Текст книги "О мясе, кулинарии и убийстве животных"

Уайатт Уильямс
О мясе, кулинарии и убийстве животных

Посвящается К. С.

Как зверь любящий

Всем божеством кости своих рогов:

Зелень избытка надо мной.

Джеймс Дикки – «Спрингер Маунтин».

Wyatt Williams

SPRINGER MOUNTAIN: MEDITATIONS ON KILLING AND EATING

© 2021 Wyatt Williams

© А. Р. Авагян, перевод, 2022

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2023

Этимология

Некоторые люди в Китае едят собак. Другие воздерживаются по буддистской традиции. Во Вьетнаме рестораны, подающие собак, предложат вам разнообразные варианты приготовления и подачи: тушеная или жаренная на гриле собачатина, кровяная колбаска с арахисом, собачатина в креветочном соусе с лемонграссом. А вот в Либерии собачье мясо считают дичью.

В английском языке есть слово game (оно переводится на русский как «дичь» или «игра»), близкое к слову bushmeat («мясо диких животных»), описывающее тех животных, на которых охотятся, в противоположность тем, которых выращивают на фермах. Вот только к английской «дичи» не относятся собаки. В Англии на собак не охотятся, они сами участвуют в охотничьих играх. Собаки замечают дичь лучше людей, люди стреляют дичь лучше собак. Англичане ни за что не станут есть собак. Они предпочтут зажарить большой кусок коровы и подать его с тортом, который они называют йоркширским пудингом.

В Лондоне можно найти мясо коровы, тушенное в специях, которое называется карри. Листья карри доставляют в столицу из бывшей английской колонии, Индии, но большинство индийцев не стали бы есть коров. В Индии корова – это священное животное, машины останавливаются на улицах восхититься ее грациозным шагом. Так что многие предпочитают готовить карри с курицей вместо говядины.

Курицы относятся ко всеядным животным, то есть они съедят все, даже другую курицу. Люди тоже всеядны, но у нас есть правило не есть других людей; мы называем это каннибализмом. И нельзя сказать, что люди никогда ничего подобного не делали. Такое точно случалось. Долгое время на таких людей смотрели со страхом и отвращением. А вот курица спокойно будет клевать плоть другой, мертвой курицы, и родственники ее вряд ли будут кого-то осуждать… Курицы едят камни, хотя они и не могут их переварить. Камень попадет в мышечный желудок, круглый орган, синий и гладкий, и там он останется, чтобы помогать курице в переваривании того, что попадет в него потом: жуков, червей, травинок.

В Таиланде сверчков жарят во фритюре со специями. Это блюдо ценят за особую маслянистую текстуру. Кузнечиков, близких родственников сверчков, похожим образом готовят в Мексике, только там их подают с гуакамоле. По ту сторону границы, в США, кузнечиков есть не станут, зато их насадят на крючок, чтобы поймать рыбу. В этом весь фокус. Рыбакам нужно спрятать крючок в теле насекомого, но не убить его. После того как леску забросят, все еще живой кузнечик будет двигаться в воде. Рыба увидит насекомое, а не крючок: она укусит его, и крючок прорежет ей губу. Рыба планировала съесть на ужин кузнечика, но на ужин съедят ее.

Есть давняя история о мужчине, у которого было несколько буханок хлеба и две рыбы. И он накормил этим толпу из тысяч людей, это назвали чудом. Лодки, которые привозят тонны рыбы, сегодня в чудесах не нуждаются. Они полагаются на крюки и сети. С утра перед работой рыбаки поджаривают себе на сковородке немного бекона. Некоторые, конечно, отказываются от этого ритуала в силу духовных убеждений, никоем образом не связанных с чудом с рыбами.

Некоторые верят в высшие силы. Другие просто верят в деньги. Трейдеры делают ставки на стоимость свинины на Уолл-стрит на Манхэттене. И это не хуже, чем облигации или золото. Деньги подходят для еды. В Испании их можно обменять на кусок «пата негра». Кортадоры умеют нарезать эту ветчину так, чтобы она была не толще листа бумаги. Поднесешь ее к свету и увидишь целый мир. Для этого есть много слов в языке. Самое частое из них – мясо.

Первое документированное использование английского слова meat в значении плоти как еды относится к четырнадцатому веку. Слово встречается мимолетно в одной среднеанглийской поэме, которую позже опубликовали под названием «Чистота: Метафорическая Поэма в Трех Частях о Потопе, Разрушении Содома и Смерти Валтасара». Название часто сокращается до «Чистоты». Мы не знаем об авторе ничего, кроме его работ, поэтому его просто называют Поэтом Жемчужины, «Жемчужина» – его самая известная работа. Манускрипт «Чистоты» был обнаружен в рукописи, известной хранителям и исследователям как Манускрипт Cotton Nero A.x. Он хранится в Британской библиотеке. Считается, что он был создан около 1380 года.

«Чистота» – это малоизвестная работа. Обычно говорят о «Сэре Гавейне и Зеленом рыцаре», романе артуровского цикла, которым завершается манускрипт. Но именно в средней части «Чистоты» в пересказе библейской истории о том, как Авраам упрашивает Бога сжалиться над Содомом, мы впервые в английском языке встречаем современное слово meat, означающее «мясо».

По версии «Поэта Жемчужины», к Аврааму приходят трое мужчин, которые выглядят настолько поразительно, что он решает принять их так, будто перед ним сам Бог. Он просит свою жену Сару испечь хлеба, а слугу – забить ягненка. Дальше следует описание обеда, который он предложил гостям:

 
Þrwe þryftyly þeron þo þre þerue kakez,
& bryngez butter wythal & by þe bred settez;
Mete messez of mylke he merkkez bytwene,
Syþen potage & polment in plater honest.
 

Звучит просто – хлеб, масло, мясо, молоко, – но щедрость Авраама так поразила Бога, что после еды он, довольный обедом, решает рассказать Аврааму о своем намерении разрушить пару городов неподалеку, Содом и Гоморру, уничтожив все их население. Авраам озадачен этим. А что, если в Содоме найдется пятьдесят праведников? Стал бы Бог тогда убивать хороших людей вместе с плохими? Бог отвечает, что нет, и это придает Аврааму уверенности. Он начинает торговаться. Он сбивает число до десяти: Бог обещает не разрушать Содом, если в городе найдется десять праведников. Авраам прекращает торги. На этом заканчивается разговор. Почему Богу важны жизни десяти праведников, но девяти еще недостаточно, чтобы убедить его? А если бы праведник был всего один? Нам это не объясняют. В итоге и десяти людей не удается найти, и всех убивают.

Смысл в том, что mete, мясо, плоть, которую едят, впервые появляется в английском языке в 1380 году в поэтическом пересказе истории о щедром угощении и мстительном и жестоком Боге. Современное написание слова meat впервые встречается у Шекспира спустя два столетия. Первое появление слова mete важно для меня, потому что я говорю по-английски. Если бы я говорил по-французски, мне наверняка хотелось бы рассказать вам о первом использовании слова viande, которое в то же время обрело схожее значение. Также я мог бы предложить вам историю протогерманского mati или древнеисландского matr, которые позже привели к mete, которое, в свою очередь, стало meat.

Иногда эти слова обозначали плоть в качестве еды, а иногда и просто любую еду. Слова – это грубые инструменты, мы используем их так, как нам хочется. Я мог бы вернуться во времена, когда мясо еще не было словом, а лишь рисунком: иероглиф в пирамиде, рисунок в пещере. Ведь было что-то до всего этого, до того, как люди стали выдумывать истории о Боге и записывать происходящее. Эту историю мы не знаем сейчас, но она существует в нашем воображении.

Чтобы понять эту историю, нужно представить себе рот. Такой же рот, как у вас. Так же, как и ваш рот, этот рот ест. Рот жует, разжевывая небольшой кусок плоти. На это уходит время, потому что кусок этот жесткий. Когда зубы справились со своей работой, а язык и горло проглотили то, что стало с куском, когда рот пуст, губы складываются и издают звук. «Ммм».

Вот так. Этот момент – это начало, если нам обязательно нужно начало. Звук изменился за века, но мы повторяем его, произносим его, убиваем его, едим его. Это непрекращающаяся и долгая линия, объединяющая нас с нашим прошлым. С одной стороны этой линии – плоть, которую мы распознаем как себя. С другой стороны – плоть, известная нам как еда.

Раз

Я начал это исследование осенью 2011 года. Офис журнала, в котором я работал, находился в небоскребе в центре Атланты. Я писал о еде, что все еще казалось мне тогда привлекательным. Каждый день в пять вечера я уходил с работы пить коктейли на открытии очередного ресторана. Люди на этих небольших тусовках всегда были одни и те же: несколько одинаковых молчаливых инвесторов, несколько настолько популярных шеф-поваров, что уже давно перестали готовить, множество таких же журналистов, как и я, чье время и внимание покупали за бесплатную еду и выпивку. Во всех меню были дорогие вариации на типичные для южных штатов блюда: фаршированные яйца, маринованная окра, деревенская ветчина и жареные цыплята – их высокое качество подтверждалось локальным происхождением ингредиентов. Мне никогда не подавали просто фаршированные яйца. Мне подавали «Фаршированные яйца со двора в Уондеринг Брук с икрой форели с фермы “Брамлетт Траут”».

Запомнить все эти места нереально. Были эти яйца из Уондеринг Брук или Уисперинг Медоу? Обычно я этого и не помнил. Но с цыплятами таких проблем не было, потому что цыплята всегда были из «Спрингер Маунтин»: запеченный с картошкой цыпленок из «Спрингер Маунтин», пирог из цыплят из «Спрингер Маунтин», паштет из печени цыплят из «Спрингер Маунтин» с виноградным конфитюром. Мне говорили, что «Спрингер Маунтин» – небольшая семейная ферма к северу от Атланты. Говорили, что там выращивали лучших цыплят в истории штата Джорджия. Это название всегда вызывало у меня образ ручья, текущего через леса Блу Ридж. Где же находился этот родниковый рай? Я хотел съездить туда, но никто на этих вечеринках не знал, где находится ферма. Повара там никогда не бывали. Так что я решил самостоятельно найти «Спрингер Маунтин». И целью моего расследования было раскрыть небольшую тайну местного масштаба.

Я начал с поиска адреса фермы в Сети, но нашел только адрес абонентского ящика в Маунт Эйри в Джорджии. На запрос «Ферма “Спрингер Маунтин”» Google Earth показал южную оконечность Аппалачской тропы. На спутниковых фотографиях были только дубы, сосны и тропы, проложенные через горные хребты. Я не нашел ни одной расчищенной полянки на территории в несколько квадратных километров. Я обратился к сайту фермы, но нашел там только адреса тысячи ресторанов, где можно попробовать цыплят, выращенных на фермах «Спрингер Маунтин», но адреса самой фермы не было. Не были указаны и владельцы фермы. Был только номер телефона, но на мой звонок никто не ответил.

Я написал главе местной сельскохозяйственной некоммерческой организации, чтобы узнать, не бывал ли он в «Спрингер Маунтин».

«Никогда там не был. Пару лет назад мы хотели провести экскурсию по их ферме, но нам так и не ответили», – сказал он. А потом он загадочно добавил: «Я давно жду, когда кто-нибудь пристально вглядится в Спрингер».

В конце концов я нашел на сайте Спрингер Маунтин номер факса. После недолгого расследования я установил, что это также факс фирмы Fieldale Farms Corporation.

В отличие от «Спрингер Маунтин», о «Филдэйл» в Сети была информация: руководители компании, семья владельцев, данные о положении компании в отрасли, номера телефонов и даже адрес главного офиса. Я позвонил по указанному номеру. Мне быстро ответили. И вот я уже сижу за столом Тома Хенсли, президента «Филдэйл». Оказалось, он был давним читателем журнала, на который я тогда работал. Он хотел знать, чем он может мне помочь.

Я сказал: «Я бы хотел попасть на экскурсию по ферме “Спрингер Маунтин”».

После небольшой паузы он, кажется, усмехнулся. Мы договорились о дате нашей следующей встречи, и он дал мне адрес своего офиса.

* * *

Когда я приехал к главному офису «Филдэйл» на севере от Атланты, я оказался не у фермы, а у высокого стеклянного здания, ничем не отличавшегося от того, в котором я работал. Я вошел не в ту дверь и, пройдя через несколько коридоров, в конце концов добрался до ресепшен, где увидел знак, на котором было написано «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, УАЙАТТ УИЛЬЯМС ИЗ ЖУРНАЛА “АТЛАНТА”». Мне подсказали, как дойти до офиса Тома, где продолжился наш радушный разговор, начавшийся по телефону. Я спросил, как идут дела у фирмы, он сказал, что хорошо, и все в таком духе.

Было трудно не заметить всех цыплят в нашем окружении: керамических цыплят, нарисованных цыплят, металлические вешалки на стенах в виде цыплят. Коллекция выглядела внушительно. В офисе были любые виды цыплят, кроме живых, за которыми я приехал. Я решил, что наш разговор как-нибудь дойдет и до этой темы.

Вскоре меня из офиса Тома проводили в большой зал, где представили Гасу Аррендейлу, владельцу и преемнику наследия «Филдэйл». Гас был одет в удобный черный костюм и кроссовки. У него были волосы чуть длиннее среднего, уложенные в стиле богатых успешных мужчин вроде Ричарда Брэнсона, в те дни, когда им больше не надо поддерживать дисциплинированный образ.

Мы перебросились парой коротких фраз, таких же дружелюбных, как и в разговоре с Томом, и Гас сменил тему. Он говорил медленно, как будто его голос был полон патоки.

«Насколько я понял, ты хочешь написать рассказ о “Спрингер Маунтин”?» – спросил он.

Я кивнул.

«Ну что ж, если ты планируешь это сделать, мы должны будем обязательно прочитать его перед публикацией», – сказал он.

Я постарался коротко ему объяснить, что журналисты так не работают.

После непродолжительного молчания он заметил, что как бы я себе это ни представлял, но в истории о ферме «Спрингер Маунтин» никоим образом не должна упоминаться корпорация «Филдэйл Фармс». Эта просьба показалась мне особенно странной, учитывая, что сидели мы в главном офисе «Филдэйл Фармс», который, насколько я понял, был одновременно и главным офисом фермы «Спрингер Маунтин». Я осмотрел комнату, все еще не до конца осознавая смысл того, о чем меня просят.

«Это непростая тема для нас, – сказал он. – Это для удобства потребителей…» – Он помолчал немного и добавил: «Это их запутает».

Затем Гас стал более прямолинейным, перестал растягивать слова и заявил: «Я не хочу начинать с плохой ноты».

В этот момент нашего разговора я сделал надпись в блокноте: одно-единственное слово заглавными буквами: «НАПРЯЖЕНИЕ».

В этот самый момент секретарша объявила Гасу, что ей надо срочно кое-что обсудить с ним в коридоре. Они отошли на несколько минут.

По возвращении настроение Гаса изменилось. Он снова был дружелюбен и спокоен. Он сказал, что с радостью покажет мне, как все устроено, но только в другой день. Я принял это предложение.

Снова повисла пауза. Он кивнул на мои волосы, которые были почти той же длины, что и его.

«Что ж, Уайатт, – сказал он с полной серьезностью, – ты фанат группы Allman Brothers?»

Я ответил, что это так.

«А ты когда-нибудь был в музее Allman Brothers?»

«Гас, я даже не знал, что он существует».

Гас вздохнул и сказал: «Это потому, что он в моем подвале».

Он громко рассмеялся, и я вместе с ним, потому что я совершенно не понимал, о чем идет речь.

«Тебе обязательно надо это увидеть, я покажу тебе, когда ты вернешься сюда на экскурсию».

* * *

В следующий понедельник, в 9 часов утра, я вернулся в офис «Филдэйл». В этот раз я нашел нужную дверь, и ожидавшая меня секретарша провела меня в конференц-зал, где за большим столом сидели несколько человек. Я пришел последним. Мне налили чашку черного кофе и вручили папку с информацией по повестке дня и прочими бумагами. И до того, как я успел ознакомиться с документами или сделать хоть глоток кофе, собравшиеся за столом начали представляться.

Каждый присутствующий отрепетированным бюрократическим тоном называл свое имя, должность и перечислял обязанности в компании. Присутствовали вице-президент, специалист по маркетингу, помощник руководителя, дружелюбный ветеринар с приятными манерами семейного доктора и другие люди. Мы вели непринужденную беседу, то есть я пытался записать все их имена, учтиво кивая на все их комментарии, и старался не дать им понять, что я тут для того, чтобы увидеть ферму с цыплятами из «Спрингер Маунтин», но до сих пор не встретил ни одного цыпленка, ферму или хотя бы фермера. Никто не говорил о фермерах. Как и во всей индустрии, людей, которые по контракту выращивали куриц, здесь больше не называли фермерами, теперь они были разводчиками. Они не владели цыплятами, а просто доводили их до необходимого веса. Никто в этой комнате не называл себя фермером.

Мне было очевидно, в сущности так же очевидно, как любому, кто пришел на шоу иллюзиониста, что я попал на представление. Я пытался разобраться в происходящем, так что я следил не за движениями волшебной палочки, а за тем, что было спрятано в шляпе. Я хотел понять, как это работает. Мне нечего было рассказать этим людям. Я просто хотел собрать все возможные факты. Я посмотрел достаточно фильмов и прочитал достаточно книг, чтобы точно осознавать, что меня ждет. Я вовсе не был наивен. Но я верил, что здесь скрывается тайна, хоть и не знал, что именно это за тайна. Мне казалось, что будет достаточно внимательно наблюдать за происходящим и задавать правильные вопросы, а когда вопросы кончатся, достаточно будет просто молчать, позволив бюрократам, собравшимся в комнате, заполнить пространство своими теориями о том, что же такое ферма «Спрингер Маунтин». Я слушал и записывал так внимательно, что забыл про кофе. Меня заранее предупредили, что фотографировать будет запрещено. Но мне не были нужны фотографии. Я держался естественно. Я сказал, что меня интересуют только факты.

Пока люди за столом представлялись, мои глаза наткнулись на знакомую фразу в пачке бумаг, лежавшей перед молодым ассистентом. Я узнал эту фразу, потому что она была написана мной. Это была стопка статей, распечатанных из архива журнала «Атланта». Зачем им эти статьи? Неужели они изучали меня, пока я вел свое расследование о них? Но зачем? Часть информации тогда прошла мимо меня из-за переживания и легкой паранойи. Я точно упустил все детали сегодняшнего расписания; совещание завершилось, и меня проводили к фургону, который ожидал меня у здания, чтобы совершить экскурсию по окрестностям.

Специалист по маркетингу объяснил, что нашей первой остановкой будет завод по производству корма. Мы поднялись на лифте в помещение без окон. Шесть мужчин сидели здесь, склонившись над черно-белыми мониторами, на которых сверху вниз бежали цифры, в которых я не смог ничего разобрать. Один из них плюнул в кружку, пока другой рассказывал мне о сложной системе охлаждения, парового нагрева, процеживания, сбора, фильтрации мусора, о цистернах хранения и датчиках измерения давления, которые превращали сырые соевые бобы и початки кукурузы, столовую соль и растертый известняк в готовый комбикорм для куриц. А вот понаблюдать за этим удивительным процессом, как мне сказали, нельзя, так как он проходил за стенами этого помещения без окон. В комнате стоял запах свежеиспеченного хлеба. И только после того, как специалист по маркетингу вывел меня из комнаты, я понял, что забыл задать самый простой вопрос: сколько тонн корма производится в неделю? Меня заверили в том, что я смогу получить ответы на все оставшиеся вопросы.

В тот день предоставленный «Филдэйл» фургон прокатил меня по многим местам. Например, в разработанную дружелюбным ветеринаром лабораторию тестирования здоровья куриц. Там стояли чистые прозрачные пробирки и сидели очень занятые люди в белых халатах, которые должны были обеспечить здоровье куриц – где бы они ни прятались. Меня свозили в большое многоэтажное здание, в котором, как объяснил мне специалист по маркетингу, «проходила дальнейшая обработка продуктов с высокой добавленной стоимостью». Меня провели внутрь помещения, где показали специальный аппарат, который с помощью мощной струи воды отрезает от куриных грудок лишние кусочки. Мне показали единственную в своем роде конвейерную ленту, где на совершенно одинаковые куриные грудки наносились совершенно одинаковые черные полосы. Это, как объяснили мне шепотом, были особые отметки для жарки на гриле фирменной куриной грудки от Panera Bread. Тут же мне напомнили, что упоминать Panera Bread в моем материале нельзя. Там мне показали и другие машины: одна из них отбирала куриные стрипсы для Jack in the Box, другая упаковывала ножки для Chipotle. Там было еще много других машин.

Следующей остановкой был обед, мы ели сэндвич с жареной курицей. Я продолжил вести непринужденные разговоры со специалистом из отдела маркетинга. Важно было не забывать, что я хочу раскрыть тайну. Так что я пытался формулировать правильные вопросы. Фургон поднимался и спускался по горным дорогам. И наконец, свернув на дорогу из гравия, мы приехали к пастбищу, скрытому за горными зарослями. Неужели это и есть «Спрингер Маунтин»? Это была частная дорога, принадлежавшая Фермону Лаудермилку, довольно крупному мужчине, который слегка привстал с газонокосилки, чтобы поприветствовать меня. Он рассказал, что уже тридцать лет он выращивает цыплят для «Филдэйл». Большую часть времени это не было его основной работой, но после выхода на пенсию из полиции он стал заниматься этим на постоянной основе. Он махнул рукой в сторону шести больших курятников.

На входе мне выдали тонкий белый защитный медицинский костюм, закрывавший меня до самых ног и застегивавшийся от паха до подбородка. Для лица мне дали специальную маску. Фермон открыл дверь и пропустил нас внутрь. Это было вытянутое темное помещение длиной с футбольное поле, в дальнем конце которого, максимально далеко от нас, были курицы, ради которых я сюда приехал. Их перья были белыми, они только начали взрослеть, поэтому были худыми и очень энергичными. Цыплята кудахтали и скептически на нас поглядывали. Фермон сказал, что их было здесь двадцать тысяч. Кажется, курятник помыли незадолго до моего приезда, солома была свежей, на стенах и потолке не было паутины. Пахло тут неприятно. Запах стоял ровно такой, как можно себе представить, если подумать об отходах жизнедеятельности двадцати тысяч птиц. Здесь было передовое техническое оборудование: системы автоматической подачи корма и воды, контроль температуры, контроль количества света в зависимости от того времени дня, которое необходимо имитировать, – и все это Фермон мог настроить со специальной панели у двери.

Только спустя несколько лет, стоя в курятнике в Вирджинии, я понял, что же за хитроумный маленький фокус мне показали в тот день. Фермер из Вирджинии позвал меня за день до назначенной бойни. Все выглядело совсем иначе. Птицы из Вирджинии были той же породы (белая корниш), но из-за веса, необходимого птицам перед забоем, они были ленивы. Они почти не отходили от кормушек, а если им это удавалось, то они еле передвигались из-за огромного веса. Нижние части их тел были красными и стертыми. Клетки были забиты ими так, что они сидели крыло к крылу. И цыплята Фермона выглядели бы точно так же, если бы я увидел их, когда они выросли.

Я называю этот фокус маленьким, в сущности просто небольшой иллюзией, потому что внешний вид куриц в один день так же верен, как и в другой. В начале жизни у цыплят много сил и энергии, в день забоя – ровно наоборот. В свои последние дни они выглядят несчастно, сидя крыло к крылу и страдая от лишнего веса.

Я не знал, что и думать о ферме Фермона. Она не была ужасной, но разве именно это место называлось «Спрингер Маунтин»? Бывший транспортный коп и 120 000 куриц в тесных воняющих сараях? Специалист по маркетингу сказал, «Филдэйл» имеет контракты и с другими заводчиками вроде Фермона. Я поблагодарил Фермона за уделенное мне время.

Потом мы поехали к бойне. На нас надели белые халаты, которые носят мясники, и сетчатые шапочки. Менеджер, пожав мою руку, повел нас на экскурсию. Я был настроен решительно: мне надо задать вопросы, разобраться с фактами и докопаться до всех деталей.

Экскурсия началась в темной комнате. Из фуры, припаркованной у разгрузочной площадки, выкатывались клетки, в каждой по двенадцать куриц. Рабочие этой комнаты были напряжены и молчаливы, они быстро выхватывали из клеток квохчущих птиц и закрепляли их кверху ногами на движущуюся цепь. Везде были перья и помет, воздух щипал глаза. Птицы сопротивлялись, будто бы знали, к чему все идет. Я увидел, как одна курица пыталась выпрыгнуть из клетки – это было бессмысленно. Она была толстой и медленной, ее без труда схватили за лапу. Это было представление, на котором порядок восставал из хаоса: грязная, шумная и непредсказуемая толпа птиц превращалась в единую ровную и предсказуемую конвейерную линию.

Конвейерная цепь напоминала американские горки: непрерывная линия скорости и эффективности. В начале поездки птицы были живыми и напуганными. В конце они будут мертвыми и очищенными.

Курицы на конвейере подъехали к корыту с заряженной электрическим током водой. Первой шла крупная курица – над водой остались только ее лапы – с другой стороны она была уже неподвижна. Только что она дергалась и кудахтала – сейчас безжизненно обвисла. Тонкое циркулярное лезвие неглубоко прорезало ее сонную артерию и яремную вену, из шеи брызнула ярко-красная густая кровь. Через несколько секунд все птицы были мертвы.

Я попытался подсчитать, сколько цыплят умирает на моих глазах. Но так быстро считать у меня не получалось. Один из менеджеров сказал мне, что их цель – двести пятьдесят тысяч куриц в день, то есть не менее ста сорока куриц в минуту. Пока мы разговаривали, напротив нас стоял человек в прорезиненном фартуке с длинным острым ножом. Казалось, он стоит и ничего не делает, просто наблюдает, как я. Рядом с ним была куча крови – это была не лужа, а именно куча свернувшейся крови. Как я узнал позже, его задача – отслеживать огрехи. Работа конвейера не была идеальной. В некоторых случаях электричество не оказывало на птицу желаемого эффекта, и тогда она всплывала мокрой, все еще дергаясь и сопротивляясь. Иногда надрез лезвия был недостаточным, чтобы убить птицу. Когда эти полуживые-полуубитые курицы оказывались перед этим мужчиной, его задачей было добить их своим длинным острым ножом.

Остальные мои заметки с этой экскурсии по производству были в основном уточнениями:

• 90 СЕКУНД КРОВОТЕЧЕНИЯ

• ВАННА 53 ГРАДУСА ОТ ПЕРЬЕВ

• ГОРЯЧЕЕ ЛЕЗВИЕ ОТСЕКАЕТ НОГИ

• ВСЕ ОБОРУДОВАНИЕ ОБРАБАТЫВАЮТ ХЛОРКОЙ

• ОРГАНЫ НА ЛИНИЯХ РАЗНОГО ЦВЕТА

• 5 МИЛЛИОНОВ ЛИТРОВ ВОДЫ В ДЕНЬ

• 1375 РАБОЧИХ

• 30 МИНУТ ОТ НАЧАЛА ДО КОНЦА

В тот день я бы не смог объяснить, что изменится, если температура будет выше, скажем, на два градуса, но мне казалось важным записать эти цифры, собрать все эти данные, чтобы иметь возможность обратиться к ним позже. Поздним вечером этого дня, после обещанной экскурсии по музею Allman Brothers, я продолжил делать записи. Я обращал внимание на то, какие инструменты принадлежали Греггу или Дуэйну Оллману, какие экспонаты музея когда были приобретены, а также какие из экспонатов поставили под стекло или убрали в рамку. Точная значимость этих фактов и их возможное соотношение с другими записанными в тот день фактами мне все еще были не известны. Я не сильно отличался от Гаса Аррендейла с его музеем: я собирал все, что казалось мне хоть сколько-то ценным.

Музейная экскурсия была уже вечером. А вот днем, пока я стоял на птицефабрике, я так пристально вглядывался в свои записи, что почти пропустил тот фокус, за которым я ехал сюда.

Фокус был в самом конце. В начале конвейерной цепи птицы были живы, а здесь, в конечной точке последней конвейерной ленты, очищенное мясо упаковывали на продажу. Сортировку в основном проводят машины – грудки без костей и кожи на одной линии, бедра на другой, целые птицы на следующей и так далее – но в конце каждой линии стояли женщины, которые завершали упаковку. Некоторые куски клали в желтые поддоны из полистирола, другие – в светло-зеленые пакеты. Белые этикетки, синие этикетки, красные этикетки: именно разные цвета сначала привлекли мое внимание. Из грузовика выгрузили белых куриц, все они выросли в одном месте. Теперь они становились мясом разных фирм. Одни из них были самой дешевой опцией на рынке, анонимной кучей. Другие продавались как натуральные местные цыплята, а упаковка говорила об их экологичности.

Теперь мы двигались быстро – рабочий день заканчивался, как утверждал специалист по маркетингу, – но перед тем, как она вывела меня, я успел нагнуться и рассмотреть названия на этикетках. Young and Tender, Harvest Farms, Springer Mountain. Все это были одни и те же цыплята. На этикетках было написано то, что хотели видеть потребители, то, во что они хотели верить. Фермы, которую я искал, не существовало. Это был просто красивый образ. И это вовсе не было тайной, кто угодно мог бы это заметить.

* * *

Я записал все это и опубликовал материал о «Спрингер Маунтин» по мотивам моей поездки в местной газете в 2012 году. Тогда я решил, что с меня достаточно. Мне нужно было провести небольшое расследование, разобраться в тайне местного значения. Но мое расследование казалось незаконченным. Мне не хотелось казаться наивным, поэтому я продолжал искать «Спрингер Маунтин». Фермы не оказалось там, где она должна была быть. Но я верил, что «Спрингер Маунтин» может быть где-то еще. Я искал годами. Я нанялся на работу на бойню. Я жил на птицефабрике. Я ходил по лесу с ружьем. Я делал и многие другие вещи. Я собрал много информации.