Текст книги "Экономика творчества в ХХI веке. Как писателям, художникам, музыкантам и другим творцам зарабатывать на жизнь в век цифровых технологий"

Конечно же, есть и дневная работа. Вот еще один неполный список, собранный со слов людей, у которых я брал интервью или высказывания которых читал. Это те вещи, не связанные с творческой деятельностью, которыми художники занимаются, чтобы свести концы с концами: работают официантами (куда без этого) и барменами, нянями, учителями йоги, водителями в Uber и Lyft[24]24
  Службы такси.


[Закрыть], подрабатывают на Postmates, TaskRabbit, CrowdSource, Mechanical Turk[25]25
  Postmates – служба доставки продуктов. TaskRabbit – сервис «помощников по вызову», предоставляющий клиентам услуги внештатных сотрудников в разных бытовых сферах: от ремонта до доставки. CrowdSource – платформа Google, предоставляющая пользователям вознаграждение за выполнение мелких заданий, направленных на улучшение цифровых сервисов Google. Mechanical Turk – сервис на Amazon, позволяющий пользователям на крауд-сорсинговой основе давать и выполнять мелкие задания, зачастую связанные с цифровым контентом.


[Закрыть], готовят старшеклассников к вступительным экзаменам в вузы, редактируют прикладные эссе студентов юридического факультета и произведения будущих самоиздающихся авторов, сортируют почту в Музее Метрополитен, танцуют стриптиз, косят траву, плотничают, помогают в брачных агентствах и организациях по проведению праздников, составляют техническую документацию, пишут для отделов по связям с общественностью, занимаются делопроизводством, выполняют «почетную работу сторожа» в лаборатории, управляют кофейней, играют в онлайн-покер, работают агентами службы безопасности под прикрытием, выгуливают собак, читают карты таро, доставляют почту и организуют кейтеринг, нанимаются свадебными флористами и продают запчасти в мотомагазине, выпускают программы на местном общественном радио, набирают персонал для элитной гостиницы, делают уборку в Художественном музее Сиэтла, раздают флаеры у билетных касс на Таймс-сквер, сотрудничают с в LinkedIn, занимаются копирайтингом для Nordstrom[26]26
  Сеть универмагов класса «люкс».


[Закрыть], сочиняют статьи о деформациях стопы для повышения рейтинга страниц вроде oddshoefinder.com. Они работают в некоммерческих организациях, юридических фирмах, библиотеках, приютах для молодежи, на текстильных фабриках, нанимаются сиделками, секретарями, сотрудниками колл-центра, агентами по недвижимости, продают свое ношеное белье и ювелирные украшения. «Американский писатель прокладывает свой путь, – писал Джеймс Болдуин, – с помощью чистой упертости и последовательности невероятно странных мест работы».

К постоянной занятости относятся неоднозначно. В музыке она считается благородным делом, подтверждением того, что ты «настоящий». Если ты зарабатываешь столько денег, что не нуждаешься в них, тебя посчитают продажной шкурой. Во всех остальных сферах такая работа является постыдной, о ней лучше не распространяться. В Голливуде она означает, что ты неудачник. В мире живописи и литературы – что ты не «настоящий» художник или писатель. К основной работе в этом смысле относятся как к финансовой поддержке со стороны семьи (которая является единственной альтернативой службе по крайней мере в течение первых нескольких лет вашей карьеры, если не намного дольше). У многих она есть, но мало кто признается.

Гранты, комиссионные, гонорары фрилансеров, коммерческая работа, продажа билетов, краудфандинг, авторские, дневная работа, преподавание – основной экономический факт для подавляющего большинства художников заключается в том, что приходится набирать средства к существованию из нескольких источников. Как выразился Джесси Коэн, «складывать кучу из маленьких чеков» (за неделю до нашего разговора он получил один на 23 цента). Знакомый писатель рассказал, что для него норма – подавать в конце года пятнадцать налоговых отчетов по форме 1099, как положено фрилансерам. В посте под названием «Карьера: быть собой» (The Career of Being Myself) Мередит Грейвс, наиболее известная как фронтвумен рок-группы Perfect Pussy, назвала себя «участницей гастрольной группы, внештатной культурной писательницей и колумнисткой на полную ставку, владелицей и звукооператором небольшого лейбла… кулинаром и пекарем… диджеем, модератором или спикером на панельных дискуссиях и в колледжах, моделью, сотрудницей звукозаписывающего магазина, радио– и телеперсоной, ивент-координатором – и это еще не все».

На подготовку к этому иногда уходит уйма времени. «Фриланс убивает, – сказала мне работающая на телевидении Лиз Бэкон. – Такой стресс. Все время приходится выбиваться из сил», чтобы найти новый источник дохода. «И так всегда. Постоянно». А еще можно очень долго ждать, когда заплатят за уже сделанную работу. Один музыкант описал, как гонялся за авторскими отчислениями, совершенно крохотными, сравнивая процесс с «ловлей воробьев в лесу», чтобы «хоть на обед хватило». Однако поддерживать многообразие финансовых вливаний просто необходимо, потому что никогда не знаешь, какой из них однажды иссякнет. Как заметил журналист Стивен Котлер, пропасть может все, любая сфера целиком, для всех сразу, так же как, например, лонгрид-журналистика – жанр, который он совершенствовал годами и который сейчас почти исчез.

Это собирательство по кусочкам часто делает людей сильнее и закаляет их как личностей. Энди Джей Миллер, иллюстратор с СДВГ[27]27
  Синдром дефицита внимания и гиперактивности.


[Закрыть] – по его мнению, типичным для многих творческих людей, – сказал, что всегда представлял свою карьеру как «экосистему вещей», поскольку «никогда не рассматривал работу на полную ставку как реальный вариант». Тот самый писатель с пятнадцатью налоговыми декларациями (пожелавший остаться анонимным) объяснил, что его «все эти годы убивало хождение в школу», «ежедневность» этого процесса, поэтому он всегда старался избегать постоянного трудоустройства. И как отметила Мередит Грейвс, лучшее, что есть в фрилансе, – это свобода, возможности, восхищение, увлеченность и ощущение, что живешь той жизнью, которой должен.

В культуре бытует странное представление, что художники – лентяи, что искусство – это своего рода досуг для самовлюбленных чудаков. Мне вспоминается фраза, которую я иногда слышу от студентов колледжа, они описывают ею нечто противоположное строгой практичности, нечто легкое и беззаботное: «сидеть под деревом и писать стихи». Как будто сочинять – это такое безмятежное и буколическое занятие, хотя лично у меня сложилось впечатление, что на самом деле – это эмоциональный эквивалент удаления собственной почки.

Правда, я не могу представить, чтобы кто-то работал больше, чем многие из художников, с которыми я беседовал, по той простой причине, что они делают это все время. Диана Шпехлер, романистка и писательница-путешественница, была занята семь дней в неделю – часто по двенадцать часов в сутки, когда была моложе, а иногда делает так и сейчас («Я люблю работать», – говорит она). Дженни Пауэлл, создательница ведущих веб-сериалов, годами жила так, что иногда целую неделю не показывалась дома. Теперь она работает всего лишь от двенадцати до пятнадцати часов в день и пытается «взять отгул на выходные». Лиза Конгдон, иллюстратор, которая начала заниматься искусством в тридцать лет, просыпалась в 7 утра, протягивала руку, чтобы поднять с пола компьютер, оставленный там накануне вечером, просила свою девушку принести ей кофе в постель, и весь день работала – хотя, как она сама сказала, «обязательно делала перерыв на ужин». Люси Беллвуд, карикатуристка, понимает, что наступил выходной только потому, что перед ее домом проезжает чуть меньше машин. Когда Кристен Радтке, тоже работающая полный день, впервые приехала в Нью-Йорк и пыталась закончить свой графический роман «Представь себе, что хочешь только этого» (Imagine Wanting Only This), она была «просто безжалостна к себе». Она говорит: «Я могла бы всю ночь не спать и нервничать, если не была занята [накануне днем]». На момент нашего разговора книга была уже закончена, и она немного расслабилась. Например, в тот день Кирстен не планировала работать после ужина. Беседовали мы в воскресенье, после трех дней выходных.

Один художник сказал, что «авторам нужен сумасшедший драйв». Работать приходится «не двадцать четыре часа семь дней в неделю, а двадцать пять на восемь», как выразился другой. Когда я спрашивал молодых писателей из Нью-Йорка, правда ли, что каждый молодой писатель в Нью-Йорке использует стимуляторы, такие как аддералл[28]28
  Аддералл – лекарственное средство, которое используется для лечения нарколепсии.


[Закрыть], чтобы справиться с рабочей нагрузкой, я получил три ответа: да; да, все, кроме меня; и да, я тоже, но никому не говорите, что я это сказал. Действительно, непрекращающаяся, полная конкуренции занятость в экономике фрилансеров в сочетании с тем виноватым беспокойством, которое выражала Кристен Радтке, когда существование становится бесконечной серией краткосрочных задач, – это то, к чему сегодняшние молодые люди, достигшие высоких результатов (и даже средних), готовились со средней школы, если не раньше. В общем, существует странная уверенность, что миллениалы ленивы. Они – разные, большинство из них связано с той экономикой, в которой им пришлось расти, но лентяи – это точно не о них. Совсем наоборот. Когда режиссер Ханна Фиделл сказала мне, что в свои двадцать лет она провела два года в Остине, где только и делала, что работала официанткой и писала сценарий, без друзей и парня, я сразу задумался о типичной стратегии миллениалов – жить, не имея при этом никакой жизни.

Такая гонка выйдет боком, даже молодым. «Существует почти прямая связь между тем, чтобы быть независимым художником и иметь хронические заболевания», – сказал Энди Макмиллан, соучредитель фестиваля XOXO[29]29
  Ежегодный фестиваль и конференция, проводимые в Портленде, штат Орегон, который описывает себя как «экспериментальный фестиваль для независимых художников, которые живут и работают онлайн».


[Закрыть] для независимых авторов. Очень трудно выкроить время для себя – для сна, спорта, отдыха, для дружбы и отношений. Ханна Фиделл была далеко не единственной из моих собеседников, кто отказался от светской жизни на месяцы или годы. Кристен Радтке, работая в издательстве, относится к профессиональным мероприятиям как к личной социальной активности. Люси Беллвуд рассказала мне, что она и ее партнер, который живет примерно так же, говорили о необходимости расширения их отношений «за пределы помощи друг другу в разборе электронной почты и бумажных наклеек-заметок друг для друга по текущим проектам». Неудивительно, что выгорание – частое явление среди моих респондентов. «Долгое время я просто соглашалась со всем, что мне предлагали, поскольку думала, что второй раз этого делать не станут, – признавалась Сара Николь Прикетт, писательница из Онтарио. – Меня не покидает ощущение, что весь мой карточный домик может рухнуть». Она не раз замечала, что все ее знакомые писатели и художники из Нью-Йорка смертельно устают.

* * *

По крайней мере, никто не думает, что художники богаты – хотя многие удивились бы, узнав, насколько небогаты даже работающие на полную ставку. Многие из тех, с кем я беседовал, сообщили о годовом доходе в диапазоне от двадцати до тридцати тысяч долларов, если не меньше. Некоторые используют талоны на еду. «В Нью-Йорке бывали времена, когда я выживала на восемнадцать тысяч долларов в год», – сказала мне Клэр Бэррон, драматург. В тот год, когда ей исполнилось тридцать один, Моника Бирн, писательница и драматург, заработала около пятнадцати тысяч долларов. Фаина Лерман и ее муж, Грэм Уайт, сорокалетние художники, которые живут под Детройтом с двумя маленькими детьми, имеют общий доход около двадцати тысяч. Я спросил: «Как вы зарабатываете на жизнь?» – «А мы не зарабатываем», – ответила она. Нэнси Блум, которая занимается живописью и искусством городской среды, на момент нашей встречи жила от гонорара до гонорара около шести-семи лет, получая только 25–30 тысяч долларов в год. Познакомились мы, когда ей было пятьдесят три года.

Даже если у таких художников, которые, как Блум, пахали годами и десятилетиями, дела идут в гору, они обычно имеют в среднем от 40 до 70 тысяч в год, но не более. Никто из тех, с кем я говорил, не был богат. На самом деле, согласно крупномасштабному долгосрочному опросу, проведенному Бюро трудовой статистики, художники занимают четвертое место снизу по среднему доходу среди тридцати профессиональных групп, опережая только работников, занимающихся уходом за детьми, приготовлением пищи и обслуживанием, но не опережая уборщиков и горничных. А поскольку творческие люди, как правило, происходят из относительно обеспеченных семей, то, согласно тому же исследованию, снижение их экономической мобильности – а именно, разрыв между доходами их родителей и собственными доходами – является самым большим на сегодняшний день, выражаясь в среднем показателе 36 %. «Голодный художник» – это, может, и клише, но не миф.

Я спросил Клэр Бэррон, как ей удается выживать в Нью-Йорке на 18 тысяч в год. «Ты живешь в квартире за пятьсот долларов, ешь долларовую пиццу и бублики, – сказала она. – Я просто не выхожу из дома, вот как». В Нью-Йорке, оказывается, за 500 долларов можно снять комнату в подвале. «Где есть бойлер, там и живешь», – сказала она. К тому же это незаконно, так что тебя могут выселить. Бэррон трижды жила в таких условиях; однажды даже с шестью бразильскими женщинами из маленького городка. Когда подвал затопило, она не платила арендную плату четыре месяца. Ей также приходилось делить кровать с одной из бразильянок. Пол Ракер, композитор и художник, рассказывавший о том, как места скопления людей усиливают существующее расовое неравенство, в течение восемнадцати лет жил на нелегальном складе в Сиэтле, где делил ванную комнату с пятнадцатью людьми. В тот год, когда ей исполнилось тридцать один, Бирн питалась «углеводами, сахаром и крендельками с арахисовым маслом. Считала количество калорий на доллар». Диана Спеклер, пока жила в Нью-Йорке, надевала все свои спортивные бюстгальтеры одновременно, так как они все были изношены, и иногда добирала последние 10 долларов арендной платы из четвертаков для прачечной. Ее также расстроило повышение стоимости проезда в метро – это добавляло доллар к ежедневным расходам. «Я всегда была на мели, – сказала она. – Всегда, постоянно на мели».

Медицинская страховка – еще один постоянный источник тревоги моих собеседников. Кто-то платит целое состояние, кто-то покупает недорогие пакеты, которые почти ничего не покрывают; кто-то остается на работе, с которой предпочел бы уйти; кто-то живет без страховки и надеется, что его пронесет (и это было после начала Obamacare[30]30
  Так называют Закон о защите пациентов и доступном здравоохранении, подписанный Бараком Обамой 23 марта 2010 г. Закон был первой попыткой реформировать систему здравоохранения США с 60-х гг. XX в.; предполагалось обязательное приобретение медицинской страховки всеми гражданами и государственное субсидирование малоимущих. С 2017 г. реформа практически сведена на нет.


[Закрыть]. В 2013 г., за год до вступления закона в силу, 43 % авторов не имели страховки). «Играя в бинго[31]31
  Игра, почти полностью аналогичная лото. В бинго предполагается заполнить ряд квадратов, обозначенных цифрами; иногда цифры заменяются текстовым содержимым, описывающим, например, виды офисной деятельности или бытовые задачи.


[Закрыть] на карточке “комфортный образ жизни”, – сказала Люси Беллвуд, – многие из нас жертвуют расходами на здравоохранение либо визитами к стоматологу». Если человек получает чуть больше денег, добавила она, он, естественно, стремится закрыть еще квадрат-другой. Когда Бирн пообещали первый аванс, она сказала своему агенту, что наконец может позволить себе купить немного свежих продуктов.

Беллвуд, однако, пытается сказать о том, что художники могут попасть в ловушку «мышления, основанного на пропитании», крутясь на подработках как белка в колесе и не имея возможности перевести дух и сформулировать более широкое видение того, в каком направлении они хотели бы двигать свою карьеру. По ее мнению, многие фрилансеры, получив внезапно 50 тысяч, не знали бы, что с ними делать, кроме как заполнять поля в карточке бинго, – они не смогли бы начать новый проект и вложиться в него, потому что не имели возможности придумать его. И никто не подарит им 50 тысяч долларов. Что действительно нужно художникам, пишет Эми Уитакер в «Творческом мышлении» (Art Thinking), «так это чтобы им платили не за то, что они уже умеют делать, а за то, чтобы они каким-то образом отвлекались от финансов и играли, рисковали, развивали свежие идеи».

Доходы художников не только низки, но и крайне нестабильны. Подавляющее большинство источников дохода являются временными: отсутствие стабильной фиксированной зарплаты, а вместо нее – разовые проекты и платежи. Уровень гонораров падает или растет из года в год, из месяца в месяц, в пять – десять раз. Крупные выплаты кажутся хорошей надбавкой, но они – не надбавка к зарплате, они и есть зарплата. Грант в 50 тысяч, вроде бы большая сумма, сравним с обычным доходом среднего класса. Аванс в 100 тысяч за книгу, на написание которой уходит три года, после отчисления агентских 15 % превращается в 28 333 доллара в год. Клэр Бэррон сказала мне, что «постоянно испытывает стресс из-за денег», неоднократно опускаясь до «нуля долларов» за последние годы. Она получает «эти крохотные денежные вливания», а потом не представляет, что будет делать в следующие три месяца. «Очень утомительно психологически смотреть на календарь – сказала она, – и не знать, откуда в течение года возьмутся деньги». А когда живешь на краю экономической пропасти, то любая неприятность может закончиться катастрофой, будь то внезапная болезнь, украденный ноутбук или отмена крупного проекта.

Художники должны быть (и есть) невероятно расчетливыми. Прежде всего – бережливыми. Ключом номер один к поддержанию творческой жизни, как мне сказали, является сокращение расходов. «Если ты решаешь стать писателем, – сказала мне Шпехлер, – то вроде как выбираешь жизнь, в которой не намерен ничего покупать». Также важна изобретательность. «Одна из самых сложных вещей в том, чтобы быть художником, – это за пятьсот долларов произвести впечатление на пять тысяч, – сказал Пол Ракер. – Мы так постоянно делаем». И наконец, художники сотрудничают. Так много людей, с которыми я соприкасался, входят в искусство с чувством солидарности, открытости и взаимопомощи. Когда нет денег, есть друзья.

И сколь бы велики ни были трудности, авторы продолжают делать то, что должно, создавая произведения искусства. Бэррон подчеркнула, что ее финансовые трудности – это личный выбор, позволяющий ей заниматься делом, которое она описывает с некоторой самоотверженностью. «Мне кажется, что когда от меня все уходит, когда друзья как будто меня покидают, когда я испытываю чудовищное одиночество, я могу только творить, – говорит она. – И вот это чувство – что я могу созидать, – оно мое спасение». Фаина Лерман, художница, которая живет с мужем на двадцать тысяч в год, призналась, что всегда представляла себя страждущей художницей. «Буду бедной, буду тяжело работать, – говорила она. – Но при этом делать то, что люблю, и сохраню духовную чистоту». И я спросил, как оно на деле. «Нормально, – ответила она. – Живем минималистично, – смех, – но при этом хорошо». Джесси Коэн из Tanlines сказала следующее: «Надо сперва понять, готов ли ты посвятить этому всю жизнь. Если да – всегда будет трудно, но это не беда. Ты же знаешь, что следуешь своему призванию. Это твоя работа».

6
Пространство и время

В перечне расходов, которые несут художники – еда, инструменты и материалы, медицинская страховка, даже выплаты по студенческим кредитам, – одна статья выделяется на фоне других, определяя те самые условия, в которых автор занимается искусством, если вообще это делает. Это расходы на жилье или, проще говоря, аренда.

Беседуя с художниками, я был поражен тем, насколько настойчиво они считают свой доход не по годам, как наемные работники, не за час, как штатные сотрудники, а помесячно. В конце концов я понял, что именно так они планируют свои расходы. Это сумма, от которой они в первую очередь должны отталкиваться. И, что еще важнее, она крайне неэластична – изменить ее, во всяком случае быстро, они не могут. Можно жить на дешевой порционной пицце или арахисовых крендельках, носить все спортивные бюстгальтеры сразу или не гулять с друзьями – в этом месяце есть, пить, общаться и путешествовать меньше, а в следующем больше, – но с арендной платой ничего поделать нельзя. В случае чего ты добираешь последние 10 долларов монетками для прачечной, а стирка подождет до следующей недели. Даже если ты расторгаешь договор аренды (и теряешь залог), все равно придется искать новое жилье и переезжать. Кроме того, если бы ты мог найти квартиру подешевле, то уже снял бы ее.

Но подешевле просто нет, не говоря уж о недорогом в принципе. С 2000 года, как я уже упоминал в главе 4, арендная плата увеличилась примерно на 42 %, с поправкой на инфляцию, по всей стране. Цены в творческих центрах, как правило, зашкаливают. По состоянию на май 2019 года средняя рента за однокомнатную квартиру составляла 1540 долларов в Чикаго, 1890 долларов в Сиэтле, 2280 долларов в Лос-Анджелесе, 2850 долларов в Нью-Йорке и 3700 долларов в Сан-Франциско. Когда Мэттью Рот, писатель-хасид, приехал в Сан-Франциско в 2001 году, он нашел место в Мишен-дистрикт за 400 долларов – сумму, за которую сейчас, как он выразился, «тебе даже дверь не откроют». Пол Ракер, композитор и художник, платил в Сиэтле в 1990-х годах 225 долларов; совсем недавно он сказал мне, что видел цены от 800 до 2000 долларов.

В Окленде стоимость жилья выросла особенно резко из-за притока денег в восточном регионе залива Сан-Франциско, а арендная плата только в 2015 году увеличилась на 19 %, что делает город, долгое время принадлежавший в основном афроамериканцам и рабочему классу, четвертым по дороговизне в стране. Я говорил с Джоной Штраусом, активистом по вопросам жилой застройки, и он вспоминал, как было раньше. С его слов, «когда освобождалась комната, тебе даже не приходило голову писать об этом в Facebook, потому что у тебя и так на примете были пять человек, готовые ее снять». На момент нашего интервью рынок немного поостыл, условия улучшились, но ненамного. На Craigslist[32]32
  Сайт электронных объявлений.


[Закрыть] комнаты сдаются примерно по 1100 долларов, однокомнатные квартиры – по 2300 долларов, а за целых 400 долларов можно попросить разрешения поставить у кого-то на заднем дворе палатку. «Люди будут жить где угодно, – сказал он. – Я видел комнаты на чердаках с потолками в четыре фута[33]33
  4 фута – примерно 1,22 метра.


[Закрыть]. Комнаты, встроенные в другие комнаты. Тех, кто ночует в гаражах без изоляции и отопления. В трейлерах на чужих участках. И тех, кто живет в трейлерах на участках, которые в основном используются для свалки. Я видел людей, существующих в хижинах на заднем дворе, где нет ни тепла, ни нормальных стен, ни электричества, ни воды. Тех, кто живет в палатках. В садовых навесах. Слушай, люди живут где угодно».

Вот как выглядит кризис. Я не встретил ни одного творческого работника, который достойно существовал бы в квартире по рыночной цене в крупном городе на свои заработки – такая ситуация хоть и кажется неизбежной, но от этого не становится менее ужасной. Художники не могут позволить себе жить там, где живут их коллеги по цеху. Люди, с которыми я разговаривал, либо обитают в безобразных условиях, либо им просто повезло, может, они выбрали маленький населенный пункт, а иногда их поддерживают родители или партнер. В основном им улыбалась удача: дешевая комната, стабильная арендная плата, место в творческой общине, дом бабушки, квартира предков бывшего однокурсника из колледжа; жилье, купленное двадцать лет назад при обвале рынка в 2009 году. Но удача в этом контексте имеет тенденцию отдавать предпочтение и без того фартовым людям, хоть как-то связанным с деньгами. Людям «везет» на удобные жизненные ситуации так же, как жениться на богатых или учиться в крутом колледже.

Многие художники к тому же платят двойную арендную плату: одну за квартиру, вторую – за студию. Не стоит уточнять, что цены на последнюю растут так же быстро, как и на первую, – даже быстрее, так как к мастерской, как правило, меньше требований. Частная студия в Нью-Йорке будет стоить вам около 2000 долларов; угол в комнате, которую вы делите с пятью другими людьми, около 600 долларов. Когда я разговаривал с Лизой Соскольн, художницей и активисткой, она собиралась выехать из квартиры в районе Гринпойнт в Бруклине, где жила довольно давно, и не собиралась утруждаться поисками нового места. Она рассказала, что появляются стационарные резиденции, где творческим людям разрешается жить в течение одного или нескольких месяцев (за что им часто приходится платить) – временные пристанища в арт-центрах, колледжах или других местах по всей стране. Вместо того, чтобы позволить себе постоянную рабочую среду, они теперь конкурируют за временные места, ездят туда целенаправленно. «Студия, отличная от места, где автор живет и спит, – писал Джон Чиаверина в New York Times в 2018 году, – считавшаяся обязательным атрибутом серьезного художника, теперь превратилась в роскошь».

* * *

Это те экономические трудности, которые могут глубоко изменить художественное производство. Я разговаривал с несколькими людьми, которые, не имея студии, работают за обеденными столами, решая бытовые проблемы. Много ли так сделаешь? Растворители и другие материалы должны храниться при правильной вентиляции. Печи, токарные станки и другое оборудование требуют безопасных условий и соответствующего электропитания. Высокие потолки, широкие окна и стеклянные крыши студий обеспечивают несравнимо лучшее освещение, чем жилые комнаты, не говоря уже о большом пространстве. «Я полностью зависим, – пишет художник Дэвид Хамфри, – от наличия физического пространства, которое служит и продолжением моего тела, и заменителем целого мира, будь то клубный дом, манеж или фабрика грез». Для художников пустая студия – как чистое полотно: пространство, которое изобилует возможностями.

Творческие личности «думают» руками и глазами, через прямое тактильное и сенсорное взаимодействие со своими инструментами и средствами. Ни одна студия – ни одна большая, широкая собственная комната – не лишает художника пространства для самовыражения. А так – фантазии скукоживаются. Работы становятся меньше по размеру, или вообще меняются стиль и масштаб. Художники думают всем телом, обходя вокруг скульптуры, подходя ближе к картине и отступая, физически воспринимая создаваемое произведение. «Мы больше не делаем ничего большого, – сказал мне Роберто Бедойя, менеджер по делам культуры в Окленде. – Мы создаем всякие мелочи или занимаемся прикладной работой. Ушли в общественную практику. Я не создаю масштабные скульптуры, потому что мне досталась старая фабрика, и я теперь могу играть со сталью так, как никто никогда не играл [с ней]. Те времена ушли».

Однако вопрос рабочего пространства актуален не только для художников. Иэн Свенониус, панк-провокатор из Вашингтона, утверждает, что джентрификация[34]34
  Процесс преобразования городских или промышленных зон с помощью реконструкции или обновления. Обычно сопровождается вытеснением местных бедных слоев более зажиточными новыми собственниками вследствие подорожания жилья из-за большей привлекательности обновленных жилых массивов. Gentrification – «облагораживание» (англ.), gentry – дворянство.


[Закрыть] убивает рок-н-ролл, потому что ни у кого больше нет места для барабанной установки. Вместо этого все делают EDM (Electronic dance music – электронную танцевальную музыку) на ноутбуках (с 2008 по 2017 г. продажи электрогитар в Северной Америке снизились на 23 %). У танцевальных коллективов и театров редко есть собственные студии. Танцоры, по словам Бедойи, привязываются к конкретным локациям. В независимом театре, как он сказал, «ты делаешь свой проект и идешь домой», вместо того чтобы позволить себе роскошь импровизации и исследований на собственной территории в свободное от работы время. «Ничего общего с Wooster Group», – добавил он, имея в виду выдающуюся экспериментальную труппу, которая с 1968 года владеет зданием в самом сердце Сохо.

Отдельное пространство нужно не только тем, кто что-то создает. Джона Штраус, жилищный активист, также занимается звукорежиссурой. Во время пожара в 2015 году он потерял место на складе, где жил и работал, – замечательные 1200 квадратных футов за 875 долларов в месяц. Когда мы встретились, Штраус жил у своего партнера, сменив за два года пять мест жительства и арендовав студию почти в два раза дороже и в половину меньше, чем снимал раньше. Вся инфраструктура искусств опирается на недорогие помещения для музыкальных и звукозаписывающих студий, кино– и фотостудий, танцевальных школ, театров типа «черный ящик», клубов, галерей, книжных магазинов, то есть такие, где можно репетировать, выступать и выставляться, тусоваться, сотрудничать и строить планы.

Их тоже выталкивают с рынка, заставляя или переезжать, или исчезать вообще. В Нью-Йорке экспериментальный театр, некогда расположенный в Ист-Виллидж, был вынужден искать новое помещение, в результате его службы оказались разбросаны по разным районам города. Резидентская программа New York Studio («Нью-Йоркская студия»), в рамках которой студенты-искусствоведы со всей страны обучались в городе в течение семестра, закрылась в 2017 году после двадцати пяти лет существования. В 2014 году, после девятнадцати лет работы, имея почти 7500 тысяч программ и более миллиона аудитории, бруклинское арт-пространство Galapagos Art Space (Галапагосское пространство искусства), ведущий инкубатор художественного возрождения, смотало удочки и мигрировало в Детройт. Теперь Нью-Йорк назначили «флагманом ночной жизни», связующим звеном с индустрией развлечений в темное время суток – чтобы хоть как-то компенсировать закрытие 20 % музыкальных площадок за последние пятнадцать лет, в том числе таких культовых клубов, как CBGB[35]35
  Country, Bluegrass, Blues («Кантри, блюграсс, блюз») – музыкальный клуб, существовавший с 1973 по 2006 г. на Манхэттене.


[Закрыть]. «Город должен остановить умирание своих культурных центров», – сказал член городского совета, предложивший инициативу по переезду.

Один любитель музыки, которого я знаю, живший в Сан-Франциско во время худшего периода по стоимости аренды, рассказал мне об одном типичном для него случае, когда он сперва слушал в прекрасном старом клубе отличное выступление, а затем ему сообщили, что, к сожалению, «сегодня это место работает последнюю ночь». В Портленде, штат Орегон, крупные джазовые клубы закрылись, а разнообразные городские музыкальные площадки, где не подают алкоголь, из-за чего они зарабатывают меньше, были уничтожены. В Остине, где исполнители загибаются из-за подорожания краткосрочной аренды, мэр поднял тревогу по поводу вытеснения творческого среднего класса города. «Нельзя быть мировой столицей живой музыки, – сказал он, – если не остается ни живых музыкантов, ни рабочих площадок для них».

Везде, где я проводил свои исследования, я слышал истории о вытеснении артистов: люди бегут из Сан-Франциско в Окленд и Портленд; из Окленда – в Детройт и Питтсбург; из Сиэтла – в Балтимор, Анкоридж и Сидар-Рапидс; из Манхэттена – в Бруклин; из Бруклина – в Куинс, и из Нью-Йорка – в Филадельфию, Питтсбург, Денвер, Остин, Окленд, Лос-Анджелес и Берлин. Опрос, проведенный в Сан-Франциско в 2015 году, показал, что 70 % художников города были, а может, вскоре будут, выселены из своих домов или студий, или и то и другое. В статье «Как я справляюсь» (How I Get By), опубликованной в 2016 году на нью-йоркском сайте Observer, рассказывалось о пяти художниках в возрастном диапазоне от 27 до 49 лет. Все они начали свою карьеру в Нью-Йорке. Четверо уехали: один – в Ньюпорт, Род-Айленд; другой – в Хамтрамк, что рядом с Детройтом; третий – в Берлин и последний – в Лос-Анджелес. Пятый все еще находился в Уильямсбурге, держась за него, пока вокруг строились многоквартирные дома. «Похоже, Нью-Йорк не хочет, чтобы художники жили здесь», – сказал он.

* * *

Но действительно ли художникам нужно жить в центрах, если они так дорого обходятся? Неужели в эпоху интернета нельзя жить где угодно? Я задавал эти вопросы многим людям, и ответы, по большому счету, были однозначными. Да, нужно. Нет, нельзя. Люди занимаются искусством в изоляции, а онлайн-взаимодействие несравнимо беднее реальной жизни. Художники перемещаются в центры, чтобы быть в гуще событий: для образования, мотивации, вдохновения, для возможности найти своих, присоединиться к дискуссии, начать свой путь там, где для этого есть условия. Это бизнес «от первого лица», вопрос интенсивного сотрудничества и взаимного обмена: музыканты джемуют после работы в клубе, художники заходят друг к другу в студии и дают непрошеные советы, писатели обмениваются историями и идеями в кафе, люди театра играют и спят друг с другом, попутно создавая сюжеты. Ничего из этого не может произойти через оптоволоконные кабели.