Текст книги "Блистательное величие. Истории из жизни великих мастеров медитации старого Тибета"

«С тех пор, – рассказывал он мне, – я по-настоящему попал под власть Мары (демона препятствий) и начал давать посвящения и учения. Именно тогда я пал до своего нынешнего уровня. Одно отвлечение следовало за другим, поскольку теперь я должен был только и делать, что выполнять ритуалы. Но это никогда не было моей целью: я никогда не стремился жить, окружённый славой и восхищением, я хотел одного – быть одиноким, как олень в горной глуши».

* * *

Из четырёх братьев Самтен Гьяцо определённо был наиболее сильной личностью, и с годами его уверенность в себе росла. Благодаря его чувству собственного достоинства и необъяснимой силе воздействия люди боялись обращаться к нему по пустякам. Действительно, я никогда не видел, чтобы он болтал с кем-нибудь. Его взор горел удивительным огнём, похожим на вспышку пламени масляного светильника, – так, бывает, блестят глаза у кошки. В его присутствии вы чувствовали, как он проникает в самую глубину, обнажая ваши сокровенные тайны.

Его боялись все. Не из-за его одежды – он одевался как простой монах. Однако даже ламы совершенно робели перед ним. Большинство из лам и монахов, завидев его издалека, предпочитали убраться с его пути. Когда он заходил в помещение, все расступались, даже высокопоставленные сановники. Все, кем бы они ни были, испытывали трепет и спешили освободить ему дорогу. Даже мой отец в присутствии Самтена Гьяцо играл роль его слуги.

Было удивительно видеть, какой ужас мог внушать этот скромно одетый невысокий лысый монах. Его боялся даже шестнадцатый Кармапа, который, когда ему исполнилось уже двадцать лет, сказал мне: «Взять, например, Самтена Гьяцо. Я просто трепещу перед ним. Не знаю почему, но этот старый лама наводит на меня страх! Я дважды подумаю, прежде чем попрошусь выйти по нужде!»

То же самое касалось и меня. Каждое утро я стоял у двери его покоев, не сразу решаясь её открыть.

Самтен Гьяцо обладал примечательным качеством – необъяснимой силой, воздействующей на людей. На самом деле бояться было нечего, но, тем не менее, все мы трепетали перед ним.

* * *

После того как Кармей Кхенпо умер, он родился моим двоюродным братом. Мы звали его просто – Кхентрул, подразумевая перерождение Кармей Кхенпо. Юный Кхентрул был очень смел и удивительно красноречив. Однажды он сказал мне: «Зачем нам бояться Самтена Гьяцо? Ведь он просто наш дядя»[93]93
  Кармей Кхенпо переродился сыном сестры Самтена Гьяцо. [ТУР]


[Закрыть]. Но каждый раз, когда Кхентрул встречался с Самтеном Гьяцо и видел его лысую голову, он забывал о своих словах. Потупив глаза, он начинал еле заметно дрожать.

Кхентрул объяснял это так: «Стоит мне встретить Самтена Гьяцо – а ведь он мне дядя, – я стараюсь напомнить себе, что он такой же человек, как и я. Хотя он очень возвышенный монах, нет ни малейшей причины бояться. Но, едва я оказываюсь рядом с ним, на меня нападают неуверенность и дрожь.

Я стараюсь рассуждать сам с собой: чего так боятся люди? Когда я смотрю на него, вижу старика в простой одежде. Не знаю, может быть, дело в его лысой голове, а может – в его глазах. Они такие необычные, и в них трудно смотреть. Они как будто видят тебя насквозь. Сколько бы я ни напоминал себе, что бояться нечего и что, кроме того, он мой дядя, но ничего не помогает!»

Есть пословица: «Истинная вера всех побеждает». Трудно указать пальцем на конкретное качество, но часто можно заметить его в людях, обладающих глубокой медитативной реализацией.

* * *

Где бы ни находился Самтен Гьяцо, он оказывал на людей огромное влияние. Он не занимался пустыми разговорами: для них он не оставлял никакого места, принимая только искренние вопросы о практике, которые никогда не оставлял без внимания. Давая наставления, Самтен Гьяцо предвидел, какая судьба ожидает его слова – будут они употреблены с пользой или нет.

Мирянам, главной целью которых было земное благосостояние и поддержание рода, он давал мантру Авалокитешвары – ОМ МАНИ ПЭМЭ ХУМ – и учения о вере и преданности. Но особое внимание он уделял людям, которые посвятили свою жизнь углублению своего духовного опыта и постижения. С искренними практикующими он поистине делился своим сердцем.

В любом случае всякий, кому довелось с ним беседовать, испытывал восхищение и глубокое воодушевление.

Вокруг монастыря Лачаб жило много практиков-нгакпа. Как только они узнавали, что Самтен Гьяцо вернулся домой, они тут же стекались к его жилищу, чтобы получить учения по воззрению дзогчен. Иногда они оставались на всю ночь, не расходясь до самого утра. Эти практики, его близкие ученики, дивились ясности его учений, а на таких бывалых йогинов трудно произвести впечатление.

Эти старые нгакпы любили Самтена Гьяцо и видели, что его ум не знает никаких препятствий. Каждый, кому представился случай обсуждать с ним свою практику медитации, кто бы он ни был, как бы ни был образован, всегда выходил от него в изумлении.

В любой беседе Самтена Гьяцо со сведущими учёными, освоившими целый океан знаний, все эти учёные через несколько часов признавали своё поражение в вопросах опыта медитации. Под конец вся их первоначальная самоуверенность испарялась, и они не могли не просить у него учений, задавая один вопрос за другим.

Когда Самтен Гьяцо передавал важные практики медитации, его величие проявлялось ещё сильнее, вызывая священный трепет даже у самых учёных кхенпо. Чем больше человек беседовал с Самтеном Гьяцо, тем яснее становилось, насколько непобедима уверенность в себе этого великого учителя. Эта непоколебимая уверенность знаменует глубину практики и личного опыта.

Вот какой гуру был у меня.

* * *

Было много и других лам и практиков, которые питали глубокую веру и преданность к Самтену Гьяцо.

Однажды, когда я входил в комнату Самтена Гьяцо, оттуда вышел один практик.

«Сегодня мне представился случай кому-то помочь, совсем чуть-чуть, – заметил мой гуру. – Тот человек – превосходный практик, поистине усердный. Но он считает, что практиковал пустоту, хотя на самом деле приучался ограничивать пробуждённое состояние. Что толку хранить его взаперти?

Мне удалось прояснить для него, что пустота – не то, что можно развивать. Как можно создавать пустоту? После того как мы поговорили, этот практик понял и сумел немного поверить».

Позднее я случайно встретил того практика, и он мне сказал: «За свою жизнь я повидал немало учителей и получил многочисленные наставления. Но, не повстречайся я с Самтеном Гьяцо, не уверен, что сумел бы продвинуться по истинному пути. В тот день он с предельной ясностью укрепил нечто в моём уме. Теперь у меня нет и тени сомнений».

20. Цеванг Дечен – тулку Самтена Гьяцо

Тот человек испытывал невероятную преданность к Самтену Гьяцо. Мне стало ясно: это было нечто большее, чем «немного поверить».

* * *

Однажды мой отец собрался устроить в своём монастыре друбчен и попросил Самтена Гьяцо его провести[94]94
  Монастырь Нанг Цангсар Гомпа был основан предыдущим воплощением моего отца – Цангсаром Сонамом Еше, который считался воплощением Вороноголового Охранителя (Джарог Донгчен). [ТУР]


[Закрыть]. На протяжении долгих часов друбчена они и два других моих дяди сидели вместе.

«В это время происходило нечто странное, – вспоминал отец. – Я видел вокруг Самтена Гьяцо радужное сияние. На следующий день это повторилось снова, когда он сидел на своём троне. На третий день многоцветный свет был так силён, что затмевал для меня его материальное тело.

Все мы, трое его братьев, видели это и обсуждали, в чём причина. Один из нас просто воспринимал радужный свет как он есть. Другой встревожился, боясь, что это может быть знаком близкой смерти. Но никто из нас не отважился намекнуть об этом Самтену Гьяцо. Если бы мы это сделали, он, конечно же, отругал бы нас. „Что за чепуху вы несёте“, – сказал бы он.

Но это не меняет того факта, что все мы трое видели его тело, как бы сотканным из радужного света».

Самтен Гьяцо скончался позже в тот же самый год.

11
Мой отец – чудотворец

Ещё в очень юном возрасте моего отца опознали как тулку, четвёртое перерождение учителя Сонама Еше из рода Цангсар. Однажды в дом рода Цангсар прибыли верхом какие-то ламы; они были из монастыря, где в своём прежнем рождении мой отец был главным ламой. Они потребовали встречи с моей бабушкой, а потом велели ей отдать им ребёнка.

Их визит совпал с кончиной моей прабабушки Маюм Дега[95]95
  У Дзигара Конгтрула была одна из костей Маюм Дега с изображением будды Тары на ней. Он хранил эту реликвию в маленьком ларце. Я видел её своими глазами, и это определённо не подделка. Дзигар Конгтрул хранил много костей великих лам как свои тайные святыни. [ТУР]


[Закрыть].

– У нас сейчас траур, – сказала бабушка монахам, – моя мать только что скончалась, и я занята подготовкой похорон. Пожалуйста, не просите у меня сына сейчас. Вероятно, мне придётся передать его вам – как я могу ослушаться приказа Кармапы и его регентов? Но сейчас для меня не время принимать от вас белый шарф и праздновать возвращение тулку. Приезжайте, когда закончатся похоронные ритуалы. А пока тулку останется со мной.

Посланец был очень бесцеремонным и – не побоюсь этого слова – бесчувственным.

– Хе-хе! – высокомерно рассмеялся он. – Мы тут занимаемся обсуждением ваджрного приказа! От вас требуется только один ответ – и это «да». Я не собираюсь возвращаться в монастырь с пустыми руками, – твёрдо добавил он.

Монастырь ламы находился в двух днях пути верхом от имения семьи Цангсар.

– Это дело нужно уладить сегодня, – продолжал он. – Я проделал слишком большой путь, чтобы возвратиться без тулку. Я не принимаю никаких возражений.

– Дорогой лама, – возразила бабушка, – не будьте таким настырным. Я уже сказала вам, что отдам своего сына, но этот день не годится для благоприятного начала. Тело моей матери ещё лежит здесь; прошло только три дня с момента её кончины.

Она продолжала увещевать:

– У людей не принято разговаривать так грубо, как это делаете вы, с теми, кого они уважают. Не нужно так себя вести. И помните, за матерью всегда остаётся последнее слово, если речь идет о благополучии её ребенка.

– Это не имеет ни малейшего значения, – резко ответил лама.

– Зачем вы так разговариваете? Я только прошу вас подождать неделю. Не будьте такими напористыми!

Но лама не уступал, отказываясь ждать неделю:

– Не могу согласиться с вами, – настаивал он, – с этим делом нужно покончить сейчас.

Бабушка была из тех людей, которые слов на ветер не бросают. Она не уступала.

– Я сказала вам нет! Я не собираюсь отдавать вам моего сына и уж тем более отправляться в ваш монастырь на празднование. И вот что ещё: я вас совсем не боюсь. Может, вы и большая шишка там, откуда явились, но здесь командую я. Почему я должна вас слушаться? Вы ничего не добьётесь своей грубостью!

До того лама уже положил перед бабушкой белый шарф, и теперь она возвратила его обратно. Поэтому лама снова стал совать его бабушке, а та опять его отбросила. Это повторялось раза три.

Тогда лама предпринял попытку повесить шарф бабушке на шею, как это принято. Но она сопротивлялась с такими словами:

– Никто не наряжается, когда у него умерла мать! Или вы хотите меня удавить?

Они уже не на шутку ссорились, и дело принимало плохой оборот. Наконец, бабушка воскликнула:

– Теперь я точно знаю, что не приму от вас белого шарфа! Я никогда не отдам своего сына такому человеку, как вы! Это мой ребёнок, и забочусь о нём я! Вы его не получите – так что можете убираться!

Разозлённый лама ответил:

– Ладно, если так, то нам вообще не нужен такой тулку!

Теперь уже никак нельзя было исправить положение, и на этом лама отступил, словно противник, покидающий стан врага.

Но далеко он не ушёл: лама и его спутники расположились лагерем в ближней можжевеловой роще. Из этого наблюдательного пункта они следили за нашим домом.

Было ясно, что они задумали. Чиме Дордже держали в доме и не разрешали выходить без сопровождения, чтобы его не схватили и не увезли в их монастырь.

Я слышал, что три или четыре монаха оставались в своём маленьком лагере несколько недель, применяя эту тактику выжидания. Наконец все они ушли.

Мне и сейчас трудно оценить их способ «выражения почтения». Вскоре после похорон бабушке понадобилось отправиться в Цикей.

Когда она с сопровождающими выехала из узкого ущелья, перед ними вдруг оказались двадцать пять монахов на конях. Монахи преградили путь: если бы не отсутствие винтовок, могло показаться, что это отряд вражеской армии, готовый к бою. Они потребовали у бабушки отдать им сына прямо сейчас.

Чиме Дордже было всего три года, но он был смышлён. Когда монахи почти схватили его, он закричал: «Я не тулку Сонама Еше. Это он!» – и показал на своего брата, моего дядю Санг-Нгака, который стоял рядом.

К сожалению, один монах из «группы торжественной встречи» знал их лично и вмешался: «Неправда. Это его брат».

Во время этой перепалки слуги бабушки держались за рукоятки своих ножей.

– Мы можем убить нескольких, – шепнули они ей, – что вы прикажете нам сделать?

– Нет, сегодня не нужно проливать кровь, – предостерегла бабушка. – Ведь их двадцать пять, а вы в лучшем случае справитесь с восемью или десятью. Они сделали сильный ход и сегодня выиграли эту игру. Радуги сияют не каждый день. Потерпите, наш день придёт.

Видите, какими упрямыми бывают некоторые кхамцы: маленького сына Кончог Палдрон насильно забирали на её глазах, и она ничего не могла поделать.

Тем временем один монах схватил Чиме Дордже, плотно завернул в свою накидку, и шайка монахов в бордовом увезла его с собой.

* * *

Как только обитатели местности вокруг имения семьи Цангсар услышали о похищении, они приготовились к сражению и двинулись к монастырю, куда забрали моего отца. Битва чуть было не разыгралась, когда вмешался понпо – местный староста.

Он запретил им драться, а вместо того предложил провести переговоры. Его план заключался в том, чтобы мои дедушка и бабушка согласились отдать своего сына при условии, что монастырь принесёт свои извинения, сопроводив их щедрыми дарами бабушке, чтобы загладить вину перед ней.

Её муж, мой дед Оргьен Чопел, был очень влиятельной фигурой в этих краях и, как порядочный человек, не одобрял проведения таких переговоров. Он считал так: «Разумеется, мы должны отдать им тулку. Я не осуждаю ни старого ламу за его настойчивость, ни мать ребёнка за то, что она ему сказала. Лама допустил ошибку, но теперь он будет рад помириться и увидеть, что дело улажено».

Так дедушка принял соглашение, и мой отец остался на попечении монастыря.

Вот как моего отца «пригласили» в его монастырь в качестве ламы-перерожденца.

* * *

Бабушку никак не обрадовал такой поворот событий, и она решила покинуть своего мужа и его родовое имение.

«Ни за что на свете я теперь здесь не останусь, – заявила она. – Я уйду и буду жить около Цикея Чоклинга». И она перебралась в резиденцию своего отца и братьев[96]96
  Цикей Чоклинг – нынешнее воплощение её отца в монастыре Цикей. [ЭПК]


[Закрыть].

Тем временем у моего отца сразу же началась учёба, и в таком юном возрасте его заставляли сидеть целый день, обучая читать и писать. Он хорошо усваивал знания, а его монастырь процветал. Через два года успехи Чиме Дордже в чтении стали настолько впечатляющими, что молва об этом разошлась по всей стране.

Спустя пять лет он настоял на свидании с матерью.

К тому времени управляющий монастырём моего отца был уверен, что не будет никакой опасности в том, чтобы позволить восьмилетнему мальчику ненадолго повидаться с матерью, сопроводив его туда и обратно. Все в монастыре считали, что недоразумение давно улажено и теперь всё тихо и спокойно. Поэтому ему разрешили отправиться в Цикей, чтобы навестить мать, и дали свиту из десяти монахов.

Но через пять-шесть дней Кончог Палдрон сказала этим монахам:

«А теперь вы можете возвращаться, но без моего сына».

И она оставила Чиме Дордже при себе.

* * *

Главным среди этих десяти монахов был очень славный лама, который не стал возражать. Но с тяжёлым сердцем возвращались они в монастырь без своего тулку.

«Когда мы приблизились к главным воротам, – потом рассказывал этот монах моему отцу, – я стал кричать: „Они не отдают нашего тулку!“ И тут тот самый старый лама, который заварил всю эту кашу, упал из окна.

Это был очень плохой знак. Весть об этом облетела всех как ветер. Все монахи и ламы собрались в главном зале, а двор заполнили местные жители. Царило всеобщее возбуждение и негодование, люди плакали и выкрикивали ругательства».

Гонцы скакали в Цикей и обратно. Монастырь моего отца был непреклонен, но и бабушка оставалась тверда, как алмаз.

«Допустим, мы не можем воевать с монастырём Цикей, – решили ламы, – но можем обратиться с этим делом в высшую инстанцию». Так монастырь моего отца возбудил судебное дело против Цикея, и ситуация приняла дурной оборот.

Поскольку монастырь моего отца принадлежал к традиции кагью, жалобу подали в Палпунг – главный центр кагью в Дерге. От монастыря направили представителя, чтобы защищать их сторону. Чоклинг из Цикея сам отважно отправился в Палпунг, чтобы отстаивать интересы своей дочери, приложив свои знаменитые качества: красноречие и находчивость. Глава Палпунга – перерождение великого Ситу Ринпоче – в то время был ещё совсем молод и по натуре очень мягок. Он умолял стороны не ссориться. Цикей Чоклинг и его свита остановились в одном помещении, а представители истца – в другом. Начался изощрённый диспут, в котором участвовало много лам, и длился он дней пятнадцать.

Кратко говоря, истцы утверждали, что Кармапа признал их тулку, а потому, согласно традиции, не может быть никаких сомнений в том, что этот тулку должен вернуться в свой монастырь, к которому принадлежит по праву. В противном случае это будет всё равно что бросить на ветер письмо, заверенное печатью Кармапы.

С другой стороны, Цикей Чоклинг утверждал, что нет такой традиции, которая допускала бы, что дитя, рождённое матерью, можно отобрать у неё против её воли. А поскольку Кончог Палдрон поклялась никогда не отдавать своего ребёнка, он должен остаться с ней.

В конце концов было решено, что Чиме Дордже может остаться на попечении матери.

* * *

Оглядываясь на прошлое, я должен признать, что, подрастая, мой отец становился озорником. В юные годы он, хотя и был тулку, показывал необузданность своего нрава. Ни по каким меркам он не напоминал духовное лицо, а тем более потомка великих учителей.

В то время младший брат короля Нангчена получил большое имение. Этот принц, наверное, был жадным, потому что захватил и часть земли, принадлежащую нашей семье.

Мой отец не побоялся оказать ему сопротивление. Пререкания переросли в физическое противоборство, и я полагаю, что несколько человек поплатились жизнью. Но принц получил косвенную поддержку со стороны дворца Нангчена, и мой отец не смог бороться против короля. Теперь Чиме Дордже пришлось бежать в монастырь Цикей. Поскольку тот был подведомствен Цикею Чоклингу, там королевская власть Нангчена не могла тронуть Чиме Дордже. Чтобы утихомирить эти распри, повсюду отправляли посланцев, пока ссора не была улажена.

Позднее мой отец стал понпо – старостой в Нангчене. Одеваясь, как «крутой парень», на старый добрый кхамский манер, он носил длинный нож и винтовку и, чуть что, повсюду открывал стрельбу. Он нередко оказывался вовлечённым в ссоры и вёл свой отряд на бой. Его не интересовало противоборство с кем-то, а просто нравилась хорошая драка. Он был неисправим, но притом храбр, как никто в этих краях.

Можно сказать, у него была склонность к героическому поведению.

* * *

Но в конце концов накопленная отцом карма настигла его в образе старого отшельника, близкого друга Самтена Гьяцо.

Будучи серьёзным человеком, однажды Самтен Гьяцо сказал моему отцу: «Я собираюсь встретиться с одним великим йогином; почему бы тебе не пойти со мной?»

Этот учитель, Сонтар Чончог, был практиком, который бо́льшую часть своей жизни провёл в горных уединениях. Его считали воплощением Намкхая Нингпо, одного из двадцати пяти близких учеников Лотосорождённого Гуру. Он вырос в Нангчене и воспитывался в монастыре Цечу неподалёку от королевского дворца. Потом он отпросился из монастыря и стал жить как йогин. Среди нескольких его учителей был Цокни Первый.

Чончог странствовал от одного горного ретрита к другому в течение многих лет. Наконец он обосновался в маленькой обители в горах над монастырём Нэтэн, где оставался до самой смерти. Он сосредоточился исключительно на практике медитации, не отвлекаясь ни на какие мирские дела. В результате своей целенаправленной практики он стал учителем дзогчен, известным высоким уровнем духовных достижений.

Чончога и Самтена Гьяцо связывала особая дружба: они были друг другу и учителем и учеником. Например, они были братьями в Дхарме, потому что одновременно получили от Цеванга Норбу «Сокровищницу драгоценных терма» в Ривоче. Когда Самтен Гьяцо хотел прояснить какие-то сомнения относительно своих переживаний в практике, он советовался с Чончогом.

Итак, мой отец отправился вместе с Самтеном Гьяцо в маленькую горную обитель. Когда они подошли к двери отшельника, Чончог вышел приветствовать Самтена Гьяцо:

– Добро пожаловать, Ринпоче!

21. Монастырь Цечу в Нангчене

Потом он заметил Чиме Дордже.

– А кого это ты с собой привёл? – спросил он.

– Это перерождение Сонама Еше из рода Цангсар, – ответил Самтен Гьяцо.

– А! Так это прибыло воплощение Сонама Еше! Я так долго ждал встречи с ним! – воскликнул йогин и стал кланяться в ноги моему отцу. Чиме Дордже попытался отойти в сторону, но Чончог продолжал кланяться в его сторону с выражением глубокого почтения.

«Какой ужас! – подумал отец. – Какое чистое восприятие у этого ламы, который видит перед собой такого грешника, как я. Достаточно посмотреть на меня: я одет как разбойник, готовый к бою. Я весь увешан оружием. Однако этот старый лама настолько почитает моё прежнее воплощение, что не обращает внимания ни на что. Я обидел столько людей – как же я мог так растрачивать свою жизнь?»

Пока он мысленно раскаивался, отшельник продолжал кланяться ему.

Наконец старый йогин остановился.

«Выстоять, когда он мне кланялся, было намного труднее, чем в любой битве, в которой я участвовал, – позднее признавался мне отец. – Он сумел тронуть меня до глубины души».

* * *

Когда мой отец вошёл внутрь, Самтен Гьяцо уже удобно сидел за чашкой чая.

Отец был так тронут, что поклялся Самтену Гьяцо:

– Сегодня перед этим ламой я обещаю никогда не повторять своих дурных поступков, которые совершил в своей жизни.

– Если у тебя действительно такое намерение, – ответил Самтен Гьяцо, – то тебе, конечно же, нужно принять этот обет. Но если нет, то что пользы от пустых обещаний, которые не будешь выполнять? Это только сделает тебя несчастным.

– Но не лучше ли мне начать практиковать Дхарму и учиться у этого отшельника?

– Это зависит от тебя. Если ты в него веришь, тогда давай. А если нет, то я не собираюсь заставлять тебя что-либо делать. Он мой близкий друг, и нас объединяет друг с другом много учений. И ещё он один из моих гуру. Лично я верю в него. Но ты должен прислушаться к собственному сердцу. Я никогда не говорю никому, что им нужно получить учения, но и не отговариваю.

– Я принял решение, – сказал отец. – С этого мига и до самой своей смерти я буду вести себя как практик Дхармы!

Так благодаря искусному вмешательству старого йогина Чиме Дордже полностью изменил своё поведение.

* * *

Полный решимости начать сразу, Чиме Дордже сказал Самтену Гьяцо:

– Мне нужно получить учения и практику. Пожалуйста, попроси об этом от моего имени.

– Хорошо-хорошо, но это самое большее, что я могу сделать. Пойди и найди отшельника.

Всё это время хозяин оставался снаружи. Чиме Дордже вышел, отыскал его и попросил войти и сесть рядом с Самтеном Гьяцо.

– У меня есть просьба к вам, – обратился мой гуру к старому йогину. – Пожалуйста, дайте моему брату наставления по духовной практике.

– Ну, разумеется, – ответил Чончог, – я сделаю это.

Обратившись к Чиме Дордже, он продолжал:

– Но сначала вы должны дать мне клятву.

– Конечно. Какую?

– С этого мига и до конца своей жизни, станете ли нгакпой или монахом, вы будете носить одежду и накидку, отличающие духовного практика. Иначе нельзя! Это знак последователя Будды. Мы живём в те времена, которые Будда назвал «привязанностью к внешним явлениям». Три предшествующие эпохи уже прошли. В эту, четвёртую, особенно важно держаться каких-то знаков, которые символизируют учения Пробуждённого. Поэтому прямо сейчас обещайте мне, что будете носить юбку практика, рубашку без рукавов и накидку[97]97
  Эти четыре периода: век созревания практики, век просто практики, век словесного учения и век просто ношения одежды. [ЭПК]


[Закрыть].

И тогда Чиме Дордже тут же поклялся:

– С этого мига и до самой смерти, сбросив эту мирскую одежду, я буду носить только ламское облачение. А также я стану вести подобающую жизнь!

Однако, приняв этот обет, Чиме Дордже был озадачен, думая: «Что же мне теперь делать? У меня же нет при себе другой одежды».

Самтен Гьяцо пришёл к нему на выручку, сказав:

– Так вышло, что у меня с собой есть запасная одежда. Она не слишком хорошая, но, может быть, подойдёт. Я с радостью её тебе отдам.

Чиме Дордже облачился в свою новую одежду, склонил голову перед Чончогом и сказал:

– Срежьте, пожалуйста, мои волосы.

Но Чончог, наверное, предвидел, что мой отец скоро женится и скорее будет нгакпой, чем монахом.

– Я не стал бы вас стричь, – ответил он, – потому что вы, без сомнения, воплощение Сонама Еше. Вместо этого для вас проведут особый ритуал возведения вас на трон как его преемника.

В то время отцу было двадцать два года. Он попросил у Чончога наставлений по медитации и считал его своим коренным гуру.

С того дня нрав моего отца смягчился.

* * *

Однажды у моего отца было видение, в котором его гуру плыл по небу верхом на льве. Потом в этом видении учитель дал ему устные наставления по практике медитации, в том числе и наставления, указующие на пробуждённое состояние недвойственного осознавания. Вероятно, благодаря этому видению мой отец получил благословение, которое мы называем переносом реализации. Говорят, что с тех пор он совершенно изменился: вряд ли можно было найти более кроткого человека, чем он[98]98
  Мальчиком я прислуживал ему. Два года я вёл его хозяйство, а до этого был его поваром и иногда готовил для него момо. Я никогда не слышал, чтобы он ругал слугу. Он ни разу не шлёпнул меня, но и я никогда не был непослушным. [ТУР]


[Закрыть].

Сам он выразился так: «Я больше не был грубым и жёстким – будто ком грязи рассыпался в пыль. Я ощутил полную свободу».

Отец сказал эти слова лично мне, добавив: «С того дня мой ум стал как солнце, сияющее с ясного неба».

И это правда – многие рассказывали мне, что с тех пор мой отец стал чрезвычайно мягок и ко всем относился с большим уважением, кто бы это ни был. Очевидно было также, что он достиг устойчивости в недвойственном осознавании. Поэтому отец считал Чончога своим самым главным коренным гуру, говоря: «Этот учитель был ко мне добрее всех!»

Вскоре после того видения пришло известие о кончине Чончога.

* * *

На склоне лет Чончог достиг стадии, называемой «крушение заблуждения», – последнего из четырёх уровней в дзогчен, что в Махамудре соответствует стадии немедитации[99]99
  Об этих четырёх стадиях см. «четыре уровня дзогчен и Махамудры» в глоссарии. [ЭПК]


[Закрыть]. Он достиг совершенства в практике медитации.

Самтен Гьяцо сказал мне, что уровень реализации, которого достиг Чончог, обычно проявляется в Радужном Теле. Но хотя во время смерти он не проявил Радужного Тела, его материальное тело, когда он умер, заметно уменьшилось – знак того, что он действительно вышел за пределы заблуждения. Во время его смерти было много благоприятных знаков – лучей света и звуков, священных реликвий рингсел, волшебных узоров из радуг на небе – точно таких, какие, как описано в тантрах дзогчен, должны сопровождать практика этого высокого уровня реализации. Даже Самтен Гьяцо был изумлён[100]100
  Даже тайный йогин не может избежать появления особых знаков во время смерти. Однажды Тулку Ургьен Ринпоче сказал: «Практик не должен выделяться никогда, кроме момента смерти, когда лучше всего, если вы смеётесь, хорошо, если не испытываете страха, и неплохо, если у вас нет никаких сожалений». Уменьшение размеров тела – малый вариант Радужного Тела, и, как иногда говорил Тулку Ургьен, ученики, бывало, старались ускорить кремацию своих учителей, чтобы «хотя бы сохранить какие-то осязаемые реликвии». В пепле часто находят рингсел – крошечные светящиеся шарики, похожие на жемчужинки. В древних тантрах дзогчен описываются рингсел разных видов и цветов, а также причины, вследствие которых они появляются как знаки внутренней реализации. [ЭПК]


[Закрыть].

Я помню, какое чувство почтения и преданности охватывало моего отца при одном лишь упоминании имени Чончога. Если же ему самому нужно было произнести это имя, он почти терял дар речи, лишался голоса – так глубока была его преданность.

Вот почему сейчас мы включаем имя Сонтара Чончога в нашу ежедневную молитву учителям линии передачи.

* * *

Оглядываясь назад, я понимаю, что именно благодаря в первую очередь Самтену Гьяцо и моему отцу я получил передачи, которые у меня есть. Например, отец передал мне весь свод слов Будды, составляющий более ста больших томов. Он мог прочитать вслух весь Кангьюр за три месяца, по тысяче страниц в день. Так быстро он мог произносить эти слова. Отец любил путешествовать и часто прерывал серьёзные учения и ритуалы, чтобы вырваться на денёк на природу, в том числе и устроить весёлый пикник. Но если он давал передачу-лунг, то никаких перерывов не делалось.

Более того, каждое слово звучало так отчётливо, что в конце дня, целиком посвящённого чтению сутр вслух, наиболее образованные люди могли вспомнить, что сказал Будда, когда и кому, и были способны пересказать их другим. Он трижды вслух читал людям Кангьюр.

У Чиме Дордже был такой красивый голос, что, где бы он ни появился, послушать его люди собирались отовсюду. Из его многочисленных замечательных качеств самым известным было владение мантрой, что, вероятно, было плодом огромного количества выполненных им практик, связанных с тантрами Маха-йоги и числа повторений мантр. Наиболее же впечатляющим было исполнение им ритуала чод – знатные семьи всей этой местности, вплоть до далёкого Силинга, приглашали его выполнять ритуалы для их здоровья, процветания и долголетия.

Наверное, его язык был особым образом благословлён, потому что трудно было бы найти другого человека с таким чётким произношением и голосом, слышным так далеко. Когда он пел практику чод в своей обители, эти мелодии раздавались по всей долине.

После того как его тело кремировали, его язык нашли в пепле нетронутым.

* * *

Мне не следовало бы говорить это о собственном отце, но, тем не менее, это так. Из четырёх братьев только Чиме Дордже был известен как чудотворец. Можно сказать, что это была часть его образа жизни. Он обладал ясновидением, а также несколько раз сотворил чудо.

В своих многочисленных видениях он встречался с учителями прошлого и с божествами-йидамами. Но в отличие от своего брата Самтена Гьяцо он не всегда применял свои видения и предчувствия к самому себе. Я верил в силу ясновидения своего отца, потому что часто слышал из его уст о таких вещах, которые иначе он никак не мог знать и которые позже подтверждались. Например, перед чьим-то неожиданным прибытием в его уединение он часто говорил мне, что такой-то человек находится на пути сюда. Когда я спрашивал, кто его об этом уведомил, он отвечал, что это просто пришло ему на ум. И действительно, вскоре тот человек приезжал.

Что касается чудес, то он действительно оставил ряд отпечатков ног на скале неподалёку от нашего дома в Цангсаре, которые я видел своими глазами. Другие следы находятся близ горы Гегьял – рядом со следами, оставленными Чокгьюром Лингпой. А в его уединении Деченлинг, «Обители Великого Блаженства», на твёрдом камне есть отпечатки его ног и рук.

* * *

Люди часто просили моего отца предсказать им, сколько они ещё проживут. Одна старушка как-то раз спросила:

– Ринпоче, сколько мне ещё осталось?

– Дня три, – выпалил отец, не задумавшись. Она тут же запричитала:

– Только три дня? Да не может быть, что же мне делать? Тогда отец решил смягчить удар и сказал:

– Нет-нет, я сказал месяца три. Она снова завопила: