Текст книги "Блистательное величие. Истории из жизни великих мастеров медитации старого Тибета"

– Неужели только три месяца? Пожалуйста, сделайте что-нибудь!

– Да нет, я имел в виду три года, – уступил отец.

Через два дня Самтен Гьяцо попросил моего отца провести с ним несколько дней, и мы отправились в Крепостную Вершину. На следующий день мы получили письмо о том, что та старушка умерла. Вот какими точными могли быть его предсказания.

– Вы лучше не сообщайте старикам такие плохие новости, – посоветовал я отцу.

Он засмеялся и сказал:

– Так-так, теперь мне не разрешают давать предсказания о жизни? Этот ребёнок всегда был моим учеником, а сейчас, кажется, мы поменялись местами.

* * *

К сожалению, я должен сказать, что человек обычно склонен меньше ценить и воспринимать чистым видением ламу, если тот волею судеб оказался его отцом. Однако другие люди ценили моего отца очень высоко, особенно в монастыре Гебчаг, где проводили ежегодную практику-друбчен терма Тугдруб барче кунсел, посвящение которого регулярно давал отец.

Как-то раз брат одной из монахинь из Гебчага насмерть подрался с кем-то из знатной семьи. Получив известие об этой схватке, монахиня не сомневалась, что её брат погиб. Она пришла к моему отцу просить, чтобы он выполнил ритуал сжигания имени, который призван направить умершего к лучшему перерождению.

– Уже поздно, – сказал отец, – я сделаю его утром.

Монахиня ушла в рыданиях. Утром я стал готовить алтарь для ритуала. Но Чиме Дордже не проронил об этом ни слова. Поэтому через некоторое время я спросил:

– Отец, вам не нужно начать ритуал?

– Точно не знаю, что там произошло, но уверен, что её брат не умер.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Если кто-то умирает, его дух всегда является мне, но сегодня я ничего такого не чувствую. Поэтому я уверен, что он не умер.

Через некоторое время монахиня пришла, чтобы сделать подношение для ритуала, но я передал ей слова отца о том, что её брат не умер.

Отец вставил своё замечание: «Вы получите более точные сведения через два-три дня».

И верно, не прошло и двух дней, как монахиня узнала все подробности этой истории, и, разумеется, брат её не был убит.

* * *

Самой сокровенной, глубокой сутью практики моего отца были «Сердечная сущность Самантабхадры» и «Сердечная сущность Чецуна», однако делал он их в контексте практики чод. Было время, когда традиция Чод составляла более сотни томов[101]101
  Одна из восьми главных традиций практики в тибетском буддизме, практика чод, выполняется, чтобы ослабить эгоизм, и является замечательным методом избавления от привязанности. Слово чод значит «отсечение», что подразумевает отсечение привязанности к представлениям субъект-объект, отсечение двойственного восприятия. Учение чод – единственное, которое было переведено с тибетского на индийские языки, и это показывает его необыкновенность. Чод практикуют исходя из единства пустоты и сострадания. В этом отважном сострадании нет колебаний, нет сомнения в деянии на благо существ. Как сказала Мачиг Лабдрон: «Чем сто раз умолять „спасите, защитите“, намного лучше один раз бросить „пожирайте!“ [ТУР]
  Чод – это наставление о подношении «тела иллюзии» как пиршества. Причина в том, что у нас, людей, есть сильная привязанность к материальному телу. Подробное учение о практике чод см. Machik’s Complete Explanations, Clarifying the Meaning of Chod. (Sarah Harding, trans.) Snow Lion Publications, Ithaca, NY, 2003. [ЭПК]


[Закрыть]. В наше время, вероятно, осталось только около девяти, но они содержат в себе удивительные учения.

Сущность чода заключается в том, чтобы нести благо другим путём отсечения привязанности к своему «я». Один из основных его принципов – преображение своего материального тела в нектар, который вы подносите в дар, чтобы умилостивить вредоносные силы и различных духов, в том числе голодных духов – прет.

Цель чода – обрести совершенство в единой природе реальности, то есть постичь Праждняпарамиту, запредельное знание. Эту практику также называют самадхи отсутствия «я», ваджрное самадхи или самадхи абсолютной истины. Эта реализация тождественна сути, которая содержится в двенадцати объёмных томах «Матери Праджняпарамиты», одной из самых известных сутр Махаяны. «В Тибете главным учителем системы чод, – объяснял мой отец, – была Гуру Мачиг Лабдрон, которая достигла реализации, осуществив высший смысл Праджняпарамиты. После этого она на благо других каждый день произносила вслух все двенадцать томов своего учения. Она достигла „шестеричного совершенства языка“, благодаря которому способности речи возрастают в шесть раз. И ещё люди видели у неё во лбу третий глаз».

Иногда он говорил мне: «Разве может быть какая-то разница между воззрением Праджняпарамиты, сущности Чода, и воззрением дзогчен? Они, безусловно, тождественны! Махамудра, дзогчен и чод в конечном счёте сходятся в одном и том же пробуждённом состоянии – абсолютном запредельном знании. Там нет ни малейшей разницы, не правда ли?»

* * *

Однажды отец объяснял мне чод: «В системе чод упоминается четыре разряда демонов: преграждающий и не преграждающий демоны, демон достаточности и демон неуверенности[102]102
  Сара Хардинг называет этих четырёх демонов так: материальный, нематериальный, демон ликования и демон раздувания собственной значимости. Тулку Ургьен Ринпоче объясняет «неуверенность» как тонкое колебание сознания вследствие неведения, влекущую за собой стойкую привязанность к представлению о незыблемом «я» и внешнем мире. [ЭПК]


[Закрыть]. Практик должен отсечь их всех. Под демоном преграждающим подразумеваются воплощённые демонические силы, такие, например, как Мао Цзэдун. Не преграждающий демон – это злые духи, которых есть тысячи разновидностей. Под демоном достаточности подразумеваются такие соблазны, как успех и множество последователей, высокое положение в обществе и признание – всё, что приводит к ощущению восторга: „Я поистине особенный!“ Четвёртый демон, демон неуверенности, – это источник остальных трёх. Самый тонкий из демонов, он заключается в привязанности к какой-то точке зрения и равнозначен омрачению восприятия, самой тонкой пелене, заволакивающей присущую нам природу будды.

Последовательность выполнения практики чод соответствует общим принципам тантрийской практики. Затем следует специальное затворничество, когда нужно сто дней подряд один раз в день выполнять практику „Драгоценного ожерелья“, длинного собрания песен чода. Или же в качестве основы ежедневной практики можно использовать более короткий текст, не более шести страниц, который называется „Однократное занятие сидячей практикой“, или другой похожий текст Кармы Чагме. Это делается рано утром, а потом в течение дня поют песни чода, и так все сто дней затворничества. Таков один способ количественного измерения затворничества, предпринимаемого практиком чода.

Затем выполняют другое стодневное затворничество в горах, потом – у реки, а потом – у большого моста. Только тогда, когда вы выполните четыре стодневных затворничества, вы заслужите право называться практиком чода. Недостаточно просто купить большой барабан и трубу из кости и объявить себя практиком.

На следующей стадии чод практикуют не только днём, но и глухой ночью, уходя в страшные места. Наступает такой момент, когда практик может столкнуться с испытанием, которое называется «выпад» или «вызов», – местный дух испытывает вашу невозмутимость, создавая магические видения различной силы.

Когда я был ещё ребёнком, меня пытались напугать, рассказывая, что многие из тех, кто практиковал чод, умерли во время этой практики. Эти «выпады» могли быть опасными. Некоторые из практиков тяжело заболели, другие сошли с ума, но были известны и случаи смерти. На определённом этапе практики чод нужно провести сто ночей на кладбище, где трупы хоронят или просто оставляют лежать на земле».

У нас в Кхаме есть места, где похоронено до десяти тысяч тел, как на некоторых огромных кладбищах, которые я видел в Малайзии.

Отец продолжал: «Шли на кладбище в одиночку и в полной темноте исполняли песнопения чода, желая пройти через любые испытания, пока не рассветёт. Иногда, если на самом деле эта практика представляла собой лишь имитацию высокого уровня медитации, местные духи насылали видения, которые делали практикующего жертвой мании величия. И, поскольку он был уверен в своих достижениях, его могло застать врасплох любое страшное видение.

Однако истинный практик чода не поддавался искушению, а просто делал своё дело. В итоге он становился по-настоящему невозмутимым при любых обстоятельствах: на кладбищах, в пустынных местах, на рыночных площадях – повсюду.

Когда практик достигает такого уровня, где даже самые страшные неожиданности не могут вывести его из равновесия, он приступает к заключительной части практики чод, которая выполняется семь дней. Шесть из этих семи дней обычно проходят совершенно спокойно, но на седьмую ночь обычно появляются пугающие видения.

От практика, столкнувшегося с таким выпадом, требуется, по крайней мере, не забывать, что это всего лишь преходящее переживание, лишённое абсолютной реальности, и невозмутимо оставаться в последовательном истинном воззрении. И тогда любые подобные выпады не представляются чем-то бо́льшим, чем наблюдение за детской игрой.

В тот миг, когда ты поддался страху, ты не выдержал испытания».

* * *

В детстве я слышал от своего отца несколько страшных историй. Вот одна из них.

В Восточном Тибете было кладбище, где тела оставляли в расселине между двумя утёсами. Оно было известно как совершенно жуткое место, где с практикующими, которым довелось там побывать, часто творились странные вещи.

Именно из-за этой славы жуткого места однажды вечером мой отец отправился туда с двумя слугами. Поскольку выполнять практику чода надлежит в одиночестве, его спутникам пришлось остаться на расстоянии не меньше восьмидесяти шагов.

«Когда опустилась ночь, – рассказывал мне Чиме Дордже, – я начал свою практику. Вдруг прямо передо мной сверху что-то упало. Приглядевшись, я увидел, что это человеческая голова, уставившаяся на меня горящим взором, а во рту у неё трепыхался язык. Внезапно упала ещё одна голова, а потом ещё и ещё. При падении каждой громко слышался глухой звук – «бам!».

Одна из них ударила меня прямо по макушке, и мне было очень больно. После головы стали сыпаться дождём – это был просто ливень из человеческих голов. И все они казались живыми. Наконец, все окружающее пространство было заполнено человеческими головами, которые издавали скорбные вопли и другие жуткие звуки. Некоторые кашляли и стонали: «Я умер от сгнивших лёгких» – и выплёвывали сгустки вонючей слизи».

Но мой отец даже не пошевелился. Он продолжал свою практику.

«Наконец, головы начали сдуваться и уменьшаться в количестве, пока совсем не исчезли без следа».

Такие выпады мы называем «вызовом, исходящим от магических проявлений богов и демонов».

Отец продолжал: «Через некоторое время я встал и пошёл посмотреть, что стало с двумя моими провожатыми, которые попали под ливень из человеческих голов. Оказалось, что они сладко спят, ничего не заметив».

* * *

Рассказывают, что в Тибете, в одном пользующемся дурной славой месте, танцуют скелеты. Конечно же, мой отец пошёл и туда практиковать чод. Тибетцы ужасно боятся скелетов, которых называют «костяными демонами», в отличие от «кожаных демонов» и «волосяных демонов».

Когда отец практиковал в том месте чод, туда пришли мужские и женские скелеты, чтобы танцевать вокруг него. Пытаясь напугать его, они даже исполняли сложные народные танцы.

«С этими танцами не так уж трудно было справиться, – говорил он позднее, – я просто продолжал свою практику».

Там объявились и другие разновидности демонов. «Хуже всех были „кожаные демоны“: большие лоскуты человеческой кожи медленно плыли ко мне, принимая причудливые формы. Когда они совсем приблизились, я почувствовал в животе сильную боль, будто меня ударили. Но опять-таки я просто оставался в состоянии недвойственного осознавания, пока эти человеческие кожи не съежились и наконец не исчезли, точно так же, как и скелеты.

„Волосяные демоны“ были похожи на большие пуки человеческих волос, которые мотались туда и сюда в пространстве передо мной, скача вверх и вниз. Они демонстрировали всевозможные представления, пока тоже не исчезли».

* * *

Однажды Чиме Дордже практиковал чод в Драг Ерпа, знаменитом пещерном уединении неподалёку от Лхасы, – его попросили исполнить ритуал исцеления для правительственного сановника. Поскольку он решил выполнить чод, он в сопровождении слуги пошёл ночью на кладбище.

«Когда слуга пошёл поставить изображение, – вспоминал отец, – он исчез; его нигде не было. Я остался один. Вдруг откуда ни возьмись появилась целая армия обезьян, у них были белые бороды и оскаленные зубы. Они угрожающе придвигались к моему лицу, трогали и даже кусали меня. Когда они хватали меня за руку, они казались материальными и реальными. Все они скакали и злобно скалили зубы».

Сначала отец испугался. Но сразу же напомнил себе: «Здесь, в Центральном Тибете, нет никаких обезьян. Это просто очередное испытание, так чего же тут бояться?»

Обезьяны всё сильнее сжимали своё кольцо, повалив его на землю. Тем не менее Чиме Дордже думал: «Здесь нет никаких обезьян! Это просто испытание! Но я точно знаю одно: эти демоны просто удивительны! Они изо всех сил разыгрывают своё устрашающее представление – и всё же они только дают мне возможность проявить свою силу самадхи».

Мой отец никогда не терял уверенности в том, что «это всего лишь театральное представление, а не реальность». Он просто непрерывно продолжал петь свой чод. Постепенно обезьяны уменьшились до размеров крысы, а потом исчезли.

Под конец осталась только одна маленькая обезьянка, хилая и жалкая на вид. Она смотрела на него так жалобно, что он не мог не испытать сострадания.

«Только что, – думал он, – вы казались такими огромными и страшными. Что пользы от твоей способности вызывать магические проявления? Посмотри на себя теперь, жалкая мелкая тварь!»

* * *

Чиме Дордже славился искусством лечить людей – больше, чем его старший брат Самтен Гьяцо. Иногда к нему привозили больных из сёл, расположенных на расстоянии двух-трёх недель пути. Раз в неделю он обязательно выполнял ритуал чод, и больные, как правило, выздоравливали и возвращались домой.

Во время этого ритуала больные должны были лежать как мёртвые, забыв обо всех заботах. Войдя в состояние медитации, Чиме Дордже открывал своё «око чода», благодаря которому мог видеть кармические причины их болезней и средства, необходимые для быстрого излечения. Затем он во всеуслышание громко объявлял о своих прозрениях.

Услышав, почему и при каких обстоятельствах они заболели, люди часто бывали поражены. Это не всех излечивало, но после выполнения ритуала чод наутро становилось ясно, выздоровеет человек или нет.

Так мой отец вылечил многих и в благодарность получил множество даров и снискал всеобщее уважение. Спросите любого старика из моих краёв – все помнят Чиме Дордже и его практику чод.

Иногда ему даже удавалось вылечить безумных. Однажды в его уединение одна семья доставила женщину, которая была связана верёвками и неистово извивалась. Я сам присутствовал при этом и стал свидетелем всего происходившего.

«Если мы не держим её так, – сказал её муж, – она зверски себя кусает. Мы не можем ни привести её в чувство, ни понять, что она говорит».

Отец велел мужчинам положить её на некотором расстоянии и оставить в покое. Потом он начал ритуал чод. Через некоторое время женщина перестала кривляться, успокоилась и затихла. Ее развязали, но она осталась сидеть на том же месте.

Мой отец позволил ей сидеть там в той же позе пять дней. На второй день у неё стал такой вид, будто только что проснулась. Она сразу же помочилась и испражнилась прямо там, где сидела. Её увели, помыли и возвратили на место. К третьему дню её лицо слегка порозовело, а взгляд стал более осмысленным.

На седьмой день она своими ногами ушла с родственниками домой.

* * *

Учитель Дабзанг Ринпоче рассказывал мне, что однажды в его монастыре Дильяг Гомпа разразилась эпидемия: всего за один год умерли восемнадцать молодых монахов. В тот период обитателей монастыря по ночам пугали странные звуки, и никто не отваживался выходить наружу после наступления сумерек. В конце концов, ни у кого уже не было смелости посещать этот монастырь, и там воцарилась зловещая тишина.

Как-то раз в Дабзанг от великого Ситу прибыл гонец с белым шарфом. В послании было сказано: «Необходимо призвать на помощь Чиме Дордже из Цангсара. Если он выполнит ритуал исцеления, ваши беды закончатся».

Когда мой отец получил эту просьбу, то, поскольку у него была тесная связь с охранителем Дхармы Гьялпо Пехаром, он взял с собой маленькое изваяние этого охранителя, которое у него было. Монахи монастыря Дабзанг пронесли это изваяние в торжественной процессии и поместили в маленькой молельной комнате, посвящённой защитникам учений Будды. Процессия сопровождалась звуками труб, гонгов, музыкальных тарелок и барабанов. Затем отец велел монахам петь краткую молитву охранителям, включив её в свой ежедневный ритуал.

С тех пор там больше не было случаев безвременной смерти. Затихли и ночные звуки.

В течение трёх лет всё было прекрасно – пока какой-то вор не украл изваяние. Тогда снова начались неприятности. Поэтому мой отец велел, чтобы в монастыре построили маленький храм охранителей у подножия огромного валуна, лежащего неподалёку, и поставили в нём такое же изображение. После того всё пошло хорошо.

* * *

Однажды старосты-понпо из двадцати пяти районов Дерге вместе со своими свитами отправились на север караваном, насчитывающим более семисот человек. Когда они достигли противоположной стороны королевства Линг, на их коней напал мор.

Эпидемия была такой сильной, что за один день пало тридцать лошадей. Весь караван был вынужден остановиться. Все были глубоко обеспокоены – казалось, что они не могут ни двинуться вперёд, ни вернуться назад.

Старосты послали моему отцу просьбу немедленно приехать. Мой брат Пэнджиг поехал с ним.

– Вчера погибли тридцать наших коней. Говорят, вы обладаете особыми силами. Можно ли что-то сделать? – спросили отца.

– Разбейте здесь лагерь, – сказал отец. – Пошлите побольше людей за дровами. Мне нужно провести обильный огненный ритуал.

Вскоре он начал. В отдалении Пэнджиг видел трупы лошадей, а большинство из оставшихся в живых уже были больны. Здоровые лошади паслись в другом месте.

Внезапно Чиме Дордже приказал: «Соберите всех коней вместе – всех, независимо от состояния их здоровья, – здесь, на равнине передо мной, около костра. Перемешайте больных со здоровыми! Согласно традиции чод нам нужно полностью отбросить все надежды и страхи. Разделение здоровых и больных – не что иное, как проявление надежды и страха, а потому откажитесь от этого!»

Когда сделали, как он велел, отец стал бросать в огонь особые вещества. В определённый момент он обошёл вокруг табуна и при этом мазал каждое животное чем-то похожим на жирную сажу от костра.

Потом он скомандовал: «Отпустите всех лошадей! Пусть они свободно ходят, где хотят, безо всяких пут, недоуздков, сёдел и прочих предметов упряжи».

Мой брат Пэнджиг испытывал невероятную веру в нашего отца; он ни разу не возразил ему и не проявил непослушания. Он считал отца своим гуру и высшим прибежищем.

Однако в тот вечер, когда он лежал рядом с Чиме Дордже, пытаясь заснуть, его обуревал страх. «Я знал, что многие лошади уже больны, – позднее говорил он мне, – и боялся услышать, сколько их умерло за ночь». В полночь, так и не уснув, Пэнджиг вместе со слугой потихоньку выскользнул наружу посмотреть, что делается вокруг лагеря. Вскоре они увидели лошадь, которая едва держалась на ногах, и другую, которая была уже мертва. Они со страхом двинулись дальше.

К их удивлению, павших животных им больше не встретилось. Потом брату удалось уснуть, но вскоре его разбудил крик: «Ещё одна лошадь пала!»

«Но ведь только одна, – возразил кто-то другой, – все больные стали щипать траву и пить воду!»

Весь тот день Чиме Дордже просто сидел и беззаботно пел мантру Ваджра Гуру. Ни одна лошадь больше не погибла.

У меня был удивительный папа.

* * *

Через несколько лет после возвращения из Центрального Тибета мой отец начал затворничество в главном своём ретрите, Деченлинге – Обители Великого Блаженства. Я думаю, в целом он провёл там в затворничестве лет тридцать. Именно там в возрасте шестидесяти трёх лет он покинул своё тело.

Перед смертью он сказал мне: «Если потребуется служить учениям – сокровищам Чокгьюра Лингпы, я вернусь и буду это делать. Но мне совершенно не понравится, если кого-то заставят стать моим тулку. Поэтому не ищите его после моей смерти!»

Вот почему мы никогда не просили ни одного учителя сказать нам, где искать его перерождение.

Как и их дядя Цеванг Норбу, никто из четверых братьев нисколько не был заинтересован в том, чтобы его узнали в следующей жизни, а потому мы не искали перерожденцев-тулку ни дяди Терсэя, ни Санг-Нгака.

12
Двое особых дядей и их учителя

Кармапа узнал в Санг-Нгаке, моём третьем дяде, тулку[103]103
  Перерождение ламы из старого монастыря Сердца в области Гегьял Риво. [ТУР]


[Закрыть]. Кармапа указал монастырю этого тулку, где его следует искать, и, согласно обычаю, тамошние ламы должны были известить об этом письмом мою бабушку и деда. Это случилось вскоре после того, как из семьи забрали моего отца, и Кончог Палдон всё ещё сильно горевала.

«Одного сына у меня уже отобрали, – сказала она посланцам, – а теперь вы пришли сделать то же самое с его младшим братом, Санг-Нгаком? Если это так, – добавила она с сарказмом, – скажите мне, пожалуйста, сейчас, чтобы я могла понаблюдать это представление! Ведь вы никогда не получите от меня согласия – можете быть уверены! Старшего уже признали воплощением Нгактрина и увезли в Лачаб. Моего второго сына вырвали из моих рук и забрали в другой монастырь. Великий Кхьенце предсказал, что мой младший будет перерождением моего покойного брата, Вангчога Дордже, и его возьмут в Цикей, резиденцию моего отца.

Всё, что у меня осталось, – это Санг-Нгак, и мне нужен сын, помощник в доме. Теперь, когда вы пришли за ним, как вы собираетесь действовать? Хотите, как дикари, отобрать его силой?»

В монастыре явно выбрали неподходящее время, потому что бабушка была очень сердита. Всё ещё тяжело переживая разлуку с Чиме Дордже, она ни за что не дала бы разрешения забрать Санг-Нгака, а без её согласия монастырь ничего не мог поделать. Так дядя Санг-Нгак остался с нашей Драгоценной Матерью и был ей замечательным помощником: все свои молодые годы он готовил ей еду и управлял домом.

Его самым замечательным качеством была прекрасная память, поэтому он никогда не забывал то, чему его учила Кончог Палдрон. Так Санг-Нгак узнал от бабушки всю традицию Чокгьюра Лингпы, и особенно мелодии для всех песнопений, а также подробности приготовления различных торма. После смерти его матери именно Санг-Нгак остался носителем подлинного знания песнопений и приготовления торма для «Новых сокровищ».

Дядя Санг-Нгак стал монахом в ранней молодости и хранил свои обеты в великой чистоте. Он в полной мере соблюдал обеты трёх уровней: внешние – нравственные обеты личного освобождения, внутренние – практики бодхисаттвы и тайные – самайи Ваджраяны. Он был честен, благороден и образован – безупречный практик.

После кончины бабушки он бо́льшую часть своей жизни проводил в затворничестве. Спал он совсем мало и только ночью. Сказать честно, я не встречал человека более усердного: он только и делал, что медитировал, главным образом в затворничестве. Как и у Самтена Гьяцо, и у моего отца, его главными практиками были «Сердечная сущность Самантабхадры» и «Сердечная сущность Чецуна». У него был необычайный опыт переживаний и постижения.

Не получив такой известности, как его брат Самтен Гьяцо, он не имел ни богатых покровителей, ни должностей. Он был истинный тайный йогин, очень скромный и покладистый. Он вёл простую жизнь практика, и эта жизнь была поистине достойной.

Вот такой лама он был.

* * *

Я несколько лет прожил с дядей Санг-Нгаком в Крепостной Вершине у Самтена Гьяцо. Дядя Санг-Нгак часто был помощником своему старшему брату и служил ему разными способами. Хоть он и сам был тулку, он никогда не равнял себя с Самтеном Гьяцо.

Дядя Санг-Нгак получил указующие наставления и все глубинные наставления по медитации от Самтена Гьяцо и никогда не обращался по этим вопросам к другим учителям. Он так уважал старшего брата, что всегда вставал, когда тот входил в комнату, – как если бы Самтен Гьяцо был самим Кармапой. Такое уважение редко увидишь среди братьев.

Только после кончины Самтена Гьяцо дядя Санг-Нгак был вынужден даровать посвящения из «Новых сокровищ» – то, что он наотрез отказывался делать прежде. Было одно-единственное исключение. Когда они жили в Крепостной Вершине, Самтен Гьяцо заставлял дядю Санг-Нгака давать посвящения «Трёх разделов дзогчен», потому что тот был единственным держателем линии Кармей Кхенпо. Сначала Самтен Гьяцо велел ему дать посвящения нам, что заняло почти неделю. Как только дядя Санг-Нгак закончил, Самтен Гьяцо очень подробно дал весь свод этих посвящений обратно дяде Санг-Нгаку, моему отцу и мне[104]104
  Дядя получил эти посвящения от Цикея Чоклинга, а Самтен Гьяцо получил их от Цеванга Норбу. Эти линии преемственности считались двумя разными потоками благословений, поскольку Цеванг Норбу получил передачу от своего отца, то есть от великого тертона лично, а Кармей Кхенпо – от тела мудрости Чокгьюра Лингпы, уже после кончины тертона. [ЭПК]


[Закрыть].

Позднее многие говорили мне, что, когда во время ритуалов посвящения дядя Санг-Нгак был помощником Самтена Гьяцо, ловкостью движений он напоминал кошку. В отличие от большинства он никогда не допускал промахов при обращении с предметами сложно устроенного алтаря, никогда не проливал ни капли какой-либо жидкости, никогда никого не задевал, как бы ни спешил. Его шаги были всегда бесшумны, и в этом искусстве он явно упражнялся; точно так же он не производил лишнего шума, что бы ни делал.

Учеников у дяди Санг-Нгака было немного, и он никогда не давал наставлений по медитации – в отличие от своего брата, который был известен повсюду, как солнце и луна. Однако под конец жизни его известность возросла, и народ со всей округи стал испытывать к нему больше преданности, люди стали ценить, что, получив передачу от своей матери, он является продолжателем прямой линии Чокгьюра Лингпы. Поэтому он стал опорой передачи «Новых сокровищ», потому что ни у кого другого не было такой чистоты линии.

Потом, когда я находился в затворничестве в обители, расположенной над Цурпу, я получил известие о его кончине[105]105
  Думаю, тогда дяде Терсэю было примерно шестьдесят шесть лет, потому что он умер во время моего второго посещения Центрального Тибета. [ТУР]


[Закрыть].