Текст книги "Мой друг Роллинзон"

Таким способом он как бы протягивал племяннику руку, которую тот охотно готов был пожать. Но Роллинзону, видимо, не хотелось ехать к дяде одному, и он написал мне, предлагая присоединиться к нему. У меня не было особого желания снова увидеть Болт-порт. Но куда бы я не поехал в компании с Роллинзоном! Вот и пришлось мне повторить столь памятную поездку, только на этот раз при более благоприятных обстоятельствах.

В общем, мы очень хорошо провели время. Мистер Таунсенд был не слишком разговорчив и по-прежнему мало любезен в обращении, но по-своему он сделал все, что мог, чтобы мы чувствовали себя как дома. Он дал нам в сопровождающие одного молодого человека из своей конторы по имени Уильямс, который показал нам болтпортские доки и окружавшие их мастерские, а также водил нас на большие пароходы, стоявшие в то время в доках и находившиеся на попечении компании мистера Таунсенда. Таким образом, время прошло быстрее и намного приятнее, чем мы ожидали.

Однажды вечером, когда мы возвращались из доков, я увидел на углу Хай-стрит знакомую фигуру. Это был тот самый полисмен – в синем мундире, с красным благодушным лицом. Сопровождаемый Роллинзоном, я выскочил из экипажа и направился к нему. Среди шума уличной сутолоки я успел подойти к нему вплотную, прежде чем он меня заметил.

– Что вкуснее всего на ужин? – спросил я. – Рисовый пудинг, не правда ли?

Поттер оглянулся на меня.

– Пожалуй, действительно нет ничего лучше, сэр, – смеясь, ответил он. – Но откуда же это вы взялись?

– Я приехал сюда погостить к дяде Роллинзона, – сказал я. – А это его племянник.

Поттер степенно отдал честь.

– В самом деле! – заметил он. – Так вы все-таки разыскали его! А я так-таки ничего и не слыхал про вас – после того, как мистер Таунсенд забрал вас с собой.

– Да ведь это-то и есть самое любопытное, – сказал я. – Мистер Таунсенд – тот самый дядя, которого я искал, только тогда мы этого не знали…

Добродушный полисмен мало-помалу уразумел суть дела.

– Конечно, конечно! – воскликнул он. – Таунсенд и компания – судовые маклеры. Черт возьми! И ведь случилось же, что он в тот день оказался в суде! Ну и что же, потом все пошло как следует?

– О, да! Все пошло наилучшим образом.

– Я очень рад это слышать, – искренне произнес констебль Поттер.

Мы еще немного поболтали, потом попрощались и ушли, а он остался на углу, готовый, как мне кажется, снова прийти на выручку какому-нибудь глупому, беспомощному беглецу, которого судьба пошлет в его руки.

Эта встреча напомнила мне еще кое-что, и мы немедленно отправились к полицейскому управлению. Пройдя через площадь и обогнув городскую ратушу, мы вошли в простую, но теплую и уютную комнату, куда в тот июльский вечер привел меня Поттер. Там уже был зажжен свет, и тот самый «остроумный» молодой человек, о котором я теперь вспомнил, сидел за своей высокой конторкой и что-то писал. В комнате больше никого не было. Я спросил, здесь ли главный констебль.

– Нет, – ответил «остроумный» молодой человек, пристально глядя на меня. – Он, кажется, ушел пить чай.

– Так передайте ему, что я его спрашивал, – серьезно сказал я. – Вы, может быть, запишете мою фамилию?

– Конечно, – и он потянул к себе узенькую полоску бумаги.

– Только не Смит, – сказал я.

– А? Что такое? Я не расслышал…

– Не Смит. И не Джонс. И не Робинзон. Моя фамилия Браун.

Теперь, кажется, «остроумный» молодой человек вспомнил, при каких обстоятельствах он меня видел раньше. Он явно не знал, как ему отнестись к моему визиту, тем более что ничего смешного в нем не было. С ярко вспыхнувшим на лице румянцем он записал: «Браун».

Тогда я продолжал:

– Только не Уильям Браун, и не Джон, и не Томас. Мое имя Гарри, – Гарри Браун. Пожалуйста, так и запишите: Гарри Браун. Вот и все.

После этого я быстро повернулся и пошел к Роллинзону, который ждал меня у двери. Передал ли «остроумный» молодой человек мое поручение капитану Филдингу или нет, я не знаю, но думаю, что нет. Наверное, он понял, что я потребовал записать мое имя не для капитана Филдинга, а для него – в отместку за его насмешки.

Через два дня мы уехали из Болтпорта в школу. Старый мистер Таунсенд попрощался с нами так же угрюмо, как и всегда, но то, что он снова пригласил нас приехать, говорило понятнее всяких слов. Наверное, теперь он убедился, что как бы ни было достойно порицания поведение Джона Роллинзона в прошлом, его действия в последнее время все-таки заслуживают уважения.

Теперь я подхожу к заключительным строкам моего рассказа, который и так уже далеко ушел за пределы того семестра, которому он посвящен. Кое-что мне было очень трудно писать, потому что ведь нелегко рассказывать о своих ошибках и о собственной глупости, но зато я буду считать, что я добросовестно выполнил свое обязательство, если какой-нибудь другой Браун, или, может быть, Джонс, Смит или Робинзон воспользуется уроком, полученным мной во время этого летнего семестра, – уроком, из которого я заключаю, что наш долг и благоразумие должны заставлять нас удерживаться от несправедливых подозрений и опрометчивых поступков, как бы сильно ни подстрекали нас к этому другие и какими бы верными ни казались нам наши подозрения.

Это я узнал на собственном опыте, когда Филлипс открыл мне глаза на крикете в Дэнстере, а второй раз я понял это в день вручения наград, в нашей комнате, когда отец Роллинзона рассказывал историю своей «огромной ошибки». Следовательно, и в школе, и в последующей жизни опрометчивый несправедливый поступок всегда является ошибкой и влечет за собой множество недоразумений.

Роллинзон серьезно занялся рисованием, и знающие люди говорят, что из него выйдет толк. Но очень может быть, что пройдет еще немало времени, прежде чем какой-нибудь его рисунок оставит по себе такой след, как тот, который нарисовал не он. Мы продолжаем дружить, и я думаю, что наша дружба нисколько не ослабла после этого злополучного семестра.

Во всяком случае, эта памятная «ошибка» навсегда останется между нами, – так же, как наш мистер Панама не может смотреть на свою жену, не вспоминая при этом те трудные годы, которые она прожила без него. Но я не сомневаюсь, что его настоящее чувство к ней не пострадало от оставшейся над ним тени прошлого.

Мне же вся эта история постоянно напоминает, что между друзьями не должно существовать никаких обязательств, никаких счетов, благодеяний и выгоды. В противном случае дружба перестает быть дружбой. И еще она показывает, что дружба должна быть активной, а не пассивной, что друг должен действовать сам, а не ждать, пока это сделает другой. Именно в этом-то и состояло недоразумение между нами: я ждал, чтобы Роллинзон заговорил, а он еще более терпеливо ждал того же от меня.

В другой раз мы оба будем умнее.