Текст книги "Гамп и компания"

Глава 5

Едем-едем, свеча у попутчека догорела, он покашлял и вроде как закемарил. Дальше в потемках едем, колеса «тудум-тудум», товарный вагон качаеца, Ванда положила голову мне на колени и тоже уснула. А я все сижу и думаю: черт его знает, как так получаеца – вечно я во что-нибудь да влипну. Дочего не дотронусь – все превращаеца в дерьмо. Буквально.

Наутро из дверей товарного вагона пробиваеца свет, попутчек в углу поворочался и снова закашлял.

– Эй, – говорит, – приоткрой-ка дверь, надо проветрить.

Ну, встал я, отодвинул дверь малость. Из этой щели видать замызганные домишки, все вокруг серое, холодное, кроме разве что мелких рождественских цацок на дверях.

– Куда едем-то? – спрашиваю.

– В Вашингтон, как я понимаю, – отвечает попутчек.

– Черт, я ж там бывал, – говорю.

– Наверняка.

– Ага, давно, правда. К президенту ездил.

– К президенту чего?

– Соединенных Штатов.

– На парад, что ли?

– Не, почему на парад? Я дома у него был.

– Ну-ну, а свинья на крылышках сверху летала.

– Чего? Ванда летать не умеет.

– Я догадываюсь, – говорит.

Оборачиваюсь я, чтоб попутчека разглядеть, и вижу: глаза у него жудко знакомые, хоть он и бородищей весь зарос, и шапку бомжовскую нахлабучил.

– Слушай, – спрашиваю, – тебя как зовут?

– Тебе-то что?

– Да больно ты смахиваешь на одного чела, а так ничего.

– Вот как? И что за чел?

– Дружбан армейский. По Вьетнаму еще.

– А твоя-то, напомни, как фамилия?

– Гамп.

– Н-да? Знавал я одного Гампа. А имя?

– Форрест.

– Черт побери! – говорит попутчек, а сам лицо руками загараживает. – Как же я сразу не догадался!

– А сам-то ты кто будешь? – спрашиваю.

– Ну и ну, вот так встреча! Форрест, неужели не признал?

Подползя к нему по соломенной поцтилке, встаю и нагинаюсь поближе к его лицу.

– Вроде бы…

– Нет, как видно, не признал. Оно и понятно… я за последнее время, так сказать… несколько сдал позиции, – говорит он, превознемогая кашель.

– Летенант Дэн… – вырвалось у меня, обнимая его за плечи, но когда я заглянул ему в глаза, оказалось, что они какие-то мутно-белые, кабудто не зрячие. – Летенант Дэн… что с тобой стреслось? У тебя глаза…

– Я, считай, наполовину ослеп, Форрест.

– Из-за чего?

– Ну, много всякого приключилось, – отвечает он.

Пригляделся я – вот ужос-то. Сам худой, как жерть, одет в лахмотья. За место ног культяпки жалкие торчат. Зубы все гнилые.

– Вьетнам даром не прошел, – говорит он. – Знаешь, я ведь там не только ноги потерял. Мне и живот продырявило, и грудь. Теперь плачу по счетам. Слушай… откуда так разит? От тебя, что ли? Да, точно: от тебя же говном несет!

– Сам знаю, – говорю. – Долгая история.

Тут летенант Дэн снова зашелся кашлем, да так, что пришлось мне уложить его на бок и вернуца в свой угол – может, это от запаха от моего ему дурно стало. С ума сойти! Он смахивал на приведение, и я не мог взять в толк, как же он дошел до жизни такой, тем более с деньжищами, которые увел из нашего креведочного бизнеса. Но я решил покамест эту тему не затрагивать и вернуца к ней позже. Вскоре, перестав кашлять, его сморил сон, а я остался сидеть с Вандой и думал: что же с нами со всеми теперь будет?

Прошел час или два даже, и поезд замедлил ход. Летенант Дэн снова закашлял: проснулся, видать.

– Слушай, Форрест, – говорит, – надо нам когти рвать, пока состав не остановился, иначе нас в полицию сдадут, а там и в тюрягу упекут.

Выглянул я в щель и вижу: подъезжаем мы к большой сортировочной станции, где стоят ржавые грузовые вагоны, металолом всякий, а по ветру летает хлам да мусор.

– Узловая, – говорит Дэн. – Специально для нас подновили.

И тут поезд остановился, а потом стал медленно сдавать на зад.

– Ну вот, Форрест, это шанс, – говорит Дэн. – Открывай дверь и валим отсюда.

Отодвинул я дверь полностью – и спрыгнул. Ванда осталась стоять пятачком наружу, я на бегу хвать ее за ухо и сдернул в низ. Она только хрюкнула громче обычного. Потом ухватил я за плечи Дэна и как можно бережней ссадил на землю. Он не выпускал из рук свои пратэзы, покоцанные, грязные.

– Надо залечь вот под тем вагоном, пока нас не замели, – говорит Дэн.

Так мы и сделали. Ну, худо-бедно, до столитцы все же добрались. Колотун жудкий, кругом ветер свищет, в воздухе снежинки пляшут.

– Форрест, уж извини, но тебе первым делом помыться нужно, – говорит Дэн. – Вон там большая лужа… понимаешь меня?

Короче, Дэн стал прилаживать свои деревянные ноги, а я подошел к луже, разделся и попытался отмыца от свинского помёта. А поди от него отмойся: он весь засох уже, особенно в волосах, но я кой-как справился, да еще шмотки простирнул и оделся обратно. Ну, доложу я вам, такой помывки врагу не пожелаешь. За мной в лужу полезла и Ванда: наверно, за кампанию.

– Идем на станцию, – говорит Дэн. – Там хотя бы топят, ты быстрей обсохнешь.

– А Ванда? – спрашиваю.

– Есть, – говорит Дэн, – одна мыслишка.

Пока я мылся, Дэн успел где-то найти обрывок веревки, и когда Ванда искупалась, завязал веревку, кабудто поводок, у ней на шее. Затем подобрал какую-то длинную палку, поводок в руку – и поплелся за Вандой, стуча палкой по земле: бродячий слепой, один в один! Ну, почти.

– Может, прорвемся, – понадеялся Дэн. – Только говорить буду я.

Зашли мы в станционный повельен, там полно всяких расфуфыренных личностей, и все на нас глазеют. Вижу – на скамье газета валяеца, «Вашингтон пост», вся мятая, а на первой полосе написано: ИДИОТ СПРОВОЦИРОВАЛ ЗЛОВОННЫЙ ВЗРЫВ В ЗАПАДНОЙ ВИРГИНИИ

Я не вольно вчитался:

Как заявил Роберт Бирд, много лет занимающий пост сенатора от Западной Виргинии, ему «в жизни доводилось видеть всякое», но ничто не сравнится с тем унижением, которое он испытал вчера в небольшом шахтерском городке под названием Коулвилл.

Когда Бирд, известный своей поддержкой малого и крупного бизнеса, стоял на трибуне вместе с другими выдающимися общественными деятелями, среди которых были представители вооруженных сил и Агентства по охране окружающей среды, поблизости неожиданно прогремел взрыв метана, заливший город свиным навозом.

Сообщается, что аварию спровоцировал слабоумный по имени Форрест Гамп (без определенного места жительства), не проконтролировав состояние клапана в производственном помещении по переработке навоза. Вот как описывает это происшествие начальник полиции Харли Смэтерс:

«Ну, этого не описать словами. В общем, собрались на трибуне уважаемые люди. Когда шарахнуло, пару секунд стояла мертвая тишина: наверно, у всех был шок. Потом дамы начали причитать и ругаться, а мужчины как-то переполошились – видок у всех был, как у Болотной Твари из телика. Потом они, видать, сообразили, кто виновник – тот самый Гамп, и пустились на поиски.

Погоня продолжалась до тех пор, пока он не укрылся в Нижней трясине. Говорят, у него был сообщник: вроде бы толстяк, переодетый боровом. Погоня была приостановлена. Горожане нипочем не сунутся ночью в Нижнюю трясину. Хоть кто там затихарись».

– Деньги есть? – спрашивает Дэн.

– Баксов десять-пятнацать, – отвечаю. – А у тебя?

– Двацать восемь центов.

– Значит, – говорю, – можем пожевица завтраком.

– Эх, – говорит Дэн. – Сейчас бы в устричный бар. Я бы душу прозакладывал за дюжину устриц на льду, в створках раковин. И чтобы хрен и соусы подали в розеточках: лимонный, табаско, вустерский.

– Ну, – говорю, – почему бы и нет?

Если чесно, денег у меня было – с гулькин буй, но какая разница. Помню, во Вьетнаме летенант Дэн вечно твердил, что обожает свежие устрицы. Ему нынче нелегко, так что на здоровье.

Старина Дэн, постукивая деревяшками по полу, на радостях чуть не лопаеца.

– Ассатегские или чинкотегские, – говорит, – не важно, какие именно. Даже старые добрые чесапикские сойдут!

Я-то сам предпочитаю тихоокеанских устриц – солененьких из Пьюджета или орегонских. Или дальше по берегу, где родные места – Бон-Секур, Хирон-Бэй, или вот еще Апачикола во Флориде, там моря продукты – объеденье!

Пока мы шагали по мраморному полу к вывеске «Ресторан и устричный бар», у Дэна аж слюнки потекли. Но тут нас тормозит полицейский.

– Куда это вы, клоуны? – спрашивает.

– Позавтракать, – отвечает Дэн.

– Да ну? – говорит полицейский. – А хряк что тут делает?

– Это обыкновенная свинья-поводырь, – говорит Дэн. – Я же слепой, разве не ясно?

Коп, пристально глядя на Дэна, говорит:

– Ну да, на вид слепой, но свиньям сюда ходу нет. Правилами запрещено.

– Говорю же, это свинья-поводырь. Все законно, – отвечает Дэн.

– Про собак-поводырей слыхал, – говорит коп, – а про свиней – нет.

– Мало ли что, – говорит Дэн. – Вот же у меня живое доказательство. Правда, Ванда? – Наклонился он, потрепал Ванду по загривку, а та захрюкала.

– Ну-ну, – говорит полицейский, – верится с трудом. Предъявите водительские права. Чем-то вы мне подозрительны.

– Водительские права! Где это слыхано, чтобы незрячим выдавали водительские права?

Коп немного подумал и ткнул в меня пальцем:

– Допустим. Но у этого-то права есть?

– У этого? Да он же недоразвитый. Кто его пустит за руль?

– А почему он мокрый до нитки?

– Возле платформы упал в лужу. По чьему недомотру там образовалась большая лужа? Засудить бы вас, честное слово.

Коп чешет в затылке: вроде, пытаеца придумать отговорку и при этом не выставить себя полным идиотом.

– Допустим, – говорит, – но тогда что он тут делает? Почему не в дурдоме?

– Эта свинья, – говорит Дэн, – у него под контролем. А сам он – лучший в мире дрессировщик свиней-поводырей. Мозгами слабоват, но дело свое знает. Свиньи собакам сто очков вперед дадут, и людям, кстате, тоже. Но к ним особый подход нужен.

Тут Ванда снова хрюкнула – и напрудила прямо на мраморный пол.

– Ну все, мое терпенье лопнуло! – разорался коп. – Надоело слушать ваши бредни! Проваливайте отсюда, бездельники!

Схватил нас с Дэном за шкирки и потащил к выходу. Дэн от неожиданности выронил поводок, тут коп наконец обернулся и сбледнул с лица. Ванда стоит метрах в двацати позади, смотрит на копа своими узкими желтыми глазенками, бьет копытцем по мрамору и гроздно хрюкает. А потом вдруг как ринеца прямо на нас, но мы-то с Дэном знаем, куда она метит, и коп тоже знает.

– Ай! Караул! – кричит – и на утек.

Я дал Ванде не много размяца, затем подозвал. Коп добежал аж до памятника Вашингтону. Дэн подхватил веревку, и мы вышли на улицу поцтук его палки.

– Нужно, – говорит, – отстаивать свои права.

Я спрашиваю, что же нам дальше делать, и он говорит, мол, идти нужно в парк Лафает, напротив Белого дома, посколько это самое красивое общественное место в городе, где, кстате, можно и обустроица.

– Осталось, – говорит, – только картонку с лозунгом раздобыть. Тогда мы сойдем за протестующих, и никто нас пальцем не тронет.

– А с каким лозунгом?

– Да без разницы, лишь бы в пику президенту.

– Например? – спрашиваю.

– Разберемся.

Сказано – сделано. Я нашел кусок картона, мы купили красный пламастер, и Дэн сказал, что написать нужно так: «Ветераны Вьетнама против войны».

– Но война-то закончилась.

– Для нас продолжается.

– Уж десять лет прошло…

– Плевать, Форрест, будем говорить, что сидим тут уже десять лет.

Короче, так мы и оказались в парке Лафает у Белого дома. Газоны полны полном: десяденты, нищие, бомжи. У каждого по лозунгу, некторые чего-то хором скандализируют, а живут в тесных палатках или в картонных коробках. По середине стоит фонтанчик, из которого они пьют, и два-три раза в день все скидываюца на дешевые бутеры и похлепку.

Мы с Дэном устроились в сторонке, и нам поцказали, как дойти до магазина бытовой техники, где можно разжица коробками от холодильников. Один парень обьеснил, что сейчас, в холода, тут не плохо, а в теплый сезон прямо среди ночи оросители включают, чтоб народ разогнать. С того раза, когда я был в гостях у президента, парк Лафает сильно изменился. Теперь вокруг железная ограда и бетонные бутки, вооруженная охрана прохаживаеца взад-назад. Кабудто президент не хочет, чтобы к нему гости приходили.

В общем, начали мы с Дэном просить милостыню, но подавали нам хило. К концу дня насобирали где-то бакса три. Я в серьез безпокоился за Дэна: кашляет, отощал совсем, но я же помню, как после Вьетнама его подлатали в госпитале «Уолтера Рида».

– Я туда больше не ездец, Форрест. Тогда подлатали – и вот результат.

– Дэн, – говорю, – зачем тебе такие муки, ты ж еще молодой совсем.

– Молодой, сказанул тоже! Да я, считай, труп – разве не видишь, дурень?

Так я и не сумел убедить его обратица в госпиталь «Уолтера Рида». Устроились мы на ночлег в коробках: вокруг темно, тишь да гладь. По началу хотели третью коробку притаранить, для Ванды, но потом я решил: пусть она лутше спит с Дэном, чтоб ему не мерзнуть.

– Форрест, – сказал не много погодя Дэн, – ты, наверно, думаешь, что это я хапнул деньги, да?

– Не знаю, Дэн. Но некторые так говорят.

– Это не я. Кубышка, считай, была уже пуста, когда я свинтил.

– Ты же уехал на шикарной машине, с девчонкой? – по мимо своей воли спросил я.

– И что? Спустил последние накопления. Я решил: значит, судьба моя такая – нищебродом жить. Так хотя бы оторвусь напоследок.

– А что стреслось, Дэн? У нас ведь было полно деньжищ. Куда они подевались?

– Осели, – говорит, – у Триббла в карманах.

– У мистера Триббла?!

– Ну да, этот паразит все себе заграбастал. Точно он, больше некому. Все счета были у него, и, когда твоя матушка скончалась, он бизнес под себя подмял. А потом вдруг устроил общее собрание и заявил, что, дескать, на этой неделе выплат не будет, но надо потерпеть, и все войдет в норму, а через неделю его и след простыл!

– Ушам своим не верю. Мистер Триббл всегда был хрустально чесным!

– Да ну, просто ждал удобного момента. Я знаю, ты ему доверял. Но думаю, он тот еще пройдоха. Знаешь, Форрест, ты парень неплохой, но вот в чем твоя беда: веришь каждому встречному и поперечному. Не понимаешь, что некоторые спят и видят, как бы обвести тебя вокруг пальца. Они только на тебя посмотрят – и тут же смекают: простак. А ты и в ус не дуешь. Все у тебя – друзья. Но в жизни так не бывает, Форрест. Таких друзей – за пальцы да в музей. Они как ростовщики, у них одно на уме: ободрать тебя как липку. Так жизнь устроена, Форрест. И никак иначе.

Дэн снова закашлялся, а потом уснул. Я высунулся из коробки: небо посветлело, в холоде и тишине сверкали звезды, я тоже собрался поспать, как вдруг меня окутала какая-то теплая дымка, и бац – передо мной возникла Дженни, смотрит на меня и вроде как улыбаеца!

– В этот раз ты влип не на шутку, да?

– Ага, типо того.

– Все могло бы обернуться иначе, верно? Но ты так переволновался из-за церемонии, что совсем забыл про клапан, и все пошло наперекосяк.

– Знаю.

– А про малыша Форреста ты подумал? Каково ему будет?

– Не знаю.

– Думаю, – говорит Дженни, – он будет горевать. Это ведь была его идея.

– Ага.

– Не считаешь нужным ему рассказать? Он ведь собирался приехать к тебе на Рождество, так?

– Я хотел на следущий день позвонить. Да не успел.

– Ну, советую тебе поспешить.

Чуствую, она сердица, но я вовсе скис.

– Я, кажеца, снова сглупил, да?

– Ну, скажу тебе так: зрелище было неописуемое… ты бежал через поле, весь в навозе, а за тобой – толпа, да еще и стадо свиней впридачу.

– Да уж, догадываюсь, но я думал, ты могла бы мне и подсобить малость – понимаешь, о чем я?

– Форрест, – говорит, – мое время за тобой присматривать истекло.

Потом дымка развеялась, и я снова увидел небо, а звезды заволокло большое серебристое облако, и последнее, что я помню, – как из Дэновой коробки хрюкнула Ванда.

На утро я встал пораньше, нашел тыксофон и позвонил миссис Каррен. Малыш Форрест был в школе, но я все ей расказал. Она, кажеца, ничего не поняла, так что я обещал перезвонить вечером.

В парке Лафает летенант Дэн сцепился с каким-то мужиком в форме морпеха. Слов я не раслышал, но они явно переругивались, посколько Дэн показывал ему средний палец и вояка отвечал тем же. Когда я дошел до коробок, Дэн меня заметил и говорит:

– А кто чем-то недоволен, тому мой дружбан Форрест надерет задницу!

Морпех обернулся, оглядел меня с ног до головы, и вдруг заулыбался, и я обратил внимание, что зубы у него редкие, на плечах офицерские погоны, а в руке портфель.

– Я – полковник Оливер Норт, – говорит, – а ты, значит, собираешься надрать мне задницу?

– Меня зовут Форрест Гамп, и про вашу задницу я впервые слышу, но если летенант Дэн прикажет – надеру.

Полковник Норт снова меня оглядел, а потом у него сделалось такое лицо, кабудто лампочка зажглась в голове. Он весь такой холеный, наглаженный с ног до головы, а на форме сплошь ордена с медалями.

– Гамп? Не тот ли Гамп, который награжден Почетным орденом конгресса за войну во Вьетнаме?

– Он самый, – говорит Дэн.

А Ванда возьми да хрюкни из его коробки.

– Это еще что? – спрашивает полковник.

– Это Ванда, – говорю.

– У вас там девчонка? – спрашивает.

– Ванда – свинья, – поесняю.

– Естественно, раз с вами спуталась. А почему вы против войны?

– Да потому, что это самое легкое: выступать против того, что уже закончилось, – отвечает Дэн.

Полковник Норт скребет подбородок и кивает:

– Что-то, пожалуй, в этом есть. Скажи-ка, Гамп, каким ветром тебя, кавалера Почетного ордена, сюда занесло?

Я хотел было расказать про свиноферму и все протчее, но передумал и за место этого сказал:

– Одно дельце лопнуло.

– Зря ты не остался в армии, – говорит полковник. – Ты же герой войны. Неужели в башке совсем ничего нет?

Потом он вдруг призадумался, уставился на Белый дом и глазами как-то странно заблестел, а потом повернулся и говорит:

– Слушай, Гамп, ты мог бы мне пригодиться. Найдем применение твоим талантам. Есть минутка для разговора?

Поглядел я на Дэна, тот кивнул, и я пошел за полковником.

Глава 6

Когда Дэн уже нас не слышал, полковник Норт и говорит, что у меня, дескать, не одежда, а просто финишь и с этим нужно что-то делать. Затащил он меня на какой-то армейский склад и распоредился, чтоб мне там подобрали новенькую форму рядового, потом завел вобще неизвесно куда, где можно было примять ванну, а оттуда – в парихмахерскую, стричься-бритца. По окончанию этих дел у меня стал совсем другой вид и такое ощущение, кабудто я вернулся в армию, но это, конечно, из разряда мечтаний.

– Что ж, Гамп, одно могу сказать: кое-какие улучшения заметны, – говорит полковник. – Теперь слушай внимательно: с этой минуты твоя задница должна быть постоянно надраена до блеска. А если нужно будет поплевать, чтоб надраить, – уж исхитрись, ясно тебе?

– Так точно, полковник, – говорю.

– А теперь, – продолжает он, – я возведу тебя в ранг «специального помощника по секретным операциям». Но ты ни под каким видом не должен этого разглашать. Ясно?

– Так точно, полковник, – говорю.

– Слушай меня, Гамп, – не унимаеца полковник Норт, хотя мы уже входим в Белый дом, – нам предстоит увидеть президента Соединенных Штатов, так что веди себя безупречно… уяснил?

– Да я, – говорю, – его и раньше видал.

– Когда это? В телевизоре или где?

– Нет, прямо тут… лет восемь назад или десять даже.

– Ну, допустим, только теперь у нас новый президент. С этим ты еще не встречался… Он, кстати, слышит неважно, ты отвечай погромче, если он к тебе обратится. Кстати сказать, – добавляет полковник Норт, – он и слушает неважно.

Входим мы в такую акруглую комнату, где раньше заседал президент, и дествительно: там находица не первый и не второй из моих знакомых президентов, а совершенно другой, постарше. Добродушный господин, румяный, с виду – толи отставной ковбой, толи артист.

– Рад знакомству, мистер Гамп, – говорит президент. – Полковник Норт рассказывал, что вы – кавалер Почетного ордена конгресса.

– Так точно, сэр.

– И за какие же заслуги вас представили к награде?

– За резвость.

– Как-как, за трезвость? – переспрашивает президент.

– Он хотел сказать, что быстро бегает, – встрявает полковник Норт, – однако умолчал, что при этом вынес из-под огня пятерых или шестерых раненых.

– А вы, полковник, в своем репертуаре, – пеняет на него президент, – никому не даете слова сказать.

– Виноват, сэр, – говорит полковник. – Я просто внес ясность. Чтобы представить события в истинном свете.

– Положитесь на меня, – настаевает президент. – Это не ваша обязанность, а моя. Кстати, полковник Норт, не мог ли я видеть вас раньше?

На конец разговор зашел о деле. У стенки стоял телик: перед нашим приходом президент смотрел телеигру «Концентрация».

– Выключите эту муть, полковник, – просит президент. – Она не дает мне сосредоточиться.

– Слушаюсь, сэр, – отвечает полковник. – Я лично предпочитаю «Угадай цену».

– В прошлый раз, – встряваю я, – президент посматривал «По правде говоря». Давно это было.

– Я к той программе более чем равнодушен, – сообщает полковник Норт.

– Хватит, – окорачивает его президент, – нам недосуг болтать про какие-то телешоу. Говори: что у тебя на уме, Олли?

– Да этот паразит, иранский аятолла, – отвечает полковник. – Хотелось бы выманить у него деньжат и заодно вернуть наших заложников, а параллельно задать жару негодяям-коммунистам в Центральной Америке. Это план века, господин президент!

– Неужели? И как ты собираешься все это провернуть, Олли?

– Тактично и дипломатично, – обьесняет полковник. – Мой план предусматривает…

На протяжение несколько часов полковник излогал президенту свой замысел. Пару раз президент начинал клевать носом, так что полковнику приходилось останавливаца и его будировать: доставать из кармана мундира спецально припасенное перышко и щекотать президенту нос. Я не особо вслушивался в расказ полковника, посколько в нем, типо, все было завязано на каких-то прежних делах, а имена звучали такие, что язык сломаешь. К концу его доклада у меня ясности не прибавилось, а у президента, кажись, наоборот.

– Да, Олли, все твои выкладки звучат, на мой взгляд, убедительно, однако позволь спросить: при чем тут иранский аятолла? – уточняет президент.

– Простите? – осекся полковник. – Ну как же, аятолла стоит в центре моего плана! Это же очевидно: оружие – в обмен на наших заложников! А потом те самые деньги, которые мы получим за поставки вооружения, пойдут этим герильяс в джунгли Никарагуа, на поддержку контрас! Ведь ловко придумано, господин президент!

Я лично не очень понял, у кого с кем контры и где эта Некорагуя, но, заговорив о джунглях и гориллах, мне вспомнился оран-мутан Сью.

Бедолага Сью.

– Знаешь, по мне, что-то здесь нечисто, – говорит президент, – но раз ты так считаешь, Олли… Только запомни: в открытую – никаких серьезных вооружений в обмен на заложников… надеюсь, это понятно?

– Вы станете великим американским героем, сэр, – уверяет полковник.

– Я одного не могу взять в толк, – говорит президент. – Какая роль отводится при этом мистеру Гампу?

– Видите ли, господин президент, – отвечает полковник, – по моему мнению, у Америки два злейших врага: косность и апатия, а рядовой Гамп – живое подтверждение тому, что их можно победить. Он для нас весьма ценный кадр.

Президент как-то озадачился и повернулся ко мне:

– О чем это он? Какие кости, какие симпатии?

– Я и сам не понял, – говорю. – Мое дело маленькое.

Почесав голову, президент пошел и снова включил телик.

– Уж не знаю, – говорит, – каковы твои планы, Олли, но в данный момент я должен посмотреть «Угадай цену».

– Да, это отличное шоу, господин президент.

– Мое любимое было – «Королева на сутки», но его больше не показывают, – посетовал президент и как-то заскучал.

– Доверьтесь нам с рядовым Гампом, господин президент. Уверяю, мы покроем славой и лично вас, и этот кабинет.

Но президент, похоже, не слушал. Он смотрел «Угадай цену».

Короче, на обратном пути в парк Лафает я поделился с полковником Нортом своими тревогами на счет летенанта Дэна и Ванды: нельзя же их вот так бросить. А у полковника уже план созрел касательно Дэна: типо, определить его «под набледение» в госпиталь «Уолтера Рида». Полковник сказал – полковник сделал: подкатила «скорая» и умчала летенанта Дэна.

А Ванду, говорит полковник Норт, временно разместим в Нацианальном зоопарке.

– Она будет числиться как «экспонат Б», – говорит он, – запомни на тот случай, если нас посадят.

– А за что, – спрашиваю, – нас могут посадить?

– От тюрьмы да от сумы не зарекайся, – говорит полковник.

Сказал я полковнику и о том, что перед командировкой на другой конец света мне по зарез нужно повидаца с Форрестом-младшим, и получил совет воспользоваца президенцким самолетом, так как, по выражению полковника, «этот рохля» сам в ближающее время никуда лететь не собираеца.

Прибыть в Мобайл президенцким самолетом или обычным рейсом – это две большие разницы. В аэропорт пригнали духовой оркестр, подали для меня лимузин, и я подкатил к дому миссис Каррен на глазах у огроменной толпы, которая заполонила весь ее двор. Выходит мне на встречу миссис Каррен, а Форрест-младший, вижу, прячеца за раздвижными дверями, затянутыми антикомариной сеткой, кабудто не желает меня видеть. Вошли мы в дом, и я понял, что так оно и есть.

– Я тебе говорил, – спрашивает он с места в курьер, – что нужно как минимум дважды в сутки проверять клапан давления?

– Ну да, – подтвердил я. – И был, конечно, прав.

– Кто бы сомневался. Мы могли стать миллионерами. А теперь, наверно, разорились. И все из-за тебя.

– Близко к тому, сын, – признал я.

– Не говори мне «сын». Никогда. Я тебе не сын.

– Да я только хотел…

– Мне дела нет, хотел ты или не хотел. Зайти проверить клапан: что может быть проще? А теперь полюбуйся, что ты наделал.

– Форрест, малыш, я и сам пережеваю, но этим ничего не исправишь. Что было, то прошло, меня другие дела ждут.

– Какие – армейские? Не зря же ты в военной форме явился.

– Да, типо того. Я ведь воевал, как тебе извесно.

– Только с твоих слов.

– И должен выполнить одно поручение полковника Норта. Он обратился не к кому попало, а ко мне – значит, ничего не попишешь, надо соглашаца.

– Как я понимаю, выбора у тебя нет: все остальное ты уже испоганил.

Повернулся ко мне спиной и, гляжу, поднял кулачок – глаза утирает. Очень больно мне было такое видеть: якобо он меня стыдица. И, как я понимаю, не зря, посколько на сей раз облажался я капитально.

– А какая судьба, – спрашивает, – постигла Ванду? Не иначе как ты ее продал на мясо.

– Скажешь тоже! Она прожевает в Вашингтоне, в Нацианальном зоопарке.

– То есть выставлена на посмеяние всему свету, да?

– Да нет же. Благодаря полковника, она будет там на особом положении.

– Ну-ну, – говорит он. – Могу себе представить.

Вот так мы и поговорили. Малыш Форрест был, мягко говоря, не рад моему приезду, а я и вовсе пал духом. И только одно в самую последнюю минуту меня не много утешило.

– А кстати, – спросил Форрест, когда я уже стоял в дверях, – на что это было похоже, когда говнохранилище взорвалось?

– Видок был – будьте-нате, – ответил я.

– Да уж, – говорит, – представляю.

Тут мне показалось, хотя точно не скажу, что на лице у него промелькнуло подобье улыбки.

И отправились мы в Иран.

Прибыли в какой-то мегаполюс: поверх зданий тут и там красуюца такие набалдажники, как, типо, репки хвостами кверху, мужики смотрят гроздно, обрядившись в черные халаты и в шапки на подобие корзин.

А того, что с виду самый суровый, звали, как выеснилось, Аятолай.

Глядит зверем, хмурица – я бы по доброй воле нипочем с таким знакомство не свел.

Полковник Норт мне шепчет:

– Не забывай, Гамп: тактично и дипломатично. Остальное не важно!

Протягивает он пять, чтобы с Аятолаем поздороваца, а тот сложил руки, полковника глазами сверлит и помалкивает.

Оборачиваясь ко мне, полковник Норт цедит:

– Вот скотина. Что он себе позволяет: впервые в жизни кто-то отказался пожать мне руку.

За спиной у Аятолая стоят два тела хранителя, вроде как в мешковатых подгузниках, с саблями на боку, и один говорит:

– Не называйте Источник Подражания «скотиной». Он может догадаца, что это значит, и прикажет отрубить вам головы.

И сдаеца мне, это не пустая угроза.

Короче, решил я, так сказать, растопить лед и спрашиваю этого Аятолая: почему, дескать, он так гневаеца, хмурица и злица?

– Да потому, – отвечает он, – что я трицать лет пытаюсь возглавить Всемирный совет церквей, но мерзавцы-безбожники даже близко меня не подпускают!

И еще добавил: кто на свете более предан церкви, нежели Аятолай?

– Стоит ли из-за этого парица? – говорю ему, а он такой: я, дескать, человек достойный и обсирать себя не позволю, а эти говнюки, которые засели в Совете церквей, – они вобще кто такие? Я, говорит, не какое-нибудь фуфло, я – Аятолай Ирана, заруби себе на носу, тупица.

– Одну минуточку! – возмутился полковник Норт. – Мой сопровождающий, Форрест, допустим, умом не блещет, но это не дает вам права его оскорблять.

А этот продолжает: Аятолаю, мол, никто не указ, он делает что хочет, а если тебе это не нравица, поцелуй меня в зад.

– Я, между прочим, полковник морской пехоты и зады целовать не обучен.

Тут Аятолай хлопает себя по ляшкам и разрожаеца гоготом.

– Неплохо, полковник, очень даже неплохо. Надеюсь, мы с вами столкуемся.

Тогда полковник Норт кой-как приступил к обьеснению своей миссии.

– Видите ли, – говорит, – ваши люди в Ливане захватили группу наших людей в качестве заложников, чем поставили в затруднительное положение президента Соединенных Штатов.

– Есть такое дело, – подтверждает Аятолай. – Так вы слетайте в Ливан да вызволите своих.

– Это не так-то просто, – отвечает полковник.

Аятолай только хмыкнул:

– Неужели? Ну-ка, поподробнее. К вашему сведенью, в деле взятия заложников я кое-что смыслю. Припомните, что случилось, когда сюда прилетел ваш скудоумный президент и стал собачица по поводу нашего захвата заложников. Как же его фамилия?..

– Замнем, у нас теперь другой, – говорит полковник.

– Я в курсе! – Аятолай снова гогочет, по ляшкам себя хлопает.

– Шутки в сторону, – говорит полковник, – давайте ближе к делу. Вы же знаете: время – деньги.

– Для верховного правителя Ирана время – ничто, – отвечает он, взмывая руки ладонями к верху, и тут один тела хранитель в мешковатом подгузнике и с саблей на боку дважды бьет в огроменный гонг, прямо как миссис Хоупвелл из «Коки-колы» у себя в массажном зале. – И кстате, о времени, – продолжает Аятолай, – сейчас у нас обеденное время. Вы, уважаемые, чем-нибудь подкрепились?

– Нет, сэр, – вякнул я, но полковник с отвращением покосился в мою сторону.

– Что ж, – восклицает Аятолай, – будем пировать!

При этих словах в зал вбежала сотенная «А»-рабская толпа, неся блюда и подносы разного дерьма – я в жизни такой нелепой жратвы не видал. Горы колбасок, завернутых в капусные листья, и, вроде, какие-то окорока с олифками, и тут же фрукты, и, кажись, творог, и незнамо что. Поставили все это к нашим ногам, на большой персицкий ковер, сами оцтупили на зад и руки на груди сложили.