Текст книги "Ярость"

Понадобилось много часов, чтобы осмотреть каждое из двух сотен животных, в то время как свадебный отряд, все еще держась в сторонке от зулусов, сидел на корточках на короткой траве у дороги, изображая безразличие к происходящему. Солнце жгло, пыль усиливала жажду людей, но, пока продолжалось тщательное исследование, им не предложили ничего освежающего.

Наконец Сангане Динизулу, сияя на солнце серебряной макушкой, но все такой же прямой и царственный, призвал своих пастухов. Вперед выступил Джозеф Динизулу. Старик отдал стадо под его опеку, как старшему пастуху. Хотя он сурово призывал подростка и при этом яростно хмурился, привязанность старика к младшему сыну была очевидна, так же как и его восторг перед качеством стада, составлявшего брачную плату. Поэтому, когда он повернулся и впервые поприветствовал своего будущего зятя, ему было весьма трудно скрывать улыбку, она прорывалась, как лучи солнца сквозь прорехи в облаках, хотя и исчезала с такой же быстротой.

Он с достоинством обнял Мозеса Гаму, и, хотя был высоким человеком, ему пришлось приподняться, чтобы это сделать. Потом он отступил и хлопнул в ладоши, призывая маленькую группу молодых женщин, что сидели в сторонке.

Теперь они встали и помогли друг другу водрузить на головы огромные горшки с пивом. После этого они выстроились в ряд и двинулись вперед, распевая и покачивая бедрами, хотя их головы оставались неподвижными, и ни одна капля не выплеснулась за края горшков. Все они были незамужними девушками, ни одна из них еще не носила высокого головного убора или кожаного плаща замужней особы, а их тела над короткими юбочками, расшитыми бисером, были смазаны маслом и обнажены, так что юные груди колыхались и подпрыгивали в такт приветственной песне, а свадебные гости одобрительно гудели и улыбались. Хотя в глубине души старый Сангане Динизулу не одобрял браки вне зулусского племени, лобола была хороша и его будущий зять по всем статьям являлся человеком важным и значительным. Никто не нашел бы разумных возражений против жениха такого уровня, а поскольку в окружении жениха вполне могли оказаться и другие высокородные холостые мужчины, подобные ему, Сангане был не прочь продемонстрировать гостям свой «товар».

Девушки встали на колени перед гостями, опустив головы и застенчиво отводя взгляды. Хихикая в ответ на понимающие взгляды и веселые замечания мужчин, они подносили им полные горшки пива, а потом удалялись, покачивая бедрами так, что юбочки задирались и из-под них дразняще выглядывали крепкие юные ягодицы.

Горшки с пивом были такими тяжелыми, что их приходилось поднимать обеими руками, а когда их опускали, на верхних губах гостей оставались густые белые усы. Мужчины шумно слизывали их, и смех стал более непринужденным и дружелюбным.

Когда горшки опустели, Сангане Динизулу встал перед гостями и произнес короткую приветственную речь. Потом они снова выстроились и зашагали вверх по дороге, что ползла по склону, но теперь зулусы двигались плечом к плечу с овамбо и коса. Мозес Гама прежде ни за что не поверил бы, что увидит, как такое произойдет.

Это начало, думал он, прекрасное начало, но все равно оставалось преодолеть целый ряд препятствий, столь же высоких, как вершины Драконовых гор, что встали перед ними в голубом пространстве, когда они добрались до вершины склона.

Сангане Динизулу задавал темп подъема по склону, хотя ему, вероятно, было не меньше семидесяти лет, а теперь возглавил кавалькаду людей и животных по дороге вниз, к своему краалю. Тот располагался на травянистом склоне над рекой. Хижины его многочисленных жен выстроились кольцом, вход в каждое круглое тростниковое строение с конической крышей был таким низким, что мужчине приходилось наклоняться, чтобы попасть внутрь. В центре круга стояла хижина старого хозяина. Она тоже была круглой, но куда больше в размерах и величественнее, чем остальные, а тростник был переплетен затейливым узором. Это был дом вождя племени зулусов, сына небес.

На склоне уже собралось множество самых важных людей племени, с тысячу или больше, и все – со старшими женами. Многие из них добирались сюда несколько дней и теперь группами сидели на корточках, каждого вождя окружали его приближенные.

Когда отряд жениха миновал верх склона, они разом поднялись, выкрикивая приветствия и колотя по щитам, и Сангане Динизулу повел всех к входу в крааль, где остановился и вскинул руки, призывая к тишине. Свадебные гости снова удобно устроились на траве. Лишь вожди сидели на резных скамейках, в соответствии с титулами, и, пока юные девушки разносили горшки с пивом, Сангане Динизулу произнес свадебную речь.

Сначала он вспомнил историю своего племени и, в частности, собственного клана, Динизулу. Он перечислил их боевые победы и доблестные деяния предков. Их было много, и это заняло немало времени, но гости были вполне довольны, потому что горшки с черным пивом наполнялись так же быстро, как и опустошались; и хотя старики знали историю племени так же хорошо, как Сангане Динизулу, повторение приносило им бесконечное удовлетворение, словно это был некий надежный якорь в бурном море жизни. Пока история и обычаи сохранялись, племени ничто не грозило.

Наконец Сангане Динизулу перечислил все героические дела зулусов и слегка охрипшим голосом подвел итог:

– Среди вас есть те, кто сомневается в мудрости брака дочери зулусского народа с мужчиной из другого племени. Я уважаю ваши взгляды, потому что меня тоже одолевали сомнения, и я долго и серьезно размышлял над этим.

Теперь головы старших в собрании закивали, а в сторону отряда жениха было брошено несколько враждебных взглядов, но Сангане Динизулу продолжал:

– Такие же сомнения были у меня и тогда, когда моя дочь просила у меня разрешения покинуть хижину матери и отправиться в Голди, место золота, чтобы работать в огромной больнице в Барагванате. Теперь я убежден, что она поступила правильно и достойно. Это дочь, которой может гордиться старый человек. Она – женщина будущего.

Он спокойно и решительно оглядел своих сверстников, видя сомнение в их глазах, но игнорируя его.

– Мужчина, который станет ее мужем, не зулус, но он тоже человек будущего. Большинство из вас слышали его имя. Вы знаете его как человека силы и власти. Я уверен, что, отдавая ему в жены свою дочь, я снова поступаю правильно – ради моей дочери и всего племени.

Когда старый вождь сел на свою скамейку, вокруг царила тишина, серьезная и задумчивая, и все с беспокойством поглядывали на жениха, сидевшего на корточках во главе своего отряда.

Мозес Гама поднялся на ноги и прошел немного вверх по склону, чтобы смотреть на всех сверху вниз. Его силуэт вырисовывался на фоне неба, рост производил впечатление, а королевская леопардовая шкура свидетельствовала о его происхождении.

– О зулусский народ, я приветствую вас!

Этот глубокий, низкий волнующий голос достиг каждого, отчетливо прозвучав в тишине, и все слегка зашевелились и забормотали в удивлении, обнаружив, что Гама свободно говорит на зулусском языке.

– Я пришел, чтобы взять в жены одну из самых прекрасных дочерей вашего племени, но как часть свадебного дара я принес вам мечту и обещание, – начал он, и его слушали внимательно, но в некотором недоумении.

Постепенно настроение изменилось, когда Гама продолжил и развернул перед ними свое видение будущего, объединение племен и свержение белого господства, под которым они прожили три сотни лет. Старшие члены племени все сильнее и сильнее тревожились по мере того, как слушали, они покачивали головами и обменивались сердитыми взглядами, некоторые из них бормотали вслух, что было необычайной невежливостью по отношению к важному гостю, но то, что он предлагал, являлось разрушением старого образа жизни, отрицанием обычаев и общественного порядка, который скреплял всю ткань их жизни. Вместо этого он предлагал нечто странное и неиспытанное, мир, перевернутый вверх ногами, хаос, в котором прежние ценности и проверенные законы отвергались, а заменить их было нечем, кроме безумных слов. Представители старшего поколения племени, как все старые люди, боялись перемен.

Но с молодыми дело обстояло иначе. Они вслушивались, и слова Гамы согревали их, как пламя походного костра в морозную зимнюю ночь. Один из них слушал более внимательно, чем все остальные. Джозефу Динизулу еще не исполнилось четырнадцати лет, но кровь великого Чаки текла в его венах и заставляла биться его сердце. Эти слова, поначалу странные, запели в его голове, как один из древних боевых напевов, его дыхание участилось, когда Мозес Гама дошел до конца своей свадебной речи.

– Поэтому, зулусский народ, я пришел, чтобы вернуть вам землю ваших отцов. Я пришел, чтобы пообещать вам: чернокожий человек снова будет править в Африке, и это так же верно, как то, что завтра взойдет солнце. Будущее принадлежит нам.

Внезапно Джозеф Динизулу ощутил призыв судьбы.

– Черный человек будет править в Африке.

Для Джозефа Динизулу, как и для многих других в тот день, мир изменился раз и навсегда.

Виктория Динизулу ждала в хижине своей матери. Она сидела на земляном полу на одеяле из дубленых шкур дамана. На ней был традиционный наряд зулусской невесты. Украшения из бисера были изготовлены ее матерью и сестрами, затейливые и прекрасные, и каждый рисунок имел скрытый смысл. Ее запястья и лодыжки были опутаны нитками цветных бус, на шее висели ожерелья, короткая юбка из кожаных полосок тоже была расшита бисером, и нити бус были вплетены в ее волосы и обернуты вокруг талии. Только в одном отношении ее наряд немного отличался от исконного наряда зулусской невесты: грудь девушки была прикрыта, как и всегда, начиная с подростковых дней, когда она приняла крещение в англиканской церкви. Виктория надела блузку из полосатого шелка ярких живых тонов, подходящих к остальному наряду.

Сидя в центре хижины, она внимательно прислушивалась к голосу своего жениха, доносившемуся снаружи. Слышно было хорошо, хотя ей пришлось шикнуть на девушек, когда они зашептались и захихикали. Каждое слово поражало ее с силой стрелы, и она переполнялась любовью и чувством долга по отношению к мужчине, который произносил все это, пока наконец чувства едва не душили ее.

В хижине без окон было сумрачно, как в древнем кафедральном соборе, а в воздухе плыл древесный дым, лениво круживший над центральным очагом и поднимавшийся к отверстию в куполе крыши. Соборная атмосфера усилила благоговейное настроение Виктории, и, когда голос Мозеса Гамы смолк, в ее сердце словно вошла тишина. Никаких криков согласия не последовало за его речью. Мужчины-зулусы молчали, встревоженные услышанным. Виктория ощущала это, даже сидя в темной хижине.

– Пора, – шепнула ее мать и подняла дочь на ноги, добавив: – Ступай с Богом.

Мать Виктории была христианкой, и именно она познакомила Викторию с этой верой.

– Будь хорошей женой этому мужчине! – велела она и повела дочь к выходу из хижины.

Виктория вышла наружу, на ослепительный солнечный свет. Это был момент, которого ожидали гости; и когда они увидели, насколько прекрасна невеста, они взревели, как быки, и заколотили дубинками по щитам. Отец Виктории подошел к ней и отвел к резной скамье эбонитового дерева у входа в крааль, чтобы могла начаться церемония cimeza.

Cimeza означало «закрыв глаза», и Виктория сидела, крепко зажмурившись, пока представители разных кланов по очереди выходили вперед, чтобы положить перед ней дары. Только потом Виктории позволили открыть глаза и восхищенно воскликнуть при виде щедрости дарителей. Среди даров были кувшины и одеяла, украшения, изумительно сплетенные из бус, и конверты с деньгами.

Проницательный старый Сангане стоял за ее скамьей, подсчитывая стоимость каждого подарка, и довольно усмехнулся, когда наконец подал знак сыну Джозефу начинать пир. Он велел зарезать двенадцать жирных бычков – жест, который доказывал, что он еще более щедр, чем поднесшие дары, – но он не зря был великим человеком и главой благородного клана. Избранные воины шагнули вперед, чтобы зарезать животных, и горестный предсмертный рев и вонь свежей крови в пыли вскоре сменились ароматами поплывшего над склонами дыма от костров, на которых готовили мясо.

По знаку старого Сангане Мозес Гама поднялся на склон к входу в крааль, и Виктория встала навстречу ему. Они смотрели друг на друга, и снова воцарилась тишина. Гости в восторге взирали на пару – на высокого и властного жениха и прекрасную женственную невесту.

Гости невольно вытянули шеи, когда Виктория отстегнула от талии нить бус ucu. Это был символ ее девственности, и девушка, опустившись на колени перед Мозесом, протянула ему бусы в сложенных ладонях. Когда он принял ее и ее дар, гости разразились криками. Дело было сделано, Мозес Гаса стал ее мужем и повелителем.

Теперь наконец могли начаться пир и бражничанье, и красное мясо уже лежало на углях, и его хватали, едва оно успевало зажариться, а кувшины с пивом передавали из рук в руки, и юные девушки, раскачиваясь, подносили на головах все новые и новые кувшины и горшки.

Внезапно раздались громкие крики, и группа воинов с плюмажами помчалась по склону в сторону Виктории, сидевшей у входа в крааль. Это были ее родные и единокровные братья и племянники, и среди них Джозеф Динизулу; они издавали боевые кличи, поскольку явились, чтобы спасти сестру от чужака, который намеревался забрать ее у них.

Однако «буйволы» ждали их и, со свистом и шипением размахивая палками, во главе с Хендриком ринулись отбивать атаку. Женщины вопили и улюлюкали, когда боевые дубинки сталкивались друг с другом и били по плоти, а воины завывали, кружили и нападали друг на друга в легких облаках пыли.

Именно по этой причине на церемонии строго запрещалось металлическое оружие, поскольку ритуальная схватка вскоре превратилась в реальную, и уже закапала кровь и затрещали кости, прежде чем похитители позволили отогнать себя. Кровь быстро остановили горстями пыли, прижатыми к ранам, и победители вместе с побежденными с удовольствием утолили жажду, потребовав от девушек еще пива. Шум утих лишь на несколько минут, но почти сразу возобновился, когда с вершины склона донесся шум автомобилей.

Дети помчались вверх по склону и принялись хлопать в ладоши и петь, когда через гребень перевалили две машины и начали, подпрыгивая на ухабах, медленно спускаться по неровной дороге к краалю.

В первом автомобиле сидела крупная белая женщина с красным лицом, морщинистым и грубоватым, напоминавшим бульдожью морду, в широкополой старомодной шляпе, из-под которой неаккуратно торчали седые кудри.

– Кто это? – сурово спросил Мозес.

– Анна, леди Кортни, – пояснила Виктория. – Это она убедила меня уехать отсюда и отправиться в большой мир.

Поддавшись порыву, Виктория побежала навстречу авто, а когда леди Кортни выбралась наружу, обняла ее.

– Итак, дитя мое, ты вернулась к нам.

Леди Кортни говорила с сильным акцентом, хотя и прожила в Африке тридцать пять лет.

– Ненадолго.

Виктория засмеялась, а леди Кортни с нежностью посмотрела на нее. Когда-то это дитя служило в большом доме в качестве одной из ее горничных, пока красота и ум девочки не убедили леди Кортни, что та слишком хороша для черной работы.

– Где тот мужчина, что уводит тебя? – требовательно спросила она, и Виктория взяла ее за руку.

– Сначала вы должны приветствовать моего отца, а уже потом я познакомлю вас с мужем.

Из второй машины вышла пара средних лет, и их встретили восторженными криками. Мужчина был высок и элегантен, с военной выправкой. Он сильно загорел, а его взгляд был взглядом человека, привыкшего к просторам. Он подкрутил усы и взял под руку жену. Она была почти такой же высокой, как он, и даже более худой, и, несмотря на седые пряди в волосах, все еще оставалась необычайно красивой женщиной.

Сангане Динизулу пошел им навстречу:

– Вижу тебя, Джамела!

Он не смог сдержать радостную улыбку, и полковник Марк Андерс ответил ему на безупречном разговорном зулусском языке:

– Вижу тебя, старый человек! – Это было выражением крайнего уважения. – Пусть весь твой скот и все твои жены будут жирными и гладкими!

Сангане повернулся к его супруге, Сторме, дочери старого генерала Шона Кортни:

– Вижу тебя, нкозикази[10]10
  Госпожа (зул.).


[Закрыть], ты принесла в мой крааль почет!

Узы между этими двумя семьями были крепки, как сталь. Они тянулись в прошлое на целый век и были тысячи раз испытаны.

– О Сангане, я так рада за тебя – и за Викторию!

Сторма быстро подошла к Виктории, чтобы обнять ее.

– Я желаю тебе счастья и много отличных сыновей, Вики!

А Виктория ответила:

– Я так многим обязана тебе и твоей семье, нкозикази! Я никогда не смогу отплатить тебе за все!

– Даже и не пытайся! – с напускной строгостью сказала ей Сторма. – У меня такое чувство, словно сегодня выходит замуж моя собственная дочь! Познакомь же нас скорее со своим мужем, Вики!

Теперь и Мозес Гама подошел к ним и, когда Сторма поздоровалась с ним на языке зулусов, серьезно ответил на английском:

– Здравствуйте, миссис Андерс. Виктория часто рассказывала о вас и вашей семье.

А повернувшись наконец к Марку Андерсу, Мозес протянул ему правую руку.

– Как поживаете, полковник? – спросил он, и по его губам скользнула кривая улыбка, когда он заметил мгновенное колебание белого человека перед тем, как ответить на рукопожатие.

Для мужчин было слишком необычно здороваться таким образом через разделительную линию цвета кожи. Несмотря на свободное владение зулусским языком и притворную привязанность полковника к черным, Мозес узнал этого человека.

Полковник Марк Андерс был неким анахронизмом, сыном эпохи английской королевы Виктории, солдатом, воевавшим на двух мировых войнах, и смотрителем национального парка Чака-Гейт, который он спас от браконьеров и грабителей благодаря своей самоотверженности и способности действовать не раздумывая и превратил его в один из самых знаменитых заповедников Африки. Он любил диких африканских животных почти с отеческой страстью, защищая и лелея их, и почти так же относился к черным племенам, в особенности к зулусам, – снисходительно и покровительственно. Поэтому он являлся смертельным врагом Мозеса Гамы, и мужчины, посмотрев друг другу в глаза, осознали этот факт.

– Я слышал издали рев этого льва, – сказал Марк Андерс по-зулусски. – А теперь встретился со зверем лицом к лицу.

– Я тоже много слышал о вас, полковник, – ответил Мозес, подчеркнуто говоря на английском.

– Виктория – нежное дитя. – Марк Андерс настойчиво продолжал говорить на зулусском. – Мы все надеемся, что ты не повернешь ее на свой жестокий путь.

– Она будет послушной женой, – на английском сказал Мозес. – Я уверен, она сделает то, о чем я ее попрошу.

Сторма прислушивалась к разговору, чувствуя скрытую враждебность мужчин, и теперь мягко вмешалась:

– Если ты готов, Мозес, мы все можем отправиться в Теунис-крааль для церемонии.

Виктория и ее мать настояли на христианском обряде для укрепления традиционного племенного брака. Теперь Сангане и большинство других гостей, будучи язычниками и почитателями предков, остались в краале, а небольшая группа спутников невесты набилась в два автомобиля.

Теунис-крааль был домом Анны, леди Кортни, и изначальным местом жительства всей семьи Кортни. Он стоял посреди больших лужаек и разросшихся садов с пальмами, бугенвиллеями и великолепными каучуковыми деревьями у подножия гор Ледибурга. Дом был старым, в нем смешались разные архитектурные стили, а за садами раскинулись бесконечные поля сахарного тростника, который раскачивался и кланялся на ветру, как океанские волны.

Свадебная компания ушла в дом, чтобы переодеться в нечто более подходящее для второй церемонии, чем бусы и перья, а леди Кортни и ее родные отправились поприветствовать англиканского священника в шатре, возведенном на лужайке перед домом.

Когда полчаса спустя жених и его сопровождающие вышли на лужайку, они были одеты в темные костюмы, а старший брат Виктории, несколько часов назад танцевавший с плюмажем на голове, теперь надел галстук юридической ассоциации с безукоризненным виндзорским узлом и темные очки в авиационном стиле, чтобы защитить глаза от блеска белых стен Теунис-крааля, и сразу приветливо заговорил с семейством Кортни, пока все ждали появления невесты.

Мать Виктории принарядилась в одно из просторных платьев леди Кортни, поскольку обе леди были схожего телосложения, и уже пробовала угощения, расставленные на длинном столе в шатре. Полковник Марк Андерс и англиканский священник стояли немного в стороне от основной группы гостей; мужчины принадлежали к одному поколению и оба находили происходящее тревожным и неестественным. Сторме понадобилось все ее влияние, чтобы убедить священника провести церемонию, и тот в итоге согласился лишь при условии, что венчание пройдет не в его собственной церкви в деревне, где белые прихожане могли возмутиться.

– Черта с два такое могло случиться в прежние времена, когда каждый знал свое место и не пытался подражать тем, кто стоит выше, – ворчал Марк Андерс.

Священник в ответ кивал:

– Нет смысла искать неприятностей…

Он умолк, потому что на широкую веранду вышла Виктория.

Сторма Андерс помогла ей выбрать свадебное платье – длинное, из белого атласа, с вуалью и венком из крошечных алых роз, что удерживал эту вуаль на лбу. Контраст красного и белого на фоне блестящей темной кожи ошеломлял, а радость невесты была заразительной. Даже Марк Андерс на мгновение забыл о своих дурных предчувствиях, когда леди Кортни села за пианино и заиграла свадебный марш.

В краале ее отца родные Виктории построили великолепную новую хижину для первой брачной ночи. Родные и единокровные братья девушки нарубили молодых деревьев мимозы для стен и большой ствол для центрального столба, а затем скрепили зеленые ветки в форме пчелиного улья. Потом мать Виктории и ее родные и единокровные сестры проделали всю женскую работу, сплетая длинные стебли травы между ветками и тщательно уплотняя их, пока не возникло гладкое симметричное строение, и начищенные толстые стебли травы сияли, как полированная медь.

Все, что находилось в хижине, было новым, от горшка на треноге до лампы и прекрасных одеял из шкурок даманов и обезьяньих шкур – подарка от сестер Виктории; шкурки были с нежностью выдублены и сшиты, превратившись в подлинное произведение искусства.

У костра в центре хижины Виктория трудилась в одиночестве, впервые готовя еду для своего мужа, и прислушивалась к громкому смеху гостей снаружи в ночи. Просяное пиво не было крепким. Но женщины сварили сотни галлонов напитка, и гости пили его уже с самого раннего утра.

И вот она услышала, как жених с друзьями приближается к хижине. Слышались песни и громкие недвусмысленные советы, ободряющие восклицания и грубоватые призывы лучше выполнить супружеский долг, а потом Мозес Гама наклонился у входа. Войдя, он выпрямился, возвышаясь над Викторией, так что его голова задевала полукруглую крышу, а голоса друзей снаружи стали удаляться и затихать.

Виктория, стоявшая у костра на коленях, села на пятки и посмотрела вверх, на мужа. Она уже сняла западную одежду и в последний раз надела короткую, расшитую бисером юбочку девственницы. В мягком красноватом свете костра ее полуобнаженное тело отсвечивало темной патиной старинного янтаря.

– Ты так прекрасна, – сказал Гама, потому что она действительно была воплощением женственности нгуни.

Он подошел к ней и взял за руки, чтобы поднять.

– Я приготовила тебе еду, – хрипло прошептала она.

– Время для еды придет позже.

Он подвел ее к груде одеял, а она покорно стояла, пока он развязывал тесемки ее юбки, а потом подхватил на руки и уложил на постель из мягкого меха.

Будучи девочкой, Виктория не раз играла в некие игры с мальчиками, прячась в зарослях тростника у водопоя или в открытом вельде, куда она вместе с подружками ходила собирать хворост для костра, вблизи от тех мест, где пасся скот. Эти игры состояли в прикасаниях и изучении, поглаживаниях и ласках, они вплотную приближались к запретному акту вторжения, но такие игры дозволялись обычаями племени и вызывали улыбку у взрослых. Однако ничто из этого не могло по-настоящему подготовить Викторию к силе и искусству этого мужчины или к его исключительному великолепию. Он глубоко проник в ее тело и коснулся самой ее души, так что много позже той ночью Виктория, прильнув к нему, прошептала:

– Теперь я не просто твоя жена, я твоя рабыня до конца моих дней.

Но на рассвете ее радость померкла, и, хотя прекрасное лицо Виктории внешне оставалось безмятежным, внутренне она рыдала, когда Мозес сказал ей:

– У нас будет еще всего одна ночь – на обратном пути в Йоханнесбург. А потом мне придется тебя покинуть.

– Надолго? – спросила она.

– Пока мое дело не будет сделано, – ответил он, но тут же смягчился и погладил ее по лицу. – Ты знала, что так и должно быть. Я предупреждал тебя, что, выходя за меня замуж, ты выходишь замуж за нашу борьбу.

– Ты предупреждал меня, – согласилась она хриплым шепотом. – Но я и представить не могла боль разлуки.

На следующее утро они поднялись рано. Мозес приобрел подержанный «бьюик», достаточно старый и потрепанный, чтобы не вызывать интереса или зависти, но один из опытных механиков Хендрика Табаки привел автомобиль в порядок, перебрав мотор и укрепив подвески, хотя и оставил нетронутым внешний вид. В этой машине молодым предстояло вернуться в Йоханнесбург.

Хотя солнце еще не встало, крааль уже ожил, и сестры Виктории приготовили завтрак. Когда молодые поели, настал тяжелый момент прощания с семьей. Виктория опустилась на колени перед отцом.

– Ступай с миром, дочь моя, – нежно сказал он ей. – Мы будем часто думать о тебе. Привози своих сыновей повидаться с нами.

Мать Виктории плакала и причитала так, словно это были похороны, а не свадьба, и Виктория не могла ее утешить, хотя обнимала и говорила о любви и долге, но наконец другие дочери увели женщину.

Потом настала очередь всех мачех и единокровных братьев и сестер, дядей и тетушек, кузенов и кузин, прибывших из самых отдаленных уголков Зулуленда. Виктории пришлось попрощаться с каждым, хотя с некоторыми расставание получилось более тяжелым, чем с другими. Одним из таких был Джозеф Динизулу, ее любимец среди всех родных. Хотя он был Виктории не родным, а единокровным братом, к тому же на семь лет моложе ее, между ними всегда существовала особая связь. Оба были самыми умными и одаренными в новом поколении семьи, и, поскольку Джозеф жил в Дрейкс-фарм вместе с одним из старших братьев, они могли продолжить свою дружбу.

Однако Джозеф не собирался возвращаться в Витватерсранд. Он сдал вступительные экзамены и был принят в специальную межрасовую школу Уотерфорда в Свазиленде, и Анна, леди Кортни, намеревалась платить за его обучение. По иронии судьбы это была та же самая школа, в которую Хендрик Табака отправлял своих сыновей, Веллингтона и Роли. Так что появлялись новые возможности для их соперничества.

– Пообещай мне, что будешь трудиться изо всех сил, Джозеф! – сказала Виктория. – Учеба делает человека сильным.

– Я буду сильным, – заверил ее Джозеф. Воодушевление, вселенное в него речью Мозеса Гамы, не угасло. – А можно мне навестить тебя и твоего мужа, Вики? Он такой человек… такой человек, каким и я хотел бы когда-нибудь стать.

Виктория передала Мозесу слова мальчика. Они были одни в старом «бьюике», свадебные подарки и вещи Виктории заполнили багажник и грудились на заднем сиденье, и они уже миновали прибрежный амфитеатр Наталя и ехали по предгорьям хребта Драконовых гор к высокому вельду Трансвааля.

– За детьми будущее, – кивнул Мозес, глядя вперед, на крутой синий серпантин дороги, что поднималась по склону, мимо зеленых холмов Маджуба, где буры разбили британцев в первой из многих последовавших битв. – На стариков нет надежды. Ты видела их на свадьбе, они же брыкались и упирались, как необъезженные волы, когда я пытался показать им дорогу… но дети, ах, дети! – Он улыбнулся. – Они словно чистые, свежие листы бумаги. Ты можешь писать на них все, что захочешь. Старые люди упрямы и непробиваемы, но дети – это глина, мягкая нетерпеливая глина, которая жаждет обрести форму под рукой гончара. – Он поднял одну руку. Пальцы у него были длинными, прекрасной формы, это была рука хирурга или художника, а бледно-розовая ладонь была гладкой, не изуродованной трудовыми мозолями. – У детей еще нет моральных принципов, они ничего не боятся, смерть находится за пределами их понимания. Все это они приобретают позже благодаря наставлениям старшего поколения. Они становятся идеальными солдатами, потому что ни в чем не сомневаются, а для того чтобы нажать на спусковой крючок, не требуется большой физической силы. Если враг убивает их, они превращаются в идеальных мучеников. Окровавленный труп ребенка вселяет ужас и раскаяние даже в самое черствое сердце. Да, дети – наш ключ к будущему. Твой Христос знал это, когда говорил: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне».

Виктория повернулась на кожаном сиденье «бьюика» и во все глаза уставилась на него.

– Твои слова жестоки и богохульственны, – прошептала она, разрываясь между своей любовью и инстинктивным неприятием того, что он только что сказал.

– А твоя реакция доказывает их справедливость, – ответил Мозес.

– Но… – Виктория помолчала, боясь задать вопрос и услышать его ответ. – Но ты хочешь сказать, что мы должны использовать наших детей…

Она не договорила, и в ее сознании всплыло педиатрическое отделение ее больницы. Виктория провела там счастливейшие месяцы своей жизни, помогая малышам.

– Ты хочешь сказать, что мог бы поставить детей на первую линию борьбы – как солдат?

– Если ребенок не может вырасти свободным человеком, он вполне может погибнуть в детстве, – сказал Гама. – Виктория, ты ведь уже слышала, как я говорил это прежде. А теперь пришло время для тебя научиться верить в это. Нет ничего такого, чего я не мог бы сделать, нет цены, которую я не готов был бы заплатить ради нашей победы. Если мне придется увидеть тысячу погибших детей ради того, чтобы сотня тысяч других стала свободными людьми, для меня это приемлемая сделка.

И тут впервые в своей жизни Виктория Динизулу по-настоящему испугалась.

В ту ночь они остановились в доме Хендрика Табаки в поселении Дрейкс-фарм, но лишь гораздо позже полуночи смогли удалиться в маленькую спальню, оставленную для них, потому что слишком многие требовали внимания Мозеса: и люди из отрядов «буйволов», и представители шахтерского профсоюза, и посланники Африканского национального совета, и с десяток просителей, подкравшихся тихо, как шакалы ко льву, как только по городку разнеслась весть о возвращении Мозеса Гамы.