Текст книги "Глаз тигра. Не буди дьявола"

Я никогда не притворялся, что хорошо понимаю ее, ведь многие вопросы оставались без ответа, многие темы оказались запретными, и нас разделяли барьеры приватности, вход за которые был мне заказан. До сих пор Шерри ни разу не заикнулась о своих чувствах и не предложила обсудить наше будущее, а это странно, ведь все знакомые мне женщины ожидали – нет, даже требовали – признаний в пылкой любви. Я чувствовал, что подвешенное состояние действует на нервы не только мне, но и Шерри: в ней шла внутренняя борьба, и она действовала на ее психику самым отрицательным образом.

Мы не разговаривали на эту тему, потому что я принял негласный уговор не обсуждать наши отношения, но чувствовал себя, как зверь в клетке, поскольку в любви я склонен к красноречию: если я до сих пор не уговорил ни одну птичку спуститься с дерева, то лишь потому, что в этом не было необходимости. Хотя без разговоров о чувствах я страдал не так уж сильно, больше всего меня беспокоила туманность нашего будущего.

Мне казалось, что Шерри считает наши отношения мимолетными, как закат солнца. С другой стороны, я понимал, что это не так, ведь в теплые моменты, временами сменявшие периоды холода и отчуждения, я не испытывал ни малейших сомнений в ее чувствах.

Однажды я заговорил о том, что будет, когда мы поднимем сокровище. Мечтал о том, как я закажу новый катер по собственным чертежам – катер, который воплотит в себе лучшие черты моей ненаглядной «Танцующей по волнам», – как построю в Черепашьем заливе новое жилище – уже не хибару, а нормальный дом, – как обставлю его и найму слуг. Но Шерри отказалась принимать участие в дискуссии: когда у меня закончились слова, она просто отвернулась и притворилась, что спит, – хотя я, даже не касаясь ее, чувствовал, как напряжено ее тело.

Другой раз я прочел в ее взгляде враждебность и даже ненависть – а часом позже между нами вспыхнула диаметрально противоположная физическая страсть.

Шерри рассортировала и починила мою одежду – сидела на матрасе, скрестив ноги, и деловито штопала мои тряпки аккуратными стежками. А когда я поблагодарил ее, ответила насмешливо и даже язвительно, и все закончилось ожесточенной перебранкой, после которой она выскочила наружу и убежала сквозь бешеный ветер в соседнюю пещеру, откуда вернулась только вечером, в сопровождении Чабби, освещавшего ей путь ручным фонарем.

Чабби посмотрел на меня так, что, будь я робкого десятка, раскис бы на месте, после чего ледяным тоном отказался от предложения выпить виски – а это значило, что он или очень болен, или очень на меня сердит, – и растворился в буре, что-то мрачно приговаривая себе под нос.

К четвертому дню нервы мои пришли в совершенный беспорядок, но я обдумал странное поведение Шерри под всевозможными углами и пришел к некоторым выводам.

Сидя в крошечной пещере, она была вынуждена задуматься о своих чувствах. Она влюбилась – быть может, впервые в жизни, – и ее вольный нрав сопротивлялся изо всех сил. Сказать по правде, мне самому это не очень нравилось – хотя я обожал периоды раскаяния и любви между приступами гнева, – и я не мог дождаться того момента, когда Шерри смирится с неизбежным.

С такими мыслями я проснулся на рассвете шестого дня. Остров погрузился в тишину – полную и даже мертвую, если сравнивать с ревом циклона. Я лежал и вслушивался в это беззвучие, не открывая глаз, но потом почувствовал рядом движение, повернул голову и встретился взглядом со взглядом Шерри.

– Буря миновала, – тихо произнесла она и встала с нашей постели.

Мы бок о бок вышли на рассветное солнце, изумленно глядя на посеянные непогодой разрушения. Остров походил на фотографии с полей Первой мировой: пальмы лишились своего одеяния, жалкие голые стволы тянулись к небесам, а земля была усыпана толстым слоем листьев и кокосовых орехов. Над пейзажем висела тишина, ветер полностью стих, а небо, еще затуманенное водно-песчаной дымкой, переливалось молочно-голубыми оттенками.

Из соседней пещеры вышли Чабби и Анджело, как медведица с медвежонком на исходе зимы, остановились и стали растерянно озираться.

Вдруг Анджело испустил боевой клич команчей и подпрыгнул фута на четыре, не в силах сдержать животные порывы после пяти дней вынужденного заточения, и помчался сквозь пальмовую рощу с воплем:

– Купаться! Кто последний, тот фашист!

Шерри первой приняла вызов. Прибежала на пляж с отставанием в десять шагов, но нырнули они одновременно, не раздеваясь, и тут же принялись бросаться друг в друга пригоршнями мокрого песка. Мы с Чабби последовали за ними степенной походкой, более подходящей нашему возрасту. Не снимая яркой пижамы, Чабби опустил массивные ляжки в морскую воду и признал:

– Надо сказать, друг, что ощущения приятные.

Я же сел рядом – воды оказалось мне по пояс, глубоко затянулся чирутой и передал сигару ему.

– Мы потеряли пять дней, – сказал я.

Он тут же нахмурился и проворчал, что пора приниматься за дело, но остался сидеть в лагуне, похожий на здоровенную бурую жабу в желто-фиолетовой полосатой пижаме и с окурком чируты в широкой пасти.

С нашего места открывался вид на всю бухту, и, хотя ее неглубокие воды оставались мутноваты из-за пены и песчаной взвеси, мы рассмотрели вельбот. Его отнесло в сторону, и теперь он лежал под двадцатью футами воды. Желтый брезент, которым мы затянули палубу, остался на месте.

Мы подцепили к лодке поплавки, а когда над водой показались планширы, Чабби вычерпал воду и подгреб к берегу. До самого вечера мы снимали с вельбота промокший груз, чистили и сушили снаряжение, наполняли баллоны воздухом, ставили моторы и готовились к новому путешествию в заводь за Артиллерийским рифом.

Меня серьезно беспокоили задержки, из-за которых нам пришлось сидеть на острове, в то время как Мэнни Резник и его разбойники сводили нашу стартовую фору на нет.

Тем вечером мы обсудили это у костра и пришли к выводу, что теперь, десять дней спустя, по-прежнему не знаем, осталась ли в заводи передняя часть «Утренней зари».

Теперь, однако, уровень воды нас вполне устраивал, и с утра пораньше Чабби прокатил нас по лагуне, хотя в предрассветном сумраке коралловых зубьев было почти не рассмотреть. Когда мы остановились в заводи за рифом, пылающее солнце едва-едва показалось над горизонтом.

За пять дней на суше руки Шерри почти зажили; и хотя я вежливо предложил ей пару дней посидеть в вельботе, пока Чабби составит мне компанию под водой, тактичность моя оказалась растрачена впустую. Шерри надела гидрокостюм, нацепила ласты, а Чабби уселся на корме, у моторов, чтобы удерживать вельбот на месте.

Не тратя даром времени, мы с Шерри опустились в бамбуковый лес, ориентируясь по маркерам, оставленным в прошлый раз.

Сегодня работали у подножия коралловой стены, и я велел Шерри идти вплотную к рифу, чтобы ей было проще ориентироваться, не нарушая поисковый алгоритм.

Уже на первом проходе, когда мы осмотрели каких-то полсотни футов от первого маркера, Шерри привлекла мое внимание настойчивым стуком по баллонам, и я протиснулся к ней сквозь бамбуковые заросли.

Зависнув у рифовой стены вниз головой, словно летучая мышь, Шерри внимательно рассматривала коралловую осыпь на дне заводи. Из-за близости к рифу она оставалась в глубокой тени, и, только приблизившись вплотную, я увидел предмет, привлекший ее внимание: прислоненный к рифу длинный цилиндр, чья задняя часть скрывалась в увитой водорослями груде мусора, а переднюю, частично поглощенную коралловыми полипами, густо покрывала подводная растительность.

По размеру и правильной форме ясно было, что предмет рукотворный: девять футов в длину, двадцать дюймов в ширину, идеально скругленный, с легким коническим сужением.

Шерри с интересом рассматривала его, а когда я приблизился, озадаченно развела руками.

Я же сразу понял, что именно вижу, и почувствовал знакомое покалывание в руках и загривке: так бывает, когда я сильно взволнован. Сложив большой и указательный пальцы в подобие пистолета, я изобразил выстрел, но Шерри помотала головой: «Все равно не понимаю».

Тогда я схватил слейт и нацарапал на нем слово «пушка».

Теперь она энергично закивала, восторженно закатила глаза и выдула струйку воздушных пузырьков, после чего повернулась к находке.

Судя по размеру, перед нами была одна из длинных девятифунтовок, составлявших вооружение «Утренней зари», но, если на ней имелись надписи, прочесть их было невозможно: из-за коррозии и контакта с подводной растительностью поверхность орудия пошла крокодиловой кожей – ведь ее, в отличие от найденной Джимми Нортом бронзовой рынды, не защитило песчаное дно.

Я проплыл вдоль массивного ствола, внимательно осмотрел его и тут же заметил в сумраке у самого рифа еще одну пушку – эту полипы не пощадили, и она на три четверти вросла в коралл.

Я подобрался ближе, нырнул под первое орудие и опустился к груде коралловых фрагментов и прочего мусора. В двух футах от этой аморфной массы я вдруг понял, на что смотрю, и едва не задохнулся от вскипевшего в жилах волнения.

Энергично работая ластами, я проплыл вдоль кораллового кургана, нашел, где заканчивается осыпь и начинается цельный риф, поднялся над зарослями бамбука, чтобы оценить размеры нашей находки, и внимательно поискал какие-нибудь неровности или отверстия.

Прикинул общий объем – пожалуй, с пару пульмановских вагонов, – но, лишь раздвинув заросли подводных трав и вглядевшись в квадратное отверстие орудийного порта с торчавшим из него пушечным дулом, чью форму не до конца деформировали вездесущие коралловые полипы, я окончательно пришел к выводу, что перед нами передняя часть фрегата «Утренняя заря», разбитого по линии грот-мачты.

Я закрутил головой в поисках Шерри и заметил ее ласты над другим концом кургана. Перевел ее в вертикальное положение, убрал мундштук акваланга и жарко поцеловал в губы, а потом вернул мундштук на место. От волнения на нее нашел приступ смеха, а когда я дал сигнал к подъему, она горячо помотала головой, вырвалась из моих объятий и вновь опустилась к коралловой глыбе. Лишь пятнадцатью минутами позже я сумел оттащить ее от останков фрегата и вернуть в вельбот.

Едва избавившись от мундштуков, мы принялись говорить: я громко, а она тише, но настойчивее. Чтобы вступить в права командира экспедиции, мне потребовалось несколько минут, и только потом я повернулся к Чабби и стал описывать увиденное.

– Это «Утренняя заря», вне всяких сомнений. Под тяжестью вооружения и груза камнем пошла ко дну и легла сразу за рифом, у самого подножия стены. По пути выронила несколько пушек, они теперь валяются рядом с корпусом…

– Мы не сразу поняли, что это «Заря», – снова встряла Шерри, едва я ее утихомирил. – На вид как свалка, огромная груда кораллового мусора…

– Насколько я понял, ей перебило хребет сразу за грот-мачтой, но сильно потрепало по всей длине. Пушку, как видно, сорвало с батарейной палубы, и целыми остались только два порта – самые первые, у бака…

– Как она лежит? – тут же перешел к сути дела Чабби.

– Килем кверху, – признался я. – Наверное, перевернулась, когда шла ко дну.

– Радоваться тут нечему, – недовольно проворчал он. – Разве что сумеешь забраться через орудийный порт или поднырнуть под шкафут…

– Я все облазил, – перебил его я. – Ни одной точки входа. Даже порты и те намертво заросли кораллом.

– Дружище, – траурно покачал головой Чабби, – похоже, эту заводь крепко сглазили.

Все мы, за исключением Шерри, тут же скрестили пальцы.

– Не говори так, понял? – одернул его Анджело. – Не то бурю накличешь.

Но Чабби снова покачал головой, и физиономия его покрылась пессимистическими складками.

Я хлопнул его по спине:

– А правду говорят, что ты ссышь дальше, чем видишь?

От этой юморески он окончательно скис и стал похож на безработного могильщика.

– Оставь Чабби в покое! – пришла ему на помощь Шерри. – Лучше нырнем и поищем пробоину в корпусе.

– Перерыв на полчаса, – объявил я. – Покурю, выпьем по кружке кофе, а потом уже нырнем.

Во второй раз мы так долго оставались под водой, что Чабби пришлось давать тройное оповещение, а когда мы поднялись на поверхность, заводь уже вскипела. В наследство от циклона нам остался высокий прибой – приливные волны тяжело перехлестывали через барьер, врывались в пролом и катились по лагуне с небывалой доселе мощью.

Во время бешеной гонки домой мы молча держались за банки и смогли продолжить дискуссию, только когда вошли в спокойные воды нашей бухты.

– Неприступная, как замок Чатвуда[13]13
  Сэмюэль Чатвуд – британский производитель сейфов, фактически выигравший состязание по взломостойкости на Всемирной выставке 1867 года в Париже.


[Закрыть] на сейфе Национального банка, – посетовал я. – Один порт перекрыт пушкой, а во второй я сунулся фута на четыре, а потом наткнулся на упавшую переборку. И еще там обитает мурена – здоровенная, размером с питона, зубы как у бульдога, – и мы с ней так и не подружились.

– Ну а шкафут? – спросил Чабби.

– Без вариантов. Вся палуба вросла в коралл.

Чабби скроил самодовольную гримасу – «а я вам говорил», – и мне захотелось стукнуть его гаечным ключом, но я сдержался и вместо этого показал всем деревяшку, которую сумел отковырять от корпуса.

– Коралл намертво перекрыл все входы и выходы, – продолжал я. – Там теперь как в древнем лесу, где окаменели все деревья. «Утренняя заря» превратилась в камень под коралловой броней, и попасть внутрь можно лишь одним способом: с помощью взрывчатки.

– Дело говоришь, – кивнул Чабби

– Ну а если корабль разлетится в щепки? – разволновалась Шерри, но я успокоил ее:

– Мы же не полезем к нему с атомной бомбой. Начнем с небольшого заряда в ближнем орудийном порту – так, чтобы отколоть кусок коралловой обшивки. – И продолжил, повернувшись к Чабби: – Короче, нам нужен гелигнит, и чем быстрее, тем лучше. Каждый час на вес золота. Сможешь отвезти нас на Сент-Мэри? Сегодня вечером?

Чабби не потрудился ответить. Наверное, счел этот риторический вопрос косвенной хулой на его судоводческое мастерство.

Из-за недавнего урагана в воздухе было полно песка, в небе висела рогатая луна, окруженная бледным гало, тусклые звезды казались невероятно далекими, но циклон принес в пролив огромное количество океанского планктона, и при всяком возмущении эта фосфоресцирующая масса начинала светиться. За кормой павлиньим хвостом шел длинный зеленоватый след, а сновавшие у поверхности рыбки походили на метеоры. Шерри опустила руку за борт, а подняв, изумленно охнула: ладонь была покрыта потусторонним жидким пламенем.

Позже ее сморило. Она прильнула к моей груди под брезентом, которым мы прикрывались от сырости, и мы слушали, как бьются в открытом море гигантские морские дьяволы, высоко выпрыгивая из воды и снова плюхаясь на волны плоским брюхом и несколькими тоннами веса.

Далеко за полночь мы завидели огни города Сент-Мэри: бриллиантовое ожерелье на груди одноименного острова.

Оставили вельбот у причала и отправились к Чабби домой. На улицах не было ни души. Дверь нам открыла миссис Чабби в розовых пластмассовых бигуди и ночной рубашке, на фоне которой пижамный костюм Чабби показался бы воплощением консерватизма. Я впервые видел ее без шляпы и даже удивился, что на голове у нее имеются волосы, – в остальном они с мужем походили друг на друга как две капли воды.

Миссис Чабби угостила нас кофе, после чего мы с Шерри забрались в кабину пикапа и отправились в Черепаший залив. Отсыревшие простыни требовали просушки, но нас это не смутило.

Ранним утром я заехал на почту. В ящике хватало корреспонденции – в основном каталогов рыболовного снаряжения и рекламных писем, но имелись и послания от старых клиентов с вопросами насчет фрахтовки, которые я прочел с болью в сердце, и желтый конверт с телеграммой. Его я вскрыл последним, потому что в адресованных мне телеграммах не бывает ничего, кроме дурных новостей. Стоит увидеть такой конверт, где из окошечка грустно, словно узник на пожизненном, выглядывает мое имя, как у меня тут же скручивает живот.

В телеграмме говорилось: «Мандрагора отплыла Кейптауна Занзибар 12:00 пятницу 16 Стив».

Предчувствия меня не обманули. «Мандрагора» вышла из Кейптауна шесть дней назад. Даже не верилось, что яхта способна перемещаться с такой скоростью. Мне захотелось метнуться на мыс Кули и проверить горизонт, но вместо этого я отдал телеграмму Шерри и поехал на улицу Фробишера.

Фред Кокер как раз открывал лавочку. Я поставил машину у магазина Мамки Эдди, вручил Шерри список и отправил ее за покупками, а сам прогулялся до турагентства.

Мы с Кокером не виделись с тех пор, как я оставил его причитать на полу морга. Сегодня он сидел за столом в белом костюме с искрой и при галстуке с изображением гавайской девушки на пляже с пальмами и подписью: «Добро пожаловать на Сент-Мэри – жемчужину Индийского океана».

Фред Кокер поднял глаза с улыбкой под стать галстуку, но, когда увидел, кто к нему заявился, улыбка сменилась гримасой крайнего испуга. Заблеяв осиротелым барашком, он вскочил со стула и бросился к задней комнате.

Я отрезал ему путь к отступлению, и он пятился, сверкая то золотыми очками, то проступившей на лице нервной испариной, пока не наткнулся на стул. Колени его подломились, и он рухнул на сиденье. Лишь тогда я жизнерадостно улыбнулся – и мне показалось, что от облегчения он вот-вот лишится чувств.

– Как поживаешь, мистер Кокер?

Он хотел что-то ответить, но не справился с голосом. Поэтому сноровисто закивал – по всей видимости, спешил донести до меня, что поживает очень хорошо.

– Сделаешь мне одолжение?

– Какое угодно! – прокудахтал он, вновь обретая дар речи. – Какое угодно, мистер Гарри! Говори, что тебе надо.

Несмотря на это торжественное заявление, через несколько минут к нему вернулись и храбрость, и смекалка. Выслушав мою просьбу – ничего особенного, всего лишь три ящика мощной взрывчатки, – Кокер исполнил впечатляющую пантомиму «никак невозможно»: закатил глаза, втянул щеки и поцокал языком.

– Завтра в полдень. Крайний срок. – (Кокер при этом стиснул ладонями голову, словно у него разыгралась мигрень.) – А если завтра, ровно в двенадцать часов, у меня не будет гелигнита, мы с тобой продолжим разговор на тему страховки… – добавил я.

Он выпустил голову из рук, сел прямо и сделал необычайно заинтересованное лицо.

– В этом нет необходимости, мистер Гарри. Я достану тебе, что просишь. Но это будет очень, очень дорого. Триста долларов за ящик.

– Запиши на мой счет, – сказал я.

– Мистер Гарри! – возопил он. – Ты же знаешь, что в долг я не работаю!

Я молча прищурился, стиснул зубы и тяжело задышал.

– Ладно-ладно, – тут же согласился он, – значит, до последних чисел месяца.

– Мистер Кокер, ты сама порядочность.

– Рад помочь, мистер Гарри, – заверил меня он. – Несказанно рад помочь.

– И еще одна мелочь, мистер Кокер. – Я видел, как он мысленно съежился, но тут же героически взял себя в руки. – В ближайшем будущем мне понадобится отправить небольшой груз в Швейцарию. В Цюрих. – (Он едва заметно придвинулся к столу.) – Не хочу связываться с таможенными формальностями. Ну, ты понял.

– Понял, мистер Гарри.

– Тебе когда-нибудь приходилось отправлять тело клиента скорбящей родне?

– Прошу прощения? – растерялся он.

– Если на острове скончается турист – скажем, от инфаркта, – тебя попросят забальзамировать тело для потомков и отправить его домой в красивой шкатулке – я прав?

– Такое бывало, – согласился он. – Трижды.

– То есть с процедурой ты знаком?

– Знаком, мистер Гарри.

– Тогда, мистер Кокер, зарезервируй гроб и запасись нужными формулярами. Отправка уже скоро.

– Могу ли я спросить, что ты намерен экспортировать? Вместо мертвого тела? – тактично выстроил фразу он.

– Спрашивай на здоровье, мистер Кокер, но ответа не жди.

Затем я поехал в форт и поговорил с секретарем. У президента была деловая встреча, но он сказал, что примет меня в час дня, если я не против пообедать у него в кабинете. Я принял приглашение и, чтобы убить время, проехался до мыса Кули, пока не закончилась колея. Вышел из пикапа и побрел к развалинам старой наблюдательно-сигнальной башни. Сел на парапет, откуда открывался панорамный вид на океан и зеленые острова, и, закурив чируту, принял последние решения, окончательно убедившись в правильности своих планов: хорошо, когда все можно обдумать заранее, а не задним числом.

Я думал о том, чего хочу от жизни, и пришел к выводу, что для счастья мне требуются Черепаший залив, «Танцующая № 2» и Шерри Норт – необязательно в таком порядке.

Чтобы остаться в Черепашьем заливе, мне нельзя марать руки на Сент-Мэри. Чтобы получить «Танцующую № 2», нужны деньги, и немало. Что касается Шерри Норт… Ну, тут пришлось крепко подумать. Наконец чирута догорела до пальцев, и я потушил ее о каменный парапет. Сделав глубокий вдох, я расправил плечи, велел себе набраться мужества и поехал обратно в форт.

Президент был счастлив меня видеть. Вышел в приемную, встал на цыпочки и, приобняв меня за плечи, увел к себе в кабинет – помещение размером с трапезную залу средневекового замка с балочными перекрытиями, облицованными деревом стенами, дымчато-мрачными английскими пейзажами в богатых массивных рамах, панорамным решетчатым окном, выходящим на гавань, и пышными восточными коврами на полу.

На дубовом переговорном столе у окна уже стоял ланч: копченая рыба, сыр, фрукты и откупоренная бутылка «Шато Лафит» 1962 года.

Президент наполнил два бокала темно-красным вином, протянул один мне, а в свой уронил пару кубиков льда.

– Кощунство, да? – усмехнулся он, увидев мое изумление, и поднял бокал с редким вином, в котором плавали льдинки. – Но, Гарри, мне так нравится. Что не приветствуется на Рю-Рояль, вполне допустимо на Сент-Мэри.

– Золотые слова, сэр! – усмехнулся я в ответ, и мы осушили бокалы.

– Итак, мальчик мой, о чем вы хотели поговорить?

Вернувшись в хибару, я обнаружил записку – Шерри отправилась в гости к миссис Чабби, – поэтому взял из холодильника пиво и вышел на веранду, где обдумал встречу с президентом Бидлем, дословно воскресил в памяти наш разговор и остался вполне доволен. Похоже, я замуровал все лазейки – за исключением тех, что могут понадобиться для бегства.

Десятичасовым рейсом на адрес турагентства Кокера доставили посылку: три ящика с маркировкой «Консервированная рыба. Сделано в Норвегии».

«Как тебе такое, Альфред Нобель?» – думал я, разглядывая надписи, когда Фред Кокер выгружал ящики из катафалка в Черепашьем заливе, после чего переложил взрывчатку в кузов пикапа и накрыл брезентом.

– До встречи на исходе месяца, друг мой, – сказал Фред Кокер с интонациями главного героя шекспировской трагедии.

– Непременно, мистер Кокер, – пообещал я, и катафалк скрылся за пальмами.

Шерри уже закончила сборы. Сегодня она вовсе не походила на вчерашнюю сирену: волосы зачесаны назад, из одежды – моя старая рубаха, что болталась на ней, словно ночная сорочка, и застиранные джинсы, неровно обрезанные ниже колен.

Я помог отнести вещи в пикап, и мы забрались в кабину.

– Вернемся богачами, – сказал я и завел мотор, но забыл сделать знак против сглаза.

Мы протащились через пальмовую рощу, вырулили на главную дорогу за ананасовыми плантациями и поднялись в гору, а когда оказались на вершине, я сердито выругался, вдарил по тормозам и свернул к обочине так круто, что шедший позади грузовик с ананасами едва не врезался нам в зад, а водитель, проезжая мимо, высунулся из окна и осыпал меня проклятиями.

– Что такое? – Шерри отклеилась от приборной доски, к которой прилипла после моего маневра. – Ты в своем уме?!

День был ясный и безоблачный, а воздух такой чистый, что я рассмотрел прекрасную бело-голубую яхту во всех подробностях, как на картинке. Она стояла у входа в Гранд-Харбор – там, где обычно бросают якорь круизные лайнеры или регулярно приходящие к острову почтовые суда.

Я видел и праздничную россыпь сигнальных флажков, и команду в тропическом белом обмундировании, – выстроившись у леера, наши гости глазели на берег. К яхте шел посыльный катер с портовым начальством, таможенным инспектором и доктором Макнабом на борту.

– «Мандрагора»? – спросила Шерри.

– И Мэнни Резник, – кивнул я и развернул пикап.

– Что будешь делать?

– Я знаю, чего делать не буду: показываться в Сент-Мэри, пока на берегу Мэнни со своими подручными. Почти со всеми я познакомился при таких своеобразных обстоятельствах, что черты моего привлекательного лица накрепко впечатались даже в их недоразвитые мозги.

Внизу, у первой автобусной остановки перед поворотом к Черепашьему заливу, был сельский магазинчик, где я покупал яйца, молоко, масло и другую скоропортящуюся снедь. Хозяин восторженно встретил нас, потрясая длиннющим счетом, словно выигрышным лотерейным билетом. Погасив долги, я закрылся у него в кабинете и снял телефонную трубку.

Телефона у Чабби не имелось, поэтому пришлось звонить его соседу, а потом ждать, пока в трубке не раздастся знакомый голос.

– Чабби, – сказал я, – тот плавучий бордель, что стоит у почтового причала – ну, ты видел, большой и белый – сильно меня нервирует.

– Говори, что делать, Гарри.

– Что делать? Действовать. Прикрой канистры с водой ловушками для лангустов и сделай вид, что отправился рыбачить. Как выйдешь в море, сворачивай к Черепашьему заливу. Погрузимся с берега, а как только стемнеет, рванем к Артиллерийскому рифу.

– Жди через два часа, – ответил он и повесил трубку.

Но явился он с опережением в пятнадцать минут. Вот одна из причин, по которым мне нравится с ним работать: Чабби всегда держит слово.

Как только солнце скрылось за горизонтом и видимость снизилась до сотни ярдов, мы выскользнули из Черепашьего залива, а когда взошла луна, остров остался далеко позади.

Сгорбившись под брезентом на ящике гелигнита, мы с Шерри обсуждали прибытие «Мандрагоры» в Гранд-Харбор.

– Первым делом Мэнни выдаст своим ребятам по пачке наличности и отправит в город – поспрашивать по барам и магазинам: «Кто-нибудь видел Гарри Флетчера?» Вскоре к нему выстроится очередь из желающих все про меня рассказать: например, как мистер Гарри зафрахтовал вельбот Чабби Эндрюса, чтобы понырять за ракушками. А если особенно повезет, Мэнни укажут на некоего Фредерика Кокера, эсквайра, – а Фред выложит все подчистую, если предложат хорошую цену.

– И что сделает Мэнни Резник?

– Во-первых, узнает, что я не утонул в Северне, и устроит истерику. Как только придет в чувство, снарядит отряд для обыска хибары в Черепашьем заливе. Когда обыск обернется пустой тратой времени, несравненная мисс Лорна Пейдж отведет «Мандрагору» к предполагаемому месту кораблекрушения рядом с островом Большой Чайки, где они проведут пару-тройку дней в радостных трудах, но не найдут ничего, кроме судовой рынды.

– А потом?

– Ну, потом Мэнни выйдет из себя. Думаю, Лорна услышит от него пару ласковых слов. Что будет дальше, я не знаю. Нам же остается не лезть на рожон и пахать, как все бобриное племя, пока не поднимем со дна полковничьи блестяшки.

* * *

На следующий день из-за низкого уровня воды лагуна оставалась непроходимой почти до полудня. Зато у нас появилось время на подготовку. Из ящика с гелигнитом я достал десять желеобразных темно-желтых брусков, после чего закрыл его и закопал с остальными двумя в песчаной почве рощицы – в значительном отдалении от лагеря.

Затем мы с Чабби собрали и проверили подрывное оборудование – самодельную штуковину собственного изобретения, но, как мы уже знали, весьма эффективную: пара девятивольтовых батареек для транзистора в простенькой коробке с переключателем. У нас имелись четыре мотка изолированного медного провода, сигарная коробка детонаторов – смертоносных серебристых трубок, аккуратно завернутых в вату, – и комплект карандашных взрывателей замедленного действия.

Держась подальше друг от друга, мы с Чабби присоединили электродетонаторы к спаянным мною самодельным клеммам.

В теории работать со взрывчаткой несложно, но на практике это весьма нервное занятие. Подключить провода и нажать на кнопку способен любой дурак, но в рафинированном виде взрывотехника – отдельный вид искусства.

Я видел, как средних размеров дерево осталось стоять после того, как рядом взорвали пол-ящика гелигнита, – разве что растеряло все листья и немного коры, – но с помощью половины брикета я могу аккуратно уронить такое же дерево на дорогу, чтобы заблокировать проезд, причем все листья останутся на месте. Короче говоря, я считаю себя художником подрывных работ и научил Чабби всему, что знаю. Он прирожденный подрывник, хотя художником его не назовешь из-за откровенно детского ликования при виде результатов взрыва. Чабби от природы обожал смотреть, как что-нибудь взлетает на воздух. Работая с детонаторами, он радостно мычал себе под нос.

В заводи мы встали за несколько минут до полудня, и я нырнул один, вооруженный пневматическим ружьем «Немрод». Крестовидный наконечник гарпуна я придумал и сделал сам: кончик как у иголки, а первые шесть футов сплошь в острых зазубринах – двадцать четыре штуки, как на гарпунах племени батонга, которыми бьют зубаток в Замбези. За шипами четырехдюймовый стопор – крест вроде распятия, чтобы жертва не скользнула по древку и не напала на меня, держащего другой конец гарпуна. Под дулом ружья – двадцатифутовый моток синего нейлонового линя, способного выдержать пятисотфунтовую нагрузку.

Я подплыл к коралловому наросту над «Утренней зарей», поудобнее устроился возле орудийного порта и на несколько секунд закрыл глаза, чтобы зрение привыкло к здешнему сумраку, после чего осторожно заглянул во тьму квадратного отверстия, выставив перед собой гарпунное ружье.

Почуяв мое присутствие, скользкая мурена принялась свиваться и развиваться, наконец угрожающе сдала назад и ощерила неровные желтые клыки. В темноте черные глаза ее по-кошачьи сверкали, улавливая скудные отблески света.

Матерая разбойница, толщиной с мою ногу и длиннее размаха рук, грозно вздыбленный спинной плавник как взволнованная конская грива.

Я аккуратно прицелился и стал ждать, когда мурена повернет голову, чтобы выстрел получился вернее. Неприятные мгновения: у меня была ровно одна попытка, и если попаду не туда, куда надо, это страшилище вмиг набросится на меня. Однажды я видел, как пойманная мурена изжевала деревянный ялик: такие клыки легко одолеют неопреновый гидрокостюм и пройдут сквозь мышцы до самых костей.

Она неспешно извивалась, точно разъяренная кобра, смотрела на меня, и расстояние между нами оставалось предельным для точного выстрела. Я выжидал. Наконец мурена перешла во вторую стадию агрессии: раздула шею и слегка повернулась, предоставив мне шанс полюбоваться ее профилем.

«Боже мой, ведь когда-то я занимался этим ради забавы», – подумал я и прижал спусковой крючок к ограничительной скобе. Сердито зашипел газ, поршень, проделав недолгий путь, с глухим щелчком выплюнул гарпун, и тот устремился к цели, оставляя за собой мутный след и размотанный линь.