Текст книги "Санкция Айгер"

– Откровенно говоря, да. Но это значительно меньше, чем я получу от вас.

– Да-а?

Миссис Цербер, беспокоясь за кровяное давление Дракона, успокаивающе погладила его по руке.

– Да, – не смущаясь продолжил Джонатан. – Писсарро я получаю немедленно, а сто тысяч долларов – после выполнения работы. Плюс, естественно, все расходы.

– Но вы сами понимаете, что это просто возмутительно.

– Понимаю. Но все это я рассматриваю как выходное пособие. Ведь это последняя работа, которую я у вас беру.

– Тут, конечно, мы не вправе за вас решать. В отличие от той стороны, мы не имеем желания удерживать вас после того, как вы перестали нам симпатизировать. Но содержать вас всю жизнь мы тоже не намерены.

– Ста тысяч мне хватит только на четыре года.

– А потом?

– К тому времени что-нибудь придумаю.

– Нисколько не сомневаюсь. Но о ста тысячах долларов не может быть и речи.

– Э нет, еще как может. Я вот вас терпеливо слушал, как вы мне расписывали важность этой санкции и почему для ее проведения вам нужен я и только я. У вас же нет выбора – вам лишь остается заплатить столько, сколько я запрошу.

Дракон задумался.

– Это вы нас наказываете за мисс Браун, так ведь?

Джонатан ужасно разозлился.

– Платите – и все тут!

– Я, признаться, давно уже ожидал, что вы нас покинете, Хэмлок. Не далее как сегодня утром мыс мистером Поупом обсуждали такую возможность.

– И вот что – если не хотите, чтоб ваш Поуп сильно пострадал, держите его от меня подальше.

– Э-э, да вы в своем гневе готовы разить направо и налево. – Дракон на мгновение призадумался. – У вас еще что-то на уме: прекрасно ведь знаете, что я сейчас пообещаю вам деньги, а потом или не заплачу, или каким-нибудь образом верну их себе.

– Это больше не повторится, – с холодком сказал Джонатан. – Деньги вы переводите в мой банк немедленно с указанием выплатить мне их лично, не ранее чем через семь недель, или по вашему последующему распоряжению. Если я не смогу провести санкцию, то, скорее всего, буду к тому времени мертв, и чек не будет предъявлен к оплате. Если же я ее проведу, я забираю деньги и ухожу в отставку. В противном случае вы распорядитесь, чтобы банк выплатил деньги вам по предъявлении доказательств моей смерти.

Дракон прижал черные тампоны к глазам и принялся искать во тьме хоть какие-нибудь изъяны в плане Джонатана. Потом он уронил руки на черный пододеяльник.

– Ха. Ха. Ха. А знаете, Хэмлок? По-моему, вы нас обставили. – В его голосе удивление мешалось с восхищением. – Чек будет послан в ваш банк в соответствии с вашими указаниями; картина же будет ждать вас дома.

– Хорошо.

– Я полагаю, что имею удовольствие общаться с вами в последний раз. Мне будет недоставать вас, Хэмлок.

– У вас всегда есть миссис Цербер.

– Да. – В этом ответе слышалась усталость и печаль.

Джонатан поднялся, чтобы уйти, но его задержал последний вопрос Дракона:

– Вы абсолютно уверены, что никоим образом непричастны к исчезновению мисс Браун?

– Абсолютно уверен. Но подозреваю, что рано или поздно она даст о себе знать.

ЛОНГ-АЙЛЕНД, ВЕЧЕР ТОГО ЖЕ ДНЯ

Закатное розовато-лиловое небо отсвечивало оловом, на свинцовой шкуре океана проступали небольшие бороздки, оживая лишь на тонкой приграничной линии с берегом, где прибой лениво нес пену к самым ногам Джонатана.

Он уже несколько часов сидел на твердом песке, с того самого времени, как вернулся из города. Ощущая тяжесть и безмерную усталость, он поднялся, что-то пробурчал и стряхнул песок с брюк. В дом он еще не заходил. Потоптавшись немного у дверей, он предпочел сначала прогуляться по своим владениям и только затем решил войти в дом.

В вестибюле его ждал большой прямоугольник, упакованный в коричневую бумагу и перевязанный веревкой. Он предположил, что это Писсарро, но не удосужился проверить; он даже не дотронулся до картины. Джонатан из принципа настоял на том, чтобы отобрать ее у Дракона, но теперь он потерял к ней всякий интерес.

Неф был прохладен и полон тени. Джонатан прошел его насквозь и по ступенькам поднялся к бару. Плеснув полстакана “Лафрейга” в винный стакан, он залпом выпил, потом еще раз наполнил стакан и, облокотившись о стойку, повернулся лицом к нефу.

Краешком глаза он увидел слабый огонек – светлячковый след сигареты.

– Джем?

Джонатан побежал в оранжерею – туда, где в полумраке неясно проступали очертания женской фигуры.

– Что ты там делаешь?

– Как всегда, обозначаю свою доступность, – ответила Черри. – Это мне?

Она показала на стакан с виски.

– Нет. Иди домой.

Джонатан сел напротив нее в плетеное кресло. Он был не столько раздосадован ее появлением, сколько болезненно реагировал на тошнотворно быстрое падение адреналина, вызванное столь колоссальным разочарованием.

– Эх, доктор Хэмлок, ума не приложу, что с тобой делать. – Черри встала и взяла стакан, в котором ей только что было отказано. – Всегда стараешься так грубо ко мне подольститься. “Нет! Иди домой!” – знаю я, чего ты добиваешься этими сладкими речами. Просто хочешь затащить меня в постель. Может быть, единственный способ от тебя избавиться – сдаться, в конце концов.

Она помолчала, предоставляя ему возможность ответить. Он не ответил.

– Да, да, да, – продолжала она, заливая бальзамом слов душевную рану. – Это, конечно, единственный способ добиться, чтобы ты меня в покое оставил. Эй! Что такое каламбур по Фрейду?

Ее очередная пауза тоже не вызвала никакой реакции. К тому времени она уже взяла стакан и с недовольной миной опустилась в кресло.

– Ладно же. А как ты относишься к фильмам Марселя Карне? Считаешь ли ты, что все преимущества готовки на тефлоновой сковородке, к которой ничего не пристает, оправдывают расходы на космическую программу? Или же каковы твои взгляды на тактические проблемы массового отступления в случае итало-арабской войны? – Она помолчала. – И кто такая Джем?

– Иди домой.

– Из чего я делаю вывод, что это женщина. И должно быть, не просто женщина, судя по тому, с какой скоростью ты летел сюда от самого бара.

Джонатан заговорил с отеческими интонациями.

– Послушай, милая. Не стоит. Я сегодня не в настроении.

– Не стоит – не стоит. Прямо вечер каламбуров. Принести тебе еще выпить?

– Будь добра.

– Конечно, на самом деле тебе вовсе не хочется, чтобы я пошла домой, – сказала она, вновь направляясь к бару. – Ты плохо себя чувствуешь и хочешь об этом поговорить.

– Ты совершенно не права.

– Что тебе плохо?

– Что я хочу об этом поговорить.

– Эта самая Джем и вправду тебя присушила. Знать ее не знаю, но уже терпеть не могу. Держи. – Она протянула ему стакан. – Вот напою тебя в усмерть и воспользуюсь твоей слабостью. – Она очень правдоподобно воспроизвела скрипучий ведьминский смех.

Джонатан был зол и, следовательно, сконфужен.

– О, Господи, и вовсе мне не плохо.

– Врешь, врешь – сейчас штаны прожжешь. Кстати, у тебя в штанах ничего не жжется?

– Иди домой.

– А в постели она хороша?

Голос Джонатана немедленно стал ледяным.

– Вот теперь на самом деле иди домой.

Черри испугалась.

– Прости, Джонатан. Я, конечно, глупость сказала. Но пойми же, дружок-пирожок, думаешь, девушке очень приятно, когда она целую вечность из кожи вон лезет, чтобы мужчина ее приголубил, а тут другая женщина, да еще с таким диким именем, берет его – вот так, сразу. – Она несколько раз попыталась щелкнуть пальцами, но никакого звука у нее не получилось. – Никогда бы так не смогла.

Джонатан невольно улыбнулся.

– Слушай, дорогая, я завтра утром уезжаю.

– Надолго?

– Почти на все лето.

– Из-за этой девицы?

– Нет! Я собираюсь по горам полазать.

– И вот так случайно ты вдруг решил, после того, как встретил эту особу?

– Она здесь совершенно ни при чем.

– В этом позволю себе усомниться. Ладно. Когда едешь?

– Примерно на рассвете.

– Вот и славно! У нас же вся ночь впереди. Что скажете, мистер? А? А? Так что скажешь? Ты намерен мной заняться перед отъездом? Помни, что для нас, девственниц, это лето будет особенно тоскливым.

– Присмотри, пожалуйста, за домом, пока меня не будет.

– С радостью. Теперь давай поговорим об ответной услуге.

– Допивай и иди домой. Мне надо поспать.

Черри обреченно кивнула.

– О’кей. Эта баба уж точно здорово тебя присушила. Как я ее ненавижу!

– Я тоже, – спокойно сказал Джонатан.

– Говна собачьего!

– Расширяем лексикон?

– Я, пожалуй, лучше домой пойду.

Он проводил ее до дверей и поцеловал в лоб.

– Увидимся, когда вернусь.

– Эй, а что говорят альпинисту? Актеру желают, чтобы он ногу сломал, но для альпиниста это как-то больно зловеще.

– Да просто скажи: “Желаю успеха”.

– Желаю успеха.

– Спасибо. Спокойной ночи.

– Чудно. Спасибо большое за “спокойной ночи”. Всю ночь буду помнить.

АРИЗОНА, 15 ИЮНЯ

Стоя меж чемоданов на поросшей травой кромке небольшого летного поля, Джонатан наблюдал, как цировский реактивный самолет, из которого он только что выгрузился, развернулся и, не без величия употребив всю свою мощь на загрязнение окружающей среды, вырулил на подветренную сторону взлетной полосы. Горячая волна воздуха, бегущая вслед за двигателем, пробежала по траве. Глухой шум мотора болью отдавался в ушах.

С другой стороны полосы новый, но уже побитый “лендровер” выскочил между двух ангаров из гофрированного металла, заюзил на правом повороте, обдав пылью недовольных механиков, взлетел в воздух всеми четырьмя колесами, наскочив на кучу гравия, едва не врезался в самолет, как раз разогревавший мотор, что вызвало оживленную перебранку между водителем и летчиком, а затем, максимально ускоряясь, понесся прямо на Джонатана – и лишь в самый последний момент были приведены в действие тормоза на все колеса. “Лендровер” со скрежетом и жутким боковым скольжением остановился. Между его бампером и коленом Джонатана оставалось каких-то несколько дюймов.

“Лендровер” еще раскачивался, а из него уже выскочил Биг-Бен Боумен.

– Джон, лопни мои глаза, ну как ты?!

Он выхватил один чемодан из рук Джонатана и швырнул его на заднее сиденье, не проявив особой бережности к содержимому.

– Я тебе, старик, одно скажу: мы с тобой цистерну пива усидим, прежде чем ты уедешь. Эй!

Его широкие волосатые лапы сомкнулись на предплечье Джонатана, и после неуклюжих, но вполне костоломных объятий Джонатана отстранили на расстояние вытянутой руки для более внимательного осмотра.

– Выглядишь прекрасно, старик. Может, чуть рыхловат. Ну и рад же я тебя видеть, черт побери! Погоди-ка, посмотришь, как я живу. Это что-то…

Рев цировского самолета, идущего на взлет, заглушил все прочие звуки, но Биг-Бен, невзирая ни на что, продолжал говорить, погружая в “лендровер” чемодан и запихивая его владельца туда же. Бен обошел машину кругом и плюхнулся на водительское место, рывком переключил скорости, и они понеслись, перевалившись через дренажную канаву возле поля и одновременно проделав поворот, при котором машину занесло неимоверно. Джонатан вцепился в сиденье и заорал, видя, что прямо на них мчит разгоняющийся самолет, Биг-Бен расхохотался и резко свернул вправо, так что какое-то мгновение они мчались в тени правого крыла самолета на параллельных курсах.

– Не выйдет! – проревел Бен, перекрывая всю совокупность шумов вокруг них. Он ушел влево, проехав так близко за самолетом, что Джонатана обдало горячей и шершавой струей выхлопа.

– Ради Христа, Бен!

– Ну не могу я! Не могу обогнать самолет! – Потом Бен оглушительно расхохотался и со всей силы надавил на педаль газа. Они пролетели мимо разбросанных помещений аэропорта, напрочь игнорируя предписанные для езды дорожки, перескочили бордюр автострады, и на крутейшем вираже наискось прорезались сквозь все ряды движения, что вызвало скрип многих тормозов и яростные сигналы. Бен ответил возмущенным водителям классическим жестом.

Примерно через милю они тем же манером свернули на грунтовую дорогу.

– Теперь немного по этой дорожке, старик! – прокричал Бен. – Помнишь?

– Вроде бы. Миль двадцать?

– Ага, около того. Займет минут восемнадцать, если без особой спешки.

Джонатан сжал поручень и сказал, насколько мог, небрежно:

– Не вижу никакой причины для спешки, Бен.

– Да ты мое логово просто не узнаешь!

– Если доживу.

– Что?

– Ничего!

И они помчались дальше, подскакивая на всех ухабах. Бен рассказывал о некоторых введенных им новшествах. Очевидно, “школа скалолазов” преобразилась в нечто вроде курортного ранчо. Рассказывая, он смотрел на Джонатана и изредка бросал взгляд на дорогу для корректировки курса, и то лишь, когда чувствовал, что их сносит на обочину. Джонатан уже забыл “шоковый” стиль езды Бена. На отвесной стене, где не за что зацепиться, кроме гнилой породы, он предпочел бы иметь рядом Бена, а не кого-либо другого, но вот за рулем…

– О-о-о! Держись!

Они внезапно выскочили на крутой поворот на слишком высокой скорости и вписаться в него просто не могли. Машина перепрыгнула через обочину, и колеса со стороны Джонатана увязли в мягком песке. Нескончаемое мгновение они балансировали на этих колесах, потом Бен круто взял вправо, снова вжав колеса в песок, и пошел юзом, ведя руль в ту же сторону, куда заносило машину. Их завертело волчком и выбросило обратно на дорогу.

– Чертей мне в задницу, вечно я про этот поворот забываю!

– Бен, я, пожалуй, пешком прогуляюсь.

– Да ладно тебе.

Бен опять расхохотался, но некоторое время ехал помедленнее. Однако скорость неизбежно нарастала, и вскоре костяшки пальцев Джонатана побелели – так крепко он вцепился в поручень. Он решил, что ничего не выиграет, изнуряя себя попытками управлять автомобилем с помощью внушения, поэтому он покорно расслабился и выкинул из головы все мысли.

Биг-Бен усмехнулся.

– Что такое? – спросил Джонатан.

– Вспомнил Аконкагуа. Помнишь, как я с этой старой сукой разобрался?

– Помню.

Они познакомились в Альпах. Из-за громадной разницы в темпераменте казалось, что хорошей связки из них никогда не выйдет. Ни один из них не испытал особой радости, когда судьба свела их вместе – оказалось, что старые партнеры каждого из них по разным причинам больше не могли участвовать в восхождениях, о которых им обоим так мечталось. Решение идти в одной связке они приняли с большими опасениями и на первых порах общались друг с другом с той вежливостью, которая служит заменителем дружбы. Постепенно и неохотно они обнаружили, что их полярно противоположные альпинистские таланты в совокупности своей сделали из них очень классную связку. Джонатан относился к каждой горе, как к математической задаче, и, выбирая маршруты, тщательно прикидывал, как соотносятся снаряжение и запасы с наличными резервами времени и сил. Биг-Бен же попросту топтал гору и силой покорял ее, полагаясь только на свою необычайную физическую мощь и железную волю. Падкие на шуточки собратья-альпинисты прозвали их Рапирой с Дубинкой. Прозвища эти приглянулись журналистам, поставлявшим статьи об их достижениях в журналы для любителей горного спорта. Джонатан был особенно хорош в работе на голых скалах, где точнейший расчет рычагов и точек опоры вполне отвечал его интеллектуальному стилю. Очередь Биг-Бена наступала тогда, когда они выходили на снег и лед, где он, сопя, как бык, грудью прокладывал путь к вершине сквозь снежники.

И на стоянках их полное несходство прекрасно сглаживало то естественное межличностное напряжение, которое возникало в этих узких и подчас опасных местах. Бен был старше на десять лет, словоохотливый, шумно реагирующий на шутки. Их психологические типы и системы ценностей расходились настолько, что между ними никогда не возникало конкуренции. Даже после победы, в высокогорных пансионатах, они отмечали торжество по-разному, в разных компаниях, а ночью вознаграждали себя девочками совершенно разного типа.

В течение шести лет они проводили альпинистские сезоны вместе, штурмуя вершины – пик Уокера, Дрю, канадские Скалистые Горы. И их международной репутации нисколько не вредило, что Джонатан изредка пописывал в разные альпинистские издания, с нарочитым хладнокровием и сдержанностью описывая их собственные подвиги. Позднее для журналов такого рода это стало стилистической нормой.

Потому было вполне естественно, что, когда группа молодых немцев решила штурмовать Аконкагуа, самую высокую точку западного полушария, они пригласили Джонатана и Бена принять участие. Особенно обрадовался приглашению Бен: это было как раз восхождение его типа – изнурительный, мучительный подъем, почти не требовавший тактического расчета, зато в избытке – выносливости и безукоризненного подбора снаряжения и припасов.

Джонатан отреагировал несколько прохладней. По справедливости, принимая во внимание, что именно немцы задумали и разработали этот план, они и должны были идти в первой связке, а Джонатану и Бену отводилась роль “второго номера” и штурмовать вершину им пришлось бы лишь в том случае, если с немцами произойдет что-то непредвиденное. Все было честно, но совсем не в духе Джонатана. В отличие от Бена, который был влюблен в каждый шаг восхождения, Джонатан шел исключительно ради победы. Значительные расходы, сопряженные с маршрутом, тоже не слишком вдохновляли Джонатана, как и то, что именно его таланты при восхождении такого рода будут иметь лишь второстепенное значение.

Но Биг-Бену не так-то легко было отказать. Финансовые проблемы он решил, продав маленькое ранчо, бывшее для него единственным источником доходов, а в длинном разговоре по телефону он убедил-таки Джонатана, признавшись, что в силу возраста это будет, скорее всего, последнее восхождение в его жизни. Как выяснилось впоследствии, в этом он оказался прав.

Если смотреть с моря, кажется, что Аконкагуа поднимается сразу же за Вальпараисо правильным и, с такого расстояния, совершенно мирным конусом. Но добраться туда – все равно, что побывать в аду. Подошва этой горы запрятана среди сумбурного нагромождения более мелких гор, и группа провела в пути неделю, поочередно подвергая себя двум противоположным друг другу видам пытки – джунглями, полными миазмов, и сухими пыльными ущельями – направляясь к подножью Аконкагуа по старому фитцджеральдовскому маршруту.

Во всем мире не найдется более мучительной вершины для штурма, чем эта огромная глыба из льда и рыхлой, выветрившейся породы. Она уничтожает человека, но не благородным ударом, как Айгерванд или Нанга-Прабат, а исподтишка, мало-помалу высасывая силу духа и тела человека, пока тот не превращается в скулящего безумца, еле способного стоять на ногах. Ни один участок подъема не представляет ни особой трудности, ни даже интереса в альпинистском смысле. Не будет преувеличением сказать, что любой достаточно физически подготовленный дилетант, при соответствующем снаряжении и навыке дышать разреженным воздухом, осилил бы любую отдельно взятую тысячу футов этого подъема. Но Аконкагуа поднимается на тысячи и тысячи футов, и человек час за часом карабкается по сланцеватой глине и рваному камню, по моренам и ледникам, иссеченным множеством трещин, не ощущая никакого продвижения к цели, не чувствуя, что вершина становится ближе. А змеящиеся вокруг пиков грозы с молниями то и дело останавливают альпиниста, заставляя прижаться к скале и замереть неизвестно на сколько. Возможно, навсегда. А эта куча мусора, не убранного со дней Творения, упорно тянется все выше и выше.

До вершины оставалось менее трех тысяч футов, когда один из немцев скис окончательно, деморализованный горной болезнью и холодом, пробиравшим до костей. “Зачем?” – спрашивал он. – “Не все ли равно?” Все поняли, что он имеет в виду. С технической точки зрения Аконкагуа настолько неинтересна, что служит не столько вехой в карьере альпиниста, сколько явным признанием того скрытого желания смерти, которое гонит в горы многих из скалолазов.

Но чтобы какая-то горка, даже самая расстервозная, остановила Биг-Бена! А Джонатан и подумать не мог отпустить Бена к вершине одного. И было решено, что немцы останутся там, где были, и постараются обустроить лагерь получше к тому моменту, когда новая штурмовая группа спустится вниз, теряя последние силы.

Следующие полторы тысячи футов стоили Бену и Джонатану целого дня, при этом они потеряли половину провизии, да и сами чуть не сорвались.

На другой день их остановила гроза. Огни святого Эльма искрились на кончиках ледорубов. Одеревеневшими пальцами они вцепились в края брезентового тента – единственной их защиты от завывающего ветра. Ткань раздувалась и хлопала на ветру, издавая звуки, похожие на пистолетные выстрелы. Она извивалась и рвалась из онемевших рук, как разъяренное раненое животное, полное жажды мщенья.

С наступлением ночи гроза прекратилась, и им пришлось ногами выбивать брезент из рук, начисто утративших способность разжиматься. Терпению Джонатана пришел конец. Он объявил Бену, что утром они идут вниз.

Бен сжал зубы. Бессильные слезы текли из уголков глаз и замерзали на щетинистых скулах. “Чер-рт! – всхлипывал он. – Черт бы побрал эту долбаную горку!” Потом он совсем психанул, бросился на гору с ледорубом и начал терзать ее и крушить, пока от усталости и разреженного воздуха не рухнул, задыхаясь, в снег. Джонатан поднял его и помог доковылять до их жалкого укрытия. К наступлению ночи они окопались, насколько хватило сил. Ветер стонал, но гроза притаилась в засаде, и они смогли немного отдохнуть.

– Знаешь, старик, в чем дело? – в кромешной тьме спросил Биг-Бен. Он успокоился, только зубами лязгал от холода, и от этого в его голосе слышались угрожающе-психопатические нотки. – Старею я, Джон. Это уж точно моя последняя горка. И будь я проклят, если эта старая сука меня одолеет. Ты понимаешь?

В темноте Джонатан нашел и крепко пожал руку Бена.

Через четверть часа Бен спокойно и уверенно сказал:

– Попробуем завтра, да?

– Хорошо, – ответил Джонатан. Но он не верил, что все будет хорошо.

Рассвет принес с собой отвратительную погоду, и Джонатан оставил последнюю слабую надежду на покорение вершины. Теперь он думал исключительно о том, как бы спуститься вниз живыми.

Около полудня распогодилось, и они выкопались из своей норы. Не успел Джонатан изложить свои доводы в пользу того, что им следует вернуться, как Бен решительно устремился наверх. Ничего не оставалось, как только последовать за ним.

Спустя шесть часов они были на вершине. Последний этап. Джонатан помнит крайне смутно. Шаг за шагом они продирались сквозь заветренную корку льда, по пояс проваливаясь в лавиноопасном снегу, слепо и тупо карабкаясь вверх, спотыкаясь, скользя, сосредоточив все силы разума на том, чтобы сделать очередной шаг.

И вот они на вершине. Но в кружении густых перистых облаков даже на расстоянии нескольких шагов ничего не было видно.

– О черт, и пейзажа-то никакого! – сердито проворчал Бен. Потом он начал возиться с завязками своих наружных полиэтиленовых штанов, потом скинул штаны. После недолгой борьбы с шерстяными лыжными брюками он освободился и от них, выпрямился – и выразил свое презрение к Аконкагуа древним и весьма красноречивым способом.

Когда они спускались, чередуя стремительное глиссирование с нудной долбежкой ступеней, стараясь успеть засветло, но при этом не вызвать лавину, Джонатан заметил, что Бен ступает как-то неуклюже и неуверенно.

– Что с тобой?

– Ног под собой не чую, старик.

– А когда в последний раз чуял?

– Да вроде часа два уж.

Джонатан отрыл в снегу мелкий окопчик и осторожно стащил с Бена ботинки. У того пальцы на ногах были белые и твердые, как слоновая кость. Четверть часа Джонатан держал окоченелые ноги Бена, прижав их к своей голой груди и прикрыв курткой. Когда в одну ступню стала возвращаться чувствительность, сменяя онемение приливами боли, Бен выл и грязно ругался. Но вторая ступня оставалась твердой и белой, и Джонатан понял, что своими мерами первой помощи ничего не добьется. Однако существовала большая опасность того, что новая гроза застигнет их на открытом месте. И они двинулись дальше.

Немцы были просто великолепны. Когда покорители вершины, пошатываясь, приплелись в лагерь, они приняли Бена у Джонатана и чуть ли не на руках спустили его вниз. А Джонатан мог лишь ковылять сзади, как лошадь, страдающая запалом и к тому же полуослепшая от снега.

Сидя в больнице Вальпараисо, подпираемый кучей подушек, Бен выглядел на редкость нелепо и как-то неуместно. В порядке светской беседы Джонатан обвинил его в симуляции – Бен, дескать, ни одной ночи не пропускает, чтобы не переспать с медсестрой.

– Да мне, старик, на них и смотреть-то противно. Всякая, способная оттяпать человеку пальцы, пока он не смотрит, вполне может и кое-что другое оттяпать. Это было последнее упоминание об ампутированных пальцах на ноге. Оба знали, что больших восхождений у Бена уже не будет.

Они не испытали ни подъема, ни гордости свершения, глядя на то, как за кормой корабля все дальше и дальше уплывает вершина Аконкагуа. Они не гордились победой, да и немцы не стыдились неудачи. Такая уж эта куча окаменевшего дерьма.

Вернувшись в Штаты, Бен решил организовать небольшую школу скалолазания в том уголке Аризоны, где самой природой были в изобилии предоставлены все мыслимые трудности, с которыми может столкнуться альпинист на маршруте. Однако столь немного находилось людей, стремившихся пройти тот курс высшего спортивного мастерства, который предлагал Бен, что Джонатан диву давался, как ему только удается сводить концы с концами. Да, конечно, сам Джонатан и еще примерно двадцать опытных альпинистов взяли себе за правило регулярно наведываться в школу Бена, но это и было тем, чем казалось – благотворительностью. Неоднократные стычки с Беном, упорно отказывавшимся принимать плату за жилье и обучение, ставили Джонатана в неловкое положение, и он вообще перестал приезжать, тем более что новый дом и собрание картин целиком поглотили его.

– Ага! – прокричал Бен, когда они плюхнулись на сиденья после особо зловредной колдобины. – Все же я отплатил этой старой суке!

– А ты когда-нибудь задумывался, что было бы, если бы ты при этом заработал местное обморожение?

Бен засмеялся.

– И не говори! В резервации поднялся бы вой и стон, и толпы юных индианок все глаза бы выплакали. Вот так-то, старик!

Они перевалили через небольшой холмик и стали спускаться по серпантину в долину, где расположилось хозяйство Бена, оставляя за собой пыльный шлейф. Посмотрев сверху на заведение Бена, Джонатан сильно удивился. Да, оно изменилось, это точно. Исчезла стайка скромных летних домиков, кучковавшихся вокруг кухни. Появился огромный бассейн с изумрудной водой, с трех сторон окруженный центральной частью и флигелями “охотничьего домика”, выстроенного в псевдоиндейском стиле. Нечто, напоминающее внутренний дворик, – патио – было испещрено белыми пятнами. То были люди в купальных костюмах, даже отдаленно не похожие на альпинистов. Между всем этим и той спартанской “школой скалолазов”, которая запомнилась Джонатану, никакого сравнения и быть не могло.

– И давно все тут вот так? – спросил он, когда они катили вниз по крутой дороге.

– Два года примерно. Нравится?

– Впечатляет.

Они промчались по усыпанной гравием автостоянке и стукнулись о бревно, обозначавшее собой границу стоянки, после чего “лендровер”, покачиваясь, остановился. Джонатан медленно выбрался и потянулся, чтобы все кости встали на место. Неподвижная земля под ногами доставляла ему истинное удовольствие.

И только когда они уже сидели в тенистой прохладе бара, сосредоточив все внимание на вожделенных кружках пива, Джонатан улучил момент и повнимательней пригляделся к Бену. Каждая черточка в лице Бена дышала крепкой мужественностью – от густых, коротко подстриженных волос цвета чистого серебра до лица в целом, широкого, покрытого морщинами, словно высеченного скульптором из цельного гранита. Две глубокие борозды прорезали загорелые щеки, а сеть морщинок в уголках глаз напоминала фотографии дельты Нила, сделанные с воздуха.

Когда они осушили первые кружки, Бен жестом показал бармену-индейцу, чтобы принес еще пару. Джонатан вспомнил легендарную любовь Бена к пиву, которая была предметом многочисленных комментариев и общего восторга альпинистской братии.

– Очень шикарно, – оглядевшись, отвесил комплимент Джонатан.

– Ага, становится похоже на то, что я как-нибудь перезимую.

Низкой стеной из камня местной породы бар отделялся от площадки для отдыха, через которую, извиваясь, протекал искусственный ручей, обтекая столики, каждый из которых стоял на маленьком островке, соединенном с пешеходной дорожкой крутым каменным мостиком. Несколько пар в спортивных костюмах тихо разговаривали, склонившись над коктейлями со льдом и обрамлением из листьев, наслаждаясь кондиционированным воздухом и не обращая ни малейшего внимания на пресную музыку, льющуюся из вездесущих, но невидимых динамиков. На одном конце площадки стояла стеклянная стена, сквозь которую можно было видеть бассейн и купальщиков. Повсюду имели место вкрапления мужчин преуспевающего вида, с загаром, явно полученным от лежания на пляже. Иные из них сидели активно пьющими группками вокруг белых железных столиков, иные же, примостившись на краешках ярких плетеных шезлонгов и свесив животы между ног, изучали биржевые ведомости. Прочие бесцельно фланировали вдоль краев бассейна.

Исполненные надежд юные дамы, развалясь, посиживали в шезлонгах. Большая часть сидела, поджав одну ножку и выставив вверх коленку, тем самым открывая на всеобщее обозрение кусочек ляжки. Солнечные очки были наведены на книги и журналы, но спрятанные за ними глаза вели интенсивную разведку.

Бен посмотрел на Джонатана, прищурив свои голубые глаза, причем от их уголков побежали морщинки, и кивнул.

– Да, действительно здорово, что ты приехал, старик. А то все эти пижоны мне до чертиков надоели. Как поживаешь-то? Все сам по себе?

– Живой пока.

– Как твоя шизанутая церковь?

– Голову от дождя спасает.

– И то ладно. – Он на секунду задумался. – Что же это за дела, Джон? Я получил эту самую телеграмму, а в ней сказано, чтобы я тебя принял и подготовил к восхождению. Оплатят, мол, все расходы. Что все это значит, старик? “Все расходы” – тут ведь можно черт-те сколько накрутить. Эти люди – друзья? Может, мне с ними полегче?

– Ни в коем случае. Никакие они не друзья. Сдери с них все, что можно. Посели меня в самый дорогой номер, а всю собственную еду и выпивку смело включай в мой счет.

– Ну и ну! Вот здорово! Черт меня побери, я же целый бал устрою за их счет. Эй! Кстати, о горах. Меня пригласили в базовые для какой-то группы, которая хочет лезть на Айгер. Как тебе это?

– Замечательно. – Джонатан знал, что следующее его высказывание вызовет недоумение, и постарался подпустить его как бы невзначай. – Кстати, именно к этому восхождению я и приехал сюда готовиться.