Текст книги "Экономика творчества в ХХI веке. Как писателям, художникам, музыкантам и другим творцам зарабатывать на жизнь в век цифровых технологий"

Даже в маленьких городах, не говоря уже о сельской глуши, не хватает необходимой плотности талантов, ресурсов и амбиций. Кейси Дроге – художница, педагог и продюсер, посвятила себя созданию питтсбургского арт-сообщества, но даже она признает, что «там не так уж много места для роста», если речь идет об отдельно взятых авторах. «Можно продолжать что-то создавать, но далеко ты вряд ли продвинешься», – сказала она. Люди, которые хотят заработать всенародную известность или продать свои работы за пределами местного рынка, «уезжают довольно быстро, потому что здесь это невыполнимо». Жасмин Рид, поэт-декламатор, вернулась домой в Балтимор в 2015 году после окончания колледжа, но вскоре перебралась в Нью-Йорк. «Всякий раз, когда я здесь бывала, – сказала она, – меня затягивала энергия этого города, его скорость, я насыщалась ими». В Балтиморе «сообщество меньше, там нет такого разнообразия и возможностей», при этом она знала, что в Нью-Йорке поэтическая сцена гораздо ярче. «Поселившись здесь, – делится она, – я повсеместно встречала множество ярких и вдохновляющих авторов, так я не жила нигде и никогда». Сейчас ее соседи по комнате – начинающие авторы: режиссер, модный журналист, музыкант. У первого есть друзья, которые постоянно над чем-то работают. «Я неизменно поражаюсь творческой силе людей, с которыми мне довелось находиться на одной территории», – говорит Рид.

«Все едут в Бруклин», – сказал мне писатель, посещавший Мастерскую писателей Айовы. Еще до того, как он нашел себе жилье, в день, когда начал поиски, он столкнулся с двумя разными людьми из прошлой программы. «Я вчера пошутил, что мы переехали в Маленькую Айову, – заметил он, однако компания своих, по его мнению, не в приоритете. – Мне нравится Бруклин, потому что это место заставляет меня работать усерднее. Я просто чувствую, что мне нужно быть и умнее, и лучше, и успешнее, чтобы оставаться здесь, чтобы заслужить свое место». Джессика Будро, гитаристка и автор песен, переехала из Батон-Руж в Портленд, штат Орегон, когда поступила в колледж. Она говорит, что встретила там своих, едва начав играть. «Я оказалась там, где должна», – признается она. Она совершенствовалась, потому что вокруг были более умелые люди, но в конце концов почувствовала, что на местной музыкальной сцене слишком много толкотни. «Это менталитет большой рыбы в маленьком пруду, – сказала она. – Все друг друга хвалят. А мне нравится чувство здоровой конкуренции». Она признается, что если бы хотела вернуться в ситуацию, где нельзя не работать над собой, то выбрала бы Лос-Анджелес.

Или, допустим, она решила бы сделать карьеру как автор песен. Художники переезжают в центры по той же причине, по которой кодеры переезжают в Кремниевую долину: потому что там сосредоточены основные мощности. Так где же центры? Сердце кино и телевидения – очевидно, Лос-Анджелес, второе – Нью-Йорк. Музыки – тот же Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Нэшвилл, с Остином и Атлантой («черный Нэшвилл») как важными второстепенными центрами. Центры изобразительного искусства – снова Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Чикаго. Театра, в том числе комедийного, – опять Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Чикаго. Литературы – только Нью-Йорк. Танца – исключительно Нью-Йорк.

Это не значит, что выдающиеся произведения не создаются в других местах. В музыке, в частности из-за важности живых выступлений как творческого и экономического двигателя, благодаря в том числе исторически сложившимся афроамериканским и латиноамериканским сообществам, есть множество потрясающих региональных концертных площадок, в том числе в Детройте, Мемфисе, Майами, Сиэтле, Чикаго и, конечно же, в Новом Орлеане. Однако вопрос в том, где находится штаб-квартира индустрии культуры? Куда молодые люди идут, когда хотят сделать большой шаг, или вообще – когда намерены ворваться в индустрию и построить карьеру? Художникам в других городах, возможно, не нравится это слышать, а бюрократам в области культуры не нравится тем более, но в подавляющем большинстве случаев ответ будет – «в центр», то есть Нью-Йорк или Лос-Анджелес.

Центры – это места, где обзаводятся связями. Жасмин Рид подумывала о том, чтобы подать заявку на престижную стипендию для начинающих поэтов, когда к ней зашла одна из подруг ее соседа по комнате, режиссера. Это была хорошая возможность спросить у нее совета и таким образом начать знакомиться с людьми, которые могут оказаться полезными. Один документалист из Окленда объяснил мне, что его карьера сложилась бы лучше, если бы он жил в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе, где больше и потенциальных спонсоров, и шансов устанавливать социальные связи. «В Лос-Анджелесе так: если у тебя есть идея, ты выходишь за дверь и потом целую неделю встречаешься с нужными людьми и продвигаешь ее, – сказал он. – А так мне нужно сперва сесть в самолет, потом организовать встречи, все такое. И сделать это будет не так просто, потому что я не тусуюсь со всеми этими профессионалами». Эссеистка и критик Кристин Смолвуд заметила, что «люди, живущие не в Нью-Йорке, считают, что работа в журнале прочно завязана на личных связях. Они думают: “О, они все просто знакомы между собой и ходят на одни и те же вечеринки”, и это правда».

Центры – это места, где находят сотрудников. Шон Олсон, работавший в Лос-Анджелесе редактором и режиссером кино и телевидения более пятнадцати лет, добился неожиданного успеха, когда его попросили снять F.R.E.D.I. – фильм о подростке, который нашел дружелюбного робота в лесу за своим домом. Продюсер сказал, что он может снять его, если придумает, как сделать разумную машину в рамках скромного производственного бюджета. Олсон обратился к своему соседу, работавшему со спецэффектами. Они собрали робота и сделали фильм. «Нельзя снимать кино без классных актеров, – сказал мне другой режиссер. – А они стекаются в крупные города. Крутых профессионалов в театрах – навалом. Кастинг-директоры их знают». Несколько лет назад он снимал фильм в Огайо и решил, что пригласить местных актеров на роли второго плана было бы решением и щедрым, и экономически целесообразным. Но «отсутствие талантливых людей просто поражало», объяснил он. Ему все же удалось найти пару достойных, но остальных, даже на самые малые роли, пришлось искать в других местах, «просто чтобы они хотя бы текст свой запомнили».

Центры – это места, где можно найти работу, которая даст шанс попасть в струю. Именно поэтому Олсон, хоть и приехал из Феникса через Денвер, но уже был в Лос-Анджелесе, когда начал работать редактором Fashion Police. Диапазон мест, где мои респонденты начинали, был намного шире, чем тот, где они в итоге оказались. Мы можем искренне верить, что талантливых людей хватает повсюду, но те, что на самом деле хотят преуспеть, не могут позволить излишних сантиментов. Гении собираются в ограниченном количестве мест, чтобы объединиться там с другими гениями.

* * *

Некоторые отрицают эту идею. Нэнси Блум, художница, считает, что молодым художникам больше не стоит выбирать Нью-Йорк, называя Филадельфию, Даллас и Чикаго хорошей альтернативой. Некоторые из тех, с кем я говорил, ненавидят центры и считают, что лучше держаться от них как можно дальше. Мика Ван Хоув, инди-директор из Охая, ненавидит Лос-Анджелес и так и не смог убедить себя там жить. По его словам, там каждый второй режиссер «говорит о том, как сделать свое телевизионное шоу». Это культура, которая вращается вокруг денег, считает он, и если надо ее атаковать, то делать это лучше извне: «Есть политики, есть террористы: я скорее второе».

Джесса Криспин, эксцентричный автор и критик, основательница Bookslut, одного из самых первых литературных блогов, тоже считает себя террористкой. Она насмехается над всеми писателями, живущими в Нью-Йорке, «потому что среди писателей так якобы принято», и считает, что подобная практика заканчивается скучной и предсказуемой работой. Для многих людей, как сказал мне редактор и эссеист Марк Грейф (один из основателей журнала n+1), путь к великому писательству заключается в том, чтобы «приезжать в Нью-Йорк раз в год, ходить на одну вечеринку, ненавидеть всех, идти домой, запираться в комнате, размышлять о том, как сильно в течение года ты презирал всех присутствующих на этой тусовке, и продолжать писать».

Но самая убедительная причина избегать центров – это желание получить совсем другое вознаграждение. Ты не хочешь «пробиться», а просто намерен делать свое дело. «Если ты мечтаешь сделать отличную карьеру», признает Блум, то нужно находиться в Нью-Йорке. Но такие амбиции – не у всех. Мэриан Колл, певица и автор песен, начинала с классической музыки и изучала теорию в Стэнфорде, где ее научили стремиться, как она выразилась, к «выдающейся карьере». Она могла бы получить университетскую должность, а может, работу в Голливуде или Нэшвилле. Только после переезда в Анкоридж, а позже в Джуно Мэриан начала понимать и ценить возможность становления в обществе, где вы делаете работу не для критиков и дегустаторов, не для миллионов, и даже не для наставников, а для людей – и с теми, кто вокруг вас.

Фаина Лерман, та самая «духовно чистая» художница, живет в Хамтрамке, городе рабочего класса. Она отрицает такое искусство, которое считается настолько «концептуальным и элитарным», что, как она выразилась, «без степени магистра Йельского университета» к нему и близко подходить нельзя. Лерман предпочитает делать вещи, которые «просто впечатляют [людей]», занимающихся своими делами, она создает игривые, даже шутовские перформанс-проекты, размещая их вместе с партнером на улицах и в других общественных местах. «Люди их замечают, радуются, и мы тоже улыбаемся. Потому что они говорят: “Боже мой, что это? Вот так заряд на весь день!”»

Я разговаривал с несколькими молодыми художниками, которые стремятся к широкому признанию, но тем не менее считают, что справятся и без переезда в центры, понимая, насколько там дорого. Саммус, рэперша-афрофутуристка, переехала в Филадельфию, где со своим парнем снимает трехкомнатную квартиру за 1500 долларов. Моника Бирн, писательница и драматург, живет в Дареме, Северная Каролина, где платит 675 долларов за второй этаж отремонтированного дома в викторианском стиле. Атия Джонс, художница, работающая в смешанной технике, переехала из Бруклина в Питтсбург, где за 1100 долларов делит с соседкой большую часть трехэтажного дома. И если вы занимаетесь таким видом искусства, который предполагает уединение – например, писательством или иллюстрациями, – то, конечно же, из любого центра можно уезжать, как только вы начали вставать на ноги. Это то, что сделала Диана Шпехлер – та самая, с четвертаками для прачечной и спортивными бюстгальтерами. Шпехлер снимала однокомнатную квартиру в подвале в Гринпойнте, Бруклин, за 1300 долларов, что было настоящим грабежом, а потом переехала в Мексику и нашла дом за 350 долларов. Вскоре Диана пригласила на ужин друзей, и когда все разъехались, она поняла, что накормила десять человек за 6 долларов. «У меня никогда раньше не было нормальной жизни, – сказала она мне. – Я даже не представляла, как это».

Тем не менее мои исследования все-таки не дают достаточных оснований полагать, что дни культурных центров сочтены, особенно для молодых художников. Если уж на то пошло, то потребность жить в них стала еще выше, чем раньше, поскольку в крупных городах сосредоточены мощности творческой индустрии. Тот же интернет, который позволяет немногим добившимся успеха оставаться там, где им нравится, стимулирует экономические силы, из-за которых люди, еще только идущие к признанию, практически не имеют выбора. В работе «Карьера: быть собой», Мередит Грейвс из Perfect Pussy, предвосхищая обвинения в том, что никто не заставлял ее жить в дорогом городе, объясняла, что до переезда в Нью-Йорк «ни о какой карьере и речи не шло». Зак Хёрд, другой молодой музыкант, старался держаться от этого города как можно дальше и даже решился на переезд в провинциальный Нью-Джерси. Он видел, как люди так усердно трудились, чтобы заработать на аренду жилья, что у них не оставалось времени на творчество. Но через пару лет он понял, что Нью-Йорк – это то место, которое ему нужно. «Тут живет настоящая музыка», – сказал он.

Выходит, что артисты, по крайней мере амбициозные, находятся в патовой ситуации. Они должны жить в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе (который раньше был относительно дешевым, но теперь – нет), или в каком-нибудь сопоставимом месте (насколько это возможно), но не могут себе этого позволить. Им нужно переехать в центр, чтобы заниматься своим делом, но жизнь внутри него мешает этим занятиям. «Не так уж и много людей могут здесь выстоять, – сказала Нэнси Блум о Нью-Йорке. – Многих просто съедают заживо, они работают на трех работах, выгуливая собак, и если повезет, то они смогут найти время и для своих дел. Но на каждого, кому это удается, здесь приходится миллион тех, кому не улыбнулась удача».

* * *

Ирония в том, что художники являются инструментами вытеснения самих себя. Это называется циклом джентрификации, и все знают, как он работает. Авторы колонизируют недорогую территорию, часто с пустыми промышленными зданиями, в которых много места для лофтов и студий. Они открывают альтернативные арт-пространства и места для экспериментальных перформансов, устраивают вечеринки на складах и создают масштабные граффити прямо на стенах зданий. Район выглядит все более классно, что привлекает хипстеров, фальшивую богему с предпринимательским блеском в глазах. Те открывают кофейни, фермерские рестораны и мастерские. Территория становится модной, что привлекает яппи (этот термин постепенно возрождается)[36]36
  Яппи (yuppie от англ. Young Urban Professional Person) – молодые состоятельные люди, ведущие активный светский образ жизни, имеющие высшее образование и высокооплачиваемую работу и считающие главным профессиональную карьеру и материальный успех.


[Закрыть], которые в наши дни, как правило, работают в сфере технологий. Затем приходят застройщики, сносят или просто вычищают старые здания, заполняя территорию многоэтажками. К тому времени художники, с которых все начиналось, уже давно отправились в следующую «неизведанную» зону, хотя некоторые из них вполне могут вернуться, чтобы работать на хипстеров, разливая эспрессо или подавая яппи ужин.

Однако, даже если художники уходят, искусство остается – по крайней мере, хоть в каком-то виде. Альтернативные пространства уступили место стильным фешенебельным галереям. Экспериментальная сцена стала книжным инди-магазином с чтениями два раза в неделю и мастер-классами с творческой тематикой и открытками авторства «местных художников». В четверг вечером в пивоварне звучит музыка, раз в месяц проходит экскурсия, а в недавно реконструированном карманном парке в летние выходные снимают фильмы на открытом воздухе. На торце многоквартирного дома, названного в честь бывшей фабрики, красуется мурал – огромное изображение того, как это место выглядело раньше.

В таком благоустроенном районе искусство становится стилем жизни, органично сливаясь с остальными элементами: веломагазином, фермерским рынком, студией йоги. Оно превращается в еще один товар уровня выше среднего класса. И другие товары – такие же креативные. Коктейли – «креативные», макиато – «креативный», часы, бритвы и лампочки – тоже «креативные». Даже работа технарей-яппи «креативна». Искусство постепенно становится частью более обширной категории «креатива», понимаемого как экономическая концепция и согласующегося с такими понятиями, как «инновации» и «прорыв».

Это слово является центральным термином урбанизма XXI века с тех самых пор, как Ричард Флорида написал книгу «Креативный класс. Люди, которые создают будущее» (The Rise of the Creative Class) о больших городах, их процветании и тех, кого они должны привлекать, которая вышла в 2002 году. «Творчество человека, – пишет Флорида, – является важнейшим экономическим ресурсом». И креативный класс состоит из тех людей, которые «добавляют экономическую ценность своим творчеством»: к ним относятся не только художники, но и ученые и инженеры, техники и дизайнеры, журналисты и научные сотрудники, а кроме них – врачи, юристы, менеджеры, финансовые специалисты и другие. Города процветают, говорит Флорида, когда привлекают таких людей, а для этого обществу нужно дать то, чего оно хочет: толерантную среду, хорошие школы и полный пакет жизненных благ.

По мнению Флориды – а его книга стала библией градостроителей по всей стране и за ее пределами, – художники являются не столько частью творческого класса (хотя технически – да), сколько его спутниками. Певцы, актеры, поэты и т. п., в конце концов, сами по себе не приносят большой экономической выгоды (иначе они не были бы так бедны). Но именно те, кого технари, предприниматели, молодые и «дерзкие» – то есть, собственно, определяющие экономические ценности, – предпочитают видеть рядом. Они обеспечивают развлечения, а также создают некую общую творческую атмосферу. Когда технарь видит художника, разгуливающего по району, это заставляет его чувствовать себя крутым. Флорида буквально включает в свою оценку различных городов их способность привлекать креативный класс – не только «показатель доброжелательности к детям» (подходит ли город для воспитания малышей?) и «гей-индекс» (является ли город многообразным и толерантным местом, какой в нем процент людей с нетрадиционной ориентацией?), но и «индекс богемы» – это «число писателей, дизайнеров, музыкантов, актеров и режиссеров, художников и скульпторов, фотографов и танцоров», что говорит о показателе «культурных достопримечательностей региона». По замыслу Флориды, художники – это человеческий эквивалент красивого парка или системы велодорожек.

Именно такая логика привела к тому, что за последние пару десятилетий многие города включили художественный компонент в свои схемы перепланировки: арт-районы, художественные прогулки, многофункциональные площадки для перформанса, ярмарки и биеннале, музыкальные и кинофестивали, дизайнерские сооружения и пространства (набережные, амфитеатры, пешеходные мосты и торговые центры, реконструированные железнодорожные пути). Города начали целенаправленно и масштабно (искусственно, сказали бы некоторые) то, что художники давно делали непреднамеренно: запускать цикл джентрификации, привнося дух творчества в окружающую среду. Благодетели, руководившие промышленными городами конца XIX века, начала и середины XX века – Рокфеллеры и Карнеги, открывавшие музеи, библиотеки и концертные залы, – поддерживали культуру как самоцель, как общественное благо, социальную ценность, предмет местной и национальной гордости. Сегодняшние плановики и плутократы ценят ее за способность раскачивать экономику.

Это означает, что они также могут обойтись без культуры, если найдут вариант получше. Флорида намекает на идею, что вращение среди всех этих художников каким-то образом делает разработчиков приложений и клинических исследователей более творческими людьми, но он никогда не пишет об этом прямым текстом, потому что эта идея звучит не особо убедительно. Искусство и ориентированный на рынок «креатив», в конце концов, слишком отличаются друг от друга и по целям, и по методам, чтобы хоть как-то взаимодействовать. Правда в том, что города постепенно понимают: они вполне могут существовать и без искусства. В документальном фильме «Владелец магазина» (The Shopkeeper), о музыкальном продюсере Марке Холлмане, чья старейшая в Остине звукозаписывающая студия уже давно находится под угрозой закрытия, есть один отрезвляющий момент. «Если Марк продаст Congress House[37]37
  Музыкальная студия в Остине.


[Закрыть], – заметил кто-то, – для города ничего особо не поменяется». Территориям нужна «творческая индустрия» – они хотят быть частью «креативной экономики», – но интересует их нечто другое: программное обеспечение, промышленный дизайн, средства массовой информации, реклама, мода и, возможно, более капиталоемкие разновидности, такие как архитектура и кинопроизводство, но не искусство как таковое.

В нью-йоркском районе Челси, который долгое время являлся центром мира искусства, «предпочтительные арендаторы», вытесняющие все, кроме крупнейших галерей – по мнению ARTnews, это «технологические стартапы с венчурным финансированием». И Челси – это только начало. «От самого Нью-Йорка, – сказал мне Ноа Фишер, – а также по всей области залива Сан-Франциско появилась новая группа людей, которые соревнуются за одно и то же промышленное пространство»: среди них не только зарождающиеся технологические фирмы, но и люди, вовлеченные в «культуру созидания», миллионеры из любителей, освоивших вторую профессию, мастера, делающие что-то для Burning Man («Горящий человек»)[38]38
  Ежегодное событие, проходящее в пустыне Блэк-Рок в Неваде, – восьмидневный фестиваль современного искусства, эксперимент, как определяют организаторы, по созданию сообщества радикального самовыражения, полностью полагающегося только на себя.


[Закрыть], – «субсидируемые люди, которые проникают в вены и артерии капитализма через Кремниевую долину». К ним можно добавить индустрию «марихуаны для отдыха», распространившуюся по Западному побережью и за его пределами, которая находится в постоянном поиске больших крытых помещений в непосредственной близости от городских рынков.

Сейчас многие художники ощущают, что цикл джентрификации даже на уровне района может обойтись и без них. «Все упирается в еду, в пищевые привычки, – сказала мне Лиза Соскольне. – Именно они нужны для джентрификации территории. Этот путь настолько ясен, настолько неизбежен, что любой район с приличной архитектурой или удобной веткой метро рано или поздно попадет под эти изменения. Так что художники не обязаны прокладывать путь, чтобы показать застройщикам, где находится крутой, хипстерский район. Его можно обустроить где угодно».

* * *

Люди искусства, как правило, не первые и не единственные жертвы джентрификации, и до того, как стать гонимыми, они играют роль гонителей. Обнаруживают и колонизируют (если говорить максимально точно) не просто пустые складские районы, но и влезают в существующие общины, особенно в переполненных городах наподобие Нью-Йорка. Нужно ли уточнять, что почти всегда это многонациональные сообщества. Жилье стоит дешево, потому что там живут бедняки, а бедны они из-за многих десятилетий недостаточного инвестирования и дискриминации, а ранее – и того хуже. Даже такие опустевшие места, как Детройт, легендарный рубеж с жильем за 500 долларов, осиротели по тем же причинам, а участки и дома без жителей превратились в шрамы экономического и физического насилия. Художники могут быть и бедными, но они еще и белые, и образованные, со всем социальным капиталом, который сопутствует этим фактам. Они нищие, но по своему выбору, и при этом связаны с людьми далеко не низкого достатка со всем вытекающим из этого доступом к финансовому капиталу. Теоретически белые художники могут жить бок о бок с бедными цветными, но на практике равновесие в такой ситуации весьма недолговечно. В нашей стране главная жилищная программа для художников выглядит как выселение афроамериканцев.

Сам язык джентрификации кодируется по расовому признаку. Сначала район считается «дерзким» – пока там живут афроамериканцы или латиноамериканцы. Потом он становится «стильным» с появлением белых представителей богемы. Потом, если повезет, он превращается в «живой» – когда его заполняют хипстеры и яппи. А последние переезжают туда – и деньги переезжают вместе с ними – не только потому, что там так много белых из богемы, но и потому, что там больше нет цветных. Но все в порядке, там же «все равно никто не хотел жить» – никто, на кого стоит обращать внимание, другими словами. Люди, которые там обитали, хотели быть именно тут – где был их дом, их история, территория их собственного искусства и культуры, – но это же ерунда, пусть идут «в какое-то другое место» (в какое? Да в любое). Район теперь стал «лучше», а значит, и люди там «качественнее».

С одной стороны, художникам нужно где-то жить. Они столь же ненамеренно вытесняют цветных людей, как идут к тому, чтобы их самих однажды выселили. Они могут быть чуть более обеспечены, чем другие социальные группы, но это не значит, что их можно считать состоятельными людьми. «Мы бедны, – сказала мне Кэти Белл, белая художница, которая переехала в Вест-Окленд, исторически черный район, после многих лет пребывания в Сан-Франциско. – У меня в кошельке примерно пять долларов». Джона Штраус, жилищный активист, даже сочувствовал людям, которые его вытесняли. «Люди с доходами выше среднего, с которыми я сталкиваюсь, просто пытаются выжить и содержать свои семьи, – сказал он. – Многие из них не могут позволить себе жить в хорошем районе, поэтому вынуждены присматриваться к местам более скромным». Это – «побочный продукт проблемы», сказал он, а не сама проблема. А она заключается в денежном приливе, окатывающем ту же область залива Сан-Франциско. «Джентрификация – слишком деликатное определение, – сказал он. – Речь идет о полномасштабной классовой войне».

С другой стороны, белые художники либо конкурируют за ресурсы с коллегами других рас, либо им предлагают такие опции, которые последним вообще никогда не были доступны даже в теории. Начинается финансирование, культурные учреждения проявляют интерес, New York Times быстренько объявляет о художественном возрождении – а в цветных сообществах своих собственных творческих личностей как будто бы и нет, в чем убеждены представители белого истеблишмента, поскольку не видят этих авторов и не признают их работы произведениями искусства. Ситуация становится особенно критичной, когда район, где начинается джентрификация, куда приходит все больше белых, является историческим центром черной или латиноамериканской культуры, как, например, Гарлем или Окленд. «Тон борьбы меняется, – говорит Уильям Похайда, художник и выдающийся наглец мира искусства. – Нам все сложнее пробиться. В нас все реже видят союзников [только] потому, что наши дела тоже чаще всего идут плохо». Цветные сообщества «следят, удастся ли пяти молодым студентам-художникам арендовать хотя бы дешевое коммерческое помещение в районе вроде Бойл-Хайтс» – латиноамериканском квартале к востоку от центра Лос-Анджелеса, где местные активисты оказали, по крайней мере частично, успешное согласованное сопротивление нашествию белых галеристов. Проблема больше «не заключается только в больших галереях или застройщиках».

Правильного ответа тут нет, но более-менее подходящим вариантом может считаться попытка быть «хорошим новичком», как выразилась художница Атия Джонс, недавно переехавшая в Питтсбург. Как объяснили активисты в Окленде и Детройте, это означает как минимум изучить историю места, куда вы приехали, – скажем, узнать о «черных пантерах» Окленда, о протестах в Детройте, – и осознать, что вы прибыли в сообщество, которое сформировалось в течение определенного времени, а не просто на какой-то участок земли. А еще лучше – делать работу, которая признает это сообщество. «Что я могу сделать, чтобы люди, прожившие здесь всю жизнь, обрели голос? – говорит Джонс. – Что я могу сделать как автор, чтобы их замечали?» Лучшее решение – работать солидарно с ними, чтобы противостоять инерции джентрификации. Похайда упомянул о ASAP[39]39
  Artist Studio Affordability Project (проект «Доступная студия») – активистская организация арт-сообщества для борьбы за доступное рабочее пространство в Нью-Йорке, занимающаяся сохранением доступных рабочих мест.


[Закрыть], который стартовал в Нью-Йорке в 2013 году, созданном для работы с сообществом и группами арендаторов над принятием Закона о доступе к капиталу малого бизнеса и сохранении рабочих мест, который защищал бы в том числе интересы владельцев небольших арендных участков, в поддержку и художников, и местного бизнеса с его мастерскими и магазинами, на котором держатся все бедные сообщества. Джентрификация стирает историю и вытесняет людей; быть хорошим новичком означает почитать первую и быть со вторыми.

* * *

Так было не всегда. Богемные кварталы Нью-Йорка, Сан-Франциско и других городов были, по сути, стабильны примерно с начала XX века до 1970-х годов. В 1960-е годы Боб Дилан прогуливался по тем же улицам Гринвич-Виллидж, что и Юджин О’Нил в 1910-х годах. Примерно до 1950 года промышленные мегаполисы расширялись, и поэтому места хватало всем; потом средний класс бежал оттуда, так что оставшиеся чувствовали себя весьма вольготно. Только в 1980-х – когда пришло поколение денег, нажитых с неравенством эпохи Рейгана, – джентрификация в Нью-Йорке начала стремительно набирать обороты, избегая пригородов в пользу нового блестящего города Vanity Fair[40]40
  «Ярмарка тщеславия» (англ.) – американский журнал о политике, моде и массовой культуре. Выпускался с 1913 г. В 1935-м объединен с Vogue (фр. «Мода). В 1983 г. выпуск журнала возобновлен.


[Закрыть] и Studio 54[41]41
  «Студия 54» (англ.) – легендарный ночной клуб и диско-холл, прославившийся полной свободой нравов – употреблением наркотиков и беспорядочными половыми связями; несмотря на жесткий фейсконтроль при участии владельцев клуба, среди гостей были как знаменитости, так и обычные люди, однако даже звездам туда было очень непросто попасть. Закрыт в 1980 г., вновь открыт через год и окончательно прекратил существование в 1986-м. Попытка возродить «Студию 54» в Лас-Вегасе закончилась скорым фиаско в связи с реновацией здания.


[Закрыть]. Сперва все шло ни шатко ни валко – в конце 1980-х годов уровень преступности вырос вместе со спросом на крэк, – но за последнее десятилетие века число убийств снизилось примерно на 70 %, население увеличилось более чем на 9 % (самый большой прирост с 1920-х гг.), а такие шоу, как «Друзья» (Friends) и «Секс в большом городе» (Sex and the City) создали городу имидж веселой и гламурной игровой площадки для молодых белых профессионалов. Тем временем художники начали отовсюду съезжаться в Бруклин, открывая магазины в районе под названием Уильямсбург, наиболее известном своей ультра-ортодоксальной общиной.

В новом столетии все стало меняться еще быстрее, причем не только в Нью-Йорке. Постоянно растущее неравенство, гигантские прибыли, получаемые в финансовой и технологической сферах, расцвет плутократии в Китае, России и других странах создали глобальный класс сверхбогатых людей, которым нужны были места, чтобы пристроить (а в некоторых случаях и отмыть) свои деньги, для чего недвижимость в крупнейших городах мира подошла идеально. Ричард Флорида проповедовал евангелие творческого класса постиндустриальным городам, отчаянно нуждавшимся в реинкарнации. Из Бруклина по всей стране и миру отправилась хип-парадигма нового стиля жизни – урбанистическая, ремесленная, аутентичная, – вместе с модой на шляпы и бороды. Деньги потекли в Куинс, Джерси-Сити и Нижний Ист-Сайд. Их понесло на восток через Лос-Анджелес и к северу от Кремниевой долины до Сан-Франциско и через залив. Денежный дождь из Калифорнии и Сиэтла пролился на Портленд, Остин, Денвер, Солт-Лейк-Сити, Бойсе. Деньги построили золотые шахты в центре Питтсбурга и Детройта. Города процветали, а художники были в заднице.

То, что плохо для авторов, плохо и для искусства. Как написала Лиза Соскольн, в сегодняшнем Нью-Йорке старые богемные локации, проросшие в 1960-е и 1970-е годы, как сорняки сквозь трещины в тротуаре, уступили место целому городу, переосмысленному как «культурная среда» для «подающих надежды креативщиков» – не просто творческих работников, а профессионалов, которыми укомплектована целая индустрия. Заоблачная стоимость аренды сместила демографическую составляющую в сторону трастового фонда. Митчелл Джонстон, кинорежиссер, рассказал мне, что покинул Нью-Йорк в 2016 году, после пятнадцати лет пребывания в Уильямсбурге, потому что ему осточертели «бесконечные развлекательные поездки» северо-западного Бруклина в стиле «гребаных пиратов Карибского моря» для хипстеров-дилетантов. По словам Лиззи Гудман, автора книги «Встретимся в ванной» (Meet Me in the Bathroom), изустной истории инди-рок-сцены города в первое десятилетие после 11 сентября, Нью-Йорк утратил культурную самобытность. «Теперь идентичность – это деньги, – сказала она. – А деньги в конечном счете оказывают отбеливающий эффект на культуру… Нью-Йорк кажется мне выгоревшим, стерильным».