Текст книги "Мы носим лица людей"

Глава 28

Лежа в темноте пустой комнаты, я обмираю от нового чувства, нарастающего волной до огромного восторга и тут же спадающего к тихому счастью. Чтобы не закричать, я кусаю одеяло, и улыбка до ушей цветет на моем лице.

Мы не пошли домой после репетиции.

До самой темноты мы в обнимку шатались по промзоне, пролезали в дыры бетонных заборов, проникали на заброшенные, некогда режимные объекты, бегали по пустынным гулким цехам и громко смеялись – эхо наших голосов долетало до самого неба…

– Если долго всматриваться в людскую тупость, можно отупеть. Или съехать с катушек, – тихо говорит Макс. Мы сидим в оконном проеме умершего помещения, в котором когда-то проходил непрерывный производственный процесс, гремело оборудование, а сейчас только ветер гоняет пыль по полу, и наши синие кеды болтаются в воздухе над зарослями кустарника. – Я спросил у нашей бабки, почему, по ее разумению, нам нельзя быть вместе. Знаешь, что она ответила? Она ответила, что это грех. Грех, нарушение религиозных правил… Загвоздка в том, что я не религиозен, а ты, Даня?

– Да и я не монашка. – Пожимаю плечами.

– Ну, а бабка наша в молодости вообще была яростной коммунисткой… – Макс вздыхает. – Вот когда пацан умирает из-за того, что в руках одних сосредоточены все блага мира, но делиться ими они не спешат, – это грех… Равнодушие и лицемерие – грех. А я просто тебя люблю. Так что… пошли они!..

От неожиданности я замираю. Слово на букву «Л» в раннем детстве говорила мне мама. А потом, целых восемь лет, не говорил никто.

Смотрю на перемигивающиеся вдалеке огни спального района, качаюсь на сказочных волнах летней ночи, уплываю.

Меня снова любят, а я до одури люблю в ответ.

Все те книжки, что заполонили полки в моей детской комнате, все же не врали – сказки о прекрасных принцах и первых поцелуях, описанные в них, иногда сбываются и для потерянных и разбитых. Нужно только очень сильно захотеть…

Сердце заходится и голоса почти нет, но я решаюсь.

– Макс… может, многим моим мечтам уже не суждено сбыться, но… одна из них должна исполниться прямо сейчас. – Я убираю с его лица челку, задерживаю ладонь на теплой щеке. – Поцелуй меня. Даже если это грех, бог нас с тобой здесь не увидит!

Макс быстро наклоняется ко мне, и нас выбрасывает из реальности. Мы целуемся так, что время ускоряет свой бег, а стук сердец превращается в сплошной гул, и звезды на небе падают и взрываются над нашими головами.

Останавливаемся перевести дух, долго смотрим друг на друга, а потом его губы снова находят мои…

От воспоминаний в комнате плывут и качаются предметы, и луна в незашторенном проеме окна хитро смотрит на меня – она все видела, но никому ничего не расскажет.

* * *

Весь день мы гуляем по воздуху.

С утра мы помогаем бабушке с уборкой. Макс украдкой ловит мои руки, удерживает в своих и отпускает лишь за доли секунды до того, как это могла бы заметить бабушка. Мы переглядываемся и улыбаемся, пропускаем мимо ушей ее указания, мы дезориентированы во времени и пространстве, чем подкрепляем ее страшные подозрения.

Нацепив на плечи рюкзаки, набитые ворохами листовок, мы в обнимку летаем по городу, смотрим друг на друга во все глаза, но не решаемся повторить то, что делали накануне.

Весь день мы с Максом гуляем по воздуху, но меня он все-таки не выдерживает.

Я падаю…

Удар кулаком в живот.

На подходе к Дворцу молодежи мой взгляд случайно цепляется за парня с пустыми мертвыми глазами чайного цвета.

Он медленно проходит мимо, и запах его парфюма вызывает рвотный рефлекс.

Я проваливаюсь в черную пропасть боли и чудовищных воспоминаний об унижении, отчаянии и смертельном одиночестве. Ничего не вижу, спотыкаюсь и, разбивая колени, приземляюсь на асфальт.

Макс хватает меня под руки, тащит к скамейке, пытается выяснить, что со мной. Судорожно ловлю ртом воздух, отворачиваюсь, упорно отвожу взгляд. Посмотреть на Макса я не могу.

Глава 29

– Даня, чувак, что с тобой? – Голос Ли будто продирается сквозь толстый слой ваты. Поднимаю голову – три пары встревоженных глаз глядят на меня.

Вокруг нас шумят машины, прохожие спешат по своим делам, летний вечер накрывает город уютным оранжевым покрывалом, и тот продолжает пребывать в мире и покое.

Резко сажусь, вдыхаю, улыбаюсь:

– Все нормально. Просто увидела одного знакомого… не заметила бордюр и споткнулась.

– Можешь идти? – Ротен указывает на мои содранные колени, я весело и бодро киваю.

Чья-то теплая рука сжимает мою руку.

– Даня, посмотри на меня, – тихо говорит Макс.

Я не могу.

Как нелепы были мои мечты, как жалки были попытки поверить в то, что я способна нести людям свет. Никчемная, глупая, слабая кукла… Мне никогда не взлететь на ту высоту, где летает моя любовь. Мой удел – яма.

Как только он узнает, он уйдет. Я останусь одна. Вернусь в свой огромный холодный дом, и пустота бесконечных ночных кошмаров поглотит мой разум… Ничего иного я не заслуживаю, если он бросит меня, то будет прав.

– Посмотри на меня! – Макс кладет ладони на мои щеки, я пытаюсь отвернуться, но он не дает мне этого сделать.

И тогда я поднимаю взгляд.

Смотреть в глаза Макса все равно что смотреть в свои собственные, только незамутненные и чистые, с осколками сияющего солнца в глубине…

Без него меня не станет. Я умру.

Я часто моргаю, и неконтролируемые слезы ручьем текут по лицу.

– Макс, никогда не бросай меня, ладно?.. – мне остается только умолять, уповая на чудо.

– Твою мать!!! – заворачивает Макс, хватает меня за плечи и обнимает, я реву, уткнувшись носом в его пахнущую солнцем шею, а Ротен и Ли, стоя рядом, переминаются с ноги на ногу.

– Он тебя не бросит, Даня. Мы проконтролируем, – растерянно бормочут они.

* * *

Через дырку в кулисах с пыльной сцены видны притихшие ряды пустых стульев. Позади трио в стремных шапочках уже сорок минут спорит о будущем звучании песни – Ротен предлагает сыграть ее в акустике, Макс считает, что нужна жесть, и на контрасте с моим тонким голоском это должно зайти, Ли предлагает воздержаться от крайностей, но ничего более конкретного придумать не в состоянии. Макс заводится и пускается в витиеватые доказательства своей правоты, припоминает ничего не говорящие мне названия каких-то якобы культовых коллективов, играющих в таком стиле…

Временами все трое затыкаются, и я затылком чувствую, что они смотрят на меня. Я знаю, что жестами, кивками, одними губами без голоса они спрашивают друг у друга, что со мной случилось. Они беспокоятся за меня…

А я сижу на сцене, обняв свои ноги, положив подбородок на разбитые саднящие коленки, и прячу за ними больную душу.

Слабая девочка была одна, потерялась в пустоте и навсегда в ней осталась.

Вместо нее появилась настоящая я.

В глубине сцены Макс заканчивает свою пламенную речь словами о том, что Славка был бы с ним солидарен, Ротен сдается, и это влечет за собой смирение Ли:

– Черт с вами! Ладно. Даня, иди и спой, детка! – обворожительно подмигивает и ухмыляется он.

Молча встаю, подхожу к микрофону и закрываю глаза.

Я пою о нелегкой дороге добра и синих кедах, которые навечно оставили следы в ее пыли, пою о любви, ведущей всех нас по ней, о друзьях, которые поднимут тебя с колен, даже если на этом пути ты упадешь…

Когда песня заканчивается, все трое встают рядом со мной и поднимают вверх большие пальцы.

Держусь за микрофон, потому что от торжественности момента кружится голова. Бесконечно одинокая маленькая девочка умерла. А упрямая, влюбленная и счастливая девушка в клетчатом платье и кедах, стоящая сейчас на сцене, больше никогда не пропустит от жизни удара.

* * *

Душной летней ночью вся клетчатая банда темными тропами направляется к дому нашей бабушки. Ли и Ротен идут на шаг впереди, вполголоса обсуждают план оказания помощи очередному страждущему и деликатно на нас не оглядываются, а мы с Максом, обнимаясь и собирая спинами ветки придорожных кустов, исступленно целуем друг друга.

Сверчки в траве передают тайные шифровки, в космосе летают радиоволны и кружатся планеты, время то замедляет, то ускоряет ход, а мы тонем в огромном бушующем чувстве, и над нами вот-вот начнут взрываться уличные фонари, осыпая мир вокруг ослепительными искрами.

* * *

Бабушка недовольна столь поздним визитом, но натянуто улыбается при виде ребят, приносит в комнату свои традиционные пирожки и, прежде чем оставить нас, справляется у Ротена о делах и шутливо отчитывает Ли за пьянку на его дне рождения.

Мы рядком садимся на диван, Ли тут же оккупирует стул у компьютера, нажимает кнопку на старом системнике и лезет в соцсети:

– Чувак, разреши проверить сообщения, я разбил телефон, когда ехал на репу… – Не дожидаясь одобрения Макса, Ли открывает браузер.

– Да, вперед… – видимо, припомнив, что от порнушки так и не очищена история, обреченно вздыхает Макс.

– Кстати, Даня, чуть не забыл… – Ротен наклоняется к рюкзаку, достает из внутреннего кармана смартфон и протягивает его мне. – Все работает. Принимай.

– Спасибо!.. – Как следует поблагодарить Ротена за ремонт моего многострадального чуда техники я не успеваю, потому что сидящий у монитора Ли начинает глумливо хихикать.

– Кома, тебе, конечно, присуща некоторая… эм… метросексуальность, и ты у нас блондин, – давится он от смеха. – Но логиниться под ником Ice blonde – это перебор!!!

– Айс, айс, беби… – вкрадчиво нашептывает Ротен и тоже ржет.

Пару секунд Макс смотрит на Ли, как на ненормального, и откровенно тупит, а потом резко поворачивается ко мне, и его брови взлетают вверх.

– Кого же ты хочешь отмудохать до полусмерти и за что?.. – тихо спрашивает он, и я опускаю голову.

Глава 30

В трехэтажном кирпичном коттедже с огромными сводчатыми окнами жила-была маленькая девочка. Ее дом был огорожен кованым забором и обвешен по периметру камерами видеонаблюдения, в саду располагалась будка охранника, на ночь с цепей спускались собаки, но это был ее дом, и другого она не знала. Она жила в нем вместе со своей семьей: самой красивой и доброй мамой и самым сильным папой на свете.

Еще у девочки была лучшая подруга Лена, которая часто приходила в большой дом с мамой и восхищалась:

– Дарина, ты живешь во дворце. Наверное, ты принцесса…

– Я тогда действительно верила, что я принцесса, представляешь? – Глядя в стену перед собой, я улыбаюсь своим светлым детским воспоминаниям, хотя глаза жжет от слез. В комнате светятся только старый заляпанный монитор да тусклый ночник над кроватью. Макс лежит на диване, удобно устроив голову на моих коленях, и я перебираю пальцами его мягкие волосы.

– Но не все было так безоблачно, потому что родители мои постоянно скандалили и ругались. Отец выпивал. Мать часто плакала…

Склоки и ссоры сплелись в клубок, который уже нельзя было распутать. Однажды, вернувшись из школы, я обнаружила, что в доме больше не осталось маминых вещей… Мама собрала чемоданы и уехала к своей матери. К нашей бабушке. Сюда.

В тот вечер отец пришел домой сильно нетрезвым, я хорошо помню, как он молнией метался по дому и крыл матом бабку, а потом сел за руль – тогда у него был огромный «Ленд Крузер».

В страшном ДТП на обратной дороге отец не заработал ни царапины, а мама получила тяжелейшую черепно-мозговую травму, впала в кому и больше никогда не приходила в сознание – несколько лет ее состояние было вегетативным…

Я долго помнила мамину улыбку, теплые руки и волшебные сказки, но время текло как вода, оно постепенно стерло ее образ.

Итак, наша девочка прилежно училась в обычной общеобразовательной школе: когда-то мама настояла на том, что ребенок не должен отличаться от остальных детей, к тому же Лена тоже училась там… Девочка стойко терпела побои, унижения и насмешки, хотя папа все чаще намекал на возможность перевода в престижный столичный интернат с углубленным изучением английского языка…

Девочка отказывалась – сначала боялась уезжать далеко, а потом, спустя время, всех в этой школе купила.

Скрипит дверь комнаты, встревоженная бабушка показывается в проеме. Макс приподнимает голову:

– Бабушка, мы смотрим фильм. Восемнадцать плюс! – объявляет он тоном, пропитанным ядом сарказма. – Присоединишься?!

– После фильма тебя ждет раскладушка в гостиной… – сухо напоминает бабушка и прикрывает за собой дверь.

– Что за кошмарная женщина! – заводится Макс, набирает полную грудь воздуха, отчего я съеживаюсь – мне ли не знать, какие словесные конструкции за этим последуют… Наклоняюсь и затыкаю его рот поцелуем – пусть не умею толком этого делать, но я вкладываю в этот поцелуй все несбывшиеся мечты, любовь, надежду и боль. Однажды меня сломали, как куклу, – детали потеряны, их не склеить и не собрать. Как только я произнесу это вслух, признаюсь во всем ему и себе, моя сказка закончится. Возможно, сейчас я целую эти губы в последний раз.

– Я тебя люблю, Кома. Осознай это и прочувствуй всем сердцем, – шепчу. – А потом я все тебе расскажу. У меня тоже не останется перед тобой тайн.

Глава 31

…Я умолкаю, заново пережив самый страшный день в жизни – день похорон мамы и всего того, что случилось со мной потом. Выбравшись на поверхность, этот позорный болезненный рассказ все портит и рушит, оставляя после себя только оглушающую, до невозможности гнетущую тишину.

Если бы Макс сейчас, по обыкновению, разразился своим чудовищным матом, было бы гораздо легче. Он мог бы заехать в стену кулаком, но этого не произошло.

Кадры бессмысленного фильма освещают комнату сполохами разных оттенков. Макс сидит рядом, уставившись в одну точку, – лицо его застыло, а черты стали резче и еще прекраснее.

– Чувствовать себя беспомощным паршиво… – глухо говорит он, его голос срывается. – А бездействовать в такой ситуации – это… вообще дно…

– Я сама во всем виновата, Макс. Я должна была думать своей тупой башкой, но не делала этого – вот и нарвалась!.. – Я затыкаюсь, потому что Макс поворачивается ко мне и смотрит так, будто увидел привидение.

– Ты так и не назвала нам имя этого ублюдка, – перебивает он.

Я не могу выдержать его взгляд и низко опускаю голову. Макс слезает с дивана, садится на пол напротив меня и снова кладет ладони на мои щеки. Он заглядывает мне в лицо и медленно, почти по слогам, проговаривает:

– Как зовут этого ублюдка и где он обычно ошивается? – Ненормальный взгляд моих собственных глаз на его лице пугает до ужаса.

– Ни… Никита… – Отчего-то я не слышу своего шепота. – Я не знаю, где он обычно ошивается, но…

– Но?! – Макс повышает голос, его еле заметно трясет.

– Сегодня… перед репетицией… это был он… – лепечу, тушуюсь и часто моргаю – тяжело признаться себе самой, что «секс на вечеринке» все же был насилием. Тяжело, впервые в жизни настолько сильно раскрыться перед другим человеком. Тяжело причинять ему боль…

А боль сейчас отчетливо проступает на бледном лице Макса.

– Макс, прости меня… пожалуйста! – Я хватаю его за плечи. – Я знаю, что после этого ты даже не посмотришь в мою сторону – пусть так, только прости! Иначе я просто сдохну…

Один неуловимо короткий миг в глазах Макса я вижу сомнение. Он не знает, что сказать или сделать. Он выведен из строя, и мое уродское прошлое сжигает его изнутри.

Липкий страх ползет по коже: он уйдет, и я потеряю себя.

– Макс!.. – зову я. – Смотри на меня, Макс…

Он резко включается в реальность, одной рукой прижимает меня к себе, а второй укрывает от всего мира. Я дрожу и плачу. Все едкие сомнения и надвигающиеся кошмары разбежались, потому что я снова пускаю сопли в родное плечо своего брата. Странного фрика и самого лучшего парня на свете.

* * *

Бесцеремонно распахивается дверь.

– Максим! Убери свои руки от сестры и марш в гостиную! – грозно повелевает с порога бабушка.

Макс не двигается.

Я тоже не могу оторваться от него – я обрела его снова, и сама мысль о том, что нужно расцепить руки и отпустить, повергает душу в глубины звериного ужаса.

– Нет! Не уходи. – Я еще крепче хватаюсь пальцами за клетчатую рубашку Макса.

– Дарина, прекрати! – кричит бабушка. – Я не хотела, но придется поставить в известность Валерия…

Макс заглядывает в мои глаза:

– Даня, тихо. – Его взгляд обволакивает спокойствием, собранностью и силой. – Я люблю тебя. Смотри на меня. Все будет хорошо, израненный солдат.

Он быстро целует мои губы, размыкает объятия, встает и с готовностью поворачивается к застывшей в полуобмороке бабушке.

– В семье не без меня… – пожимает он плечами и выходит за дверь, так и не склонив головы под ее уничижительным взглядом.

Глава 32

Седьмой из отмеренных мне в этом мире дней снова начался со звуков скандала. Как водится, с самого утра Макса и ребят ждут великие дела – он поспешно собирается, гремит чем-то в кладовке, шуршит ветхим картоном старых коробок, но преисполненная ужасом бабушка пытается вставить палки в колеса.

Макс смерчем врывается в комнату, хватает рюкзак, легонько щелкает меня пальцем по носу, и я хриплю:

– А моя помощь не понадобится?

– Спи, израненный солдат! Благодаря великой силе СМИ, оказывающих огромное влияние на личность и формирующих общественное мнение, к нам присоединились еще пятеро бойцов. Сейчас попру им шапки и кеды… – Макс, потоптавшись на месте, добавляет: – А еще нужно вернуть двести косарей одной не в меру щедрой девушке.

Я тут же вскакиваю и тяну его за рукав:

– Не вздумай! Это мой вклад в общее дело!.. Вклад моего папочки… – Беру руку Макса в свою. – Помнишь, ты объяснял, что есть грех в твоем понимании? Так вот – мой папочка нагрешил чертовски много. Это его искупление. Хотя бы частичное.

Воспоминания снова забрасывают меня в тело маленькой беспомощной девочки, которой вечно до крика хотелось участия и внимания к себе. Но отец всегда заменял его парой дежурных фраз и деньгами.

Макс присаживается на край матраса и гладит меня по голове:

– За эту сумму Кома до конца своей никчемной жизни обязан будет исполнять любые твои желания и капризы! – Он смеется, но взгляд остается напряженным, в нежной синеве его глаз, на самом дне, едва заметны острые кристаллы льда. Они поселились там еще вчера и не растаяли до сих пор, отчего мое сердце сжимается.

– Макс… – тихо прошу я. – Не говори ребятам… Ну, о том, что я рассказала тебе…

Я опять до крови ковыряю заусенцы, съеживаюсь и напрягаю плечи.

– Как скажешь! – кивает Макс, встает и снова щелкает меня по носу. – Спи.

* * *

Мое появление на кухне не вызывает у бабушки особого восторга – она бросает на меня тяжелый взгляд и вновь отворачивается к столу. Выдвигаю табурет, взбираюсь на него с ногами и пару минут молча наблюдаю, как сквозь сито летит в миску просеянная мука, разглядываю бабушкины руки.

Моя заблудшая душа тянется к ней, к ее родному теплу, снизу вверх я пытаюсь заглянуть в ее глаза, но она только закусывает губы, продолжая свое занятие.

– Ба, ты меня слышишь? – спрашиваю, и она быстро кивает.

– Ба, я скоро уеду и, возможно, больше мы не увидимся, но я хотела сказать, что очень люблю тебя… здесь мне было хорошо. Здесь у меня появились друзья. Здесь Макс, и ты очень ошибаешься на его счет…

Бабушка роняет сито и опускается на табурет рядом.

– Даринушка, прости меня и пойми: я упустила его мать. Сейчас я смотрю на Максима и вижу, что он абсолютно такой же – не видит рамок, для него не существует никаких правил и непреложных истин. Он с детства тут, при мне, и он мне роднее сына. Пойми: я за него боюсь, я хочу для него самого лучшего! – Бабушка кладет руки на стол, и они дрожат. – Даша, любовь проходит – вспомни своих родителей… Когда-нибудь вы с Максимом повзрослеете и поумнеете, создадите семьи и заведете детей. Именно так и должно быть, потому что вы брат и сестра. То, что сейчас происходит, – неправильно. Только поэтому я прошу тебя уехать. Оставь и ему, и себе шанс на счастье в будущем. А я тоже тебя люблю. Вас обоих…

Бабушка поднимается, убирает сито, разбивает в муку яйца, добавляет молоко.

Ее слова добираются до потайного угла в моей душе, куда открыт доступ только для самых близких. Они врываются туда с метлой, тряпкой и ведром и начинают наводить порядок. На свой лад.

Мне не нужно этого, в моей потайной комнате все устроено и сложено так, как лучше и удобнее для меня.

Но эту комнату всегда будет стыдно показать гостям.

И мне хочется кричать, ругаться и спорить, бежать и прятаться, но я продолжаю молча сидеть на стуле и наблюдать, как бабушка замешивает тесто.

Глава 33

Сегодняшняя репетиция является для меня боевым крещением – я впервые пою перед публикой. Десять кресел первого ряда заняты новообращенными в клетчатых рубашках, с неподдельным интересом взирающими на нас.

Восемь парней присоединились к «Людям…» на этой неделе, с ними пришли две девочки, и на них тоже шапочки и кеды из кладовки Макса. Одна девочка – рыжеволосая и тихая – ежесекундно вздыхает и с нескрываемой тоской смотрит на Ли, а вторая – высокая брюнетка, весь вечер строит глазки Коме, отчего я откровенно бешусь.

– Ах, сколько будет разных сомнений и соблазнов,

Не забывай, что эта жизнь – не детская игра!..

Стоя на сцене и в очередной раз перехватив ее адресованный Максу взгляд, я вывожу голос на такую высоту, что у люстры под потолком вибрируют хрустальные подвески.

Утренние слова бабушки вызвали в душе раздрай.

Так и должно быть: я обязана самоустраниться и с приторной радостью наблюдать со стороны, как вот такая вот мадам окрутит Макса. В один прекрасный день я буду обязана прочитать поздравления на их свадьбе, а потом изредка приезжать на дни рождения их детей. В свои редкие визиты на правах сестры я буду давать советы жене брата, потому что «этот козел начал напиваться и изменять»…

А для меня правильнее будет завести сорок кошек и всю жизнь зализывать в одиночестве душевные раны.

Кому от этой правильности станет лучше?!

Бешеная злость взвивается в душе, красная пелена ярости падает на глаза, я сжимаю микрофонную стойку до треска в суставах.

– Within Temptation[9]9
  Within Temptation – нидерландская симфоник-метал-группа, основанная в 1996 году гитаристом Робертом Вестерхольтом и вокалисткой Шарон ден Адель.


[Закрыть] только что отдохнули! – кричит из зрительного зала веселый паренек. – Отныне я твой фанат, красавица!

Со всех сторон слышится смех.

Люди, собравшиеся здесь, сплотились ради благого дела, они от чистого сердца присоединились к нам для достижения общей светлой цели… Я расслабляюсь, кисло улыбаюсь, стараюсь дышать ровно, чтобы отвлечься, считаю складки на кулисах.

– С вами была группа «Мы носим лица людей»! – картинно раскланивается Ли и, уже не в микрофон, добавляет: – Когда Славка приедет, надо бы ему уже сказать, что название звучит отстойно…

* * *

Один из восторженных новичков принес стыренный у папы алкоголь – четыре бутылки ирландского виски, за одну из которых огромный бородатый дядька, звукорежиссер и хранитель помещения концертного зала, великодушно разрешил нам зависнуть здесь на неопределенное время.

Четырнадцать не очень трезвых ребят, образовав круг, сидят прямо на пыльной сцене, подложив под пятые точки свои рюкзаки, и очередная бутылка передается из рук в руки.

Мой первый и пока единственный фанат – весельчак Паша, сгорбившись, играет на гитаре и поет высоким голосом невозможно похабную песенку о страданиях брошенного какой-то подлой девушкой парня. Все хохочут, я уютно лежу у Макса на плече до тех пор, пока разогнавшийся Ли не призывает отдать гитару Коме.

– Этот чувак – наш мозговой центр! Поприветствуем!

Макс нехотя выходит в центр круга, забирает гитару, садится на пол и начинает играть.

Бутылка с виски в очередной раз доходит до меня, делаю щедрый глоток, и обжигающее вонючее пойло проваливается в желудок. Напоминает о доме… я горько усмехаюсь – для девочки моего возраста ассоциации с домом ну просто отличные… Мой дом – это огромная пустая тюрьма, с нетерпением ожидающая скорой встречи со мной.

Длинные пальцы Макса летают по ладам, зажимая струны, светлая челка падает на лицо, глаза закрыты… Все, за что он берется, превращается в таинство.

Мое сердце бьется в такт с песней, голова кружится.

У меня нет ни одного шанса поступить правильно и от него отказаться. У меня не было ни одного шанса в него не влюбиться.

Он открывает глаза и смотрит на меня.

– Вы с ним близнецы? – фальшиво улыбаясь (такие улыбки были в ходу у моих прикормленных подруг), писклявым голосом любопытствует сидящая рядом брюнетка.

– Что? – Я не сразу нахожу слова, чтобы ответить. – Нет…

– Двойняшки? – Она назойливо продолжает поиски истины.

– Нет! – огрызаюсь я.

Становится неуютно до мурашек, но Макс возвращается на свое место рядом со мной и улыбается.

В моей голове летают пьяные мысли, в душе – подпитанные алкоголем ревность, растерянность и страх. Эта гремучая смесь побуждает меня к странному: я лезу к Максу на колени.

Остаток вечера, забив на все и вся, мы бешено целуемся, а присутствующие деликатно про нас забывают.