Текст книги "Ярость"

Конечно, Шаса и мальчики вскоре вернутся с большого сафари, и тогда она уже не сможет мешкать. Ей придется принять решение, но Тара не была уверена в альтернативах. Иной раз ночами, в те тихие предрассветные часы, когда энергия и дух человека падают до низшего уровня, Тара даже подумывала последовать совету Молли – избавиться от ребенка в своей утробе, оставить отношения с Мозесом в прошлом и вернуться к соблазнительной и разрушающе тихой жизни в Вельтевредене.

– О Мозес, если бы только я могла снова тебя увидеть! Просто поговорить с тобой несколько часов… тогда я поняла бы, что мне делать.

Она обнаружила, что стала избегать компании других работающих на раскопках. Веселая беспечность двух студенток университета, с которыми она делила палатку, стала раздражать ее. Их разговоры были такими наивными и детскими, а музыка, которую они постоянно слушали на портативном магнитофоне, такой громкой и примитивной, что это действовало Таре на нервы.

С благословения Мэрион Тара купила маленькую палатку для себя и установила рядом с лабораторией, где работала, чтобы, когда остальные предавались полуденной сиесте, она могла тайком вернуться на свое рабочее место и забыть обо всех неразрешимых проблемах, полностью погрузившись в поиск подходящих друг к другу осколков. Их древность словно успокаивала ее и делала проблемы настоящего момента банальными и неважными.

Именно когда она сидела на своей скамье в часы усыпляющего полудня высокогорного вельда, свет открытого входа вдруг кто-то загородил, и она нахмурилась и подняла глаза, тыльной стороной ладони отводя со лба влажные пряди волос. И тут же у нее пересохло во рту, а сердце вроде бы остановилось на короткое мгновение, а потом бешено заколотилось.

Солнце светило ему в спину, так что он казался высоким силуэтом, широкоплечим, узкобедрым и царственным. Тара всхлипнула и, вскочив, бросилась к нему, обхватила поперек торса и прижалась лицом к груди, чтобы щекой ощущать биение сердца. Она не могла говорить, а его голос прозвучал над ней глубоко и нежно:

– Я вел себя жестоко с тобой. Мне следовало приехать к тебе раньше.

– Нет, – прошептала Тара. – Это не важно. Теперь ты здесь, и больше ничто не имеет значения.

Он остался всего на одну ночь, и Мэрион Херст защищала их от других членов экспедиции, чтобы они могли побыть наедине в маленькой палатке Тары, в стороне от всего мира и его суеты. Тара не спала в ту ночь, каждое мгновение было слишком драгоценным, чтобы тратить его понапрасну.

На рассвете Мозес сказал ей:

– Скоро мне придется уехать. Но ты должна кое-что для меня сделать.

– Что угодно! – прошептала Тара.

– Скоро начнется наша кампания неповиновения. Это станет ужасным риском и самопожертвованием для тысяч человек нашего народа, но, чтобы их жертва чего-то стоила, к ней должно быть привлечено внимание всего мира.

– Что я могу сделать? – спросила Тара.

– По счастливому совпадению прямо сейчас в нашей стране находится одна американская телевизионная компания. Они снимают серию фильмов «Внимание, Африка!».

– Да, я знаю о них. Они брали интервью…

Тара умолкла. Она не хотела упоминать о Шасе, только не сейчас, не в эти бесценные часы.

– Они брали интервью у твоего мужа, – закончил за нее Мозес. – Да, я знаю. Однако они почти закончили съемки, и я слышал, что они намерены вернуться в Штаты в ближайшие дни. Но они нужны нам здесь. Нам нужно, чтобы они сняли фильм о нашей борьбе. Они должны показать это миру – дух нашего народа, неудержимую волю восстать против угнетения и бесчеловечности.

– Чем я могу помочь?

– Мне самому не добраться до продюсера этого сериала. Необходим посредник. Нам нужно помешать им уехать. Мы должны быть уверены, что они будут здесь, чтобы продолжить съемки, когда начнется кампания неповиновения. Ты должна поговорить с женщиной, которая руководит работой. Ее зовут Годольфин, Китти Годольфин, и в следующие три дня она пробудет в отеле «Саннисайд» в Йоханнесбурге.

– Я сегодня же поеду к ней.

– Скажи ей, что точное время еще не назначено, но, когда это произойдет, я дам ей знать и она должна быть там со своими камерами.

– Я прослежу, чтобы она была там, – пообещала Тара, и он мягко перевернул ее на спину и снова занялся с ней любовью.

Это казалось невозможным, но каждый акт их близости казался Таре лучше предыдущего, и, когда Мозес оставил ее и поднялся с походной кровати, она ощущала себя слабой, мягкой и теплой, как тающий воск.

– Мозес, – тихо окликнула она, и он на мгновение замер, перестав застегивать пуговицы голубой рубашки с открытым воротом.

– Что? – тихо спросил он.

Тара хотела сказать ему о ребенке, которого ждала. Она села, позволив смятой простыне упасть до талии, и ее груди, уже отяжелевшие от беременности, покрылись тонкой сеточкой голубых вен под белой гладкой кожей.

– Мозес… – глупо повторила она, стараясь набраться храбрости, чтобы сказать это.

Он подошел к ней.

– Говори! – приказал он, и мужество покинуло Тару. Она не могла сказать – слишком велик был риск, что услышанное оттолкнет его.

– Я просто хотела сказать, как я благодарна тебе за то, что ты дал мне возможность послужить борьбе.

Связаться с Китти Годольфин оказалось намного проще, чем ожидала Тара. Она взяла пикап Мэрион и проехала пять миль до ближайшей деревни, откуда и позвонила из телефонной будки на маленькой местной почте. Оператор в отеле «Саннисайд» соединил ее с нужным номером, и решительный женский голос с луизианской напевностью ответил:

– Китти Годольфин. Представьтесь, пожалуйста.

– Я предпочла бы не называть себя, мисс Годольфин. Но мне хотелось бы встретиться с вами как можно скорее. У меня есть для вас важные сведения, важные и драматические.

– Когда и где вы хотите встретиться?

– Мне понадобится два часа, чтобы добраться до вашего отеля.

– Буду вас ждать, – сказала Китти Годольфин, и все решилось.

Тара подошла к стойке администратора, и девушка позвонила в номер мисс Годольфин, а потом предложила Таре подняться.

На звонок Тары дверь открыла девушка, стройная и хорошенькая, в клетчатой рубашке и голубых джинсах.

– Здравствуйте, а мисс Годольфин здесь? Она меня ждет.

Девушка внимательно оглядела ее, отмечая юбку цвета хаки и дорожные ботинки, загорелые руки и лицо, а также шарф, повязанный на густые каштановые волосы.

– Я Китти Годольфин, – сказала наконец девушка и, увидев на лице Тары удивление, которое та не сумела скрыть, продолжила: – Ладно, не надо ничего говорить! Вы ожидали увидеть старую кошелку. Входите и расскажите мне, кто вы такая.

В гостиной Тара сняла солнцезащитные очки и повернулась к Китти:

– Я Тара Кортни. Я так понимаю, вы знакомы с моим мужем. Шаса Кортни, председатель правления «Компании Кортни по разработкам месторождений и финансированию».

Она заметила, как изменилось выражение лица Китти, как в глазах, только что казавшихся открытыми и невинными, появился жесткий блеск.

– Я по роду своей работы знакома со многими людьми, миссис Кортни.

Тара, никак не ожидавшая подобной враждебности, поспешила как-то смягчить ее:

– Не сомневаюсь в этом…

– Вы хотели поговорить со мной о вашем муже, леди? У меня не так много времени, чтобы тратить его впустую.

Китти демонстративно посмотрела на наручные часы. Это был мужской «Ролекс», и Китти носила его на внутренней стороне запястья, как солдат.

– Нет, извините… Я совсем не хотела создавать такое впечатление. Я приехала в интересах кое-кого другого, человека, который не может прийти к вам сам.

– Почему не может? – резко спросила Китти, и Тара тут же поняла, что ее первая оценка девушки была неверной.

Несмотря на детскую внешность, Китти была такой же жесткой и резкой, как любой из знакомых Таре мужчин.

– Потому что его разыскивает особый отдел полиции и потому что задуманное им опасно и незаконно.

Тара поняла, что нашла верные слова и пробудила в собеседнице журналистский инстинкт.

– Садитесь, миссис Кортни. Хотите кофе?

Китти сняла трубку внутреннего телефона и сделала заказ в номер, затем снова повернулась к Таре:

– Теперь рассказывайте. Что это за загадочная персона?

– Возможно, вы никогда о нем не слышали, но скоро весь мир узнает его имя, – ответила Тара. – Это Мозес Гама.

– Мозес Гама, черт побери! – воскликнула Китти Годольфин. – Я уже шесть недель пытаюсь до него добраться! Я уже начала думать, что это всего лишь слухи и что на самом деле он никогда не существовал! Как Алый Первоцвет!

– Он существует, – заверила ее Тара.

– Вы можете организовать для меня интервью с ним? – требовательно спросила Китти, настолько разволновавшись, что наклонилась к Таре и импульсивно схватила ее за руку. – Он принесет мне премию «Эмми», этот человек! Он единственный человек в Южной Африке, с которым мне по-настоящему хочется поговорить!

– Я могу сделать нечто намного лучше, – пообещала ей Тара.

Шаса Кортни был полон решимости не допустить, чтобы его сыновья выросли с мыслью, будто богатые белые пригороды Кейптауна и Йоханнесбурга и есть вся Африка. Задуманное сафари должно было показать им старый континент, первозданный и вечный, и установить для них прочную связь с их историей и предками, пробудить в них чувство гордости за себя и за тех, кто жил здесь прежде.

Он выделил на это предприятие целых шесть недель, весь период школьных каникул мальчиков, и понадобилось немало усилий, чтобы все спланировать и обдумать. Дела компании были столь многообразными и сложными, что Шасе не нравилась идея оставить все даже на такого опытного человека, как Дэвид Абрахамс. Разработки на Серебряной реке шли полным ходом, они уже углубились почти на тысячу футов, и работы на фабрике тоже продвинулись далеко. Кроме того, первые шесть рыболовных траулеров готовы были подойти к заводу на побережье залива Уолфиш уже через три недели, и консервное оборудование шло морем из Соединенного Королевства. Происходило так много всего, такое множество проблем могли потребовать немедленного внимания Шасы…

Сантэн, конечно, всегда была рядом, и Дэвид мог посоветоваться с ней, но в последнее время она все больше и больше устранялась от руководства компанией, к тому же могло возникнуть множество непредвиденных обстоятельств, с которыми Шаса сумел бы справиться только лично. Шаса взвешивал все возможности за и против того, что, на его взгляд, было необходимо для образования его сыновей и понимания ими своего места в Африке и унаследованных ими долга и ответственности, и решил, что должен рискнуть. В качестве последнего средства он разработал точный маршрут сафари, вручив его копии Сантэн и Дэвиду, чтобы они могли точно знать, где он находится каждый день своего отсутствия, к тому же налаживалась радиосвязь с рудником Ха’ани, чтобы самолет мог долететь до любой из его стоянок в глубоком буше за четыре или пять часов.

– Если тебе придется вызвать меня, причина должна быть железобетонной, – мрачно предупредил Шаса Дэвида. – Это, пожалуй, единственный случай в нашей жизни, когда нам с мальчиками удастся это сделать.

Они отправились с рудника Ха’ани в последнюю неделю мая. Шаса забрал сыновей из школы на несколько дней раньше срока, что само по себе привело их в хорошее настроение и обеспечило великолепное начало пути. Он взял на руднике четыре грузовика и набрал для сафари целую команду, включая шоферов, слуг для стоянок, съемщиков шкур, охотников-следопытов, оруженосцев и повара из шахтного клуба Ха’ани. Конечно, собственный охотничий автомобиль Шасы всегда стоял наготове в гаражах рудника, идеально отлаженный и готовый выехать в любую минуту. Это был старый армейский джип, который инженеры рудника модифицировали и изменили, не обращая внимания на стоимость работ. В нем было все – от больших топливных баков, рассчитанных на долгий путь, и оружейных стоек до коротковолнового радиоприемника; сиденья были обиты шкурами зебры, а камуфляжная окраска была настоящим произведением искусства. Мальчики с гордостью закрепили свои винчестеры двадцать второго калибра в оружейном отсеке рядом с большим магнумом Шасы «Холланд энд Холланд».375 и, одетые в новенькие куртки цвета хаки, забрались на свои сиденья в джипе. Шон, по праву старшего, уселся впереди рядом с отцом, а Майкл и Гарри – сзади.

– Кто-нибудь передумал и хочет остаться дома? – осведомился Шаса, заводя мотор.

Сыновья восприняли вопрос всерьез и одновременно закачали головами; их глаза сияли, и мальчики даже побледнели от волнения, слишком обуреваемые чувствами, чтобы говорить.

– Ладно, тогда едем, – сказал Шаса.

И они двинулись вниз по холму от зданий контор рудника, а за ними тронулся конвой из четырех грузовиков.

Охрана рудника распахнула главные ворота и отсалютовала, широко улыбаясь, когда проезжал джип, а за ним в открытых кузовах грузовиков обслуга начала петь одну из традиционных песен сафари:

 
Плачьте, о женщины, сегодня вы спите одни,
Долгая дорога зовет нас, и мы должны идти…
 

Голоса вздымались и падали в вечном африканском ритме, полные обещаний и тайн, перекликаясь с ее духовной силой и первобытной дикостью, создавая настроение для волшебного приключения, в которое Шаса повел своих сыновей.

Первые два дня они ехали практически без остановки, чтобы выбраться за пределы мест, которые испортило частое вторжение человека с винтовкой и четырехколесным экипажем. Вельд здесь был почти пустынный, лишенный крупной дичи, а те животные, чьи маленькие стада видели участники сафари, тут же разбегались, едва заслышав далекий гул мотора джипа, и превращались в крошечные точки к тому времени, когда люди успевали их заметить.

Шаса с грустью осознал, как много изменилось здесь по сравнению с его первыми воспоминаниями об этой стране. Он тогда был в возрасте Шона, и стада газелей и крупных антилоп бродили везде, огромные стада, спокойные и доверчивые. Здесь можно было увидеть жирафов и львов, а также небольшие группы бушменов, этих изумительных желтых пигмеев пустыни. Однако теперь и дикие люди, и дикие животные отступали все глубже и глубже в пустыню перед неумолимым наступлением цивилизации. Шаса уже сейчас мог представить тот день, когда не останется дикой природы, не останется убежища для диких существ, когда автомобильные и железные дороги пересекут всю эту землю, а бесконечные деревни и краали будут стоять среди опустошения, созданного людьми. Настанет время, когда все деревья срубят на топливо, трава до корней будет съедена козами и верхний слой почвы превратится в пыль и улетит по ветру. Такая картина наполнила его грустью и отчаянием, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы отогнать ее и не испортить сыновьям впечатление от поездки.

«Я обязан показать им эти остатки прошлого. Они должны хоть немного узнать о той Африке, какой она была прежде, пока все это не исчезло, чтобы они хотя бы отчасти поняли величие этой земли». Он улыбнулся и стал рассказывать детям разные истории, роясь в памяти, говоря о собственном опыте, а потом перешел к более давним временам, к рассказам его матери и деда. При этом Шаса старался дать сыновьям почувствовать весь масштаб и глубину связи их семьи с этой землей. В тот первый вечер мальчики допоздна просидели у костра, жадно внимая отцу, пока их глаза не начали сами собой закрываться, а головы – опускаться.

Они продолжили путь, весь день упорно двигаясь по ухабистым дорогам, через пустынный кустарник и луга, а затем через лес мопани, еще не останавливаясь для охоты, питаясь едой, которую взяли с собой с рудника, хотя на второй вечер слуги уже начали бормотать о свежей пище.

На третий день они оставили примитивную дорогу, по которой ехали с рассвета. Это были просто две колеи, оставленные шинами грузовиков, и в последний раз ею пользовались много месяцев назад, но теперь Шаса предоставил ей повернуть на восток, а сами они двинулись на север, прокладывая новый путь через лес. Наконец они выехали на берег какой-то реки – точнее, к одному из притоков некой огромной африканской реки вроде Каванго. Но и эта речка оказалась пятидесяти футов в ширину, зеленой и глубокой, являя собой грозную преграду, которая заставила бы повернуть назад любое охотничье сафари до них, забравшееся так далеко на север.

Двумя неделями ранее Шаса провел разведку всей этой местности с воздуха, так низко пролетая на «моските» над вершинами деревьев, что мог бы сосчитать животных в каждом стаде и оценить размеры бивней каждого из слонов. Он отметил этот приток на своей крупномасштабной карте и привел отряд к нужной точке. Узнал он речку по особому изгибу русла и гигантским деревьям макуйя на противоположном берегу, с гнездом орлана-крикуна на верхних ветках.

Они остановились лагерем на два дня на южном берегу, пока остальные участники сафари, включая мальчиков и жирного повара-гереро, помогали навести мост. Они нарубили в лесу деревьев мопани, толстых, как женские бедра, длиной сорок футов, и с помощью джипа перетащили их к реке. Шаса оберегал всех от крокодилов, стоя высоко на берегу со своим «магнумом», а его команда волокла стволы к середине реки и вбивала в илистое дно. Потом они связали их между собой веревками из коры мопани, все еще сочившимися клейким соком, красным, как кровь.

Когда мост наконец был сооружен, они разгрузили машины, чтобы облегчить их, и Шаса по одному перевел их на другую сторону по шаткой конструкции. Она раскачивалась и трещала под ними, но все же в итоге и джип, и все четыре грузовика очутились на другом берегу.

– Вот теперь сафари начинается по-настоящему, – сказал Шаса мальчикам.

Они забрались в далекий уголок страны, защищенный от излишнего присутствия людей своей удаленностью и естественными преградами – лесом и рекой, и здесь Шаса видел с воздуха стада буйволов, толстых, как домашний скот, и стаи белых цапель, круживших над ними.

В тот вечер он рассказывал сыновьям истории о прежних охотниках на слонов: Карамоджо Белле, Фредерике Селусе и Шоне Кортни – их собственном предке, двоюродном дедушке Шасы, в честь которого был назван его старший сын.

– Они были крутыми людьми, невероятными стрелками и прирожденными атлетами. Им приходилось выживать в суровых условиях, переносить тропические болезни. Шон Кортни в молодости охотился пешком в долине Замбези, в поясе обитания мух цеце, где температура в полдень достигает ста пятнадцати градусов по Фаренгейту, и он мог пройти сорок миль в день, гонясь за крупным слоном. У него было настолько острое зрение, что он практически видел полет своей пули.

Мальчики зачарованно слушали, умоляя продолжать всякий раз, когда Шаса делал паузу, пока наконец он не сказал им:

– Достаточно на этот раз. Завтра мы должны подняться рано. В пять часов утра. И в первый раз будем охотиться.

В темноте они медленно ехали в открытом джипе вдоль северного берега реки, закутавшись поплотнее от холода, потому что в болотистых низинах было морозно и под шинами джипа потрескивал лед. В первых слабых лучах рассвета они нашли место, где ночью останавливалось на водопой стадо буйволов, вернувшееся потом в буш.

Они оставили джип на речном берегу и сняли теплые куртки с капюшонами. Потом Шаса отправил по следу двух своих следопытов-овамбо, и они пешком отправились за стадом. Пока Шаса с сыновьями тихо и быстро продвигались сквозь густую поросль молодых деревьев мопани, он шепотом давал мальчикам объяснения, жестами показывая разницу между следами копыт старых быков, коров и телят, а также привлекал их внимание к другим животным, не таким крупным, но столь же увлекательным, – зверям, птицам и насекомым в лесу вокруг них.

Незадолго до полудня они наконец догнали стадо. Там оказалось около сотни огромных животных, похожих на коров, с остроконечными ушами и опущенными рогами, придававшими им весьма скорбный вид. Большинство буйволов лежали в тени мопани, погруженные в раздумья, а два или три крупных самца дремали стоя. Единственным их движением были ленивые взмахи хвостов, когда они отгоняли с боков жалящих насекомых.

Шаса показал сыновьям, как подобраться поближе к животным. Используя направление ветра и любое из возможных укрытий, замирая всякий раз, когда одна из огромных рогатых голов поворачивалась в их сторону, он подвел их на расстояние тридцати футов к самому крупному из самцов. Они уже чуяли его запах, жаркую бычью вонь, слышали тяжелое дыхание, вырывавшееся из влажных ноздрей, слышали, как зубы перемалывают жвачку, и могли рассмотреть залысины от старости на плечах и крупе самца и комья присохшей к шкуре грязи, висевшие на жестких черных волосах спины и брюха.

Пока мальчики, в восторженном ужасе затаив дыхание, зачарованно наблюдали, Шаса медленно поднял тяжелую винтовку и прицелился в толстую шею буйвола, чуть впереди массивного плеча.

– Бах! – крикнул он.

Огромный бык бешено рванулся вперед, круша густую поросль мопани, а Шаса, схватив сыновей, оттащил их под прикрытие большого серого ствола, обнимая всех сразу, в то время как со всех сторон уносилось охваченное паникой стадо: мимо с грохотом мчались огромные черные тени, жалобно мычали телята, хрипели старые самцы…

Шум их бегства затих в лесу, но поднятая копытами пыль еще висела в воздухе вокруг охотников, а Шаса хохотал от радости, убрав наконец руки с плеч сыновей.

– Зачем ты это сделал? – сердито спросил Шон, поворачиваясь к отцу. – Мы ведь могли без труда его подстрелить – почему ты не убил его?

– Мы пришли сюда не для того, чтобы убивать, – пояснил Шаса. – Мы пришли охотиться.

– Но… – возмущение Шона сменилось недоумением, – но какая разница?

– А! Вот этому вы и должны научиться. Этот самец был крупным, но недостаточно крупным, а у нас есть мясо, поэтому я позволил ему сбежать. Это урок номер один. Теперь урок номер два: ни один из вас не будет никого убивать, пока не узнает все об этом животном, не поймет его повадки и образ жизни, не научится уважать его и относиться с почтением. Вот тогда, и только тогда, можно действовать дальше.

В тот вечер в лагере он выдал сыновьям по две книги, которые переплел в кожу с тиснением имен мальчиков на ней. Это были «Млекопитающие Южной Африки» Робертса и его же «Птицы Южной Африки».

– Я специально прихватил их для вас, и я хочу, чтобы вы изучили их, – приказал он.

Шон явно пришел в ужас, он ненавидел книги и учебу, но Гарри и Майкл поспешили в свои палатки и взялись за дело.

В течение последующих дней Шаса расспрашивал сыновей о каждом животном и птице, которых они видели. Поначалу вопросы были элементарными, но постепенно он усложнял их, и вскоре мальчики могли цитировать биологические названия и излагать все подробности размеров тел и веса самцов, самок и детенышей, манеру поведения, размножения и воспитания потомства вплоть до мельчайших деталей. Даже Шон, следуя примеру младших братьев, умудрялся заучивать трудные латинские слова.

Однако прошло еще десять дней, пока им было позволено стрелять, и то лишь в птиц. Под строжайшим надзором они смогли поохотиться в кустарнике вдоль реки на жирных коричневых франколинов и пестрых цесарок с их странными желтыми, как воск, шапочками. Потом они должны были ощипать и выпотрошить свою добычу и помочь повару-гереро приготовить ее.

– Это самое вкусное блюдо, которое я когда-либо ел! – заявил Шон, и братья с энтузиазмом согласились, бормоча с набитыми ртами.

На следующее утро Шаса сказал им:

– Нам нужно свежее мясо для наших людей.

В лагере требовалось накормить тридцать ртов, и все обладали здоровым аппетитом.

– Хорошо, Шон, каково научное название антилопы-импала?

– Эпицерос мелампус, – нетерпеливо забормотал Шон. – Африканеры называют ее «ройбок», и она весит от ста тридцати до ста шестидесяти фунтов.

– Неплохо, – засмеялся Шаса. – Пойди и возьми винтовку.

В небольших зарослях терна у реки они нашли одинокого старого самца, изгнанного из стада. Его покусал леопард, и он сильно хромал на одну из передних ног, но имел замечательные рога, похожие на лиру. Шон подкрадывался к этой красивой красно-коричневой антилопе так, как учил его Шаса, используя для прикрытия речной берег и учитывая ветер, чтобы подойти на расстояние выстрела с легкой винтовкой. Однако, когда мальчик опустился на колено и вскинул к плечу винчестер, Шаса снял с предохранителя свое тяжелое оружие, готовый в случае необходимости сразу добить животное, чтобы не заставлять его мучиться от раны.

Самец импала мгновенно упал, получив пулю в шею, и умер еще до того, как услышал выстрел, и Шаса поспешил присоединиться к сыну возле добычи.

Когда они пожимали друг другу руки, Шаса увидел в Шоне глубокую первобытную страсть к охоте. В некоторых современных людях эта страсть остыла или была подавлена, но в других горела по-прежнему сильно. Шаса и его старший сын принадлежали к этому роду, и теперь Шаса наклонился и окунул указательный палец в яркую теплую кровь, сочившуюся из маленькой раны на шее антилопы, а потом провел этим пальцем по лбу Шона и по его щекам.

– Теперь ты посвящен, – сказал он.

При этом Шаса с интересом подумал, когда же впервые была проведена эта церемония, когда впервые человек разукрасил лицо сына кровью его первой добычи? И инстинктивно понял, что произошло это в незапамятные времена, когда люди еще одевались в шкуры и жили в пещерах.

– Теперь ты охотник, – добавил Шаса, и на сердце у него потеплело при виде гордого и торжественного выражения лица сына. Это был момент не для смеха и разговоров, это было что-то более глубокое и значительное, нечто за пределами обычных слов. Шон почувствовал это, и Шаса гордился им.

На следующий день они бросили жребий, и настала очередь Майкла. Шаса снова решил найти одинокого импалу, чтобы не тревожить стадо с самками, но требовалось животное с хорошими рогами в качестве трофея для мальчика. Им понадобился почти целый день поисков, прежде чем они нашли правильную цель.

Шаса и двое братьев издали наблюдали, как Майкл начал охоту. Ситуация оказалась сложнее, чем у Шона, здесь была открытая равнина с редкими акациями, но Майкл осторожно полз на четвереньках, пока не добрался до невысокого муравейника, откуда мог выстрелить.

Майкл медленно встал и поднял легкую винтовку. Антилопа, все еще не замечая его, паслась в тридцати шагах от мальчика, подставив под выстрел широкий бок, – можно было стрелять в позвоночник или в сердце. Шаса снова приготовил свой «Холланд энд Холланд» на тот случай, если сын лишь ранит животное. Майкл прицелился, текли секунды… Самец поднял голову и настороженно огляделся, но Майкл стоял абсолютно неподвижно, держа винтовку у плеча, и животное скользнуло по нему взглядом, не заметив. Потом антилопа неторопливо двинулась прочь, лишь раз остановившись, чтобы щипнуть травы. И скрылась в зарослях неподалеку. Майкл, так и не выстрелив, медленно опустил винтовку.

Шон вскочил, готовый помчаться к брату и обругать его, но Шаса остановил его, положив руку на плечо.

– Вы с Гарри подождите нас у джипа, – велел он.

Шаса подошел к Майклу, сидевшему на муравейнике с винчестером на коленях. Он сел рядом с сыном и закурил сигарету. Почти десять минут оба молчали, а потом Майкл прошептал:

– Он смотрел прямо на меня… и у него такие прекрасные глаза…

Шаса бросил окурок и пяткой вдавил его в землю. Они снова замолчали, потом Майкл вдруг выпалил:

– Неужели я действительно должен кого-то убивать, папа? Пожалуйста, не заставляй меня!

– Нет, Майки, – ответил Шаса, обнимая сына за плечи. – Ты не обязан кого-то убивать. И на свой лад я горжусь тобой так же, как Шоном.

Потом настала очередь Гаррика. И снова дичью был одинокий самец с прекрасной головой и широко расставленными изогнутыми рогами, а подбираться к нему предстояло сквозь рассеянные кусты и траву по пояс.

Решительно сверкая очками, Гаррик начал подкрадываться к нему под терпеливым взглядом Шасы. Однако задолго до того, как он очутился на нужном расстоянии от антилопы, раздался пронзительный вопль, и Гаррик исчез в земле. На его месте осталось лишь небольшое облачко пыли. Импала умчалась в лес, а Шаса и двое мальчиков побежали туда, где в последний раз видели Гаррика. Их направляли приглушенные испуганные крики и колебание травы. Над землей торчали лишь ноги Гаррика, беспомощно болтаясь в воздухе. Шаса схватился их и вытащил Гаррика из глубокой круглой дыры, в которую тот провалился.

Это был вход в нору трубкозуба. Сосредоточившись на преследовании добычи, Гарри споткнулся о шнурок собственных ботинок и рухнул в нору головой вперед. Линзы его очков были залеплены землей, он ободрал щеку и порвал куртку. Но все это было ерундой по сравнению с ранами, нанесенными его гордости. В следующие три дня Гарри несколько раз пытался подобраться к дичи. Всякий раз животные замечали его присутствие задолго до того, как он подходил к ним достаточно близко. И каждый раз, видя убегающую антилопу, мальчик впадал во все большее уныние, а насмешки Шона становились все более едкими.

– В следующий раз мы сделаем это вместе, – утешал сына Шаса.

На другой же день он сам тихо повел Гаррика, неся его винтовку, показывая препятствия, о которые Гаррик мог споткнуться, и последние десять ярдов держа его за руку, пока они не заняли хорошую позицию для выстрела. Потом протянул сыну заряженную винтовку.

– В шею, – прошептал он. – Ты не можешь промахнуться.

У этого самца были самые прекрасные рога из всех, что они видели, и он стоял всего в двадцати пяти ярдах от них. Гарри поднял винтовку и всмотрелся сквозь очки, запотевшие от жара волнения, и тут его руки начали неудержимо дрожать.

Наблюдая, как лицо Гарри исказилось от напряжения и как ствол винтовки описывает беспорядочные круги, Шаса распознал классические симптомы «антилопьей лихорадки» и протянул руку, чтобы помешать Гарри выстрелить. Но он опоздал, и самец подпрыгнул при резком треске выстрела, а потом с явным изумлением оглянулся. Ни Шаса, ни животное, ни тем более Гарри не поняли, куда улетела пуля.

– Гарри! – Шаса снова попытался помешать сыну, но тот опять выстрелил, так же бестолково, и клуб пыли взлетел над землей на полпути между ними и антилопой.

Импала высоко и грациозно подскочила в воздух, вспыхнув шелковистой шкурой цвета корицы и блеснув рогами, а потом умчалась на длинных изящных ногах так легко, что казалось, даже не касалась земли.

Они молча вернулись к джипу, Гарри тащился в нескольких шагах позади отца, а его старший брат весело расхохотался:

– В следующий раз швырни в него свои очки, Гарри!

– Думаю, тебе нужно еще потренироваться, прежде чем повторить попытку, – тактично сказал Шаса. – Но не тревожься. «Антилопья лихорадка» – это нечто такое, что может напасть на любого, даже на самого опытного и старого охотника.