Текст книги "Глаз тигра. Не буди дьявола"

Я опустил глаза на груду спасательных жилетов, встал и отволок их в сторону. Под ними обнаружился деревянный ящик из-под фруктов, а в нем – бывалый уборщицкий реквизит: нейлоновая щетка, половые тряпки, жестянка полироли «Брассо», полкуска желтого мыла и бутылка из-под бренди, наполовину полная прозрачной жидкости. Я вытащил пробку и принюхался. Бензин.

Снова уселся и пересмотрел ситуацию, пытаясь найти в ней какие-нибудь положительные стороны, но без особого успеха.

Выключатель остался за дверью, а лампочку в потолке прикрывал толстый стеклянный плафон. Я встал, наступил на ручку шкафчика, нашел устойчивое положение, открутил плафон, обследовал лампочку, и у меня появилась некоторая надежда.

Спустившись на пол, я взял тяжелый брезентовый жилет, вооружился защелкой стального браслета наручных часов – тоже лезвие, хоть и тупое, – и принялся пилить и кромсать брезент, пока не проделал в нем дыру, куда пролез указательный палец, после чего разодрал жилет и извлек из него несколько пригоршней наполнителя. Высыпал его на пол, занялся другими жилетами, и вскоре в моем распоряжении оказалась внушительная кучка белого капока.

Я смочил ватный мусор бензином из бутылки и набрал полную руку этой горючей смеси, после чего снова полез к светильнику. Выкрутил лампочку и оказался в полной тьме. Действуя ощупью, прижал вымоченную в бензине вату к электрическим контактам. Никакой изоляции у меня не было, поэтому я голой рукой взял браслет от часов и с его помощью закоротил цепь.

После испепеляющего голубого проблеска бензин незамедлительно вспыхнул, а сто восемьдесят вольт, жахнув зарядом картечи, сбросили меня с моего насеста, и я кубарем скатился на пол с шариком пылающего капока в руке.

Где-то далеко послышались недовольные и даже гневные возгласы: я успешно вывел из строя всю электросистему полубака. Теперь же я бросил объятую огнем вату на заранее подготовленную горку горючего, и та ярко вспыхнула. Смахнув с рук искры, я прикрыл нос и рот носовым платком, схватил неповрежденный спасательный жилет и встал у стальной двери.

Через несколько секунд бензин выгорел, и затлела вата, исторгая густой черный и мерзко пахнущий дым. Он заполнил каморку, и из глаз у меня ручьями хлынули слезы. Я попробовал делать неглубокие вдохи, но дым разодрал мне легкие, и я зашелся в приступе кашля.

Из-за двери донесся очередной возглас:

– Что-то горит!

А в ответ:

– Бога ради, да почините же свет!

Пришло мое время. Я заколотил в стальную дверь и заорал благим матом:

– Пожар! Пожар на корабле!

Не сказать, что я переигрывал: в моем узилище, неустанно прибывая от горящей ваты, клубился густой дым. Я понял, что если в ближайшие шестьдесят секунд не выберусь отсюда, то задохнусь, и это добавляло убедительности моим воплям. Охранник со здоровенным «ругером» в руке распахнул дверь и посветил в каморку фонариком.

Мне едва хватило времени, чтобы различить эти подробности и заметить, что на корабле по-прежнему нет света, а в сумраке снуют призрачные фигуры, некоторые с фонариками… а потом из кладовой вырвалось густое облако черного дыма.

Вместе с ним вырвался я – обезумевшим быком, навстречу чистому воздуху, в ужасе от того, что едва не погиб от удушья, и этот ужас придал мне сил.

Охранник рухнул под моим натиском и, падая, выстрелил из револьвера. Дульная вспышка осветила все вокруг, словно импульсная лампа. Сориентировавшись, я рванул к трапу, ведущему на палубу.

В закрытом пространстве выстрел прозвучал столь оглушительно, что обездвижил остальные призрачные фигуры. Я был на полпути к лестнице, когда кто-то прыгнул мне наперерез. Я врезался плечом ему в грудь и услышал, как противник сдулся, словно проколотый футбольный мяч.

Вокруг взволнованно закричали, и у подножия лестницы возникла еще одна большая темная фигура. В коридоре я набрал скорость, а теперь вложил ее и всю свою массу в удар ногой – тот пришелся человеку в живот, заставил его сложиться пополам и упасть на колени. Луч фонарика осветил лицо, и я увидел, что передо мною мой чесночный друг. Было весьма приятно облегчить себе побег: я наступил ему на плечо, воспользовался им в качестве трамплина и в один прыжок одолел половину трапа.

В лодыжку мне вцепились пальцы, но я отбрыкался и продолжил восхождение к палубе – нога еще на ступеньке, одна рука вцепилась в спасательный жилет, другая в медный поручень, – и в этот беспомощный миг дорогу перекрыла очередная темная фигура. Вдобавок ко всему ослепительно вспыхнул свет.

Передо мной стоял еще один старый приятель – с дубинкой, – и я прочел у него на лице дикарскую радость, когда он воздел оружие над головой. Избежать удара я мог лишь одним способом – выпустить поручень и свалиться обратно в полубак, кишевший разгневанными головорезами.

Я оглянулся и стал уже разжимать руку, когда за спиной у меня зашевелился обладатель «ругера»: неуверенно сел, поднял оружие, прицелился, стараясь совладать с качкой, и выстрелил в меня. Тяжелая пуля пронеслась возле уха, отчего у меня едва не порвалась барабанная перепонка, и ударила парня с дубинкой в центр груди, сбила его с ног и отшвырнула на палубу, где он, раскинув руки в стороны, повис на такелаже фок-мачты, всем видом напоминая бесхозное огородное пугало. Исполнив отчаянный рывок, я проследовал за ним на палубу и вскочил на ноги, по-прежнему сжимая в руке спасательный жилет.

Позади снова грохнул «ругер», и я услышал, как пуля расщепила козырек над люком. В три прыжка я оказался у релинга, сиганул за борт и отправился в головокружительный полет, на исходе которого плашмя врезался в черную воду, и созданная винтами «Мандрагоры» воронка подхватила меня и утянула в глубину.

Вода была ужасно холодная – казалось, она просачивается сквозь стенки легких и впивается ледяными пиками в костный мозг.

Наконец жилет помог мне вынырнуть на поверхность, и я стал лихорадочно озираться. Береговые огни, белые и очень яркие, подмигивали мне над черной водой. В фарватере рябило, и я покачивался на волнах – то вверх, то вниз.

«Мандрагора», по-праздничному усыпанная сияющими огнями, словно круизный лайнер, плавно скользила к черному вакууму открытого моря – все дальше от меня.

Кое-как я избавился от обуви и полупальто, после чего сумел просунуть руки в проймы спасательного жилета. Бросил еще один взгляд на «Мандрагору», она была уже в миле от меня, но вдруг начала разворачиваться, а с мостика ударил длинный белый луч прожектора, прощупал темноту и заплясал на черной поверхности моря.

Я тут же обернулся к земле, поискал и нашел рейдовый огонь английского бакена и соотнес его с маяком на острове Флэт-Холм. За несколько секунд сравнительное расположение огней слегка изменилось: отлив уносил меня на запад. Я повернулся и поплыл по течению.

Замедлив ход, «Мандрагора» ползла в мою сторону. Сверкнул луч прожектора, пытливо заскользил по воде, подбираясь все ближе.

Я изо всех сил помогал течению долгими боковыми гребками, стараясь не выбросить рук на поверхность, чтобы не взбить белой пены, и удерживаясь от перехода на кроль, пока ярко освещенная яхта подползала все ближе. Когда «Мандрагора» поравнялась со мной, луч прожектора обшаривал водную поверхность с другого борта.

Течение отнесло меня в сторону. Яхта отклонилась от фарватера, насколько это было возможно, и прошла в полутора сотнях ярдов, но я рассмотрел людей на мостике. В его огнях синий шелковый халат Мэнни Резника сиял бабочкиным крылом, и я слышал, как он сердито кричит, но слов не разобрал.

Луч тянулся ко мне словно длинный, белый, холодный палец обвинителя, четвертуя воду на тесные квадраты – вверх-вниз, влево-вправо, – и я неминуемо угодил бы в следующий проход. Прожектор уперся в ограничитель, начал разворачиваться, и я был прямо перед ним, но в то мгновение, когда луч нащупал меня, я скрылся за случайно нахлынувшей черной волной. Свет прошел поверху, рассеялся по гребню, пропустил меня и вернулся к неизменному поисковому шаблону.

Итак, мне удалось ускользнуть. «Мандрагора» возвращалась к устью Северна, а я покоился в жестких объятиях спасательного жилета, смотрел ей вслед, и меня подташнивало от облегчения – или то была реакция на насилие? В любом случае теперь я был свободен, и у меня оставался лишь один вопрос: сколько времени пройдет, прежде чем я умру от переохлаждения?

Глядя, как огни «Мандрагоры» уменьшаются в размерах и сливаются с усыпанным блестками задником побережья, я поплыл дальше.

Часы остались на полубаке, и я не знал, сколько потребовалось времени, чтобы конечности мои утратили всякую чувствительность. Старался не прекращать движения, но не понимал, слушаются ли меня руки и ноги.

Ко мне подкрадывалось чувство блаженного избавления. Огни берега померкли, меня окутало теплым и мягким белым облаком, и я подумал, что не так страшна смерть, как ее малюют, и хихикнул, промокший и беспомощный, держась на воде лишь за счет спасательного жилета.

Я с любопытством думал, почему отказало зрение – мне говорили, что обычно смерть приходит иначе, – и вдруг понял, что меня ослепил опустившийся с рассветом на воду морской туман. Утренний свет, однако, набирал силу, и я уже мог ясно проглянуть футов на двадцать в туманных завихрениях.

Закрыл глаза и уснул, а перед тем подумал, что эта моя мысль станет, наверное, последней в жизни, и снова хихикнул, а потом провалился во тьму.

Меня пробудили голоса в тумане, близкие и отчетливые, и восхитительный уэльский акцент вернул меня к жизни. Я попробовал закричать, и это далось мне весьма нелегко, но я все же сумел издать звук, похожий на вопль чайки.

В тумане проступили очертания старенькой лодки для ловли омаров: она дрейфовала по течению, а двое мужчин, перегнувшись через борт, сосредоточенно ставили ловушки.

Я снова крикнул по-чаечьи, и один из них поднял глаза – светло-голубые глаза на заскорузлом морщинистом лице под матерчатой кепкой. В гнилых прокуренных зубах мужчина зажал мундштук старой бриаровой трубки, и я запомнил этот образ на всю оставшуюся жизнь.

– Доброе утро, – проквакал я.

– Господь мой Иисус! – изрек омарщик из-за позеленевшего эбонитового мундштука.

Потом я сидел в крошечной рулевой рубке, укутавшись в замусоленное старое одеяло, потягивал пышущий жаром несладкий чай из кружки с надколотой эмалью и дрожал так, что кружка дергалась и подпрыгивала в моих сложенных лодочкой ладонях.

Кожа моя приобрела изысканный голубоватый оттенок, но кровообращение в конечностях восстанавливалось, причиняя мне невыразимые муки. Спасители мои оказались людьми неразговорчивыми и чрезвычайно чуткими к приватности других: наверное, это было врожденное качество, взращенное многими поколениями пиратов и контрабандистов.

Когда они расставили ловушки и направились к берегу, было уже за полдень, и я наконец оттаял. Одежда высохла на печке миниатюрного камбуза, а в животе у меня оказалось предостаточно сэндвичей из пеклеванного хлеба с копченой макрелью.

Мы вошли в Порт-Толбот, а когда я в попытке расплатиться за помощь стал совать одному из омарщиков измятые пятерки, он посмотрел на меня ледяным голубым глазом и молвил:

– Всякий раз, мистер, когда удается вернуть человека из моря, я считаю, что мне уплатили сполна. Так что оставьте деньги себе.

Путешествие обратно в Лондон оказалось сущим кошмаром, свитым из пригородных автобусов и ночных поездов. Вывалившись в десять утра на перрон Паддингтонского вокзала, я сразу понял, почему двое «бобби» прервали свое мерное шествие, стараясь хорошенько рассмотреть мое лицо. Должно быть, я походил на беглого каторжника.

Таксист окинул уставшим от жизни взглядом мою жесткую двухдневную щетину, распухшую губу и подбитый глаз.

– Что, приятель, подружкин муженек вернулся домой пораньше?

В ответ на его предположение я издал слабый стон.

Открыв дверь дядиной квартиры, Шерри Норт изумленно распахнула голубые глаза:

– О боже мой, Гарри, что стряслось? У тебя ужасный вид!

– Спасибо, – ответил я. – Прямо бальзам на душу.

– А я тут с ума схожу!.. – Она схватила меня за руку и втащила в квартиру. – Два дня! Даже в полицию звонила, и в больницы, и куда только не звонила!

На фоне замаячил дядя. Его присутствие действовало мне на нервы. Я отказался от предложения принять ванну и переодеться в чистое – вместо этого увел Шерри к себе в «Виндзор армс», где помылся и побрился, не закрывая двери в ванную, чтобы в процессе мы могли разговаривать. Пока я отмокал в ванне, Шерри держалась подальше от линии прямой видимости, но я все равно подумал, что открытая дверь способствует развитию чувства близости между нами, а это скорее полезно, чем нет.

Я в подробностях и не преуменьшая собственного героизма живописал, как меня силой похитили ручные гориллы Мэнни Резника, а Шерри слушала мой рассказ – молча и, как мне показалось, с зачарованным восхищением.

Восстав из ванны, я обернул талию полотенцем и, не умолкая, уселся на кровать, а Шерри принялась врачевать мои порезы и потертости.

– Теперь надо идти в полицию, Гарри, – наконец сказала она. – Тебя пытались убить.

– Шерри, милая моя девочка, умоляю: хватит про полицию. Такие разговоры меня нервируют.

– Но Гарри…

– Забудь про полицию. Лучше закажи нам каких-нибудь яств, а то я уже забыл, что такое еда.

С кухни прислали отличный жареный бекон с томатами, яичницей, тостами и чаем. Утоляя голод, я пытался вписать недавнюю круговерть событий в канву наших знаний и подстроить планы под новые вводные данные.

– Кстати, ты внесена в список смертников. Они не остановились бы на барбекю из твоих пальчиков. Мэнни Резник был уверен, что его мальчики прикончили тебя. – (Тут Шерри переменилась в лице.) – По всей видимости, он избавляется от всех, кто хоть что-то знает об «Утренней заре». – Какое-то время я молча жевал яичницу с беконом. – По крайней мере, теперь у нас появились временны́е рамки. Яхта Мэнни – только не смейся, но она называется «Мандрагора» – на вид очень мощная и быстроходная, но все равно выйдет к островам недели через три, а то и все четыре. Так что время у нас имеется.

Шерри сперва налила мне чая, а потом уже добавила молока – все, как я люблю.

– Спасибо, Шерри, ты просто ангел милосердия. – Она показала мне язык, и я продолжил: – Что бы ни было в багаже Гудчайлда, там непременно что-то экстраординарное. Ты бы видела, какое судно зафрахтовал Мэнни: ни дать ни взять королевская яхта «Британия». Небось выложил за это дело сотню тысяч фунтов. Господи, вот бы узнать, что в тех ящиках! Я пытался разговорить Мэнни, но тот поднял меня на смех. Сказал, что я и без того все знаю, иначе не стал бы впутываться в такие неприятности…

– Ой, Гарри, – оживилась Шерри, – ты выложил плохие новости, а теперь приготовься к хорошим.

– Всегда готов.

– Помнишь Джиммину пометку на полях? Бэ-муз?

– Бакалавр музыки, – кивнул я.

– Нет, дурачок. Британский музей.

– Прости, не понял?

– Я поговорила с дядей Дэном, и он тут же все объяснил. Это ссылка на книгу в библиотеке Британского музея. У дяди есть читательский билет. Он собирает материал для книги и часто бывает в библиотеке.

– А мы с тобой можем туда попасть?

– Приложим все усилия.

Битых два часа я прождал под огромным сине-золотым куполом читального зала Британского музея. Грудь мою стискивало от страстного желания выкурить чируту, и я не знал, чего ждать – ведь я просто вписал в форму запроса регистрационный номер из заметок Джимми, – но тут библиотекарша положила передо мной внушительной толщины том, и я жадно схватил его: издание дома «Секкер и Варбург» от 1963 года, за авторством доктора П. А. Реди, с золотым названием на корешке: «Легендарные и утраченные сокровища планеты».

Решив подразнить себя, я не сразу открыл книгу, а сперва задумался о той веренице счастливых совпадений, что провела Джимми Норта по бумажному лабиринту забытых подсказок. Быть может, он, одержимый кораблекрушениями и сокровищами, сгинувшими в морских глубинах, сперва прочитал эту книгу и лишь потом наткнулся на связку старых писем? Этого мне никогда не узнать.

В книге было сорок девять глав, и каждая посвящалась отдельному предмету. Я внимательно прочел список: золото ацтеков, панамские слитки и пластины, тайники пиратов, затерянный в Скалистых горах Северной Америки золотой рудник, долина алмазов в Южной Африке, грузовые корабли Непобедимой армады, груженная слитками «Лутина», чей знаменитый колокол находится в здании Ллойда, золотая колесница Александра Македонского и снова корабли с сокровищами – древние и современные, от разграбления Трои до Второй мировой войны, богатства Муссолини, пресвитера Иоанна, Дария, римских военачальников, каперов, кораблей берберийских и коромандельских пиратов… Изобилие исторических фактов и гипотетических домыслов. Сокровища затерянных городов и забытых цивилизаций, от Атлантиды до мифического золотого города в пустыне Калахари, – короче говоря, столько всего, что я даже не знал, с чего начать, поэтому со вздохом открыл первую страницу, пропустив введение и предисловие, и приступил к чтению.

К пяти часам я бегло просмотрел шестнадцать глав, по чьим названиям было ясно, что они не имеют никакого отношения к «Утренней заре», и внимательно изучил другие пять, после чего понял, как сильно Джимми Норта донимала романтическая лихорадка, присущая охотникам за сокровищами, потому что от всех этих историй о великих богатствах, ждущих, пока их подберет какой-нибудь везучий смельчак, у меня тоже разыгрался нешуточный зуд.

Я взглянул на новые японские часы, которыми заменил оставшуюся на «Мандрагоре» «омегу», выбежал к массивным каменным колоннам музея и перешел Грейт-Рассел-стрит, торопясь на рандеву с Шерри. Она ждала у переполненного бара-салона «Бегущий олень».

– Прости, – сказал я, – счет времени потерял.

– Пойдем. – Она схватила меня за руку. – Я умираю от жажды. И любопытства.

От жажды я выдал ей пинту биттера, но любопытство лишь раскочегарил, упомянув название книги. Она хотела было отправить меня назад в библиотеку, но я упрямо переместился в столовую за баром, где отужинал индейкой и ветчиной, после чего успел даже выкурить половинку чируты, прежде чем Шерри выволокла меня на холод.

Я велел ей ждать в «Виндзор армс», отдал ключ от комнаты и усадил в такси, после чего поспешил обратно в читальный зал, к следующему заголовку, гласившему: «Великий Могол и Тигриный трон Индии».

Начиналась глава с краткой исторической справки: рассказа о том, как Бабур – потомок печально известных Чингисхана и Тимура, сущих проклятий древнего мира, – перешел через горы, вторгся в Северную Индию и основал там империю Великих Моголов. Я сразу понял, что эта информация относится к области моих интересов, поскольку «Утренняя заря» отправилась в плавание именно с того почтенного континента.

Там же рассказывалось об эпохе знаменитых потомков Бабура, исламских правителей, обретших грандиозное влияние и могущество, построивших великие города и оставивших после себя такие памятники чувству прекрасного, как, например, Тадж-Махал. И наконец, о закате династии и ее гибели в первый год восстания сипаев, когда мстительные британские силы осадили, а тремя месяцами позже взяли древнюю цитадель и крепость под названием Дели, не раздумывая перестреляли могольских шахзаде и пленили старого Бахадур-шаха.

Затем автор неожиданно переключился с этого масштабного полотна на исторические частности:

«В 1665 году французский путешественник и торговец драгоценными камнями Жан-Батист Тавернье[8]8
  Жан-Батист Тавернье (1605–1689) – французский торговец драгоценностями, совершивший шесть путешествий в Турцию, Персию и Индию и оставивший мемуары, изобилующие ценными сведениями.


[Закрыть] побывал при дворе могольского падишаха Аурангзеба, а пятью годами позже опубликовал в Париже знаменитый сборник путевых записок, повествующий о шести путешествиях на Восток. По всей видимости, Тавернье завоевал благосклонность мусульманского правителя, потому что в твердыне ему дозволили посетить знаменитую палату сокровищ и каталогизировать заинтересовавшие его предметы, в том числе – бриллиант „Великий Могол“. Взвесив камень, Тавернье зафиксировал его массу – 280 карат – и описал сего великана как обладавшего экстраординарным сиянием и цветом чистейшим и белым – „цветом великой Полярной звезды в небесах“.

Падишах рассказал гостю, что камень нашли в знаменитых шахтах Голконды где-то в пятидесятых годах семнадцатого века и что в необработанном виде этот монструозный алмаз весил 787 карат.

Алмаз огранили круглой розой, но не симметрично, а с односторонним выступом. С тех пор камень не описывали, и многие считают, что на самом деле Тавернье видел „Кохинур“ или „Орлов“. Однако крайне маловероятно, что столь опытный специалист мог допустить такие погрешности в описании и взвешивании. До переогранки в Лондоне „Кохинур“ весил лишь 191 карат и был огранен в древнеиндийском стиле – то есть вовсе не розой. „Орлов“ же, хоть и ограненный розой, был и остается симметричным камнем и весит 199 карат. Эти факты попросту не соотносятся с описанием Тавернье, и все свидетельства указывают на существование – и последующее исчезновение – громадного белого бриллианта.

В 1739 году персидский правитель Надир-шах захватил Дели, но не пытался удержать город, удовольствовавшись награбленным добром – в том числе бриллиантом „Кохинур“ и Павлиньим троном Шах-Джахана. Вероятно, жадный перс попросту не нашел „Великого Могола“. После отвода персидских войск на вакантное место падишаха моголов был возведен Мухаммад-шах – и, лишенный традиционного трона, приказал создать замену. Однако новое сокровище окутано завесой тайны, хотя о нем говорится в нескольких туземных источниках, европейское упоминание существует лишь одно: в дневнике сэра Томаса Дженнинга (в 1747 году он был послом Англии в Дели) описана аудиенция у могольского падишаха, во время которой тот „был облачен в драгоценные шелка и украшен цветами и драгоценностями и сидел на огромном золотом троне в форме свирепого тигра с разинутой пастью и сверкающим циклопьим оком. Тело тигра было самым изумительным образом инкрустировано всевозможными драгоценными камнями. Его величество был столь любезен, что позволил мне приблизиться вплотную к трону и рассмотреть око тигра, которое, по уверениям его величества, являло собою великий бриллиант, оставшийся со времен правления Аурангзеба“.

Был ли то „Великий Могол“ Тавернье, теперь ставший частью „Тигриного трона Индии“? Если так, давайте углубимся в исследование замысловатой череды событий, дабы положить конец поискам сего утраченного сокровища.

16 сентября 1857 года на улицах Дели завязались ожесточенные бои, повлекшие за собой множество смертей и ранений, исход борьбы висел на волоске, но британские войска и лояльные короне местные формирования очистили город от мятежных сипаев и захватили довлевшую над городом древнюю крепость.

Пока в стенах ее кипела схватка, местным военным сто первого полка приказано было переплыть реку, окружить стены и взять под контроль дорогу, ведущую на север, дабы ни члены правящей династии Моголов, ни вожди повстанцев не сбежали из обреченного города.

Операцией командовали двое европейских офицеров: капитан Мэттью Лонг и сэр Роджер Гудчайлд, полковник…»

Имя сразу бросилось мне в глаза – и не только потому, что кто-то подчеркнул его карандашом. На полях, также карандашом, проставлен был типичный для Джимми Норта восклицательный знак: юный Джеймс не питал уважения к книгам, включая принадлежащие почтенному Британскому музею. Оказалось, что я снова дрожу, а щеки мои горят от волнения. Вот он, последний фрагмент головоломки, теперь все на месте! Взгляд мой заметался по странице.

«Никто не узнает, что случилось той ночью на пустынной дороге, рассекавшей индийские джунгли, – но полугодом позже капитан Лонг и индийский субедар Рам Панат свидетельствовали на военно-полевом суде против полковника Гудчайлда.

Они описали перехват группы индийских вельмож, покидавших горящий город – трех имамов и двух шахзаде, принцев королевской крови. В присутствии капитана Лонга один из принцев, пытаясь купить свободу, предложил отвести британских офицеров к великому сокровищу, золотому трону в форме тигра с единственным бриллиантовым оком.

Офицеры согласились, и принцы проводили их сквозь чащобу к затерянной в джунглях мечети, во дворе которой стояли шесть повозок с впряженными в них волами. Возницы дезертировали, а когда британские офицеры спешились и обследовали содержимое сих транспортных средств, оказалось, что в них действительно находится золотая статуя тигра: дабы упростить перевозку, трон разделили на четыре части – заднюю, среднюю, переднюю и головную. В свете фонарей офицеры хорошенько рассмотрели эти фрагменты, ютившиеся на соломенных подстилках, сиявшие золотом и инкрустированные драгоценными и полудрагоценными камнями.

Полковник Роджер Гудчайлд тут же распорядился, чтобы имамов и шахзаде казнили на месте. Их выстроили у наружной стены мечети и изрешетили ружейным залпом, после чего сам полковник подошел к павшим вельможам со служебным револьвером в руке и собственноручно нанес каждому удар милосердия. Позже трупы сбросили в колодец за стенами мечети, а офицеры разделились: капитан Лонг и большинство индийцев вернулись патрулировать городские стены, а полковник Гудчайлд, субедар Рам Панат и пятнадцать сипаев отбыли с воловьими повозками.

На военно-полевом суде индийский субедар рассказал, как драгоценный груз увезли на запад, миновав ряды британских войск под эгидой власти полковника Гудчайлда. Три дня простояли лагерем в туземной деревушке, где местный плотник и двое его сыновей по приказу Гудчайлда изготовили четыре крепких деревянных вместилища для четырех частей трона. Сам же полковник тем временем извлек из металла самоцветы и драгоценные камни, прилежно начертив схему их былого расположения, пронумеровал их и сложил в железный сундук из тех, какими пользуются армейские казначеи для хранения звонкой монеты в полевых условиях.

Спрятав трон и камни в пять ящиков – четыре деревянных и один железный, – отряд Гудчайлда вновь сложил груз на повозки и продолжил путешествие к Аллахабаду, где находилась конечная станция железной дороги.

Несчастного плотника с сыновьями вынудили присоединиться к конвою. Субедар вспоминал, что, когда отряд углубился в чащу, полковник спешился и увел троих мастеровых за деревья, после чего прогремели шесть револьверных выстрелов, и Гудчайлд вернулся в одиночестве».

На несколько секунд я отвлекся от книги и погрузился в размышления о нраве доблестного полковника. Неплохо было бы свести его с Мэнни Резником: вот уж два сапога пара. Усмехнувшись, я продолжил чтение:

«На шестой день пути конвой достиг Аллахабада, где полковник, пользуясь правом военного приоритета, погрузил все пять ящиков в вагон армейского эшелона, возвращавшегося в Бомбей, после чего небольшой отряд Гудчайлда воссоединился со своим полком в Дели.

Полгода спустя капитан Лонг при поддержке субедара Рамы Паната выдвинул обвинение против своего командира. По всей видимости, воры разошлись во мнениях: полковник Гудчайлд решил, что лучше обладать целым, нежели его третьей частью. Как бы то ни было, о местопребывании сокровища с тех пор ничего не известно.

Проходивший в Бомбее суд вызвал немалый общественный резонанс и широко освещался в индийской и британской прессе. Однако позиция обвинения оказалась неубедительной, так как предъявить награбленное добро было невозможно, а мертвецы держат рот на замке.

Полковника оправдали, но под давлением скандальных событий он вынужден был уйти в отставку и вернуться в Лондон. Если Гудчайлд каким-то образом сумел забрать с собой „Великий Могол“ и золотой Тигриный трон, последующая биография полковника не дает повода считать, что он обладал несметными богатствами. На пару с имевшей дурную репутацию дамой Гудчайлд открыл на Бейсуотер-роуд игорный дом, о котором впоследствии пошла недобрая молва. Сэр Роджер Гудчайлд, полковник, умер в 1871 году – вероятно, от гуммозного сифилиса, коим заразился во время примечательной индийской карьеры. За его смертью последовал новый всплеск пересудов о мифическом троне, но вскоре разговоры улеглись из-за нехватки неопровержимых фактов, так что благородный Гудчайлд, можно сказать, унес свой секрет в могилу.

Пожалуй, эту главу следовало назвать „Сокровище, которого не было“».

«Ни черта подобного! – радостно подумал я. – Было сокровище, было и есть», после чего взялся перечитывать главу с самого начала, но на сей раз составляя подробный конспект для Шерри.

Когда я вернулся, Шерри терпеливо ждала меня в кресле у окна, и стоило мне переступить порог, как она тут же налетела на меня с вопросом:

– Что ты так долго? Я весь вечер тут просидела! Любопытно, сил нет!

– Ты не поверишь, – начал я и понял, что сейчас она меня побьет.

– Гарри Флетчер, даю тебе десять секунд. Завязывай с вводными речами и выкладывай, что хорошего узнал. Или я тебе глаза выцарапаю!

Мы проговорили до часу ночи – и к тому времени уже ползали на четвереньках по полу, устланному всевозможными бумагами: адмиралтейской картой архипелага Сент-Мэри, копиями чертежей «Утренней зари» и моими записками, что я сделал, изучая описание кораблекрушения и сидя над книгой в читальном зале Британского музея.

Я уже достал серебряную походную фляжку, и мы прихлебывали «Чивас» из пластмассового стаканчика для полоскания рта, спорили и рисовали наброски, пытаясь угадать, в какой секции корпуса «Утренней зари» находились пять ящиков, как раскололся фрегат и какую его часть швырнуло в заводь, а какая осталась за рифом.

Я сделал эскизы десятка возможных вариантов, набросал минимальный список снаряжения для экспедиции и расширял его, вспоминая то об одном, то о другом, да и Шерри иной раз давала толковые советы.

Я совсем забыл, что она, по всей видимости, первоклассная ныряльщица, но во время разговора все встало на свои места, и теперь, когда я понимал, что в этом путешествии она будет не просто пассажиром, моя к ней симпатия начала сплетаться с профессиональным уважением, а взволнованное настроение и чувство товарищества кульминировали в крещендо физического влечения.

Бледные гладкие щеки Шерри раскраснелись от возбуждения; мы плечом к плечу склонились над устланным бумагами ковром, она с улыбкой повернулась ко мне, чтобы что-то сказать, и дразнящие огоньки ее голубых глаз оказались в нескольких дюймах от моего лица. И тут вдруг все на свете золотые троны и легендарные бриллианты отошли на второй план, когда мы оба прочувствовали настроение момента и с бесстыдным рвением занялись друг другом, пожираемые сиюминутной лихорадкой, не вставая с пола, прямо на чертежах «Утренней зари» – что, наверное, стало счастливейшими мгновениями этого невезучего фрегата.