненный солдат?

И меня парализует от ужаса.

Со мной произошел «ни к чему не обязывающий секс на вечеринке», а правда, спрятанная за этой фразой, затянулась струпом, под которым все еще гноится ужасный грязный нарыв. Стоит тронуть – и все светлое, что сейчас есть в моей жизни, будет измазано. Как только он узнает – он уйдет. Он оставит меня одну.

Я сжимаю одеяло, кусаю губы и молчу.

Мы долго остаемся в тишине.

Макс вздыхает, придвигается к кровати, кладет руки на матрас и роняет на них голову. Берет мою ладонь в свою и удобно устраивается на ней щекой.

– Ладно, спи. И знай: лично у меня от тебя секретов нет.

Спустя каких-то пять минут он отрубается, а я глажу его волосы. От них пахнет солнцем.

* * *

Утром из кухни доносятся звуки семейной разборки.

– …Да потому что это, блин, какой-то цирк! Не станем мы трахаться под крышей твоего дома! Из уважения к тебе, – орет Макс. – Так что спрячь эту гребаную раскладушку! Я больше не вынесу твоего храпа!

– Следи за языком, гаденыш! – кричит бабушка.

– Твой подход в корне неправильный. Не лезь. Мало тебе досталось по жизни? – рявкает внук.

– Ты пока еще…

– Да, живу под твоей крышей. Поэтому смотри пункт «А».

Раздаются шаги и щелчок замка – сегодня наша очередь расклеивать листовки.

– Куда ты опять намылился? Чем ты все время занят? Это наркотики, так? Так? – вопит бабушка Максу вслед, и эхо ее голоса разносится по подъезду.

Вот так рождаются слухи.

Я накрываю ухо подушкой и от бессилия сжимаю кулаки.

А за завтраком бабушка, присев рядом со мной на табурет, тихо говорит:

– Дарина, твой папа вернется через десять дней. Я прошу: тогда и ты уезжай. Прости меня. Так будет лучше.

Глава 26

У меня есть десять дней.

Еще десять дней жизни в неустроенном, полном бытовых проблем параллельном мире. В мире, где над полями из одуванчиков светит солнце, где даже дождь не ввергает в уныние, где всегда тепло. Где у меня есть близкие люди и общая с ними мечта.

«…Так будет лучше для всех…» – бабушкины слова застряли на подкорке.

Для нее так будет лучше потому, что ей я принесла еще одно разочарование. История повторяется: я тоже оказалась не такой, какой она хотела бы меня видеть, а если так, с глаз долой – из сердца вон.

…Знаешь, бабушка, ты не первая, кто отделывается от меня подобным образом.

Для меня так тоже будет лучше, потому что Макс – мой брат, а я влюблена в него. Еще один вдох – и я не выплыву на поверхность.

И для него так будет лучше. По той же причине.

Еще десять дней, и мне придется вернуться в свой пустой, необжитой мир.

Макс, как же я буду выживать в нем без тебя?

* * *

«Сегодня ДР у всеми любимого Ли. Поздравим!» – гласит верхний пост в паблике «Мы носим лица людей».

Под ним за час набралось двести комментариев с наидушевнейшими поздравлениями, преимущественно от девушек.

– Вот засранец! – беззлобно бубнит Макс себе под нос и выключает комп. – Даня, вперед. Нас ждут великие дела.

Одинаковые шапочки на наших макушках качаются в такт, когда мы бежим по чужому району, на ходу запрыгиваем в двери троллейбусов, едем зайцем от остановки до остановки, и на каждой оставляем мольбу о помощи. У меня есть еще десять дней на то, чтобы внести в общее дело свой вклад.

Макс дивится моему рвению, но предпочитает озадаченно молчать. А у меня язык не поворачивается сказать, что я скоро уеду. А дальше в перспективах – только полная неизвестность.

* * *

К имениннику мы заявляемся ближе к вечеру. Мы валимся с ног от усталости и крепко держимся за руки, потому что если их расцепить – оба без сил сядем на пол.

Но нас выходит поприветствовать мама Ли – молодая миниатюрная женщина с потрясающей утонченной внешностью, ослепительно улыбается и тут же увлекает меня за собой на кухню.

Она вручает мне нож и сыр, тараторит о том, что в нашем распоряжении будут квартира, целый стол еды и ящик пива, и что она надеется, что я не позволю мальчикам устроить полный кавардак, а еще о том, как быстро летит время – ее Коля стал совсем взрослым, а Максим уже нашел себе девушку…

– Говорят, по-настоящему влюбленные люди всегда похожи внешне! – замечает она, а я, невозможно покраснев, продолжаю резать сыр. Я пытаюсь нарезать его так, как однажды видела в ресторане в Италии… То ли нож тупой, то ли слишком дрожат руки.

– Ма, отстань от нее, она вообще-то не девушка, а сестра! – На секунду заглянувший на кухню Ли перехватывает у меня кусочек сыра и тут же смывается.

* * *

– Дорогой ты наш Николай Биче-о-олович, поздравляем тебя с днем рождения, и в день твоего семнадцатилетия желаем тебе… Ли, просто будь счастлив, чувак! – торжественно произносит Макс, обнимает его и хлопает по плечу.

– А я хочу пожелать тебе, Ли, чтобы твои мечты сбылись и… смириться наконец со своим призванием! – ржет Ротен, и ему тут же прилетает от Ли по затылку.

– Даня, твоя очередь! – ко мне обращаются три пары глаз: карие, серые и пронзительно-синие.

А мои глаза на мокром месте – от острого чувства единения, сплоченности и огромной любви. Каждый из них без вопросов выручит меня, в любой ситуации подставит плечо. Даже когда отмеренные мне десять дней истекут, даже когда пройдет год, десять, пятьдесят лет – я никогда не предам их. Они, сами того не замечая, исполнили мою главную мечту – показали мне, что я не одна. Что я могу быть человеком.

– Ли… – Мне еще ни разу не приходилось импровизировать, поздравляя кого-то с днем рождения: всегда можно было обойтись четверостишием с открытки. – Я, честно, не знаю, что сказать… Когда я впервые увидела тебя, мое сердце сделало кульбит. Ты, зараза, красив как бог! Это твой крест, неси его с честью. Не разменивайся по мелочам, разгляди свою единственную любовь и не упусти ее. Поздравляю!

Ли наклоняется и чмокает меня в щеку.

Паники нет. Она проскользнула незамеченной на периферии сознания и пропала.

Я вылечилась…

– Люди, а еще меня сегодня поздравил Славка… – Голос Ли срывается, он опускает голову и закусывает нижнюю губу. – Желал огромного здоровья. Если прогнозы врачей оправдаются, в июле он снова вольется в наши ряды!

Мы поднимаем бутылки и чокаемся, а Макс добавляет:

– Ваньку мы тоже вытащим. Обещаю.

* * *

Мы напились. Мы надрались в щепки.

Я сижу на полу и, с трудом фокусируя взгляд на предметах, в сотый раз пою мамину песню, а три идиота напротив смахивают пьяные слезы.

– Да, Кома… Если вы с таким репертуаром пройдетесь по пригородным электричкам, наш счет пополнится в разы! – со всей искренностью заявляет Ротен.

– Даня, чувак, да ты своим выступлением всех порвешь на этом вечере! – уверяет Ли, а Макс смотрит на меня невозможно синими глазами и невпопад улыбается.

Потом разгорается спор о музыке – как водится, с основной темы спорщики быстро переходят на личности, но Макс ставит в нем жирную точку, подкрепив свои доводы страшной бранью.

Раньше я напивалась в одиночку даже в компаниях. Сейчас же я вовлечена в самую гущу событий, язык живет собственной жизнью, после каждой шутки мне дают «пять» и называют своим чуваком. Я качаюсь на волнах беспечной радости, хихикаю и балдею.

Ближе к полуночи, устав горланить песни, наш заблудившийся коллективный разум рождает блестящую идею побрататься. Точнее, банда в стремных шапочках решает официально посвятить в свои ряды и меня.

Пошатываясь, мы плетемся на кухню, встаем в кружок. Ли берет со стола нож, с которым мне уже пришлось сегодня иметь дело, и все протягивают в центр круга свои ладони. Через пару минут на них саднят небольшие порезы, проступают капли крови.

И вот я уже обмениваюсь рукопожатием с именинником, и Ли провозглашает:

– Теперь в тебе течет кровь самураев!

– Он хотел сказать: тувинских оленеводов, – ухмыляется Ротен, сжимая мою ладонь следующим. – Ну а теперь в тебе течет грязная кровь орков.

Ли на это возразить нечего, он скалится и громко объявляет:

– Внимание! Теперь кровосмешение!

Душа уходит в пятки. Макс кладет свою ладонь на мою и смотрит в глаза. Мы соприкасаемся ранами. Мы пьяны в хлам, но от этого происходящее воспринимается еще острее. Он охрененно красивый… я моргаю. Вскользь гляжу на его губы и снова в глаза. В них чтото неуловимо меняется. Я никогда не целовалась, но понимаю, что прямо сейчас он сделает это. Макс наклоняется ближе, его губы почти обжигают мои, но тут же отшатывается, потому что Ротен бьет его кулаком в плечо.

– Кома, ты что творишь? – спрашивает он.

– Кома, ты напился, – констатирует Ли.

Я пячусь назад, потому что все системы отказали, упираюсь лопатками в кафельную стену. Скользя по ней спиной, опускаюсь на корточки.

– Мудила, посмотри, как ты испугал девчонку! – выговаривает Максу Ротен и, обращаясь ко мне, советует: – Даня, расскажи про это своему парню, пусть он разобьет ему рожу.

– Чувак, отвали! – тихо говорит Макс. – Я и есть ее парень.

Задев Ротена плечом, он вываливается из кухни, а оставшиеся в ней личности мгновенно трезвеют.

* * *

Домой мы заявились, когда светало, и от бабушки получили страшно.

Но Макс поверг ее в шок: сразу направился к кладовке и смиренно вытащил оттуда раскладушку.

Глава 27

Голова кружится, кислая тошнота подступает к горлу, глаза режет от нестерпимо белого цвета неба за окном. Подняться с кровати нет сил – два вязких мучительных часа сна перед глазами множились изматывающие фракталы, подобия подобий подобий подобий…

Тру пальцами веки, порез на ладони щиплет. В памяти оживает вчерашний вечер.

– Кома, я знаю тебя сто лет, я не хочу сказать, что ты извращенец и все такое, но это ненормально. Это даже для тебя чересчур! – внушал Максу на балконе Ли, а мы с Ротеном сидели на диване и делали вид, что не слышим беседы. – Чувак, послушай, не надо с ней так поступать…

– Это вообще не твое дело. Если она попросит, я отвалю. А пока не лезь, Ли! – психовал Макс.

Ротен поднял на меня глаза, пристально разглядывая, и покачал головой:

– Дело ваше, но… Может быть, это скоро пройдет?

– Нет! – ответила я твердо.

Прощание проходит без традиционных воплей и подколов – в прихожей мы молча натягиваем шапочки, а ребята странно на нас смотрят.

…Господи, как болит голова… Подношу ладонь к глазам – вокруг подсохшего пореза запеклась чья-то кровь. Моя кровь. Даже если она принадлежит Максу – она все равно моя.

Вчера, прямо из маленькой квартиры Ли, нас с Максом выбросило в другое измерение – он собирался меня поцеловать, а я готова была позволить ему сделать это.

* * *

На кухню, откуда доносятся звуки перепалки, я выползаю лишь к полудню. Происходящее в ней напоминает сцену допроса, в которой Макс выступает в роли подозреваемого, а бабушка – в роли плохого полицейского.

– Недосып и похмелье – здравствуй, утро! – хрипло приветствует меня взъерошенный Макс и выдвигает из-под стола табурет. – Присоединяйся, у нас тут экзекуция.

Он усмехается, и в его глазах прячется наша общая тайна.

Я плечом к плечу сажусь рядом с ним, и бабушка, метнув в меня сердитый взгляд, нависает над столом и возобновляет свои нотации.

Меня тошнит и колотит, бледный Макс тоже недалеко ушел, но бабушка свято убеждена, что в таком состоянии ее нравоучения нами усвоятся лучше.

– Подростковый алкоголизм… – назидательным тоном внушает она, и Макс вдохновенно продолжает:

– …В большинстве случаев произрастает на почве семейных проблем. Дети, живущие в полных благополучных семьях, где их любят и ценят, уделяют им достаточное количество внимания, редко тянутся к спиртному…

– Нет, Максим, толку из тебя никогда не выйдет. – Она смотрит на Макса, как на нечто мерзкое. – А что же ты мне скажешь, Даша?

Пожимаю плечами: мне нечего сказать. Я страдаю. Раскаиваюсь и страдаю, и это написано на моем лице.

– А Дашу с пути истинного тоже сбил я. Во всем виноват я, – смерив меня сочувственным взглядом, хрипит Макс.

На плите с шипением сбегает молоко, пока бабушка бросает все силы на устранение последствий этого происшествия, Макс тихонько кладет на стол перед моим носом газету.

На передней полосе размещено фото худенького бледного ребенка с огромными голубыми глазами, который стоически переносит адскую боль.

Чужая боль никогда меня не трогала. Я старалась не впускать в душу страдания других людей, словно боялась заразиться сочувствием или обнаружить его в самой себе. Мне казалось, что это сделает меня слабее.

Глаза больного мальчика смотрят на саму смерть, но в них вместо страха горит надежда. Эту надежду дали ему мы.

«Маленькому Ване нужна ваша помощь!» – гласит заголовок.

Пробегаю взглядом по строчкам: в статье говорится о страшном диагнозе ребенка, его борьбе, трудностях матери и о группе энтузиастов, собирающих средства для операции. В тексте есть ссылка на паблик ребят, реквизиты счета Ваниной мамы и приглашение всех желающих на благотворительный вечер, где мы должны будем выступить.

– Помнишь, мы пообещали молодой семье помочь с переездом сегодня утром? – заговорщицки шепчет мне на ухо Макс. – Я уж готовился нынче с бодуна отбросить коньки, волоча на себе рояль, но в паблике отписались три чувака – хотят такие же шапочки и кеды. Прочитали о нас в газете и желают присоединиться к нашему правому делу!

В этом есть и моя заслуга. Оказывается, хорошие поступки тоже влекут за собой цепную реакцию, просто цепочка добра гораздо более нестабильная и хрупкая.

Я раскисаю от слез радости, хлопаю глазами.

– Макс! – шепчу. – Это же здорово! Это… охренеть, как здорово!

Макс испуганно таращится на меня и начинает хохотать.

* * *

В прихожей скандал разгорается с новой силой. Макс сидит на полу и завязывает шнурки на кедах, а бабушка ложится костьми и снова заводит речь о наркотиках, на которых он якобы сидит. Или которые распространяет.

– Перед соседями стыдно, Максим! Что за наказание! – кричит бабушка.

С пустым лицом Макс молча выходит за дверь, а бабушка бежит в гостиную за валидолом.

Я прячусь на кухне, где на автопилоте убираю в раковину грязную посуду.

Когда я была маленькой, мне казалось, что все взрослые умны. Я свято верила, что старше – значит, добрее и мудрее, воспитаннее и сдержаннее. Сейчас я точно знаю, что взрослые в основной своей массе пугливы, зашорены и равнодушны. Они боятся показаться слабыми, глупыми или смешными, боятся признать свою неправоту, неохотно открывают душу и не терпят, когда им указывают на их недостатки.

Моя бабушка не исключение. Еще один типичный взрослый.

– Весь в мать. Дурная кровь… – бубнит она, подходя к раковине, отнимает у меня тарелку и включает воду.

– Почему ты так в этом уверена?! – взрываюсь я. – Бабушка, почему ты все время обвиняешь его непонятно в чем?!

– Он и тебя на какую-то наркоту подсадил! – сетует она.

У меня опускаются руки.

– Тебе осталось потерпеть каких-то девять дней. Я уеду отсюда и не вернусь. Но вот Макс тебя никогда не бросит. Если ты сменишь замки, он выломает дверь! – отвечаю я, комкаю полотенце и бросаю его на табурет.

* * *

А в комнате я старательно разглаживаю подол клетчатого детского платьица, натягиваю шапочку и стираю пальцами слезы.

Когда речь идет о Максе, я реагирую остро.

Он подсадил меня на наркотик, именуемый мечтой. Он заразил меня жизнью. У меня зависимость от него самого…

Почему ни на одной из моих убогих тусовок мне не встретился человек, способный перевернуть мир? Почему моей второй половиной стал парень с моим лицом и моей кровью?

С размаху плюхаюсь на диван Макса, обнимаю его подушку. Она пахнет солнцем.

* * *

Репетиция проходит ужасно.

Кажется, что состав воздуха неуловимо изменился: это нерушимое братство никогда еще не было настолько близко к расколу, и я чувствую вину.

Ли и Ротен избегают встречаться с нами взглядами, Макс на взводе, он играет мимо нот, и Ли ежеминутно объявляет:

– Чувак, ты лажаешь!

Вокруг от напряжения летают искры.

Звук не отстроен, я тупо не достаю до микрофона, и чтобы до него дотянуться, мне приходится вставать на цыпочки до тех пор, пока Макс не отлаживает его под мой скромный рост. Настроение паршивое, в мой адрес прилетает пара неуместных шуток про гномов.

Кончается все тем, что Макс посылает друзей по всем возможным направлениям и за руку утаскивает меня из зала.

Жуткая черная обида разрывает душу, я разворачиваюсь и ору так, что огромная хрустальная люстра звенит под потолком:

– Эй, люди, послушайте! Я. – Я бью себя в грудь. – Это я. А это – ваш лучший друг Кома. Разуйте глаза. Что, вашу мать, изменилось?!!

Ли и Ротен провожают нас гробовым молчанием.

* * *

Стоя на задней площадке старого троллейбуса, мы смотрим в окно на залитый малиновым светом мир. Под небом, намешанным невозможными сочетаниями голубого, сиреневого, розового и красного, вдалеке толпятся дома, и в их окнах горит пожар – отражение заката. Город перемигивается далекими огнями рано зажженных фонарей, а над ним висит бледное, еле различимое привидение луны.

Макс задумчиво рассматривает виды города, раскинувшегося за окном, светлая челка падает на лицо, глаза в закатных лучах приобрели оттенок сирени.

Его рука лежит на моей талии, мне кажется, что атомы, из которых состоит мое тело, все еще вибрируют и гудят, но в его тепле я постепенно собираюсь воедино.

– Все будет хорошо. Они ни черта не правы, Даня. – Он обнимает меня крепче. – Не слушай никого. Просто смотри на меня.

И тогда я изо всех сил обнимаю его в ответ:

– Я всегда буду смотреть только на тебя. Что бы ни случилось, только ты всегда будешь перед моими глазами.