Текст книги "Блистательное величие. Истории из жизни великих мастеров медитации старого Тибета"

10
Мой учитель самтен гьяцо

Самтен Гьяцо, самый старший сын моей бабушки, был моим коренным гуру и наивысшим прибежищем. К тому же он, разумеется, был моим дядей. Мне немного неловко рассказывать истории о нём, поскольку не хочу, чтобы показалось, будто, превознося родственника, я косвенно восхваляю самого себя.

Ученик, который в рассказах о своём гуру излишне подчёркивает признаки его совершенства, ясновидения и других чудесных сил, в итоге может, вместо того чтобы возвеличить его, посеять сомнения. Однако, хоть он и родственник, я никак не могу воздать ему хвалу. Не хочу показаться грубым, но я имею к нему такое же отношение, как экскременты к изысканному блюду.

Я не восхваляю кого-то из своей семьи, как «нижняя губа хвалит верхнюю», но со всей честностью можно сказать, что во всём Кхаме действительно не было другого учителя с таким же высоким воззрением и духовной реализацией, со столь же впечатляющей силой и величавым достоинством. Я не смогу рассказать вам о внутренних или сокровенных пластах его жизни – как мы обычно описываем духовные переживания и достижения великих людей, – поскольку я их не знаю. Здесь содержится только то, что я слышал или чему сам был свидетелем.

Когда Самтен Гьяцо передавал «Новые сокровища» великому учителю Тентрулу в монастыре Сурманг, я спал недалеко от двери в комнату Самтена Гьяцо, а потому часто слышал их вечерние беседы. Тентрул был чрезвычайно образованным и благородным человеком. Однажды он сказал мне: «Много лет назад в Дерге я встретился с Самтеном Гьяцо, с которым был и твой отец, Чиме Дордже, и уже тогда я подумал, что благодаря своей интуиции и линии передачи он станет поистине великим учёным. Я изучил намного больше философских трудов, чем Самтен Гьяцо, но, когда мы доходили до темы дзогчен, то я даже не отваживался продолжать беседу. Когда мы обсуждали „Новые сокровища“, я кое-как мог поддерживать разговор, но он вгонял меня в краску, когда мы начинали говорить о медитации».

В линии баром-кагью Самтена Гьяцо считали воплощением Четырёхрукого Махакалы, одного из самых значительных охранителей Дхармы[84]84
  Тулку может считаться перерождением не только жившего ранее учителя, но и божества. Например, говорят, что Далай-лама – воплощение Авалокитешвары. Четырёхрукий Махакала – гневное проявление Авалокитешвары. [ЭПК]


[Закрыть]. Кроме того, второй Чоклинг из Цикея однажды в своём видении встретился с Самтеном Гьяцо, который предстал перед ним как воплощение Вималамитры.

С самых юных лет я глубоко уважал своего гуру. В своём поведении Самтен Гьяцо хранил монашеские обеты со всей чистотой и строгостью. Он никогда не пробовал спиртного и не ел мяса. Его поступки всегда были в ладу с практикой бодхисаттв.

Некоторые из нас, кто виделся с ним каждый день, не замечали его качеств, точь-в-точь как жители Лхасы, которые никогда не видели статуи Джово, считая, что у них ещё масса времени, чтобы пойти и посмотреть. Но если со всем вниманием приглядеться к этому учителю, то было совершенно очевидно, что он преисполнен сострадания, стойкости и преданности.

Самтен Гьяцо никогда не льстил другим, преувеличивая их достоинства. Он говорил откровенно, передавая всё именно так, как оно есть, ничего не прибавляя и не убавляя. Он никогда не обсуждал темы, которые могли кого-то задеть.

Мой гуру был абсолютно надёжен и честен во всех отношениях. Если он вам что-то обещал, то потом никогда не забывал. Вот такой он был человек – заслуживающий полного доверия. Он почти не болел, или, по крайней мере, я никогда не слышал от него жалоб, даже на головную боль или на какую-то ещё. А ещё он не строил планов дальше, чем на один день, и всегда выполнял свои задачи.

Самтен Гьяцо был предельно внимателен к своим повседневным делам, как духовным, так и светским. Например, давая посвящения, он никогда не пропускал ни одного слова или фразы. Он выполнял весь ритуал, от подготовки до заключительных строк, в состоянии истинной медитации, так что, едва зайдя в помещение, вы ощущали, что сейчас по-настоящему получите посвящение. Вот такой он был учитель.

Других людей пугала скрупулёзность Самтена Гьяцо, и, боясь, что не подойдут под его мерки, они часто считали себя неподготовленными для участия в ритуалах в его присутствии. Нельзя было допустить ни единой ошибки в приготовлении торма или упустить какую-то деталь в расположении мандалы на алтаре, поскольку было известно, что он не только это заметит, но и сочтёт неприемлемым. Едва ли вы нашли бы человека более дотошного – он во всём стремился к совершенству. Ламы-новички не осмеливались как-то выделяться, когда он руководил церемонией.

Самтен Гьяцо был так образован и опытен, так надёжен и неподражаем, что его сравнивали с Марпой, гуру-переводчиком, который принёс учения кагью из Индии.

Однако мой коренной учитель никогда не старался произвести впечатление, никогда не выставлял напоказ свои высокие духовные достижения в отличие от тех «йогинов» с неизменно отсутствующим и свирепым взором, к месту и не к месту изрекающих «глубокие истины» вроде: «В самсаре и нирване всё одинаково!» Что толку от таких выступлений?

Самтен Гьяцо путешествовал как самый простой человек. Он вёл образ жизни тайного йогина: не выставлял напоказ свои духовные достижения и никогда не вёл себя как важный лама. Он не благословлял людей наложением рук, не сидел на высоких тронах. Он даже не разрешал, чтобы ему кланялись: если кто-то пытался это сделать, он вскакивал и уходил. Он избегал участвовать в таких показных мероприятиях, как возведение внушительных храмов или открытие гигантских статуй. Он предпочитал быть незаметным: никогда не одевался в парчу, но носил простую одежду обычного монаха.

Если Самтен Гьяцо обладал особым постижением или необычными способностями, то он тщательно их скрывал. Кроме того, он не терпел, когда ему говорили о его достоинствах, – он пресекал такие попытки в самом начале. Например, если кто-то начинал говорить: «Ринпоче, вы такой учёный» или «Наверное, вы просветлённый», он тут же их отчитывал. Он никогда не говорил о своей исключительности ни единого слова. Никто не слышал от него: «Я обрёл такое-то свершение» или «У меня есть такие-то особые качества». Ни разу!

* * *

Ежедневной практикой Самтена Гьяцо были «Сердечная сущность Самантабхадры» и «Сердечная сущность Чецуна». Можно сказать, что эти учения были его сокровенной личной практикой. Как он сам говорил: «Познакомиться с такой практикой – это гарантия освобождения от сансары».

Также он глубоко любил учителей Лонгченпу и Джигме Лингпу. Он часто читал вслух «Семь сокровищниц» Лонгченпы, не в качестве передачи-лунг, а просто для самого себя, и читал медленно и мягким тоном. Куда бы он ни отправился, он всегда брал с собой один из этих семи томов, так что к концу года он заканчивал чтение всех семи томов. Через несколько лет он уже точно мог найти в этих «Сокровищницах» любую подробность. Иногда он комментировал: «Как чудесно! Какой удивительный учитель Лонгченпа! Как глубоки его слова!»

Чрезвычайно важной дядя Самтен Гьяцо считал тантру «Лотосная сущность». Он снова и снова передавал её людям и часто её объяснял.

Вероятно, именно поэтому первое, что я сделал, оказавшись в Непале, – заказал резные доски для её ксилографического издания. Иногда дядя благословлял вещества, читая эту тантру, а также две другие тантры, которые дают освобождение посредством слушания, соприкосновения или вкушения. Одна – это знаменитая тантра «Единственный сын будд», а другая – «Универсальная панацея». Потом он просил людей бросить их в большую реку, чтобы принести пользу всем существам, живущим там и в великом океане. Чокгьюр Лингпа открыл несколько таких тантр.

Однажды Самтен Гьяцо сказал мне: «У меня есть два текста, которые действительно могут приносить пользу другим. Один – это «Единственный сын будд», а второй – «Лотосная сущность», и в этом нет никаких сомнений!»

Такие заявления он делал исключительно редко.

* * *

Что касается его линии перерождений, Самтен Гьяцо был четвёртым тулку в высшей степени совершенного учителя Нгаванга Тринлэ из рода Цангсар[85]85
  Нгаванг Тринлэ Первый был одним из трёх братьев Цангсар, которых стали называть «три сына, исполняющих желания». В его последующих жизнях перерождения Нгаванга Тринлэ назывались Нгактринами. К этой сокращённой форме имени добавляли название места, где он жил: Аргонг Нгактрин, Чилца Нгактрин и Цангсар Нгактрин. [ТУР]


[Закрыть]. В пятилетнем возрасте его отдали в монастырь Лачаб, где он находился вместе с Човангом Тулку, моим предыдущим воплощением, который стал его коренным гуру. Затем Самтена Гьяцо объявили Владыкой Дхармы этого монастыря. В юности он жил в Лачабе и в Крепостной Вершине, а позже стал жить в пещерах и затворничествах, меняя их одно за другим.

19. Крепостная Вершина – высокогорная обитель

Самтен Гьяцо получил монашеские обеты от Кармей Кхенпо. Вероятно, он также получил от Кармей Кхенпо указующие наставления и подтверждение прозрения, чем могла объясняться его необыкновенная вера в этого учителя – точно такая же, какую мой отец питал к своему коренному гуру, Сонтару Чончогу, а дядя Терсэй – к Шакье Шри. Позднее главным гуру Самтена Гьяцо стал Цеванг Норбу, а за ним и многие другие великие учителя, жившие в Кхаме[86]86
  Среди них Ринчен Намгьял, Кеванг Чогьял и Сонтар Чончок, который был одним из его близких друзей в Дхарме и выдающимся учителем дзогчен. [ТУР]


[Закрыть].

Мой дядя Санг-Нгак и, как ни странно, его собственная мать Кончог Палдрон – оба считали Самтена Гьяцо своим коренным гуру. Мой отец тоже глубоко верил в Самтена Гьяцо, и каждый раз, когда мы посещали Крепостную Вершину, он спешивался, когда обители ещё не было видно, и кланялся двадцать – тридцать раз.

* * *

Я слышал чудесную историю об одном из прежних воплощений Самтена Гьяцо, которого звали Нгактрин из Аргонга. В нём признали тулку, когда он был совсем маленьким ребёнком, и забрали в Лачаб, монастырь его предшественника. Однажды, лет в восемь, он забавлялся с друзьями обычными детскими играми. Один старый гонла – лама, ответственный за песнопения для охранителей, – бил в барабан и пел, окружённый носившейся около него шумной ватагой.

– Ты воплощённый лама, – вдруг стал упрекать юного Нгактрина гонла. – Не веди себя так. Тулку должен быть благородным мальчиком, а ты – негодный шалопай! Зачем ты это делаешь! Какая от этого польза? Слушай: не отвлекайся, не отвлекайся!

– Что это значит? – спросил маленький тулку. – Что значит «не отвлекайся»?

– Не дай своему уму заблудиться, – ответил старый лама, – вот что это значит!

– А как это, не отвлекаться?

– Наблюдай за собой. Наблюдай за своим умом!

Едва услышав слова «не блуждай, наблюдай за своим умом», мальчик сразу же осознал природу ума. Несмотря на то что за свою жизнь он встретил немало великих учителей, он всегда говорил, что его прозрение случилось в детстве.

* * *

Позже Нгактрин отправился в Дерге, в монастырь Палпунг, где удалился в традиционное трёхлетнее затворничество. Когда он прошёл это затворничество во второй раз, его назначили ретритным учителем. Там он достиг невероятно высокого уровня практики.

Главой монастыря тогда был великий учитель Ситу Пема Нингдже. На старости лет брови у Ситу нависали над глазами, мешая ему смотреть. Когда надо было что-то прочитать, ему приходилось пальцами приподнимать брови. За исключением таких случаев, глаза у него были постоянно прикрыты или закрыты.

Только осенью Ситу открывал глаза и смотрел в окно, в основном затем, чтобы любоваться рододендроном, расцветавшим в ту пору на горе напротив Палпунга. «А! Рододендрон в полном цвету!» – бывало, восклицал он. Но, когда он совсем состарился, глаза у него вовсе перестали открываться.

Однажды Чокгьюр Лингпа впервые посетил Палпунг. Ситу доложили: «Приехал человек, который называет себя Чокгьюром Лингпой. Это тот самый тертон Кьясу из Нангчена, о котором мы уже слышали»[87]87
  Кьясу – родовое имя Чокгьюра Лингпы. [ТУР]


[Закрыть].

Ситу не стал бы верить в любого тертона, которому случилось проезжать мимо. На самом деле на Ситу не произвёл решительно никакого впечатления другой недавно посетивший его тертон, о котором он заметил: «Ну-ну! Этот парень объявляет себя открывателем кладов, но сдаётся мне, что титул ему нужен просто как предлог, чтобы жить с женщиной. Единственное, что ему хорошо удаётся, так это позорить Лотосорождённого».

Однако Чокгьюру Лингпе Ситу всё-таки несколько доверял, а потому стал готовиться к встрече с ним. Тем не менее он позвал ламу Нгактрина, сказав: «Я слышал, что вам снятся вещие сны благодаря твоей практике „Шести учений“ Наропы.

Этот тертон из рода Кьясу называет себя посланцем Падмасамбхавы и объявляет великим открывателем кладов. Но я не верю никому, кто претендует на звание тертона. Поскольку наш монастырь приготовился принять его завтра как высокую персону, отметьте, что приснится вам сегодня ночью, чтобы получить знаки, которые могли бы подтвердить его притязания. Расскажите мне обо всех видениях или ощущениях, которые у вас будут».

Нгактрин был замечательным практиком и многого достиг, выполняя затворничество. Во сне, который он увидел в ту ночь, он получил пророчество, подтверждающее, что Чокгьюр Лингпа – действительно подлинный тертон. Услышав рассказ об этом сне, Ситу был обрадован и приятно удивлён.

«Ха-ха-ха! – шутил он. – Чокгьюр Лингпа, наверное, и впрямь тертон, если, конечно, на ваши сны можно положиться».

* * *

Прибыв, Чокгьюр Лингпа сказал Ситу:

– Вы – один из посланцев Падмасамбхавы. Лотосорождённый Гуру повелел лично мне дать вам учение «Кинжал семеричной глубины», чтобы защитить от препятствий к вашей долгой жизни.

– Неужели? – ответил Ситу. – Я слишком стар, чтобы самому произносить все слова этого учения. Пока вы будете это делать, я понаблюдаю за знаками.

По традиции, в завершение практики ищут знаки её успешности и благословения.

Затем Ситу предоставил тертону возможность провести строгое месячное затворничество для практики «Кинжала семеричной глубины».

По окончании этого месяца слуги Ситу собрались принести ему освящённые Чокгьюром Лингпой предметы.

«Нет, тертон должен сам прийти и дать мне посвящение, – настоял Ситу. – Мне не поможет, если он просто пошлёт мне эти освящённые предметы: тайная Ваджраяна – это не вещь, которую просто ставят кому-то на голову. Позовите самого тертона!»

Так, закончив практику, этот неизвестный тертон дал Ситу, самому почитаемому к востоку от Лхасы ламе линии карма-кагью, посвящение «Кинжала семеричной глубины».

* * *

Вот ещё одна из услышанных мною историй, в которой рассказывается о ламе Нгактрине, предыдущем перерождении Самтена Гьяцо.

Зимы в Восточном Тибете такие холодные, что ручьи от тающего под солнечными лучами снега замерзают на ходу, отчего получаются широкие ледяные барьеры иногда с трёхэтажный дом высотой. Иногда они преграждают крутые горные тропы, и передвижение становится невозможным. Но, как бы ни было холодно, сколько бы снега ни выпало, на крыше ламы Нгактрина никогда не было снега – он таял от его туммо, йогической практики внутреннего жара.

Однажды Нгактрин получил известие, что на другой стороне горного перевала умер один из его главных благотворителей. На дороге, ведущей туда, разлилась, а потом замёрзла река, так что огромная ледяная преграда поднялась на высоту двух– или трёхэтажного дома. Пройти через неё не было никакой возможности.

Гораздо более длинным путём, но до ламы Нгактрина дошла просьба прибыть и сделать для умершего покровителя ритуал пхова, перенос сознания. Нгактрин, не колеблясь, тут же ответил: «Иду!»[88]88
  Практика пхова, выброс сознания, – это искусный способ обеспечить рождение в мире будды или, по крайней мере, в одном из высших миров; выполняется непосредственно в момент смерти. Это необходимо потому, что мы, люди, как правило, существа ленивые и поглощённые тщетными занятиями, а потому наша драгоценная жизнь заканчивается слишком быстро. [ЭПК]


[Закрыть]

Слуги пытались его отговорить, увещевая:

– Как же вы пойдёте? Хотите погибнуть в ледяной воде? А если вам придётся обходить ледяную преграду, вам потребуется два-три дня. Как вы, пожилой лама, туда пойдёте? Это невозможно – забудьте об этом.

Но Нгактрин сказал:

– Нет, было бы неправильно не пойти. Он был моим покровителем. Если я к нему не пойду, это будет тяжким нарушением самайи. Я отправлюсь завтра утром, несмотря ни на что!

Слуги неохотно повиновались, с унынием думая о предстоящем обходном пути, длинном и опасном. Однако Нгактрин заверил их, что этого делать не придётся.

На следующий день ранним и ясным утром он сказал слугам:

– Сегодня ночью я расчистил дорогу.

И верно: весь лёд на горном перевале растаял. Нигде не было ни снежинки, и можно было спокойно отправляться в путь. Удивлённым слугам Нгактрин сказал просто:

– Ночью я немного практиковал туммо, и всё растаяло.

* * *

Хотя Самтена Гьяцо назначили главой монастыря Лачаб, он жаждал жизни «йогина истинной простоты». Поэтому в один прекрасный день он отказался от должности управляющего монастырём, а также от всех своих официальных обязанностей и ушёл жить в пещеру.

Его единственным желанием было медитировать, ведя простую жизнь отшельника, где нет ни помпезности и церемоний, окружающих важного ламу, ни обязанности быть в распоряжении благотворителей. Поскольку он был главным тулку монастыря, никто не считал себя вправе противиться его желанию, а потому им пришлось согласиться с его решением. Он был бы вполне доволен такой жизнью, но вышло по-другому.

В конце концов Самтен Гьяцо отправился в монастырь Цикей, чтобы учиться у Кармей Кхенпо. С годами Самтен Гьяцо стал бесценным хранителем и защитником всех терма Чокгьюра Лингпы. Из четырёх братьев – и все они были тулку – именно он сослужил самую важную службу для «Новых сокровищ», даже большую, чем два прямых перерождения тертона.

* * *

Вот как развивалась эта деятельность на благо Дхармы. Прямой потомок самого тертона Самтен Гьяцо высоко ценил «Новые сокровища», а потому посвятил себя поискам всех этих текстов, которые только можно было найти. На самом деле, кроме медитации, это было его единственное занятие в молодые годы.

Даже когда он жил как йогин в различных пещерах, поблизости от него всегда были четыре-пять личных копировальщиков, в задачу которых входило переписывание всех сорока томов. Потом он проверял эти рукописные тексты, чтобы обеспечить их абсолютную точность. Я видел их – они поразительны![89]89
  Недавно Чокьи Нима получил один из таких манускриптов, который теперь находится у него в Боудханатхе, Непал. [ЭПК]


[Закрыть]

Благодаря своим упорным поискам полного собрания «Новых сокровищ» Самтен Гьяцо получил и все их посвящения, передачи-лунг и наставления. Большей частью он получил их от Цеванга Норбу, сына тертона, – словно драгоценный сосуд, до краёв наполненный из точно такого же сосуда, – но также он получил и все те учения, которыми владел Кармей Кхенпо.

Главным предметом интереса Самтена Гьяцо – можно сказать, его тайной страстью – были тексты Дхармы. Он увлечённо собирал не только «Новые сокровища», но и всё, что считал важным. Его библиотека, очень большая по нангченским меркам, так разрослась, что заполнила бы весь храмовый зал в моём теперешнем месте – Наги-гомпе. Перевезти её можно было только на ста навьюченных до предела яках.

Его готовность переносить любые трудности в своих поисках редких текстов была общеизвестна. Он выискивал их где только можно. Если его приглашали в чей-то дом провести церемонию, то, прежде чем её начать, он внимательно осматривал каждую обёрнутую в ткань книгу, хранившуюся в храмовом помещении. На изучение всей хозяйской библиотеки уходило много времени, если она насчитывала томов двести. Он настаивал, чтобы каждую книгу разворачивали, потому что внутри часто оказывалось много текстов, а не один. Его не беспокоило, что на это, бывало, уходил целый день.

Мой учитель не только чрезвычайно любил книги, он заботился о том, чтобы их красиво и точно переписывали. В противном случае он возвращал книгу копировальщику: «Можешь оставить её себе, мне она не нужна. Я хочу правильную».

И он не ограничивался собиранием книг: у него было огромное собрание прекрасных ритуальных предметов. Если для проведения какого-то ритуала чего-то не хватало, он заказывал мастеру изготовить этот предмет и всегда по наилучшим образцам.

Если бы не разрушение, вызванное коммунистическим вторжением, эти замечательные рукописи и ритуальные предметы существовали и поныне – но все они утрачены.

* * *

Незадолго до того, как Самтен Гьяцо умер, я провёл с ним много вечеров. Обычно он лежал на своей кровати, а я спал рядом на полу. Однажды вечером во время нашей беседы Самтен Гьяцо впервые заговорил о своей сокровенной реализации.

«У меня не было особых переживаний, – сказал он мне, – но с годами моя вера в истинность Дхармы росла. Теперь я верю в истину трёх кай. Когда мне было восемь лет, я узнал природу ума и с тех пор никогда от неё не отвлекался. Конечно, моё усердие не всегда было одинаковым, и иногда я отвлекался, но большей частью придерживался практики естественного состояния ума».

Такое я слышал от него только однажды. Кроме этого случая, он никогда не обсуждал столь личные вещи.

* * *

В тот же самый вечер он рассказал мне о своих отношениях с Кхакьябом Дордже и Цевангом Норбу, а также с другими своими учителями. Вот одна из таких историй.

Когда Цеванг Норбу давал посвящения «Сокровищницы драгоценных терма» в монастыре Ривоче, все крупные ламы и кхенпо вечерами собирались на ужин и беседу. Чаще всего это непринуждённое собрание происходило в личной комнате Цеванга Норбу, которая обычно служила кабинетом главного ламы. Каждый вечер эта комната была набита битком, и люди могли попросить любых наставлений, прояснить любые свои сомнения и получить ответы на вопросы, которые могли возникнуть у них в ходе их практики медитации.

Однажды вечером там находились все трое самых важных лам монастыря Ривоче, а также оба воплощения Чокгьюра Лингпы – из Нэтэна и Цикея – и мой младший дядя Терсэй. В то время Самтен Гьяцо был ещё совсем молод и среди всех этих важных учителей и кхенпо держался очень скромно, садясь ближе к двери. Одевался он в обычную дешёвую монашескую одежду, а не в парчовые облачения, как некоторые из лам.

Цеванг Норбу оглядел комнату своими большими, широко открытыми глазами, а потом указал прямо на Самтена Гьяцо, сидящего, как всегда, у дверей, и пробасил со свойственной ему прямотой: «Клянусь Тремя драгоценностями! Видите этого скромного монаха у дверей? Ламы, обратите внимание, его имя Самтен Гьяцо! Как вы, наверное, знаете, он сын Кончог Палдрон, дочери Чокгьюра Лингпы». Он оглядел комнату, пристально вглядываясь в каждого. Все тотчас затихли.

«Сейчас вы о себе высокого мнения, – продолжал Цеванг Норбу своим громким голосом. – Вот ты считаешь себя одним из воплощений Чокгьюра Лингпы, вот ты – другим его воплощением. А ты, – указал он на дядю Терсэя, – ты считаешь себя тулку Вангчога Дордже, ведь так?! Самтен Гьяцо сидит тут позади всех, у двери, он совсем не гордый, но что до продолжения линии „Новых сокровищ“, клянусь Тремя драгоценностями, он превзойдёт всех вас! Благодаря ему эти „Сокровища“ станут известны повсюду, как знаменитая статуя Джово в Лхасе. Этот скромный монах будет столпом учений Чокгьюра Лингпы!»[90]90
  Если обратиться к истории, чтобы понять, кому удалось передать «Новые сокровища» Чокгьюра Лингпы для будущих поколений, становится очевидным, что, избрав в Ривоче Самтена Гьяцо, Цеванг Норбу проявил своё ясновидение. Всю свою жизнь Самтен Гьяцо педантично собирал каждый текст, посвящение, передачу-лунг и всё это хранил. Это само по себе немалый подвиг, если учесть географические особенности Кхама и то, как были разбросаны люди, обладавшие текстами и линиями преемственности. В большой степени именно благодаря Самтену Гьяцо теперь у нас есть такое обширное собрание не только терма Чокгьюра Лингпы, но и всех дополнительных учений, связанных с ними. Кроме того, посетив Центральный Тибет, он лично попросил Кхакьяба Дордже написать дополнительные руководства, которые всё ещё требовались, в то время как сам давал Кармапе посвящения. Вы можете убедиться, как их много, взглянув на указатель к «Новым сокровищам». Согласно тибетской традиции, автор всегда упоминает в колофоне имя человека, который попросил написать это произведение, и в указателе имя Самтена Гьяцо встречается не раз. Какое это доброе дело, что кто-то положил столько сил на благо будущих поколений. [ТУР]


[Закрыть]

Вспомните, там собрались не какие-нибудь рядовые ламы: все они были высокими тулку и кхенпо. В комнате воцарилась тишина – все переглянулись. Потом они посмотрели назад, на маленького монаха в простой одежде.

Самтену Гьяцо было очень неловко. Он думал: «Зачем великому йогину нужно говорить такие вещи да ещё и клясться перед этими великими ламами?»

Хотя Цеванг Норбу приходился ему дядей, Самтен Гьяцо даже немного его побаивался. Когда же тот высказался таким образом, это прозвучало как пророчество – и Самтен Гьяцо запомнил его навсегда.

* * *

Закончив все посвящения, Цеванг Норбу на своём пути в Центральный Тибет остановился в нашем родовом доме семейства Цангсар. Во время пребывания у нас он пожелал жить в большом белом шатре, установленном неподалёку от храмового помещения. Однажды он послал за Самтеном Гьяцо, который жил на расстоянии одного дня пути верхом. В то время Самтен Гьяцо довольствовался жизнью простого монаха-йогина.

«Я получил известие, что Цеванг Норбу требует меня к себе, – вспоминал Самтен Гьяцо. – Когда я приехал, меня проводили к его шатру. Войдя внутрь, я увидел большой трон, на котором лежала его одежда».

«Мы собираемся совершить возведение на трон прямо сейчас, в этом шатре! – объявил Цеванг Норбу. – Тебе предстоит стать держателем ваджры, хранящим тройной обет, – ты меня слышишь? Отныне ты никогда не должен разлучаться с учениями Чокгьюра Лингпы!»

Затем он заставил Самтена Гьяцо сесть на трон. Пока мой учитель сидел там, Цеванг Норбу подносил ему один дар за другим, начиная со своих личных ваджры и колокольчика, а также своего полного облачения.

«Ныне я посвящаю тебя в ваджрные учителя, – продолжал Цеванг Норбу. – Отдавая тебе своё полное облачение, я назначаю тебя своим представителем. Я вверяю тебе линию „Новых сокровищ“. Ты должен взять на себя труд продолжать учения Чокгьюра Лингпы».

Несмотря на протесты Самтена Гьяцо, его всё равно возвели на трон как ваджрного учителя и облекли этими весомыми полномочиями.

Под конец ритуала Цеванг Норбу сказал: «Племянник, вечером мы останемся в этом шатре: нам нужно о многом поговорить».

Вечером он сказал Самтену Гьяцо: «Мы не встретимся больше в этих телах. Я отдаю всё, что имею, в твои руки».

Затем он передал Самтену Гьяцо всё, что у него было: одежду, парчовое облачение, ритуальные принадлежности и всё остальное.

«Я говорю, что больше мы в этой жизни с тобой не встретимся, но, если бы и встретились, это не имеет значения. Теперь это всё твоё».

На следующее утро Цеванг Норбу продолжил свой путь, и Самтен Гьяцо его больше не видел[91]91
  После этого Цеванг Норбу отправился в Центральный Тибет, а Самтен Гьяцо оставался в Кхаме. Когда спустя два года Самтен Гьяцо поехал в Центральный Тибет со своей матерью, Цеванг Норбу уже скончался. [ТУР]


[Закрыть].

* * *

Спустя несколько лет Самтен Гьяцо получил письмо от Кармапы, Кхакьяба Дордже, в котором тот просил его приехать в Цурпу, чтобы дать посвящения «Новых сокровищ». Прочтя письмо, Самтен Гьяцо только и сказал: «Ни в воззрении, ни в медитации, ни в поведении я ничем не превосхожу Кхакьяба Дордже. Но если такова его воля, то я дам ему передачу, словно это подношение мандалы».

Это была ещё одна причина, почему Самтен Гьяцо сопровождал бабушку Кончог Палдрон в её путешествии в Центральный Тибет.

Прибыв в Центральный Тибет, Самтен Гьяцо направился прямо в резиденцию Кармапы в Цурпу. Первые слова, с которыми Кхакьяб Дордже обратился к нему, были такими: «Я очень хотел, чтобы Цеванг Норбу даровал передачу „Новых сокровищ“. Ведь он был не только сыном Чокгьюра Лингпы, но и подлинным ваджрным учителем, хранящим обеты трёх уровней[92]92
  На внешнем уровне он был благочестивым монахом, строго соблюдающим монашеские правила; на внутреннем уровне он выполнял практики бодхисаттвы; на сокровенном уровне он хранил самайи Ваджраяны. [ТУР]


[Закрыть]. Я просил их у него, потому что он был несравненным, обладающим всеми истинными качествами учителем. Однако у него, наверное, было другое мнение, иначе почему же он мне отказал? То же самое я просил и у вашего брата, Терсэя Тулку, который тоже отказал. Теперь, Самтен Гьяцо, поскольку вы сын дочери Чокгьюра Лингпы и тоже принадлежите к божественному роду Цангсар, вы должны даровать мне посвящение».

Такова была воля Кармапы.

Самтен Гьяцо встал и трижды поклонился.

– Вы Авалокитешвара во плоти. Если честно, то я недостоин давать посвящения такому высокому ламе, как вы. Чтобы быть гуру Ваджраяны, необходимо обладать десятью качествами. Что говорить о десяти – если бы я обладал хоть одним из них! Если бы я мог выбирать, давать посвящения или нет, я бы предпочёл не давать. Это совершенно точно. С другой стороны, я не хотел бы делать ничего, что вас огорчило бы.

– Есть у вас десять качеств или только одно, или совсем нет, вам всё равно придётся дать мне эту передачу.

Поскольку таков был приказ Кармапы, Самтену Гьяцо ничего не оставалось, как уступить.

– Я решил, что должен это сделать, – сказал мой гуру. – Терма Чокгьюра Лингпы – как чистое золото, и, как только это чистое золото, исполняющая желания драгоценность, оказывается в ваших руках, оно непременно принесёт благо и Дхарме, и живым существам.

Затем он начал давать Кармапе полную передачу «Новых сокровищ». Линия этой передачи шла от Чокгьюра Лингпы через Цеванга Норбу к Самтену Гьяцо – так она дошла до пятнадцатого Кармапы.

Самтен Гьяцо тоже получил от Кармапы много учений – вот почему Самтен Гьяцо считал Кармапу одним из своих учителей. Мой гуру рассказывал мне, каким непостижимо великим учителем был Кармапа, как велика была его сила ясновидения и духовных свершений, как чётко он мог видеть все три времени – словно то, что лежит у него на ладони. Вера Самтена Гьяцо в Кхакьяба Дордже была столь велика, что при одном лишь упоминании имени этого учителя его глаза наполнялись слезами.

* * *

Через некоторое время после прибытия Самтена Гьяцо в Цурпу его пригласили в личные покои Кармапы. Когда мой гуру вошёл внутрь, он увидел трон, на который были возложены парчовые одеяния, корона и все принадлежности ваджрного учителя. Так же, как некогда сделал Цеванг Норбу, Кармапа предложил Самтену Гьяцо сесть на трон. И снова за этим последовали протесты и уговоры.

– Я приказываю вам сесть сюда, – наконец сказал Кхакьяб Дордже, – я возвожу вас на трон как ваджрного учителя. Если не вы, то кто же будет поддерживать Дхарму? Если говорить о внешних, нравственных обетах, то вы не нарушили их ни на горчичное зерно. Если же говорить о внутренних обетах бодхисаттвы или сокровенных тантрийских обетах видьядхары, то нет никого, кто мог бы сравниться с вами в постижении воззрения сердечной сущности дзогчен. Вы истинный держатель ваджры, хранящий три обета.

Кармапа продолжал:

– Кажется, вашим желанием было жить простым отшельником в горных затворничествах и пещерах. До сих пор вы так и поступали – и сейчас всё ещё предпочитаете такую жизнь, не так ли? Но теперь я говорю вам вот что: отныне и впредь вы должны отказаться от этого намерения!

Сегодня я возвожу вас на трон как держателя ваджры, который направляет живых существ, дарует посвящения, ведущие к созреванию, и даёт освобождающие наставления вместе с поддерживающей передачей-лунг. Я требую, чтобы вы прямо здесь, передо мной, поклялись это делать! Отныне это ваша задача.

Он добавил:

– Теперь для вас будет совершенно неуместно следовать примеру патриархов школы кагью – отказываться от всего. Я хочу услышать от вас обещание не следовать такому пути! Я прекрасно знаю, что вашим желанием было, покинув Центральный Тибет, вернуться в Кхам и удалиться в затворничество в каком-нибудь уединённом месте. Но если вы так поступите, то пойдёте прямо против моей воли!

Самтен Гьяцо встал и направился к трону. Но, прежде чем сесть, он попытался протестовать в последний раз:

– Я делаю это не без колебаний. Я жил в пещерах и не желал ничего другого. Я жаждал целиком посвятить себя медитации и хотел бы, чтобы вы этому не препятствовали.

– Слушайте, – твёрдо ответил Кармапа, – не нарушайте нашу связь самайи! Садитесь сейчас же!

Самтен Гьяцо совсем приуныл. Он никогда не говорил, что Кармапа создал препятствие для его практики, однако, если бы не этот приказ, он никогда не жил бы нигде, кроме уединённых затворничеств. Он ни за что не принял бы на себя вновь руководство монастырём Лачаб.

Самтен Гьяцо часто мне говорил: «У меня не было никакого желания быть главой монастыря. Я хотел лишь одного – жить в одиночестве на вершинах, возвышающихся над лесами».

До того как Самтен Гьяцо стал ваджрным учителем, он почти никогда не благословлял никого возложением рук на голову. Если такое когда-либо почему-то случалось, местные жители безумно радовались:

«Какой я счастливый! Я получил благословение Самтена Гьяцо!» В прошлом никто не получал от него посвящений или передач-лунг, разве что благословение возложением рук.