Текст книги "Когда пируют львы. И грянул гром"

20

Шон вышел из ванной комнаты с всклокоченной бородой и с полотенцем на чреслах.

 
Удалый герцог Йоркский,
У него была тьма солдат.
Он построил всех и повел на холм —
И снова повел их назад.
 

Напевая старинную песенку, он налил из хрустальной бутылочки на ладонь лавровишневой воды и принялся втирать ее в голову. Дафф, сидя в кресле с позолотой, наблюдал за процессом. Шон тщательно причесался и улыбнулся своему отражению в зеркале.

– Красавец, – сделал он комплимент отражению.

– Толстеешь, – проворчал Дафф.

– Да это же мышцы, – обиделся Шон.

– И задница как у бегемота.

Шон снял полотенце, повернулся к зеркалу задом и стал разглядывать себя через плечо.

– Да ты сюда гвоздь молотом не загонишь, – возразил он.

– Молчал бы уж лучше, – простонал Дафф. – Твой юмор по утрам, как свинина на завтрак, трудно переваривается.

Шон достал из комода шелковую рубашку, помахал ею перед собой, как тореадор мулетой, и с победным видом накинул на себя.

– Оле! – иронически усмехнулся Дафф.

Шон надел штаны и сел обуваться.

– Что-то ты сегодня не в духе, – сказал он.

– Только что на меня обрушился ураган эмоций, едва спасся!

– А в чем дело?

– Кэнди хочет венчаться в церкви.

– Это плохо?

– Ничего хорошего.

– Почему?

– Ты что, забыл?

– А-а-а… у тебя есть жена.

– Вот именно, жена.

– Ты говорил про нее Кэнди?

– Боже мой, конечно нет, – с ужасом на лице ответил Дафф.

– Да, проблема. А что скажешь про мужа Кэнди? Разве это не ставит вас в равное положение?

– Нет, не ставит, он давно на небесах.

– Так это ж очень удобно. Кто-нибудь еще знает, что ты женат?

Дафф покачал головой.

– А Франсуа?

– Нет, я ему не говорил.

– Тогда в чем проблема? Тащи ее в церковь и женись на здоровье.

Но Дафф был явно встревожен:

– Пойми, я не против жениться вторым браком в магистрате – подумаешь, обману пару пожилых голландских чиновников, но идти с ней в церковь… – Дафф покачал головой.

– Да об этом знать буду только я один, – сказал Шон.

– Да, ты… а еще Он. – Дафф поднял глаза кверху.

– Дафф… – заулыбался Шон, – Дафф, мальчик мой, неужели у тебя есть моральные принципы? Совесть проснулась? Это же поразительно!

Дафф смущенно поежился.

– Постой, дай мне подумать. – Шон театрально приложил руку ко лбу. – Кажется, я понял, что надо делать. Да-да, именно так.

– Ну-ну, не томи, выкладывай. – Дафф подался на стуле вперед.

– Пойди к Кэнди и скажи, что ты все устроил. Что ты не только готов венчаться с ней в церкви, но даже собираешься построить собственную.

– Чудесно, – саркастически пробормотал Дафф, – прекрасный способ избавиться от моих затруднений.

– Дай закончить, – сказал Шон и принялся укладывать сигары в серебряный портсигар. – И еще скажи ей, что ты бы хотел совершить и гражданский обряд тоже, – я думаю, так всегда делают члены королевской семьи. Об этом, кстати, ей тоже скажи – она сразу растает.

– И все-таки я тебя не совсем понимаю.

– Потом ты строишь в нашем саду собственную часовню, мы находим чудака с внешностью посолидней, наряжаем его в попа, учим, что надо говорить. И Кэнди счастлива. Сразу после венчания священник садится в дилижанс и отчаливает в Кейптаун. Ты ведешь Кэнди в магистрат – и тоже счастлив.

Дафф ошеломленно смотрел на него несколько секунд, потом лицо его само собой расплылось в огромную, до ушей, улыбку.

– Ты гений, чистый гений, тебя мне сам Бог послал!

Шон застегнул пуговицы жилетки.

– Пустяки, – сказал он. – А теперь прошу извинить, меня ждет работа. Кому-то надо ведь зарабатывать, чтобы другой мог удовлетворять свои дикие фантазии.

Шон надел пальто, взял трость и помахал ею. С золотым набалдашником она весила не меньше ружья ручной работы. Шелк рубашки, касающийся тела, ореол ароматов лавровишневой воды вокруг головы – как приятно все это чувствовать, как поднимает настроение!

Он сошел по лестнице. Во дворе гостиницы уже ждала карета с Мбежане на козлах. Слегка наклонившись под весом Шона, обитая мягкой кожей карета приняла его в свои объятия. Он закурил свою первую сегодня сигару, и Мбежане улыбнулся:

– Я тебя вижу, нкози.

– Я тебя тоже вижу, Мбежане… кстати, что это за шишка у тебя на щеке?

– Нкози, я просто немножко выпил, иначе эта обезьяна Басуто и не притронулся бы ко мне своей дубинкой.

Мбежане мягко выкатил карету на улицу.

– А за что подрались?

Мбежане пожал плечами:

– Разве мужчине нужен повод подраться?

– Уж это как водится.

– Насколько я помню, там, кажется, была какая-то женщина.

– И это понятно. Так кто победил?

– У этого парня немножко пошла кровь, и друзья его увели. А когда я уходил, женщина во сне улыбалась.

Шон рассмеялся, глядя на бугристую, похожую на холмистую равнину спину Мбежане. Нет, так дальше продолжаться не может. Он надеялся, что секретарь не забыл поговорить с портным.

Карета остановилась перед конторой. Один из клерков сбежал вниз по ступенькам веранды и открыл дверцу:

– Доброе утро, мистер Кортни.

Шон поднялся по лестнице: клерк бежал впереди, как охотничья собака.

– Доброе утро, мистер Кортни, – встретил его дружный хор голосов за письменными столами главного офиса.

Шон помахал им тростью и прошел в свой кабинет. Над камином здесь висел и хитро ему улыбался его собственный портрет. Шон подмигнул ему.

– Что у нас сегодня утром, Джонсон?

– Вот платежные требования, сэр, платежные чеки, сэр, отчеты инженеров о ходе разработок, сэр, и…

Джонсон был маленький человечек с жирными волосами, в засаленном на вид пиджачке, и с каждым своим обращением «сэр» он совершал легкий слащавый поклон. Но работал он исправно, и за это Шон держал его, хотя это вовсе не означало, что Джонсон ему нравится.

– У вас что, Джонсон, живот болит?

– Нет, сэр.

– Тогда, ради бога, держитесь прямо.

Джонсон встал навытяжку, руки по швам.

– А теперь давайте все по порядку.

Шон сел на свое место. В эти часы его рабочего дня обычно попадались самые занудные дела. Он терпеть не мог канцелярской работы, поэтому приступил к ней с мрачной сосредоточенностью: время от времени проверял длинные ряды цифр, пытаясь связать имена с лицами, выводил знак вопроса в казавшихся чрезмерными платежных требованиях. Наконец, поставив подпись между аккуратными карандашными крестиками Джонсона, швырнул ручку на стол:

– Что еще?

– В двенадцать тридцать встреча с мистером Максвеллом из банка, сэр.

– Еще?

– В час – доверенное лицо компании «Братья Брук», сразу после этого – мистер Мак-Дугал, сэр, а потом вас ждут на шахте «Глубинные горизонты Кэнди», сэр.

– Спасибо, Джонсон. Утром я, как обычно, на бирже, если, конечно, не случится ничего сверхъестественного.

– Хорошо, мистер Кортни. Простите, еще кое-что, сэр. – Джонсон указал на лежащий на диване сверток из коричневой бумаги. – Прислали от вашего портного, сэр.

– А-а-а! – улыбнулся Шон. – Пошли-ка сюда моего слугу.

Он подошел к дивану, раскрыл сверток. Через несколько минут явился Мбежане и встал в дверях:

– Нкози?

– Мбежане, вот твоя новая форма. – Шон указал на разложенную на диване одежду.

Взгляд Мбежане на секунду остановился на золотом с коричневым щегольском наряде, и глаза его сразу потухли.

– Надевай! Давай-давай, посмотрим, как он на тебе.

Мбежане подошел к дивану и взял камзол:

– Это что, мне, что ли?

– Ну да, надевай.

Мбежане помялся, потом ослабил пояс своего наряда и сбросил его на пол. Шон нетерпеливо ждал, пока он застегнет все пуговицы на панталонах и камзоле, потом обошел вокруг, критически разглядывая зулуса.

– А что, очень даже неплохо, – пробормотал он, а потом продолжил на зулусском: – Красиво, как считаешь?

Мбежане повел плечами. Ощущение ткани на теле было ему неприятным и чуждым, но он ничего не сказал.

– Ну что, Мбежане, нравится?

– Когда я был маленький, отец однажды взял меня с собой на ярмарку в Порт-Наталь продавать скот. А там по городу ходил один человек с обезьянкой на стуле, эта обезьянка плясала, люди смеялись и бросали деньги. Так вот обезьянка была одета в точно такой же костюмчик. Знаешь, нкози, не думаю я, что эта обезьянка была очень счастлива.

Улыбка сразу исчезла с лица Шона.

– Тебе больше нравятся эти твои шкурки?

– На мне одежда зулусского воина.

Лицо Мбежане по-прежнему оставалось бесстрастным. Шон открыл было рот, чтобы что-нибудь возразить, поспорить, но неожиданно для себя разозлился.

– Ты будешь носить эту форму! – закричал он. – Будешь носить все, что я тебе скажу, и носить с улыбочкой, ты меня слышишь?

– Нкози, я тебя слышу.

Мбежане подобрал с пола юбочку из леопардовых хвостов и вышел из кабинета. Когда Шон спустился к коляске, Мбежане сидел на козлах в своей новой ливрее. Всю дорогу до биржи он держал спину прямо, видимо в знак протеста, и оба не обменялись ни словом. Входя внутрь здания, Шон свирепо посмотрел на швейцара, в течение утра выпил четыре порции виски, а в полдень снова поехал обратно в контору, хмуро уставясь на все еще протестующую спину Мбежане. В конторе он наорал на Джонсона, обругал управляющего банком, выгнал из кабинета представителя компании «Братья Брук» и на «Глубинные горизонты Кэнди» явился злой как черт. Мбежане продолжал молчать, словно воды в рот набрал, и Шон не имел возможности возобновить разговор без ущерба для своей гордости. Он как вихрь ворвался в новое административное здание шахты, чем вызвал у сотрудников оторопь.

– Где мистер дю Туа? – заорал он.

– Отправился в штольню номер три, мистер Кортни.

– Какого черта он там забыл? Он должен был ждать меня здесь!

– Он не ждал вас так рано, сэр.

– Ну что стоите, несите мне спецодежду и каску!

Шон нахлобучил на голову железную каску, натянул резиновые сапоги и двинулся в штольню номер три. Клеть плавно опустила его под землю на глубину пятьсот футов, и на десятом уровне он вышел.

– Где мистер дю Туа? – потребовал он ответа у начальника смены, стоящего у подъемника.

– В забое, сэр.

Резиновые сапоги громко хлюпали по грязи и рытвинам. Карбидная лампа тускло освещала неровные каменные стены. Шон почувствовал, что вспотел. Двое туземцев, толкающих вагонетку по рельсам навстречу, заставили его прижаться к стене. Ожидая, когда они проедут, он попытался нащупать под робой портсигар. Вытащил, но тот выскользнул и упал в грязь. Вагонетка была уже далеко, и за портсигаром пришлось нагибаться самому. Он нагнулся, ухо его оказалось в дюйме от стенки, и злость как рукой сняло: он с изумлением прислушался. Скала как будто поскрипывала. Он приложил к стенке ухо и уловил странный звук, будто кто-то скрипит зубами. Он еще немного послушал, пытаясь понять причину. Нет, это не эхо скрежета лопат или буров, не звуки сочащейся воды. Он прошел по штольне еще ярдов тридцать и снова послушал. Здесь скрипело уже не так громко, но теперь тихий скрежет подчеркивался нечастыми металлическими щелчками, словно где-то ломалось лезвие ножа. Странно, очень странно, ничего подобного он еще ни разу не слышал.

Шон продолжал шагать по штольне, дурное настроение куда-то исчезло, теперь он был озабочен новой проблемой.

Франсуа он встретил на пути к забою.

– Здравствуйте, мистер Кортни.

Кстати сказать, Шон давно уже отказался от попыток убедить Франсуа не обращаться к нему столь официально.

– Gott, простите, я не смог с вами встретиться. Думал, раньше трех вас не будет.

– Все в порядке, Франсуа. Как дела?

– Да вот ревматизм замучил, мистер Кортни, а так ничего, трудимся помаленьку. А как мистер Чарливуд?

– Хорошо, спасибо, – ответил Шон и, не в силах более сдерживать любопытства, продолжил: – А скажите мне, Франц, вот что… только что я приложил ухо к стенке штольни и услышал странный шум… никак не могу понять, что это было.

– А какого рода шум, на что похоже?

– Какой-то скрежет, что ли, ну как… что-то вроде… – Шон никак не мог подобрать слово, – будто кто-то трет два стекла одно о другое.

Франсуа вытаращил глаза, лицо его посерело, он схватил Шона за руку:

– Где?

– Да вон там, в штольне, где я проходил.

Франсуа задохнулся, пытаясь что-то сказать и отчаянно дергая Шона за руку.

– Обвал! – прохрипел он. – Черт возьми, это обвал!

Он рванулся было бежать, но Шон схватил его. Тот задергался, пытаясь вырваться.

– Франсуа, сколько человек в забое?

– Обвал! – Теперь голос Франсуа истерически дрожал, переходя в визг. – Обвал!..

Он вырвался и помчался прочь к подъемнику, во все стороны брызгая грязью. Страх его был столь заразителен, что Шон тоже пробежал десяток шагов вслед за ним, но быстро взял себя в руки и остановился. Несколько драгоценных секунд он потерял, не зная, что делать: поддаться ли страху, который железной рукой сжимал сердце, броситься вслед Франсуа и выжить – или бежать обратно и либо спасти оставшихся в забое, либо погибнуть вместе с ними. Но потом страх вытеснило другое чувство, такое же липкое и холодное, называемое стыдом. И вот именно стыд заставил его бежать к забою.

Там работали пятеро черных и белых людей, голых по пояс, с лоснящимися от пота телами. Он выкрикнул им то же слово, и они отреагировали так, как и всякий купальщик, когда слышит слово «акула». Сначала охватывает парализующий ужас, и почти в то же мгновение – смятение и паника. Громко топая сапогами, они побежали по штольне. Шон бежал вместе с ними. Грязь засасывала тяжелые сапоги, а ноги его от праздной жизни теперь ослабели, он отвык ими пользоваться, повсюду разъезжая в коляске. Один за другим рабочие обгоняли его.

«Подождите, – хотелось крикнуть Шону, – подождите меня!» Он поскользнулся в грязи и, падая, больно оцарапал плечо о грубую стену. Снова кое-как поднялся; грязь залепила ему бороду, кровь стучала в ушах. Он остался совсем один и на ощупь, спотыкаясь, побрел по туннелю.

Вдруг раздался оглушительный, словно винтовочный, выстрел – треск одного из подпирающих свод бревен: под давлением движущейся скалы оно сломалось, и Шона окутало облако пыли. Он продолжал ковылять вперед, а земля вокруг что-то говорила ему, стонала и жаловалась, сопровождая все это короткими приглушенными воплями. К этим звукам присоединили свой голос подпирающие свод балки: они трещали и лопались; и проседала скала над его головой, медленно, как занавес в театре. Туннель наполнился пылью, заглушающей свет его лампы и забившей ему горло и легкие. Он понял, что все, конец, что он не успеет, но продолжал бежать, несмотря на то что вокруг уже падали оторвавшиеся от свода камни. Один осколок ударил его по каске с такой силой, что он чуть не упал. Ничего не видя в плотной крутящейся пелене пыли, он на всем бегу врезался в кем-то брошенную и перекрывшую туннель тележку и растянулся на ее железном остове, больно ударившись об него бедрами.

«Все, мне крышка», – подумал Шон, но инстинкт заставил его подняться. Он попытался обойти тележку и продолжить бегство. Туннель впереди с грохотом обрушился. Шон упал на колени и, извиваясь всем телом, полез между железными колесами тележки, и в это мгновение потолок над ним тоже обрушился. Грохот, казалось, никогда не кончится. Но скоро все затихло. Остались только шуршание и скрип оседающей скалы – лишь они нарушали полную тишину.

Лампу он где-то потерял, и темнота давила на него почти с такой же силой, как и скала на его крохотное убежище. Воздух был плотным от пыли, Шон принялся кашлять и никак не мог откашляться; наконец заболела грудь и во рту появился вкус крови. От тесноты он с трудом мог пошевелиться; пространство до основания тележки составляло не более шести дюймов, но он ухитрился расстегнуть пуговицы на груди робы и оторвать от рубашки длинный кусок ткани. Из него он соорудил некое подобие хирургической маски, закрывающей нос и рот. Дышать сразу стало легче. Пыль постепенно осела. Кашлять он стал реже, потом кашель совсем прошел. «Удивительно, – думал Шон, – как это я еще жив».

Он осторожно стал выяснять свое положение. Попытался вытянуть ноги, и подошвы его уперлись в камень. Ощупал пространство руками: шесть дюймов над головой и что-то около двенадцати с каждой стороны. Под ним теплая грязь, вокруг железо и камень. Шон снял каску и подсунул под голову, как подушку. Он лежит в железном гробу, погребенный на глубине пятьсот футов под землей.

Ему стало страшно.

«Так, займи чем-нибудь ум, думай о чем-нибудь, все равно о чем, только не об этой каменной могиле. Думай хотя бы о своих доходах», – приказал он себе.

Он стал шарить по карманам, что в тесном пространстве давалось ему с большим трудом.

– Ага, серебряный портсигарчик, а в нем две сигары.

Шон положил его рядом.

– Коробка спичек… подмокли.

Он положил спички на крышку портсигара.

– Карманные часы. Носовой платок из ирландского льна, с монограммой. Гребешок черепаховый; о человеке судят по тому, как он выглядит.

Шон стал расчесывать бороду, но тут же заметил, что теперь заняты у него только руки, а ум бездельничает. Он положил гребешок рядом со спичками.

– Двадцать пять фунтов в золотых соверенах.

Он тщательно их пересчитал:

– Действительно, двадцать пять. Надо будет заказать хорошего шампанского.

Пыль в горле и во рту мешала говорить.

– И малайскую девушку в Оперном театре, – торопливо продолжил он. – Впрочем, нет, не будем мелочиться… десять девушек. Будут для меня танцевать, а я – смотреть и отдыхать. А чтобы веселей плясали, пообещаю каждой соверен.

Он продолжил поиски, но больше ничего не нашел.

– Резиновые сапоги, носки, штаны – хорошо, кстати, скроены; рубаха… боюсь, изорвана; комбинезон, железная каска… кажется, все.

Имущество аккуратно разложено рядом, убежище внимательно изучено. Нечего делать, надо начинать о чем-то думать. Сначала он подумал, что ему хочется пить. Грязь, в которой он лежит, слишком густая, воды из нее не добудешь. Он попробовал выдавить немного сквозь ткань рубахи – ничего не вышло. Потом он стал думать про воздух. Воздух довольно свежий, значит проникает сюда через щели в неплотно лежащих камнях, и поэтому он еще живой.

Живой… ну да, живой и умрет от жажды. Умрет, свернувшись в клубочек, как зародыш в темном и теплом материнском чреве. Он снова засмеялся и тут же испугался – уж не истерика ли это, – сунул кулак в рот, чтобы ее прекратить, и больно закусил костяшки пальцев.

Движение породы прекратилось, наступила полная тишина.

– Долго ли это продлится? Скажите-ка, доктор. Сколько мне еще осталось?

– Ну что вам сказать? Сейчас вы потеете. Значит, организм довольно быстро обезвоживается. Я бы сказал, дня четыре. – Шон стал разговаривать сам с собой.

– А голод, доктор? Что вы об этом думаете?

– О нет, об этом не беспокойтесь. Голодать, конечно, будете, но умрете от жажды.

– А тиф или как его… брюшной тиф… впрочем, разницы я не вижу. Мне это не грозит, а, доктор?

– Вот если бы здесь с вами были трупы, шансы оказались бы неплохие, а так… Вы же тут один, понимаете?

– А как вы считаете, доктор, я сойду с ума? Не сразу, конечно, но, скажем, через пару дней, а?

– Да, с ума вы сойдете.

– Я еще никогда не был сумасшедшим, – во всяком случае, мне об этом ничего не известно, но мне кажется, лучше всего было бы сойти с ума прямо сейчас, как вы думаете?

– Если вы считаете, что вам от этого станет легче… как вам сказать… я не знаю.

– А-а-а… что-то вы темните, но я вас понимаю. Хотите сказать про видения, которые будут мучить безумца? Хотите сказать, что они будут ярче самой реальности? Хотите сказать, что умереть безумцем хуже, чем умереть от жажды? Но я ведь могу победить безумие. Эта тележка может согнуться под тяжестью… сколько там тонн камня давит на нее сверху? Несколько тысяч? Вы знаете, доктор, а это довольно умно; как представитель науки вы должны это оценить. Мать-земля была спасена, но, увы, ребенок родился мертвым, роды были очень тяжелые.

Шон проговорил все это вслух и теперь чувствовал себя довольно глупо. Он подобрал осколок камня и постучал по тележке:

– А что, кажется, довольно прочная. Честное слово, и звук очень даже приятный.

Он постучал по металлу сильнее: раз-два-три… раз-два-три… – потом отбросил камень. И тут он услышал, как его удары повторяются, тихие, словно эхо, далекие, словно звезды. Тело его сразу одеревенело, потом задрожало от возбуждения. Он снова схватил камень. Еще три удара – и три удара в ответ вернулись к нему.

– Меня услышали, Господи милостивый, меня услышали! – Он засмеялся, задыхаясь от смеха. – О всемилостивая мать-земля, не напрягайся, прошу тебя, только не надо тужиться. Наберись терпения. Подожди несколько дней, тебе сделают кесарево сечение и вынут ребенка из твоего чрева.

Мбежане подождал, пока Шон не исчез из виду в штольне номер три, и только потом снял свой новый камзол. Аккуратно сложил его и поместил рядом с собой на козлах. Немного посидел, наслаждаясь солнышком, ласкающим его кожу, потом слез с коляски и подошел к лошадям. По очереди распряг, подвел к корыту с водой, а когда животные напились, снова запряг, но на этот раз посвободней. Взял свои дротики и пошел на полянку с невысокой травой рядом со зданием администрации. Сел на травку и принялся править наконечники копий, тихонько напевая в такт движению оселка. Наконец проверил заточку опытным в этом деле большим пальцем, что-то проворчал, сбрил несколько волосков с предплечья, улыбнулся с довольным видом и положил копья рядом с собой на траву. Лег на спину и на жарком солнышке задремал.

Его разбудили громкие крики. Он сел и машинально проверил, высоко ли солнце. Проспал час или, может, чуть больше. Кричал Дафф, а Франсуа, с ног до головы заляпанный грязью, испуганно ему отвечал. Стояли они перед зданием администрации. Лошадь Даффа была мокрой от пота. Мбежане встал, подошел к ним и стал внимательно слушать, стараясь понять их обмен отрывистыми фразами. Говорили они слишком быстро, но он сразу понял: случилось что-то очень нехорошее.

– На десятом уровне завалило почти до самого подъемника, – говорил Франсуа.

– Ты его бросил там одного! – кричал на него Дафф.

– Я думал, он побежит за мной, а он побежал обратно…

– За каким чертом… почему побежал обратно?

– Чтобы позвать остальных…

– Вы начали очищать штольню?

– Нет, я ждал вас.

– Черт… ты что, идиот? Придурок, черт бы тебя побрал, он же может быть там еще живой… тут каждая минута дорога!

– Но у него нет ни единого шанса, мистер Чарливуд, он наверняка погиб.

– Заткнись, скотина!

Дафф бегом бросился в сторону шахты. Под высокой стальной конструкцией шахтного копра уже собралась толпа, и тут Мбежане как громом поразило: речь-то ведь шла о Шоне. Он догнал Даффа раньше, чем тот успел добежать до шахты:

– Вы говорили про нкози?

– Да.

– Что случилось?

– На него упал камень.

Следом за Даффом Мбежане протолкался к клети. Оба молчали, пока клеть не достигла десятого горизонта. Они пошли по штольне, но совсем скоро достигли конца. Там уже были вооруженные железными ломами и лопатами люди – белые и цветные шахтеры, в том числе белый начальник смены; не зная, что делать, они ждали распоряжений. Мбежане пробился сквозь толпу к обвалу. Они с Даффом стояли рядом перед стеной из обломков скалы, закупорившей туннель, и молчали. Молчали долго, очень долго. Потом Дафф повернулся к начальнику смены:

– Вы были в забое?

– Да.

– Он вернулся за вами, так?

– Да.

– И вы оставили его там?

Начальник смены опустил голову.

– Я думал, что он бежит за нами, – промямлил он.

– Вы думали только о том, как спасти свою несчастную шкуру, – поправил его Дафф, – вы грязный трус, слизняк и скотина, вы…

Мбежане схватил Даффа за руку, и тот прекратил свою тираду. И тогда все услышали отчетливое «тук-тук-тук».

– Это он, это наверняка он, – прошептал Дафф, – он живой!

Он выхватил у одного из туземцев лом и постучал им о стену туннеля. Затаив дыхание, все ждали, и вдруг послышался ответ, громче и отчетливей, чем прежде. Мбежане взял из рук Даффа лом, всадил его в щель между камнями, поднажал, и мускулы на его спине вздулись. Лом согнулся, как пластилиновый. Зулус отбросил его в сторону и схватил камень голыми руками.

– Ты! – крикнул Дафф начальнику смены. – Срочно доставь сюда балки подпирать свод. Будем расчищать завал. Живо!

Он повернулся к туземцам:

– Разбирать завал – четыре человека, остальные – оттаскивать камни в сторону.

– Может, лучше динамитом? – спросил начальник смены.

– Чтобы еще раз обвалилось? Ты чем думаешь, идиот? Быстро за балками! Будешь наверху, найди мистера дю Туа. Скажи, чтобы срочно спускался сюда.

За четыре часа они очистили пятнадцать футов туннеля, большие куски скалы разбивали кувалдами, а рычагами ломов убирали их с дороги. Все тело Даффа болело от тяжелой работы, на ладонях образовались пузыри. Давно пора было отдохнуть. Медленно передвигая ноги, он побрел к шахте подъемника и там обнаружил одеяла и огромную кастрюлю супа:

– Откуда это?

– Из «Кэндис-отеля», сэр. Возле шахты уже собралось пол-Йоханнесбурга.

Дафф закутался в одеяло и похлебал супа.

– А где дю Туа?

– Я его не нашел, сэр.

Мбежане продолжал работать. Первая четверка туземцев пошла отдыхать, на их место заступила свежая. Мбежане работал впереди, время от времени давал указания, но нечасто, берег силы для атаки на камень. Дафф отдыхал примерно час, а когда вернулся, Мбежане был все еще там. Дафф смотрел, как зулус обеими руками обхватывает обломок скалы размером с бочонок пива и, широко расставив ноги, отрывает его от остальной кучи. За ним сверху обрушиваются отдельные камни, перемешанные с землей, по колени засыпая ноги Мбежане, и Дафф прыгает вперед, ему на помощь.

Еще два часа работы, и Даффу снова пришлось отдыхать. На этот раз он забрал Мбежане с собой, дал ему одеяло и заставил выпить хотя бы бульона. Они сидели рядышком, с одеялами на плечах, спиной прислонившись к стене туннеля.

К Даффу подошел начальник смены:

– Сэр, миссис Раутенбах просила передать вам это.

Он протянул небольшую бутылочку бренди.

– Поблагодари ее.

Дафф зубами вытащил пробку и сделал два глотка. На глазах у него выступили слезы. Он протянул бутылку Мбежане.

– Так не годится, – засомневался зулус.

– Пей, Мбежане.

Тот выпил, тщательно вытер горлышко бутылки об одеяло и отдал обратно. Дафф глотнул еще и снова протянул Мбежане, но тот покачал головой:

– Если немного – это сила, слишком много – слабость. А у нас сейчас много работы.

Дафф заткнул бутылку пробкой.

– Скоро мы до него дойдем? – спросил Мбежане.

– Еще день, может быть, два.

– Человек через два дня может умереть, – задумчиво сказал зулус.

– Только не он, у него тело как у быка, а характер как скала, – попытался успокоить его Дафф.

Мбежане улыбнулся, а Дафф продолжил, старательно подбирая слова на зулусском:

– Ты любишь его, Мбежане?

– Любовь – это женское слово.

Мбежане разглядывал свой большой палец: сорванный во время работы ноготь торчал, как надгробный камень. Зулус вцепился в него зубами, рванул и сплюнул его под ноги. Глядя на это, Дафф содрогнулся.

– Эти бабуины, если их не подгонять, работать не станут, – сказал Мбежане и встал. – Ты отдохнул?

– Да, – соврал Дафф, и они пошли разбирать завал дальше.

Шон лежал в грязи, примостив голову на твердой каске. Мрак казался таким же плотным, как и камни вокруг. Он попытался представить, где кончается мрак и начинается камень, это помогало ему хоть на время забыть о жажде. Он слышал удары кувалды по камню, грохот падающих камней, но ему казалось, что спасатели нисколько к нему не приближаются. Одна сторона тела одеревенела и болела, но перевернуться он не мог, всякий раз его колени упирались в тележку. Воздух в этой маленькой пещере становился все более затхлым; у него сильно болела голова.

Он снова беспокойно пошевелился, и рука его наткнулась на стопку соверенов. Он ударил по ним, и золотые монеты рассыпались по грязи. Каждая из них олицетворяла приманку, благодаря которой он оказался здесь. Теперь он отдал бы все эти монеты и еще миллионы других, чтобы только ощутить ветер в бороде и солнце на своем лице.

Мрак облепил его со всех сторон, густой и липкий, как патока, – казалось, он заполнил ему ноздри, горло и глаза и душит его. Шон пошарил рукой и нащупал коробок спичек. Несколько секунд света, и он сожжет весь драгоценный кислород в этой пещере, и одно будет стоить другого… но коробок отсырел. Шон чиркал спичку за спичкой, однако влажные головки крошились, не высекая ни искорки.

Он выбросил коробок и смежил веки, чтобы только не видеть этого мрака. Перед закрытыми глазами поплыли яркие разноцветные пятна, они двигались, меняли расположение и вдруг слились в единую картину, и он увидел перед собой лицо Гаррика. Он уже давно не вспоминал своих родственников, не думал о них – еще бы, ведь ему было не до них, он снимал богатый урожай золота… а теперь вот нахлынули воспоминания. Да, многое он забыл, о многом перестал думать. Им овладела жажда власти и золота, и все остальное стало неважным, даже человеческая жизнь для него уже ничего не значила. А теперь вот он понял, насколько хрупка его жизнь, балансирующая сейчас на краю черной пропасти.

Удары кувалд снова прервали его мысли. По ту сторону завала, перегородившего туннель, работают люди, они хотят спасти его, разбирают предательски опасные груды осколков, а ведь в любую минуту земля снова может взбунтоваться. Значит, человек – гораздо большая ценность, чем этот злой металл, ради которого гибнут люди. Вот эти маленькие золотые кружочки самодовольно валяются рядом с ним в грязи, в то время как кто-то там пытается помочь ему остаться в живых…

Он стал думать о Гарри, который из-за его неосторожного обращения с ружьем стал калекой, а затем отцом незаконнорожденного ребенка, усыновив его; о своей мачехе Аде, которую он бросил, даже не попрощавшись. Вспомнил и Карла Локткампера, лежавшего в спальне с пистолетом в руке и с раздробленным черепом, а также других, безымянных, погибших или разорившихся из-за него.

Облизывая пересохшие губы, Шон слушал удары кувалд. Теперь сомнений не было: они продвигаются все ближе.

– Если выберусь, все у меня будет по-другому, клянусь, – проговорил он.

Из следующих тридцати шести часов Мбежане отдыхал всего четыре. Он худел на глазах, и Дафф прекрасно это видел. Это было сущее самоубийство. Дафф и сам измотался вконец, руками работать больше не мог и тогда взял на себя руководство бригадами, подпиравшими своды туннеля. К вечеру второго дня они очистили уже сотню футов штольни. Дафф измерил расстояние шагами и, дойдя до обвала, поговорил с Мбежане:

– Когда ты в последний раз с ним перестукивался?

Мбежане, с кувалдой в израненных руках, сделал шаг назад. Рукоятка кувалды была липкой от бурой крови.

– Час назад, и уже тогда казалось, что между нами не больше длины копья.

Дафф взял у другого туземца лом и постучал по камню. Ответ пришел немедленно.

– Он стучит по железу, – сказал Дафф. – Похоже, до него всего несколько футов. Мбежане, я привел твоим людям смену. Сам, если хочешь, оставайся, но только наблюдай за работой, тебе надо отдохнуть.