Текст книги "Принцесса-невеста"

Уильям Голдман
Принцесса-невеста

© А. Грызунова, перевод, 2017

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®

* * *

Уильям Голдман
Предисловие к 30-летнему юбилейному изданию

Еще пару недель назад это предисловие было бы очень кратким. Я бы написал так: вы зачем купили эту книгу? Точнее, это издание?

Да купите лучше 25-летнее юбилейное, посоветовал бы я. Там длинный комментарий вашего покорного, с разъяснениями про фонд Моргенштерна и наши ужасные судебные тяжбы. 25-летнее издание еще в продаже, и вас, конечно, волнует то же, что и меня, – а именно: когда наконец опубликуют «Ребенка принцессы»?

И дальше я бы вам сообщил, что на этом фронте без перемен. Болото болотом. Но – прошли те времена, как говорится.

Случилось нечто до того новенькое, что аж сверкает.

Давайте я расскажу, как узнал о Музее Моргенштерна.

Отмотаем назад – 1986 год, Шеффилд, Англия, мы снимаем «Принцессу-невесту». Я так счастлив – Моргенштерн наконец-то оживает, скоро выйдет на большой экран. Я давным-давно написал сценарий, но за десять с лишним лет его впервые «взяли в оборот», как выражаются в Большом Мире.

Я, вообще-то, на съемках торчать не (не) не люблю. Где-то я писал, что лучший день жизни – первый день на съемках, а худшие – все последующие. Они тоскливы и тяжелы по ряду причин: (1) они взаправду тоскливы и тяжелы (хотя вы мне, конечно, не поверите), и (2) работа сценариста уже, в общем, закончилась.

Я смущаю актеров, но хуже того (и если я прежде об этом писал, пропустите) – у меня редкий талант портить кадры. Я прячусь на площадке подальше от операторов, но передать не могу, сколько раз режиссер, открыв рот, чтоб закричать «Мотор!», вдруг замечал, где я стою, и велел мне за-ради всего святого исчезнуть, потому что иначе последним кадром дубля он снимет меня.

За пару дней до того, о чем я хотел рассказать до того, мы снимали Огненное болото. В кино есть сцена, где Кэри Элвес (Уэстли) заводит туда Робин Райт (Лютика).

Я знаю, что сейчас будет, – вспышка пламени, и у Лютика загорится платье. Почему я такой умный? Потому что так написал Моргенштерн, я не вычеркнул при сокращении и вставил эту сцену во все версии киносценария, которых, уверяю вас, было немало.

Короче, стою я на съемочной площадке, Огненное болото, Роб Райнер говорит: «Начали, Кэри», и появляются актеры, два замечательных актера, я гляжу из уголка, Кэри ведет ее вперед, шаг, еще шаг…

…и в этот миг вспыхивает пламя и у нее загорается платье.

И в этот миг (господи, как стыдно) я ору:

– Платье, у нее горит платье! – и весь дубль коту под хвост.

Роб рявкает:

– Снято! – оборачивается ко мне и, призвав на подмогу все свое терпение, говорит: – Оно и должно гореть, Билл. – (Я по сей день слышу его голос.)

Кажется, я остроумно ответил:

– Я знаю, извини, – и мигом спрятался.

Можно читать дальше.

На следующую ночь мы снимали на натуре, штурм замка, и холод стоял ужасный. Кусачий британский дубак. Вся группа напялила на себя по сто одежек, но ветер все равно продувал. Я в жизни так не мерз на съемках. Все прямо погибали.

Кроме Андре.

Не знаю, как это объяснить, но Андре никогда не мерз. Может, потому, что великан, – я не спрашивал. В ту ночь он сидел в своем трико, а на плечи набросил тонюсенькое полотенце. (И полотенца на все плечи не хватило – оно же было не великанское.) Мы болтали, и вот честное слово – десятки людей подходили к Андре, здоровались и спрашивали, не принести ли ему куртку, одеяло, еще что потеплее, а он неизменно отвечал:

– Не, шеф, спасибё, шеф, мне нормаль, – и болтал со мной дальше.

Я обожал просто быть рядом с ним. Я уже сорок с лишним лет кручусь в этом киношном балагане и ни на одной съемочной площадке не видал человека популярнее Андре. Кое-кто из нас – в том числе, по-моему, Билли Кристал – чесали языками, дескать, хорошо бы замутить для Андре телесериал, чтоб ему не мотаться по рингам триста с лишним дней в году. Сериал должен был называться, если не ошибаюсь, «И тут приходит Андре» – про рестлера, который по горло сыт борьбой и работает детским нянем.

Дети по нему с ума сходили. Как ни приду в декорации Огненного болота – там Андре: один ребенок на голове, по паре на плечах, по одному на ладонях. Отпрыски участников группы – они сидели и смотрели съемки молча.

– Бииииль? – Это у нас опять холодная ночь, и я по тону Андре понимаю, что мы ступаем на скользкую почву. Долгая пауза, и он продолжает: – Как тьи полягаешь, полюшается у менья Фёззьик?

Я ответил как есть: а именно что эту роль я писал для него. В 1941-м, когда папа впервые читал мне Моргенштерна, я, само собой, не знал, что фильмы тоже пишут. Фильмы – это просто были такие штуки, их прикольно смотреть в «Алкионе». Уже оказавшись в индустрии и написав сценарий «Принцессы-невесты», я сначала понятия не имел, кто должен играть Феззика, если фильм и впрямь снимут. А потом как-то вечером Андре выступал по телевизору. Молодой совсем, вряд ли многим старше двадцати пяти.

Мы с Хелен (моей тогдашней женой, всемирно известным психотерапевтом) лежали в постели и смотрели телик. То есть я смотрел телик, а Хелен переводила какую-то свою книжку на французский. И тут я закричал:

– Хелен, господи, гляди – Феззик!

Она знала, о чем речь, знала, как я мечтаю о фильме по Моргенштерну, понимала, сколько раз дело срывалось в последний момент и как я переживал, что все никак не складывается. Временами Хелен внушала мне, что хорошо бы взглянуть правде в глаза: может, ничего и не сложится. По-моему, она уже собралась мне об этом напомнить, но увидела, какое у меня лицо, – это я глядел, как Андре раскидывает стаю плохих парней.

– Отличный Феззик, – изо всех сил ободрила меня Хелен.

И вот прошло десять с лишним лет, и я болтаю с этим поразительным французом, которого навеки так и запомню: он сидит, а по нему лазают маленькие дети.

– У тебя выходит замечательный Феззик, – сказал я. И не соврал. Да, французский акцент у Андре слегка невнятен, но едва привыкнешь – никаких проблем.

– Я ошьень стараюсь. Этья рёль гораздё глюбьже Йетьи. – (Одну из редких своих небойцовских ролей он сыграл за много лет до того – Йети в «Человеке на шесть миллионов долларов»[1]1
  «Человек на шесть миллионов долларов» (The Six Million Dollar Man, 1974–1978) – фантастический телесериал по мотивам романа Мартина Кейдина «Киборг» (Cyborg, 1972) о секретном агенте, усовершенствованном после того, как он попал в крупную аварию. Гигант Андре (Андре Рене Руссимов, 1946–1993) сыграл Йети в двойном эпизоде 3-го сезона «Тайна Йети» (The Secret of Bigfoot, 1 и 4 февраля 1976 г.). – Здесь и далее примеч. перев., кроме отмеченных особо. Переводчик за многое благодарит Марину Багаеву, Бориса Грызунова, Сергея Максименко и Дмитрия Флитмана.


[Закрыть], если не путаю.) – Я ошьень многё иссльедую. Для моего перса.

Я сразу сообразил, что «перс» у Андре – это «персонаж».

– Что ты исследуешь?

Наверное, сейчас скажет, что несколько раз прочел французский перевод.

– На утьёсы лязаю.

– На Утесы Безумия?!

С ума сойти. Я вам описать не могу, какие они крутые.

– Ню, уи[2]2
  Да (искаж. фр.).


[Закрыть], многё рьяз, ввьерх и вньиз, ввьерх и вньиз.

– Андре, а если б ты упал?

– Пьерви рьяз ошьень испьюгалься, а потьём поньяль: Фёззьик не падьёт.

Меня как будто наставлял Ли Страсберг[3]3
  Ли Страсберг (Израэл Страсберг, 1901–1982) – американский актер и режиссер, преподаватель актерского мастерства; популяризовал в США и развил метод Станиславского; в 1969 г. основал Институт театра и кино Ли Страсберга, одну из самых престижных американских актерских школ.


[Закрыть] собственной персоной.

– И я борьюсь с грюппами. Фёззьик борьёлься с грюппами, я борьюсь с грюппами. Хорьёш!

А потом он сказал ключевую вещь:

– Билль, а ты билль в Мюзее? Я тудья посльедоваль и иссльедоваль.

Я ответил, что даже не знаю, о каком музее он толкует.

И некоторое время Андре мне рассказывал…

А я что? Я съездил? Я не съездил. Не съездил во Флорин, даже и не подумал. Нет, неправда, думал, но не съездил по одной простой причине: боялся разочарования.

Впервые я поехал во Флорин, когда меня, прямо скажем, отправил туда Стивен Кинг, – я тогда работал над первой главой «Ребенка принцессы». (Об этом см. комментарий к первой главе «Ребенка принцессы» в 25-летнем юбилейном издании – вам станет гораздо яснее; он приведен ниже, на с. 359, после «Принцессы-невесты», и первую главу «Ребенка принцессы» вы найдете там же.)

В первый приезд я несколько суток провел во Флоринбурге и еще пару-тройку дней в окрестностях, бегал везде как оглашенный, видел поразительную кучу всего, но музей был закрыт на реконструкцию.

Я решил, что загляну как-нибудь потом. Рано или поздно.

Оказалось – гораздо раньше, чем я думал.

Вы, наверное, и так знаете – газеты недавно раструбили на весь мир. Меня опять признали «Дедушкой года». Я настолько всех переплюнул, что организаторы решили закрыть премию вовсе. Один индийский старикашка заявил, что я избаловал Уилли, – как говорится, зелен виноград.

Его десятый деньрож не за горами – можно не бить себя по рукам и подарить что-нибудь сногсшибательное, а на днях сын Джейсон с женой Пегги пригласили меня поужинать, и я спрашиваю – чего дарить-то? Обычно у них кипа списков. А тут нет. Оба чудны́е такие, бормочут:

– Придумай сам, – и заговаривают о другом.

Я постучался к Уилли. Он тихонько открыл – странно, обычно орет из-за двери «заходи», и все.

– Хотел про день рождения спросить, – сказал я.

А вы поймите: Уилли у нас ужасно благодарный. Всегда так счастлив подаркам. Даже если выбрал сам – аж до потолка прыгает, чистое счастье прямо. Но тут он такой говорит: мол, я ему годами столько всего дарил… что подарю, то и хорошо.

– Ты что, вообще ничего не придумал? – не отступил я.

Да не придумал я, сказал Уилли. И у меня домашки завались, мне б уроки поделать, ничего?

Я встал, шагнул было к двери, но снова сел, кое-что сообразив: он прекрасно знает, чего хочет, но почему-то стесняется сказать.

Я подождал.

Уилли молча посидел за столом. Глубоко вдохнул. Потом еще раз. И я уже понял, что сейчас все выяснится, и подбросил дров в огонь:

– Что ни попросишь – не получишь, так и знай.

– Ну, – начал мой Уилли довольно сипло, – десять лет – это у нас в семье большое дело, тебе было десять, когда ты заболел и твой папа тебе читал, а когда моему папе было десять, ты подарил ему книжку и понял, что надо ее сократить, и мне, короче, тоже будет десять, и это бывает всего раз в жизни, и… и… – И он так смутился, что я показал на свое ухо и шепнул:

– А ты шепотом.

Что он и сделал.

Преувеличивать не хотелось бы, но первое утро во Флоринбурге, это волшебное мгновенье – рассвет едва-едва, я бодрее некуда, Малыш Уилли[4]4
  Уилли получил прозвище в честь легендарного американского бандита Малыша Билли (Billy the Kid, Уильям Генри Маккарти-мл., 1859–1881).


[Закрыть] похрапывает в соседней кровати, – бесспорно, лучшая минута моей жизни. Мы с моим единственным и неповторимым внуком на заре его десятилетия, его деньрожденного приключения на родине Моргенштерна. Не бывает ничего прекраснее.

Перелет ребенка вымотал – и снова привет вам, «Флоринские авиалинии», – и пришлось его слегка потрясти; затем глаза его открылись, он поморгал, пару раз сказал «чё?» и вернулся в мир живых.

– И куда мы? – начал он, затем сам же и ответил: – На остров Одного Дерева, да?

Я обещал, что мы на вертолете слетаем туда, где что-то овладело Феззиком, где Феззик сделал надрез шпагой и спас жизнь Уэверли. (Я же советовал пролистать до конца и прочесть главу «Ребенка принцессы». Зря не послушались.)

Я покачал головой.

– Ой, я знаю, знаю, не подсказывай – в ту комнату, где Иньиго убил графа! – Он выскочил из постели и затанцевал, будто со шпагой. – Здрасте, меня звать Иньиго Монтойя, вы убили моего отца, пришла ваша… – и он нанес финальный удар, – СМЕРТЬ!

Он это обожал – он с друзьями состязался, у кого лучше выходит, – и я обожал, что он это обожал. Но я снова покачал головой:

– На экскурсию мы непременно пойдем, только не сегодня.

Он махнул мне рукой – мол, продолжай.

– Скоро открывается Музей Моргенштерна – пора собираться.

Он застонал и снова зарылся под одеяло:

– Ой, дедуль, ну ладно тебе, ну пожалуйста, вот надо нам сразу в музей? Я ненавижу музеи, ты же знаешь, я их ненавижу.

– А Зал славы тебе понравился. – (Летом я возил его в Куперстаун[5]5
  Город Куперстаун (округ Отсего, штат Нью-Йорк) известен главным образом тем, что там с 1936 г. находится Музей и Зал славы Национальной бейсбольной лиги.


[Закрыть].)

– Так это же бейсбол.

– Мне очень нужно, – сказал я. – Давай уж по-честному. Ты ведь знал, что все спланировано.

Сказать вам правду? Я готов был посоветовать ему досыпать. Мне вовсе незачем было тащить его с собой на знакомство с музеем.

Но я промолчал – и спасибо Тебе, сущему на небесах.

Музей Моргенштерна – это слева от Флоринской площади. Прекрасный древний особняк, построен бог знает в каком давнем году; когда мы дошли, Уилли снова взбодрился – его обычное состояние – и скакал впереди меня по тротуару. Придержал дверь, с поклоном пропустил меня вперед…

…затем сказал «обожемой» и застыл. Ибо перед ним, в центре величественного древнего зала, в большой витрине с чудесной подсветкой была…

…шестиперстовая шпага.

Я знал, что она в Музее, мне рассказал Андре – в ту морозную шеффилдскую ночь он мне все поведал в подробностях…

…и, однако же, я был ни капельки не готов. Она меня прямо убила. Я годами о ней слышал, а в десять лет, десятилетия назад, расспрашивал папу, что в ней такого особенного и волшебного, как же это она выглядела?..

…и теперь она передо мной. За нее погиб отец Иньиго, она переменила Иньиго всю жизнь – вот она, эта волшебная шпага, величайший клинок со времен Экскалибура[6]6
  Экскалибур – легендарный меч короля Артура; Артур мистическим образом получил его от Владычицы Озера и перед смертью возвратил ей. У Кретьена де Труа в романе «Персеваль, или Повесть о Граале» (XII в.) Экскалибур описан как «самый прекрасный меч из всех»; в средневековом цикле валлийских повестей «Мабиногион» упоминается, что на лезвии Экскалибура были изображены две золотые химеры.


[Закрыть].

Уилли взял меня за руку, и мы приблизились вместе, и я понимаю, что это абсурд, но в тот миг, когда я увидел ее впервые, шпага словно танцевала.

– Она что, движется? – прошептал Уилли. – Она как будто движется.

– По-моему, это ее так осветили. Хотя ты прав.

У витрины толпились посетители – ребятня, старики, всякие люди, и вот что странно: посмотрев на шпагу, мы не уходили, мы огибали витрину, глядели через второе стекло, потом третье и четвертое.

Ребятенок младше Уилли прошептал какой-то даме – матери, надо думать, – по-французски:

– Salut, mon nom est Eenigo Mawn-taw-ya…

– По-английски гораздо лучше, – шепнул Уилли, и тут до меня дошло: ребятня махала руками, будто фехтовала, и повторяла слова Моргенштерна, и уж не знаю, когда музей все это впервые выставил…

…но вот бы гений сам увидел то, что видел сейчас я.

Следующий экспонат, от которого у Малыша снесло крышу, – слепок пальцев Феззика. (Андре соловьем заливался – мол, он-то думал, у него самая большая рука на свете, пока настоящую руку Феззика не увидал.) Уилли старательно померил.

– У меня вся кисть меньше, чем его большой палец, – объявил он.

Я кивнул. Чистая правда.

Затем целая стена увешана тщательно выглаженной одеждой Феззика. Уилли только смотрел туда, где полагалось быть великанской голове, и в изумлении тряс собственной.

Затем подвенечное платье Лютика – но сквозь толпу девчонок туда было не пробиться.

Глаза разбегались – стрелка тыкала в соседний зал, где одиноко стояла жизнесосущая Машина графа Рюгена, – однако мне не терпелось найти Хранителя: Стивен Кинг предупредил его письмом.

Хранитель отведет меня туда, куда мне всего нужнее попасть, – в Святилище, где лежат письма и рабочие дневники Моргенштерна. Публику к ним не допускают, только ученых, но в этот редкий знаменательный день я был не публикой, а ученым.

Я поспрашивал, меня направили туда и сюда, и наконец мы отыскали Хранителя – моложе, чем предполагалось, явно смышленый, судя по глазам – поистине милый человек.

Он сидел за столом в уголке на третьем этаже. По стенам сплошь книги, что неудивительно; когда мы вошли, Хранитель поднял голову и улыбнулся.

– Наверное, вы ищете уборную, – начал он. – Следующая дверь. Обычно моих посетителей интересует она.

Я тоже улыбнулся, представился, объяснил, что прилетел аж из Америки и хочу поработать в Святилище.

– Невозможно, – отвечал Хранитель. – Туда пускают только для научной работы.

– Уильям Голдман, – повторил я. – Вам писал обо мне Стивен Кинг.

– Мистер Кинг – знаменитый отпрыск моей родины, тут вопросов не имеется, но письма я не получал.

(А надо понимать: в такие минуты я подвержен паранойе. Правдивая история: я был членом жюри Каннского кинофестиваля, и меня пригласили на званый ужин. Большое дело – у меня распадается семья, скоро я впервые за неизвестно сколько лет останусь один-одинешенек на свете, а тут этот ужин, где все говорят на разных языках и английский среди них в меньшинстве. Поставили три круглых стола – по счастью, с карточками, – и, когда велели рассаживаться, я вышел из своего одинокого угла и устремился к первому столу.

Нет моей карточки.

Мчусь ко второму столу, облетаю его по кругу.

Меня нет.

Третий, последний стол я облетаю уже во власти паранойи – я знаю, что моей карточки там нет. По сей день помню, как меня прошиб пот, едва я понял, что моего имени на столе не будет.

Видали такого психа?

И что вы думаете? Моей карточки не было и на третьем столе. Распорядительница что-то напутала. Правдивая история.)

В общем, меня уже колотит. Может, я выдумал это письмо? Нет, я не выдумал, Кинг хотел, чтоб я сделал аутентичного «Ребенка принцессы», он сам сказал. Я потому сюда и приехал.

Затем я подумал: а чего ж он не дал мне записку с собой – я бы сам вручил ее Хранителю. (Мое безумие уже цветет и плодоносит: я воображаю, как приношу в музей эту чертову записку, отдаю Хранителю, а тот мне ее возвращает и говорит, что он ведь не эксперт по почерку Стивена Кинга, поэтому нет, в Святилище он меня не пустит, спасибо, до свиданья.)

Совсем беспомощный, застыл я подле возлюбленного внука своего и уже собрался уходить.

Тут он сказал:

– Дедуль, это бред какой-то, позвони ему.

Ненавижу мобильные, но купил себе железяку с международным роумингом – накануне мы звонили Джейсону и Пегги из гостиницы.

Короче, я позвонил Кингу в Мэн, дозвонился, все объяснил. Он был очень любезен:

– Господи, Билл, простите, пожалуйста, надо было передать записку с вами, флоринская почта – худшая в Европе, на следующей неделе, наверное, дойдет. – (Дошла через две недели.) – Кто там сегодня дежурит? Ванья? Дайте ему трубку.

Видимо, Хранитель услышал – кивнул и потянулся за мобильным. Я отдал ему телефон, Хранитель ушел в коридор, побродил там, и я уловил:

– Ну конечно, мистер Кинг. – И: – Сделаю все, что в моих силах, мистер Кинг, даже не сомневайтесь.

Уилли глянул на меня, показал мне «о’кей» (незаметно, спешу прибавить), и тут вернулся Ванья.

Кивнул – мол, следуйте за мной – и пробормотал:

– Ну что тут скажешь? Почта, сами понимаете.

– Хорошо, что разобрались, – ответил я.

– Мне так неловко, мистер Голдман. Стивен Кинг объяснил, кем вы были.

Зря я не сообразил, что грядет, – это «кем вы были» могло бы меня подготовить.

И смертельный выстрел:

– Я ведь вас почитывал, знаете ли, числился, в общем, почитателем, вы были замечательный писатель… некогда.

Зря это меня подкосило. Но понятно, отчего так. Я боялся, что он прав. Я написал немало вполне пристойных книжек. Но это было в стародавние времена, в другой стране. Отчасти потому я и мечтал погрузиться в «Ребенка принцессы». «Принцесса-невеста» научила меня, что я хочу писать романы. Я надеялся, что ее продолжение сделает меня писателем снова.

И тут Уилли закричал:

– Он и сейчас замечательный!

– Тш-ш, не волнуйся, – сказал я ему. – Ну правда, ничего страшного.

Уилли взглянул на меня, и я хотел спрятаться, но он все прочел в моих глазах.

Злой Ванья поднялся по лесенке, распахнул дверь, пропустил нас внутрь и отбыл.

Мы остались в Святилище одни.

– Я его ненавижу! – кипел Уилли.

Думаете, мне не хотелось его обнять? Но я сдержался, пробормотал только:

– Пора слегка поработать, – и стал озираться.

Комната оказалась невелика. Тысячи писем – все разложены по категориям, семейные фотоальбомы – все снимки внизу подписаны, каждый растолкован.

Я-то рассчитывал на дневники – Моргенштерн славился педантизмом. Пока же, чтобы сориентироваться, я рассматривал фотоальбомы – хотел прочувствовать его жизнь в период творческого расцвета.

Тут Уилли сказал замечательное:

– А ты знал, что граф Рюген убил Иньиго?

Я развернулся к нему:

– Ты что такое говоришь?

Он встряхнул записной книжкой, выуженной с полки, и прочел:

– «Утром проснулся с мыслью о том, что на самом деле Рюген должен убить Иньиго. Я понимаю, что тогда надо вычеркивать „Здрасте, меня звать Иньиго Монтойя“, и это жаль, но, если Иньиго умрет, Уэстли, сам недавно убитый, должен победить и Хампердинка, и Рюгена, а не стоит забывать, что главный герой у нас – Уэстли».

Мы уже сидели за столом и вместе глядели в дневник периода «Принцессы-невесты».

Кто же знал, что такое бывает на свете?

Разве не чудо – я с внуком сижу в Святилище Моргенштерна и вспоминаю папу – как он читает мне на своем корявом английском и преображает мою жизнь навеки.

Уилли перевернул страницу, прочел еще:

– «Я решил, что Иньиго не должен умереть. Полночи не спал, все писал сцену, где он убивает Рюгена, твердя свою реплику, а потом кричит: „Я хочу, чтоб вернулся Доминго Монтойя, сукин ты сын!..“ И, написав эти слова, я понял, что больше всего на свете хочу несбыточного – чтобы вернулся мой отец… В общем, Иньиго победит и выживет, а с Уэстли довольно и того, что он одолеет Хампердинка». – Уилли взглянул на меня: – Ничего себе. Чуть собственную книжку не угробил.

Я задумчиво кивнул – любопытно, а со мной-то бывало такое? Помню, жуть как не хотелось убивать Буча и Сандэнса, но пришлось: в жизни они так и погибли, как я написал, не станешь ведь перекраивать Историю ради счастливого финала[7]7
  Имеется в виду «Буч Кэссиди и Малыш Сандэнс» (Butch Cassidy and the Sundance Kid, 1969) – вестерн американского режиссера Джорджа Роя Хилла, история гангстеров Роберта Лероя Паркера и Гарри Лонгабо с Полом Ньюменом и Робертом Редфордом в главных ролях; за оригинальный сценарий этого фильма Уильям Голдман получил премию «Оскар».


[Закрыть].

А тут на моих глазах Моргенштерн, перепахавший всю мою судьбу, делает то, что я первым же осужу, – подумывает переписать Историю. Это неприятно.

Нет, вы поймите – с тех пор как Флорин был могущественной европейской державой, миновало не одно столетие. Но некогда такие вещи были важны – любая правда важна. Если почитать исследования, как я их читал, выяснится, что на свете и впрямь жил некий Виццини, хотя горбатость его так и не доказана к полному удовлетворению большинства ученых. Одна нога короче другой – это да, это мы знаем. И что сицилиец – это мы знаем тоже.

И да, он нанял Феззика и Иньиго. А Феззик ставил рекорды в турецкой борьбе – кое-какие по сей день поражают воображение. А Иньиго Монтойя до сих пор считается величайшим фехтовальщиком в истории. Почитайте любой труд об искусстве меча и шпаги.

Ладно. Виццини их нанял сами знаете зачем, успеха они не добились, им помешал человек в черном, Лютик выжила. Теперь к делу: Иньиго убил графа Рюгена. Это факт флоринской истории. Я сам был в помещении, где жестокий вельможа испустил дух. (Специалисты опять-таки спорят, где именно в комнате наступила смерть. Лично мне по барабану – хоть у бильярдного стола в дальнем углу.)

Но нельзя ради своей истории повернуть вспять Историю, убить Иньиго, бросить его умирать неудачником после всего, что он пережил во имя отмщения за отца.

– Полистай еще, – сказал я своему соратнику. – Что там дальше важное?

Уилли перевернул пару страниц, вчитался, застонал.

– Шекспир, – сказал он. – Надо?

Я ткнул в записную книжку – мол, послушаем Моргенштерна.

– «Почти всю ночь ходил из угла в угол. Вспоминал, как в детстве отец привез меня в Данию, в замок Эльсинор. И рассказал, что здесь, в этих стенах, разворачивалась величайшая на свете драма. „Гамлет“. (В исландской саге его звали Амлед.) И дальше рассказал, как дядя отравил отца Гамлета, потом женился на его матери и с каким наслаждением я все это прочту, когда чуточку поумнею… Так вот, Шекспир использовал этот исторический сюжет, возвеличил его, но ради своих целей не менял. Скажем, не бросил Гамлета умирать неудачником… В отличие от меня, который чуть не вынудил Иньиго проиграть жестокому Рюгену… Какой стыд – как я мог? Иньиго заслужил свое место в истории Флорина. Уэстли – наш величайший герой. Нельзя обесценивать его победы… Впредь клянусь быть осторожнее».

Словами не описать, до чего мне полегчало.

Потом вдруг – удивительное дело – настал обед. Мы просидели два с лишним часа – медленно листали дневник, и десятой доли не осилили.

– Жалко, что в гостиницу взять нельзя, – сказал Уилли.

Но понимал, что это невозможно, – таблички по стенам сурово вещали на всевозможных языках, что из Святилища нельзя выносить ничего, без никаких исключений.

– А дневника про «Ребенка принцессы» ты не видел? – спросил я. – Мне не попался.

Он потряс головой:

– Там и дневников-то немного. Может, он и не писал. – Уилли отошел к полке и поставил на место дневник о «Принцессе-невесте».

– Спрошу Ванью, – может, у него в столе завалялся.

– Дедуль, это не очень мудро.

– Короткий вопросик – что плохого-то?

Тут Малыш Уилли одарил меня взглядом – и надо было видеть этот взгляд.

– Что такое?

– Не разговаривай с ним, а то он тебе еще что-нибудь скажет.

И то правда. Мы вышли из Святилища, потом из Музея, хотели поискать, где перекусить, но на улице было зябко, Уилли в курточке, а теплое пальто оставил в номере, хотел вернуться, так мы и поступили.

Я упал на кровать, а Уилли прямо в куртке ушел в ванную, долго-долго оттуда не показывался, наконец вышел, послонялся в той комнате, что была у нас за гостиную, и окликнул:

– Дедуль?

– Это на кого ты намекаешь?

Он терпеть не мог, когда я ребячился.

– Хрюк-хрюк-хрюк.

– Чего «дедуль»?

– Может, гигантская птица? – И он возник в дверях. – В «Ребенке принцессы», в конце первой главы, где Феззик падает и обнимает Уэверли. А вдруг снизу подлетела гигантская говорящая птица и их спасла?

– Говорящая? Я тебя умоляю. Может, историки и не знают, как Феззик умудрился выжить, зато я знаю, что Моргенштерн до такого идиотизма не опустится. Еще бы скалы в резину превратил, ну? Чтобы Феззик на них попрыгал и все бы спаслись. Немногим бредовее.

– А ты, значит, самый умный? – Он куда-то исчез, а потом вернулся, на ходу читая: – «Жаль, что я не придумал, как спасти Феззика, прежде чем он нырнул с утеса. Он ведь мог руку протянуть и в последний миг поймать Уэверли. И зачем я вечно загоняю себя в тупики? Опять мне явился призрак Гамлета. Насколько допустимо видоизменять правду ради искусства? – Уилли перевернул страницу. – Пожалуй, главная загвоздка в том, что лично мне трудно примириться с существованием гигантской птицы. Да, я видел скелет, да, крупнейшие наши ученые заверили меня, что такая птица действительно кружила во флоринских небесах, и все же, по-моему, от легендарного этого спасения за многие мили несет случайностью. Как решать эту проблему – неведомо».

Не успел он дочитать, я вскочил, не сводя глаз с того, что было у него в руках. Я в два счета сообразил, что он сделал – сунул под куртку – и зачем – подарить мне, чтобы меня больше не оскорбляли, – и я понимал, что спустя несколько часов мы все вернем и никто ничего не заметит.

Я осторожно забрал это у него, пролистал, увидел, что сейчас узнаю и о детстве Уэстли до батрачества, и о великой любви Феззика, и о разбитом сердце Иньиго, и о сбывающихся кошмарах Лютика, и о том, что у Магического Макса провалы в памяти, и о том, как самое голодное морское чудище пронюхало, что на острове Одного Дерева живут очень вкусные люди.

Мне в руки попал дневник про «Ребенка принцессы». Это надо же.

И оставалось только перевернуть страницу…

А если вы, дражайший читатель (как говаривали когда-то), перевернете страницу – какой жребий уготован вам?

Всего лишь предисловие к 25-летнему юбилейному изданию – надеюсь, вы туда уже заглянули. Затем сокращенная мною «Принцесса-невеста» – только «интересные куски», – а после одна-единственная сокращенная и завершенная глава «Ребенка принцессы». Но умоляю вас, не отчаивайтесь.

Я в жизни так не вкалывал, как в эти дни, – то один, то вместе с моим вундеркиндом, а он посильнее вас пинает автора этих строк, дабы последний быстрее свернул изыскания и доделал книжку.

Я больше никому ничего не обещаю. Но вам обещаю вот что (то же, что я пообещал Уилли на могиле Феззика. Много лет назад Андре тоже туда ездил. Поработать над персом, как он мне потом объяснил). Прежде чем выпустят (уй-йя) 50-летнее юбилейное издание, вы получите «Ребенка принцессы».

Заранее надеюсь, что вам понравится… а не понравится – молчите…