Текст книги "Весы смерти"

Генерал повел рукой с сигарой в сторону политического агента, который сидел напротив него.

– Синьор Антолино.

Политический представитель понял приглашавший к разговору жест и послушно придвинулся вперед, лампа осветила его лицо.

– Господа, – он откашлялся и мягкими карими глазами из-за тускло поблескивавших очков в металлической оправе обвел обоих собеседников.

Это был тощий субъект в мятом полотняном костюме. Над расстегнутым воротником его сорочки круто выдавался вперед кадык, узел шелкового галстука съехал вниз. Он был почти лыс, но жалкие остатки волос старательно зачесывал на сиявшую плешь.

Острые кончики усов, пожелтевшие от табака, торчали в стороны на лице без определенного возраста – ему могло быть от сорока до шестидесяти, – а кожа была того желтого, малярийного цвета, который изобличал человека, всю жизнь прожившего в тропиках.

– Некоторое время мы обдумывали подходящую форму правления для захваченных… то есть освобожденных территорий Эфиопии…

– Ближе к делу, – перебил его генерал.

– Было решено сместить нынешнего императора Хайле Селассие и поставить на его место человека, сочувствующего делу итальянской империи и приемлемого для народа…

– К делу, Антолино, – еще раз поторопил генерал политического представителя.

Генерала раздражало все это словоблудие, он был в первую очередь человеком дела.

– После длительных переговоров подготовительный период был завершен, и, когда я пообещал несколько миллионов лир, очень могущественный вождь согласился поддержать нас в политически подходящий момент, поставив на службу нашему делу свою армию и свое влияние. Этот человек будет провозглашен императором, он будет управлять эфиопскими территориями под верховной властью Италии.

– Да-да, понятно, – сказал граф.

– Этот человек правит частью той территории, которую предстоит захватить вашей колонне. Как только вы овладеете ущельем Сарди, этот вождь присоединится к вам со своими людьми и, после соответствующей обработки мирового общественного мнения, будет провозглашен императором Эфиопии.

– Как его имя? – спросил граф, но политический представитель не желал торопиться.

– Вы должны будете встретиться с ним и скоординировать ваши действия. Вам также придется передать ему обещанную сумму в золоте.

– Ясно.

– Этот человек – по рождению рас. Сейчас он командует частью тех сил, которые противостоят вам возле ущелья Сарди. Но положение скоро изменится… – сказал представитель и вынул из стоявшего рядом с ним портфеля конверт. На конверте была восковая печать и тисненые орлы департамента колоний. – Вот вам письменные предписания. Извольте расписаться в получении. – Он подозрительно рассмотрел подпись графа, потом, удовлетворенный, продолжал тем же бесстрастным тоном: – И еще. Мы установили личность одного из белых наемников, сражающихся на стороне эфиопов. Вы писали о них в своем донесении со слов трех захваченных в плен и впоследствии освобожденных солдат.

Представитель умолк и затянулся едва тлевшей сигарой; раскурив ее снова, он заговорил опять:

– Эта женщина – крупный провокатор, большевичка, известная своими радикальными и революционными взглядами. Она выдает себя за корреспондента американской газеты, резко настроенной против итальянской империи. Кое-что из подстрекательских писаний этой особы уже просочилось в мировую печать. Эти публикации причинили нам, нашему департаменту, серьезные неприятности…

Он опять глубоко затянулся, теперь его голос доносился из клубов дыма.

– Если она будет захвачена, а я надеюсь, это будет для вас делом первостепенной важности, вы немедленно передадите ее в распоряжение будущего нового императора Эфиопии, ясно? Внешне вы не должны быть причастны к этому, и когда рас казнит ее, вы не будете вмешиваться в это дело.

– Понимаю.

Граф начал скучать. Все эти политические хитросплетения не могли надолго удержать его внимание. Теперь ему хотелось поскорее показать девицам из казино свой большой крест, который висел у него на шее и при каждое движении качался на груди.

– Что же касается этого англичанина, который несет ответственность за бесчеловечный расстрел итальянского военнопленного при свидетелях, то он – убийца и политический террорист. Как только захватите его, расстреляйте на месте. Таков приказ. Он распространяется на всех иностранцев, служащих во вражеской армии с оружием в руках, и должен выполняться неуклонно.

– Можете на меня положиться, – сказал граф. – Террористам пощады не будет.

Пока генерал Пьетро Бадолио продвигался к Амбе Арадам и готовил свои силы для генерального сражения, у него произошло несколько мелких стычек с противником. У Аби-Адди и Тембиена он получил первое представление о боевых качествах своих врагов, босоногих и вооруженных копьями и ружьями, заряжавшимися с дула. Впоследствии он сам писал:

«Они твердо противостояли нашим атакам, которые проводились методично и поддерживались плотным пулеметным и артиллерийским огнем, потом яростно бросились в рукопашную; они храбро ходили в контратаки, невзирая на шквальный огонь, который на них обрушивался. Их солдаты, в большинстве своем имевшие только холодное оружие, снова и снова шли в наступление, бросались на проволочные заграждения и пытались сбить их своими мечами».

Народ был действительно храбрый, но против итальянской военной машины как было ему устоять! В конце концов генерал Бадолио вплотную подошел к расу Мугулету, эфиопскому военному министру, который, словно старый лев, изготовился и ждал его, вместе со своей армией, в пещерах и на кручах естественной горной крепости Амба Арадам.

Генерал бросил на старого полководца всю свою мощь, большие трехмоторные «Капрони», волна за волной, непрерывно в течение пяти дней бомбили горы и сбросили за это время четыреста тонн авиабомб, артиллерия выпустила пятьдесят тысяч тяжелых снарядов, посылая их один за другим в лощины и ущелья, и теперь над горами стеной встал красный туман пыли и дыма.

До этого момента время ожидания у Колодцев Халди проходило для графа Альдо Белли вполне приятно. Полученные подкрепления полностью изменили его образ жизни. Вместе с великолепным эмалевым крестом, висевшим сейчас на его шее, они много способствовали престижу графа и правильному пониманию собственной важности.

Несколько недель он никак не мог успокоиться и без конца устраивал смотры только что полученной бронетехники. Эти шесть быстроходных машин с вращавшимися башнями очень его занимали. Графа восхищало, с какой скоростью они преодолевали самую сильнопересеченную местность, подпрыгивая на движущихся гусеницах. Их безудержная мощь и скорострельность навели его на гениальную мысль – использовать их в качестве загонщиков на охоте.

Шесть легких танков, растянувшись цепью, могли прочесывать почти пятидесятикилометровую полосу пустыни, загоняя всю попавшуюся им дичь к тому месту, где сидел в засаде граф со своим «манлихером». Такой великолепной охоты он не знал за всю свою спортивную карьеру.

Масштабы его охотничьей активности были столь велики, что даже в бескрайних просторах пустыни Данакиль она не осталась незамеченной.

Как и рас, воины-харари были людьми нетерпеливыми. Им надоело долгое бездействие, и каждый день небольшие группы всадников в сопровождении своих жен и вьючных ослов покидали лагерь возле ущелья и по скалистым кручам поднимались в горы, к более приятному климату, к радостям и хлопотам семейного очага. Перед отъездом каждый клялся расу, что быстро вернется, как только в том возникнет необходимость, но как бы то ни было, рас ежедневно с раздражением отмечал, как уменьшается и растекается его армия, а враг, неуязвимый и никем не тревожимый, спокойно пребывает на священной эфиопской земле.

Напряженность в лагере нарастала с силой и скоростью надвигающейся океанской бури.

В этом бурлившем горшке эмоций варились и Гарет с Джейком. Каждый из них старался найти успокоение в порученном ему деле.

Джейк под прикрытием эфиопских разведчиков делал вылазки на поле боя, где постепенно «раздевал» остов «Мисс Горбуньи». Работая при свете фонаря вместе с Грегориусом, он разобрал мотор «бентли» на части, пригодные для упаковки во вьюки для осликов, и перевез их в лагерь под акации. Используя эти детали, он отремонтировал мотор «Тенастелин», загубленный расом в его первом порыве энтузиазма. Потом он разобрал, капитально отремонтировал и опять собрал моторы остальных двух броневиков. Эфиопские бронетанковые силы теперь состояли из трех единиц, находившихся в таком прекрасном состоянии, в каком не были ни разу за последние двадцать лет.

Гарет тем временем отобрал из воинов харари пулеметные расчеты, обучил их, а потом провел совместные учения с пехотой и кавалерией, чтобы пулеметчики научились прикрывать их огнем. Пехотинцы теперь знали, как наступать и отступать, используя пулеметы.

Гарет находил еще время, чтобы следить за дорожными работами в ущелье, определял места оборонительных рубежей, проверяя, как эфиопы оборудуют пулеметные гнезда и отрывают окопы. За каждым поворотом извилистой дороги противник встретил бы пулеметный огонь, и на каждом открытом участке он подвергся бы обстрелу из окопов, вырытых среди поросших лишайником валунов.

Сама дорога была разровнена, углы подъема сглажены так, чтобы броневики могли свободно уйти по ней, если превосходящие силы противника вынудят их покинуть равнину. Но теперь все было готово, оставалось только ждать, и медленное течение времени действовало им на нервы.

И потому даже с некоторым облегчением было воспринято донесение разведчиков, которые день и ночь следили за укрепленным итальянским лагерем. На военном совете у раса они доложили, что у итальянцев появились странные машины, которые очень быстро передвигаются, но не имеют ни ног, ни колес, что машины эти используются ежедневно с восхода и до захода солнца, описывая по равнине какие-то бесцельные круги и зачем-то прочесывая ее.

– Без колес… – задумчиво повторил Гарет, вскинув бровь. – Знаешь, на что это похоже, старина?

– Боюсь, что знаю, – кивнул Джейк. – Надо бы нам самим посмотреть.

При свете полумесяца были отчетливо видны глубокие вмятины, оставленные стальными гусеницами, похожие на следы гигантской сороконожки.

Усевшись на корточки, Джейк мрачно их разглядывал. Теперь он знал – произошло то, чего он опасался. Теперь ему придется бросить свои любимые автомобили на машины с гораздо более толстой броней, с вращающимися башнями, машины, вооруженные скорострельными пушками большого калибра. Снаряды, выпущенные из них, могут пробить насквозь переднюю броню, моторное отделение со всеми членами экипажа, попавшимися на пути, и, прошив заднюю броню, сохранить достаточную скорость, чтобы проделать то же самое со следующим броневиком.

– Танки, – пробормотал он, – танки проклятые…

– М-да, оказывается, среди нас есть настоящий ас-разведчик, – чуть слышно откликнулся Гарет, удобно устроившийся на башне «Свинки Присциллы». – Новичок, пожалуй, решил бы, что это следы динозавра, но старого Джейка Бартона не проведешь… у этого сына техасских прерий глаз сокола! – И он протянул руку, чтобы затушить сигару о броню башни, что, как он твердо знал, взбесит Джейка.

Джейк с ворчанием поднялся на ноги.

– К следующему дню рождения подарю тебе пепельницу.

Тон у него был свирепый. Конечно, его дорогие автомобили враг может пробить из автоматов, пулеметов, а теперь вот еще и из пушек – но ему не нравится, когда их окраску царапают колючки или вылетевший из-под колес камень. А уж тушить о броню сигары – нет, такая развязность просто бесила его, тем более что он знал: делается это нарочно.

– Извини, старина! – Гарет спокойно улыбался. – Опять забыл. Больше это не повторится.

Джейк обошел автомобиль и сел за руль. Он не прибавил обороты, и мотор по-прежнему тихо мурлыкал, что на слух Джейка равнялось по меньшей мере концерту Баха. Он неторопливо повел «Присциллу» по залитой лунным серебром равнине.

Когда Джейк и Гарет оставались наедине, как сейчас, кинжал соперничества покоился в ножнах, отношения их были дружескими и спокойными, лишь слегка сдобренными легким подкалываньем и борьбой за первенство. Зато в присутствии Вики Камберуэлл соперничество проявлялось в полной мере.

Об этом и думал Джейк, думал о них троих, что, впрочем, служило предметом его размышлений ежедневно. Он знал, что после той волшебной ночи, когда он и Вики принадлежали друг другу на жесткой земле пустыни, она стала его женщиной. Это полное слияние воедино было волшебным переживанием, оно не могло не отразиться на каждом из них и не изменить их обоих.

За прошедшие с тех пор недели у них было мало возможностей повторить те восхитительные минуты – только однажды днем, у водопада в ущелье, на узком ложе из черного камня, поросшего мхом, холодном ложе, скрытом от любопытных глаз отвесной скалой. Мох был мягкий, как перина; потом они обнаженными вместе купались в бурлящей темной воде, в которой просвечивало стройное и белое красивое тело Вики.

Он наблюдал, как она ведет себя с Гаретом Суэйлзом, как смеется, как прислоняется к нему, когда он сообщает ей что-то на ухо, как притворно пугается, слыша чересчур смелые остроты, а в глазах и на губах у нее в это время играет улыбка. Однажды во время разговора она бездумно взяла его за руку таким интимным и собственническим жестом, что у Джейка от черной ревности помутилось в глазах.

Но Джейк знал, для ревности причины не было. Он не мог поверить, что она настолько глупа или настолько наивна, чтобы попасться в ту паутину, которую плел Гарет, – ведь Вики была его, Джейка, женщиной! Такая встреча, такая любовь случается только раз в жизни, невозможно, чтобы Вики увлеклась кем-нибудь другим.

Тем не менее у Вики и Гарета были общие шутки, общий смех. Джейк иногда видел, как они стоят на скалистом выступе над лагерем, как гуляют в акациевой роще, прикасаясь друг к другу в ходе разговора. Раз или два они одновременно подолгу отсутствовали, но он знал твердо – это ничего не значило.

Конечно, Гарет Суэйлз ей нравился. Это Джейк мог понять. Ему и самому нравился Гарет, даже больше чем просто нравился. Скорее, это было чувство глубокой дружеской привязанности. Нельзя не поддаться его обаянию, не оценить насмешливый юмор, не испытывать глубокой уверенности, что под блестящей внешностью и напускным фатовством скрывается совсем другой, настоящий человек.

Джейк сардонически усмехнулся в темноте, далеко объезжая с восточной и южной сторон светящийся круг итальянских оборонительных сооружений у Колодцев.

«Я люблю этого парня. Не доверяю, но люблю. Конечно, пока он держится подальше от моей женщины».

В эту минуту Гарет спустился из башни и тронул его за плечо.

– Впереди слева лощина. Наверное, подойдет нам, – сказал он.

Джейк кивнул и остановил автомобиль.

– Достаточно глубокая, – высказал он свое мнение.

– И отсюда, когда взойдет солнце, нам будет виден кряж и вся восточная часть равнины. – Гарет указал на сияние итальянских прожекторов и добавил, обведя рукой равнину: – Похоже, именно тут они и развлекаются каждый божий день. Так что отсюда мы увидим это грандиозное зрелище. Пожалуй, здесь и замаскируемся.

Весь следующий день они собирались наблюдать за передвижением итальянских танков, а с наступлением темноты вернуться восвояси. Джейк осторожно подавал «Присциллу» вниз по склону задним ходом, до тех пор пока только верхняя часть башни осталась над краем лощины, и развернул машину, чтобы она смотрела на запад, а передние ее колеса находились чуть выше по склону и она могла бы легко выбраться наверх в случае, если придется срочно убираться отсюда.

Он выключил мотор, оба они вооружились ножами и отправились на поиски жесткого пустынного кустарника. Срезанные ветки навалили на башню – теперь на расстоянии даже меньше ста метров никто не заметил бы замаскированный броневик.

Джейк налил немного бензина из канистры в ведерко с песком, поставил ведерко на дно лощины и поджег. Они склонились над этим примитивным очагом, спасаясь от ночного холода в ожидании, пока сварится кофе. Оба молчали, каждый погрузился в свои мысли.

– Думаю, у нас будут проблемы, – сказал наконец Джейк, не отрывая глаз от огня.

– Это непременное условие моего существования, с тех пор как себя помню, – вежливо ответил Гарет. – Однако за исключением того обстоятельства, что я застрял в самом центре кошмарной пустыни в компании кровожадных дикарей, что итальянская армия намеревается меня убить, а также, кроме того, что в кармане у меня лежит отсроченный чек сомнительной ценности и на расстоянии больше чем полторы сотни километров окрест нет ни единой бутылки «Старого Чарли», а перспективы выбраться отсюда весьма туманны… за исключением всего этого, я в прекрасной форме.

– Я думал о Вики.

– Ах, о Вики!

– Ты знаешь, я люблю ее.

– Ты меня поражаешь! – Гарет дьявольски ухмыльнулся в мерцающем свете огня. – Так вот почему ты бродишь с такой сентиментальной рожей и ревешь как бык в брачный период? Боже мой! Вот уж никогда бы не предположил, старина!

–Я серьезно, Гэри.

– А уж это, старина, одна из твоих личных проблем. Ты ко всему относишься слишком серьезно. Я готов поставить три против одного, что в твоей голове уже существует увитый плющом коттедж, битком набитый противными сопляками.

– Совершенно верно, – резко оборвал его Джейк. – Боюсь, это вполне серьезно. Как мы поступим?

Гарет вытащил из нагрудного кармана две сигары, одну сунул в рот Джейку, поджег сухую ветку и дал ему. Насмешливая улыбка вдруг пропала с его губ, голос стал раздумчивым, но выражение глаз в неверном свете огня понять было трудно.

– Там, в Корнуолле, я знаю одно место. Шестьдесят гектаров. Старый удобный фермерский дом. Конечно, кое-что там мне придется переделать, но скотный двор в прекрасном состоянии. Я всегда воображал себя деревенским сквайром, который между пахотой и дойкой развлекается стрельбой и охотой. В конце концов три-четыре сопляка тоже не помешают. Думаю, с четырнадцатью тысячами фунтов стерлингов под огромную закладную я смогу это осилить.

Пока Джейк разливал кофе, задувал огонь и снова усаживался на корточки перед Гаретом, оба они молчали.

– Это вполне серьезно, – наконец проговорил Гарет.

– Значит, перемирия быть не может? Никакого джентльменского соглашения? – пробормотал Джейк в свою кружку.

– Боюсь, нашла коса на камень, – ответил Гарет. – Пусть победит сильнейший, а первого сопляка мы назовем в твою честь. Обещаю твердо.

Оба замолчали, уйдя в свои мысли, только прихлебывали кофе и курили сигары.

– Один из нас может поспать, – прервал молчание Джейк.

– Бросим монету. – И Гарет вынул серебряную Марию-Терезию, подбросил и поймал на запястье.

– Орел, – сказал Джейк.

– Жутко тебе не везет, старина.

Гарет спрятал монету в карман, выплеснул кофейную гущу и пошел стелить себе одеяло на дне лощины под «Свинкой Присциллой».

На рассвете Джейк слегка тряхнул его, приложив палец к его губам. Гарет проснулся моментально, поморгал глазами, обеими руками пригладил волосы, вскочил на ноги и вслед за Джейком быстро взобрался на корпус «Присциллы».

Рассвет беззвучно взорвался красными, золотыми и ярко-оранжевыми красками, заполыхавшими сразу на всей восточной половине неба; он охватил огнем вершины гор, от которых потянулись серо-голубые тени. Серп заходившей на западе луны белел, как акулий зуб.

– Послушай, – сказал Джейк, и Гарет слегка повернул голову, чтобы получше разобрать, откуда доносится неясный звук, дрожавший в рассветном безмолвии.

– Слышишь?

Гарет кивнул, поднес к глазам бинокль и медленно обвел взглядом дальние позолоченные солнцем кряжи.

– Вон там, – резко сказал Джейк, и Гарет направил бинокль в ту сторону, куда показывала рука Джейка.

В нескольких километрах от них цепочка темных непонятных шариков двигалась по слабо пересеченной местности. Однако похожие на букашки шарики находились так далеко и так тускло были освещены, что даже в великолепный бинокль Гарета нельзя было различить их толком.

Они смотрели, как цепочка вытянулась почти правильной синусоидой, как передний «шарик» стал взбираться на пологий холм. Когда он добрался до вершины, солнце внезапно осветило его золотыми лучами. Видимость была прекрасная, холодный утренний воздух не давал никаких искажений, при театральном боковом освещении все было видно четко и ясно.

– Легкие танки СV-3, – сказал Гарет без колебаний. – Двигатель «альфа» мощностью пятьдесят лошадиных сил. Лобовая броня – десять сантиметров. Максимальная скорость – почти тридцать километров в час. – Он словно читал спецификацию из каталога. Джейк вспомнил, что это и есть главная специальность Гарета. – Экипаж – три человека: водитель, стрелок и командир. Судя по всему, на них установлены пятидесятимиллиметровые пушки «шпандау». Дальность стрельбы – девятьсот метров, скорострельность – пятнадцать выстрелов в минуту.

Пока он говорил, первый танк уже скрылся из глаз, перевалив через вершину холма, за ним следовали еще пять. Мало-помалу шум их моторов растворился в тишине.

Гарет опустил бинокль и печально улыбнулся.

– Да, мы им явно не соответствуем. Эти самые «шпандау» стоят у них на вращающихся башнях. Нас обставили, черт бы их побрал.

– У нас скорость больше, чем у них, – горячо возразил Джейк, словно мамаша, защищающая своих несправедливо униженных детей.

– Да, старина, но этим наше преимущество и ограничивается, – проворчал Гарет.

– А что если нам позавтракать? Впереди длинный день. Когда еще стемнеет и мы сможем вернуться!

Они открыли консервную банку с бараниной по-ирландски, разогрели ее тем же способом, каким вчера варили кофе, и съели с огромными ломтями пресного хлеба, запивая крепким чаем со сгущеным молоком и коричневым неочищенным сахаром.

Когда они кончили завтракать, солнце уже было высоко.

Джейк легонько рыгнул.

– Моя очередь спать, – сказал он и, как большой пес, свернулся клубком в тени броневика.

Гарет постарался устроиться как можно удобнее и продолжал наблюдать за равниной, над которой из-за постепенно нараставшей жары начал извиваться и струиться воздух. Он поздравил себя с тем, что ему выпала удачная вахта, – ночью он несколько часов крепко проспал, а дежурил теперь в относительно прохладные утренние часы. К тому времени, когда снова настанет черед Джейка, солнце будет палить немилосердно, и «Присцилла» раскалится, как большая печь.

– Главное – Номер Первый, – прошептал он и лениво обвел равнину взглядом. Итальянский патруль никак не мог обнаружить их здесь. Место выбрано глазом профессионального солдата. Гарет еще раз поздравил себя с этим обстоятельством и, расслабившись, привалился к башне, раскурил сигару.

«Д-да, – размышлял он, – что сделаешь с танками без артиллерии, минных полей и бронебойных ружей?»

И он стал проворачивать в мозгу разные варианты решения этой проблемы. Через два часа он решил, что варианты такие есть, но все они требуют, чтобы танки шли в нужном направлении и оказались в нужном месте в нужное время. «Да только от этого животного ждать подобной покладистости не приходится», – подумал он и принялся размышлять дальше. Еще через час он знал, что существует единственный способ заставить итальянскую бронетехнику саму способствовать собственному разгрому. «Старый трюк – осел и морковка. Осталось только найти морковку». При этой мысли он машинально взглянул на Джейка, свернувшегося клубком под «Присциллой». За все это время он ни разу не шевельнулся, и, если бы не ровное глубокое дыхание, нельзя было бы сказать, жив ли он. Гарет вдруг рассердился на Джейка за то, что он так безмятежно спит.

Жара уже наваливалась на землю тяжелым покрывалом, у Гарета в голове стучали молотки, как удары гонга. Пот, едва выступив из пор, сразу же высыхал, оставляя на коже кристаллики соли. Гарет, щурясь, в бинокль оглядывал горизонт.

За завесой колыхавшегося горячего воздуха, свивавшегося в спиралевидные столбы и медленно восходившего вверх и растворявшегося в вышине, не видно было даже ближайших кряжей.

Гарет поморгал, стряхнул пот со лба. Взглянул на часы. До вахты Джейка оставалось еще около часа. Гарет снова задумался. Часы он положил в карман. Но на раскаленной броне было слишком неуютно, и он опять посмотрел на спящего в тени Джейка.

Именно в этот момент он уловил в густом горячем воздухе некий звук, тихий, дрожащий, как жужжание роя пчел. Непонятно было, откуда он доносится, и Гарет напрягся, вслушиваясь. Звук затих, потом усилился, снова затих и снова усилился, но на сей раз стал громче и определенней. Пересеченная местность и знойный воздух играли со слухом странные шутки. Внезапно жужжание стало громче и перешло в гулкий рев, от которого сердце Гарета дрогнуло.

Он направил бинокль на восток: рев исходил, казалось, от всего горизонта, напоминая рев прибоя.

На мгновение столбы переливавшегося воздуха раздвинулись, и он увидел нечто огромное – какое-то громоздкое, размером с двухэтажный особняк, черное чудовище на длинных ногах. Видимость снова пропала, Гарет моргал, не веря своим глазам и все же тревожась.

– Джейк! – позвал он нетерпеливо, но в ответ услышал лишь перешедший в другую тональность храп. Гарет отломил ветку от маскировочного кустарника, опустил ее вниз и пощекотал Джейку затылок. Он тут же проснулся, злобно выставив кулак, готовый к отражению любого врага.

– Какого черта!.. – рявкнул он.

– Иди сюда, – позвал Гарет.

– Ни черта не вижу, – буркнул Джейк, уже стоя на башне и глядя в бинокль на восток. Он тоже слышал ровное громовое рычание, но стена колышущегося воздуха и солнечного сияния была непроницаема.

– Вон там! – крикнул Гарет.

– Боже мой! – охнул Джейк.

Нечто громадное словно выскочило прямо на них, оно было высокое и черное и казалось из-за искажений видимости немыслимо колоссальным. Очертания его постоянно менялись, и если в один момент оно выглядело четырехмачтовым кораблем с поднятыми парусами, то через секунду виделось чудовищным черным головастиком, извивавшимся в густом, как суп, воздухе.

– Что это за дьявольщина? – спросил Гарет.

– Не знаю, но шумит оно, как все итальянские танки, вместе взятые, и несется прямо на нас.

Капитан, командовавший итальянскими танками, был человеком злым, разочарованным, раздражительным, и душу его обременяло вечное недовольство.

Как это часто бывает среди кавалерийских офицеров, белой кости любой армии, он, в самых романтических традициях, воображал себя отважным, не ведающим страха воином. В его полку до сих пор носили мундиры, неотъемлемую часть которых составляли облегающие бриджи с красными шелковыми лампасами, мягкие черные сапоги для верховой езды и серебряные шпоры, короткие тесные тужурки, расшитые толстыми золотыми шнурами, с тяжелыми эполетами, короткий плащ, который носили небрежно откинутым на одно плечо, и высокий черный кивер. Такой образ самого себя капитан и лелеял – стремительность и щегольство.

А теперь он оказался в какой-то чертовой, Богом забытой и проклятой пустыне, где его любимые драгоценные машины изо дня в день посылали на поиски диких животных с приказом загонять их туда, где сумасшедший с манией величия сидел в засаде и ждал, когда можно будет их перестрелять.

Но ущерб, который претерпевали его танки, гоняя по пересеченной местности и по твердому, как алмазный абразив, песку, забивавшему гусеничные передачи, даже в сравнение не шел с тем ущемлением, какое претерпевала его, капитана, гордость.

Из него сделали егеря, загонщика, мужлана-загонщика! Капитан каждый день чуть не плакал от унижения. Каждый вечер он протестовал в самых сильных допустимых выражениях, а на следующий день снова гонял диких зверей по пустыне.

Жалкое состояние загоняемой танками дичи отнюдь не умаляло удовольствия, которое извлекал из охоты граф. Наоборот, капитан получил особые приказания загонять дичь так, чтобы до охотников она добегала уже ослабленной и утомленной. Неприятные воспоминания об охоте на антилопу бейза научили графа не лезть на рожон. Хороший выстрел без всякого риска и удачная фотография – вот чего желал он от удачной охоты.

Чем больше добычи – тем больше удовольствия. И с тех пор, как прибыли танки, граф наслаждался вовсю. Однако просторы пустыни Данакиль не могли обеспечить неисчерпаемые запасы дичи. Когда стада диких животных были здесь уничтожены, количество охотничьих трофеев сразу уменьшилось. Графу это было совсем не по нраву. Он сказал об этом капитану-танкисту в весьма резкой форме, чем еще больше усилил его недовольство и раздражение капитана.

Посреди равнины капитан увидел старого слона, стоявшего в полном одиночестве, как гранитный монумент. Он был огромен. Повисшие уши напоминали паруса старинной шхуны, маленькие злые глазки тонули в складках морщинистой кожи. С одной стороны торчал сломанный возле самого рта бивень, зато другой, толстый, длинный и желтый, лишь слегка затупился на конце.

Капитан остановил танк метрах в четырехстах от слона и разглядывал его в бинокль. Размеры этого животного его поразили, но когда он пришел в себя от изумления, его губы под красивыми усами раздвинулись в ехидной усмешке и глаза загорелись.

– Ну, дорогой мой полковник, коль скоро вам нужна дичь, много дичи, вы ее получите, уверяю вас.

Заходя с востока, капитан осторожно повел танк на слона, старый самец повернулся и внимательно посмотрел на диковину. Уши его растопырились, длинный хобот всасывал воздух и выдувал его на обонятельные железы, расположенные на верхней губе, – он хотел понять, что за странное создание находится перед ним.

Это был старый закаленный самец, на него многажды охотились на тысячекилометровых просторах Африки, под его морщинистой испещренной шрамами шкурой скрывались и наконечники копий, и пули старинных ружей, и жаканы, выпущенные из современного оружия. Теперь, достигнув почтенного возраста, он хотел только одного – одиночества. Ему не нужны были ни требовательные самки, ни шумные игры молодняка, ни тупоумные люди, всю жизнь охотившиеся на него. За одиночеством он и пришел сюда, в пустыню, в ее раскаленный зной, на ее скудную растительность, и теперь неторопливо направлялся к Колодцам Халди, воду из которых он последний раз пил еще молодым, полным сил слоном двадцать пять лет назад.

Он смотрел на жужжавшие, ревевшие чудища, которые подбирались к нему, ощутил, их отвратительный масляный запах, и они пришлись ему не по нутру. Он тряхнул головой, причем уши захлопали, как паруса на ветру, втянул побольше воздуха и издал предупреждающий трубный рев.

Ревущие штуковины подобрались еще ближе, слон поднял хобот на уровень груди, отвел уши назад и обнажил клыки. Но капитан не понял опасных признаков и продолжал приближаться.