Текст книги "Набросок скомканной жизни"

– На, от похмелья.

– А виски нету? – жалобно спросил он. Кира покачала головой:

– Пей, что дают. И хорошенько вбей в свои мозги, что это последняя доза алкоголя, которую ты пьёшь!

Матвей усмехнулся:

– Много ты знаешь, – и глотнул приятно холодного пива.

Кира присела рядом и тихо ответила:

– Я не позволю тебе пить.

Это было сказано таким тоном, что Матвей аж поперхнулся. Серые глаза смотрели прямо и строго, так, что у него заболела голова. Кто она такая, эта непонятная красавица? Может, Нелли наняла её, чтобы помочь ему бросить пить?

Но эту идею он отбросил немедленно. Нелли бы наняла старую толстую бабу с ярко выраженным косоглазием, а не нежную сирену!

– Кто ты такая? – твёрдо и решительно спросил он, желая выяснить правду прямо сейчас. Кира грустно вздохнула, встала и отошла к окну. Потом бросила ему что-то мягкое и пушистое. Матвей поймал на лету игрушку и перевернул, разглядывая. Плюшевый медвежонок смотрел на него стеклянными глазами, сжимая в лапках пластмассовое сердце.

Матвей почувствовал, как ёкнуло его собственное сердце, как защемило и вдруг заболело на миг. Он нашел потайную кнопку сбоку красной коробочки и вынул из секретного отделения смятый лист бумаги, сложенный в несколько раз. Развернул. На него смотрела смеющаяся Ксюша. Имя пришло в измученный мозг само по себе, и Матвей поморщился – как он мог забыть эту девчонку?!

Лучик счастья в кочевой жизни, пронизавший всё его существо пять лет назад, исчезнувший так же внезапно, как и появился. Он долго думал о ней после того дня, рисовал по памяти её угловатое тело и ангельское личико. А потом забыл.

Подняв глаза на девушку, Матвей поразился, как сразу не узнал её. А ведь Ксюша совсем не изменилась. Только повзрослела, стала серьёзной и сдержанной.

– Ксюша… – тихо сказал он, словно извиняясь, и она вскинула руки в победном жесте:

– Слава тебе госссспади!!! Наконец-то до тебя дошло!

– Давно это было.

– Всего пять лет, – она нахмурила светлые бровки. – Только Ксюши больше нет.

– Куда же она подевалась?

– Осталась в Ростове. Теперь я Кира Пастернак, мне 22 года и я студентка журналистского факультета, а в свободное время пишу статьи в газету.

Она смотрела на Матвея выжидающе, словно он должен был устроить ей грандиозный разнос. Но он только покачал головой:

– Ты купила себе новую жизнь?

– Очень точно подмечено. Прошлую жизнь я смяла и бросила в мусорку.

– А как же твои… Сестра и племянник?

– Их больше нет. Умерли в прошлом году.

– А ты значит теперь здесь…

– Благодаря тебе, – Кира нежно улыбнулась. – Твоим деньгам.

– Тоже давно было…

Матвей забыл даже про деньги! И правда… Впрочем, в последние три года его материальная ситуация позволила ему забыть о ежемесячных трёхстах долларах, которые он посылал автоматически Дарику с просьбой передать Ксюше на привокзальной площади. Да и год назад деньги вернулись на счёт, раз, другой, третий, а после Дарик послал ему короткий СМС, где сказал, что получатель отсутствует.

Он глотнул постепенно нагревающегося в его ладони пива и попытался сесть в кровати. Кровать жалобно скрипнула под его большим телом, и Матвей словно снова ощутил себя в детстве. Над кроватью должен был висеть коврик с мишками на поляне, а в старинном комоде с горкой – стоять стеклянные стаканы в подстаканниках и хрустальные бокалы вперемежку со статуэтками немецкого фарфора…

Невольно он заглянул за дверцы горки и поразился – все было на местах. Словно не прошло двадцати лет и бабушка была еще жива.

Кира проследила за его взглядом и скромно сказала:

– Я не выбросила ничего. Всё сложено в другой комнате. Картины и остальное…

Матвей с усилием встал. Сердце билось, как сумасшедшее. Из-за похмелья и из-за Киры. И из-за чего-то другого, что он еще не схватил, не понял, но фраза о картинах зацепила его внимание. Ноги не держали его, и Кире пришлось поддержать большое, некогда мускулистое, а теперь обрюзгшее от алкоголя и ленивой жизни тело.

Матвей обнял её за плечи и оглядел стены, окна, мебель.

– Это моя квартира, – неуверенно сказал он. – Моя старая квартира.

– Молодец, просыпайся окончательно, – удовлетворённо кивнула Кира. – Я сделаю тебе хороший крепкий кофе и мы поговорим по душам.

– Ты купила мою квартиру, – повторил Матвей, чтобы поверить, принять данный факт.

Кира осторожно посадила его на стул при круглом деревянном столе, накрытом светлой скатертью с бахромой, и оперлась ладонями о столешницу:

– Да, я купила твою квартиру. И теперь ты останешься здесь. Пошла варить кофе.

Матвей смотрел ей в спину и пытался бояться, но у него плохо получалось. Кира-Ксюша не могла быть психически больной, ни жестокой садисткой. А чего ему еще бояться?

Он снова осмотрелся, и приступ ностальгии скрутил всё внутри. Пять лет назад, когда он вернулся из своих скитаний по городам и весям, ему было так хорошо здесь, в тишине и сумраке маленькой квартирки с высокими потолками. Он рисовал без устали, пробовал новые цвета и решения, наконец, реализовал несколько из тех картин, которые откладывал на потом…

Всё должно быть сложено в соседней комнате. Квартиру он продавал спешно и совершенно не заботясь о содержимом, так Нелли достала его. И очевидно с перепоя, потому что теперь, снова оказавшись в этих стенах, которые видели первую брачную ночь прадеда с прабабкой, рождение и свадьбу бабушки, сдавленное дыхание папы в его первую ночь с мамой и даже первый крик самого Матвея, родившегося на широкой скрипучей кровати, на него нахлынули угрызения совести. Как он мог бросить всё, что связывало его с семьей, давно ушедшей в иные миры, из-за каприза стервозной сожительницы?!

Аромат крепкого кофе появился в комнате немного раньше Киры. Та вошла танцующей походкой, и Матвей невольно залюбовался девушкой. Как же она выросла! Была такой козявкой, худой и угловатой, а превратилась в настоящую женщину, всё, что надо где надо.

Кира поставила чашку перед Матвеем и села на соседний стул:

– Ну что, готов к разговору?

– О чем же мы будем говорить? – пробурчал он, отпивая маленький глоточек обжигающего кофе.

– О тебе, конечно! – слегка удивленно ответила Кира. – Не обо мне же!

– А почему бы и не о тебе, – нахмурился Матвей. – Рассказала бы, что ли, как тут очутилась.

– Э нет, уважаемый! – Кира усмехнулась, качая головой. – За тобой должок пятилетней давности. Ты мне еще тогда должен был поведать историю Эма!

– Ну вспомнила, – усмехнулся и он. – В моей истории нет ничего интересного.

– Не тебе решать! – твердо ответила Кира. – Начинай.

– С чего?

– С начала.

– Ну… родился… учился… в армии служил…

– С этого момента поподробнее! – Кира была настроена весьма решительно, и это слегка напугало его.

– Что ты от меня хочешь? Денег? Почему похитила меня?

Кира засмеялась заразительным звонким смехом, и он не выдержал – улыбнулся. Кира ответила, хитро прищурив глаза:

– Вообще-то, наше с тобой приключение нельзя назвать похищением! Ты сам, добровольно, отправился со мной. Физического насилия я не применяла, да и мы с тобой разных весовых категорий!

– Допустим, – согласился Матвей. – Но ты меня опоила виски с наркотиком!

– Лёгкое снотворное, – отмахнулась Кира. – Я не знала сколько ты весишь, поэтому рассчитала дозу на глазок. Ты должен был проснуться через двенадцать часов, а проспал полтора суток…

– Что?! – вскинулся Матвей. – Ты с ума сошла! Мне нужно возвращаться! Меня уже хватились!

– Конечно, – спокойно кивнула она. – Даже газетчиков на уши поставили.

И подала ему номер «Вечернего Петербурга», где Матвей увидел на первой странице своё имя. Исчезновение известного художника с собственной выставки. Бросились в глаза слова «пиар», «алкоголизм», «розыск» и «плачущая жена». Хм, интересно, Нелли себя уже в жёны зачислила? Или журналист решил посентиментальнее написать?

Матвей со злостью отбросил газету, и та спланировала на пол, словно больная уставшая птица. Кира отвела светлую чёлку с глаз и улыбнулась:

– Нас никто не видел вместе.

– Ты была последней, кто со мной говорил, – процедил Матвей сквозь зубы. – Тебя обязательно допросят.

– Кира Пастернак брюнетка, – сообщила та. – У неё карие глаза и излишний вес.

– То есть… – Матвей широко раскрыл глаза. – Ты живешь по фальшивым документам?

Кира вздохнула:

– Все намного сложнее. Я тебе потом расскажу. Ты есть хочешь?

– Не заговаривай мне зубы обедом!

– Время ужина уже! – на щеках показались две весёлые ямочки, и Кира обняла его за шею. – Я так рада тебя видеть.

Матвей помедлил, как раньше, но вспомнил, что ей уже есть восемнадцать, и положил руку на её спину. Погладил. Кира потёрлась щекой о его заросшее щетиной лицо:

– Я думала о тебе каждый день…

– Врёшь, но приятно, – буркнул он, обнимая её второй рукой. Но Кира высвободилась и отошла к комоду. Матвей поймал брошенное ему большое банное полотенце и услышал:

– Шампунь и гель для душа я купила, есть бритва и пена для бритья. Иди, а я пока тут приберусь.

– Намек понял, – пробормотал Матвей. Помыться и побриться ему необходимо, это точно. Двое суток без душа… Кира подошла вплотную и быстро поцеловала в щёку:

– Ничего ты не понял! Иди уже!

Он прошел в ванную, в которой мылся каждый день на протяжении двадцати лет. Там практически ничего не изменилось. Только появилась пластиковая занавеска и некоторые предметы женского туалета. В три раза меньше, чем у Нелли. То ли Кира не пользовалась кремами, то ли не жила здесь постоянно. Но тогда где? И зачем она купила эту квартиру?

Матвей пустил воду в душе и, раздевшись, ступил под упругие горячие струйки. Глянул на свои ноги и обалдел – животик мешал ему разглядеть мужское достоинство. Ох ёпть… Да, надо признаться, что оба они изменились, только Кира в лучшую сторону, а он в худшую. Постарел, обрюзг, обленился! Сколько времени он не занимался спортом? Года четыре, наверное, как не сделал ни единого отжимания, ни подтягивания, ни малейшего движения, что было бы похоже на упражнение. Как только Нелли его терпит такого?

Ответ пришёл сам по себе и был по сути неутешительным. Нелли терпит его ради денег и богемной известности. Точка без запятой.

В дверь стукнули, и громкий голосок весело крикнул:

– Воду похолоднее сделай! Совет!

Матвей тихонько рассмеялся. Вот козявка! Не забыла! Глубоко вздохнув пару раз, он повернул кран с синей точкой чуть вправо. Прохладная вода заставила его вздрогнуть и напрячь мышцы. Еще пол-оборота крана, и Матвей застонал от охватившего его озноба. Но мужественно открутил краник еще на пол-оборота…

Через три минуты он выскочил из ванны совершенно замёрзший и дрожащий, схватил жёсткое полотенце и принялся растираться, шипя, как злобный кот. А вот что он наденет, интересно? Об этом Кира подумала?

Оказалось, подумала. Когда он вошел в комнату, обмотанный полотенцем, на убранной кровати его ждал тёмный спортивный костюм, трусы и носки. И тапочки. Оглядевшись в поисках Киры, он быстро оделся, сожалея о своих трусах от Армани, таких мягких и нежных, но выбирать не приходилось.

Кира вошла, когда он сунул ноги в тапочки и снова оглянулся на дверь. Девушка тоже переоделась, теперь на ней было лёгкое летнее платье и модные тонкие кроссовки до щиколотки. Она улыбнулась ему:

– Ну как, помогло?

Матвей кивнул, выжидающе глядя на неё. Кира жестом указала ему на стул:

– Садись. Будем говорить.

Она недовольно бросила взгляд на невыбритое лицо, но ничего не сказала. Матвей придвинул к себе чашку с остывшим кофе и спросил:

– Ну, о чём говорить-то?

– Как ты сам понимаешь, всё это я затеяла не для собственного удовольствия, – начала Кира, и подбородок её почему-то вздёрнулся, словно она заранее готовилась к протестам. – Я многому тебе обязана. А быть обязана я не люблю.

Матвей открыл рот, чтобы возразить, но Кира быстро приложила палец к его губам:

– Не перебивай! Так вот, когда все закончится, мы либо будем квиты, либо ты меня сдашь в полицию. Но в этом последнем случае мне будет уже все равно…

Он непонимающе смотрел на нее, и Кира мужественно продолжила:

– Ты останешься в этой квартире. Исчезнешь для всего внешнего мира. И отсюда выйдет тот Матвей Белинский, которого я когда-то знала под псевдонимом Эм.

– Кира, что ты несёшь?! – возмутился Матвей. – Ты вроде не пьяная…

– Я не пью, – с достоинством ответила она. – И ты бросишь пить тоже.

– Охренеть можно, – только и смог сказать Матвей.

– Я поменяла двери, теперь их можно вынести только с частью стены. На окнах решётки. Соседи и полиция в курсе, что я привезла брата, страдающего шизофренией и алкоголизмом. Так что выходы я все закрыла. Твой телефон закодирован, ты можешь звонить только мне.

И тут Матвею стало страшно. Впервые за долгие годы. Она тронулась… Сошла с ума… Иначе невозможно ничем объяснить бред, который несет эта девушка, сидящая рядом с ним. Она хочет изолировать его от мира.

Видимо, все эти мысли отразились в его взгляде, потому что Кира улыбнулась и потянула его за руку:

– Пойдём.

Матвей послушно встал, потянулся за ней в другую комнатку, которая когда-то была спальней родителей, а потом его детской. Теперь вся мебель была сдвинута к стене, а посредине стоял пустой мольберт. Чистые холсты стопкой лежали на широком комоде. Там же находилось всё, что было необходимо для художника, – краски, карандаши, кисти, тряпки для кистей… То, что он имел в своем ателье на втором этаже дуплекса, было и здесь.

Матвей напряженно обернулся к Кире:

– И что, я теперь твой личный раб? Буду писать, а ты продавать?

Кира мягко улыбнулась:

– Ты опять ничего не понял! Делай, что хочешь. Читай, пиши, занимайся спортом. Только пить ты больше не будешь.

– Да кто ты такая, чтобы мне указывать! – наконец очнулся Матвей, отпихнул девушку к двери и угрожающе вскинул руку. Кира осталась спокойна, но он увидел, как напряглись её мышцы. Всё с той же нежной улыбкой она ответила:

– Никто. Хотя нет. Я козявка, а ты самый лучший.

Матвей помотал головой:

– Это было давно и неправда! Ты не имеешь права так со мной поступать! Я ничего не просил ни у тебя, ни у кого бы то ни было!!!

– Неважно, – Кира вышла из комнаты, и Матвей автоматически последовал за ней. Остановившись у дверей, она взяла ключи с полочки и тихо, но твёрдо сказала:

– Советую тебе принять это, как должное. Я приду через два дня. Не забывай есть и пей много воды. Всё, до скорого.

Она выскользнула из квартиры, и Матвей услышал скрежет двойного оборота ключа. Сердце его забилось быстро-быстро, и гнев, давно задвинутый в дальний угол сознания, выскочил на поверхность. Рука сама нащупала деревянную безделушку для складывания разных мелочей из карманов, и Матвей с размаху швырнул её в стену. Резная узорчатая крышечка отскочила от основы, и всё это упало с глухим звуком на пол коридора.

Что за фигня! Жил он спокойно и мирно, пропивал свое существование, рисовал картины, пользующиеся большим спросом, имел всё, что душа пожелает, и вдруг появляется эта козявка, распоряжается его жизнью и свободой и спокойненько сваливает! А он должен куковать здесь в одиночку и без единой капли алкоголя.

Кстати, о птичках! Там еще пиво осталось!

Он ринулся в комнату и, схватив бутылку тёмного стекла, залпом выпил последний глоток пива. Когда осознал, что глоток был последним, бутылка тоже полетела в стену.

Матвей сел на стул, пытаясь отдышаться от захватившего его праведного гнева. Надо попытаться выбраться отсюда! Даже если придется отогнуть решетки или вышибить дверь с куском стены…

Последующие два часа он провёл в безуспешных попытках найти выход из квартиры. Какие только способы побега не пришли в его измученную похмельем голову! Кроме решёток и железной двери, он думал о телефоне, о соседях, о прохожих на улице, даже о дыме из квартиры. Но постепенно удостоверился в том, что Кира действительно подумала обо всём. Телефон нагло молчал при наборе любого номера, кроме одного. Соседи, привлеченные его криками из окна и маханием рук, только крестились или молча качали головой, продолжая спешить по своим делам. Окно, выходящее на улицу, было наглухо забито гвоздями. А дым разводить он не решился, боясь задохнуться, пока пожарные выломают дверь или вырежут решётки на окнах.

После бесплодных поисков хоть капли спиртного по всей квартире Матвей почувствовал дикий голод. Маленькое существо, сидевшее в мозгу, отчаянно требовало выпить и закурить. Но ни алкоголя, ни сигарет в квартире не было. Зато была еда, кофе и чай. И много бутылок минеральной воды. Матвей нерешительно открыл одну из бутылок и отхлебнул глоток. Пить чистую воду не хотелось. Вкуса не было. Он заварил крепкий чай и, остудив его немного, вылил заварку в воду. В холодильнике нашелся лимон, в шкафчике сахар. В результате у него получился Ice Tea, и Матвей остался доволен результатом. Пока чай остывал, он сварганил на старой газовой плитке большую яичницу и поел без аппетита, только бы заглушить чувство нехватки.

Прихватив с собой бутылку воды с чаем, он вошел в комнату и завалился на кровать. Поспать бы… Время быстрее пройдёт… Может, Кира принесет ему выпить и сигареты… Или хотя бы сигареты… Или бутылочку пива… Нельзя же так сразу, в самом деле!

Но сон не шёл. То ли организм был еще возбуждён виски с наркотиком, то ли просто маленькое существо в мозгу требовало привычной дозы. Матвею было плохо. Слабость сковала все его мышцы, голова болела вся целиком, а желудок хотел выпихнуть съеденную яичницу. Гнев, не находящий выхода, постепенно спадал, уступая место апатии. Ужасно хотелось курить. Просто рвало на кусочки слабый мозг – так ему хотелось выкурить одну-единственную сигаретку…

Так Матвей пролежал до полуночи. Не спал, а впал в какое-то странное забытье, вроде и реальное, а вроде и нет. Из этого киселя его вывели старинные прабабушкины часы с маятником. В полночь они начали бить в колокол. Матвей сочно, но вяло выругался и пошевелил конечностями. Руки и ноги затекли, от движения по ним поползли мурашки, сменяясь настоящими слонами. Он застонал, пытаясь избавиться от слонов, ползающих по ногам, и встал. Слоны превратились в электрические разряды, и Матвей взвыл от обиды на Киру. Если бы не её «приключение», он бы давно уже был в своей роскошной трёхспальной кровати с прекрасной женщиной под боком, которую можно было бы использовать по прямому назначению. И ни похмелья, ни мурашек, он бы выпил еще одного Джека перед сном и выкурил бы свою пачку сигарет.

Делать было абсолютно нечего. Матвей зажёг лампу в подкрепление северному солнцу, которое мучалось, как и он, бессонницей, прочитал от корки до корки «Вечерний Петербург», всё еще лежавший на полу. Выпил два глотка воды. Покосился на осколки бутылки, но заметать не стал. Прошелся пальцем по корешкам книг, узнавая многие, выбрал «Три товарища», столь обожаемые мамой, и сел под лампу читать.

Часы пробили три часа, когда он вскинулся, поднял голову, лежавшую на раскрытой книге. Ужасно хотелось пить. Матвей поднялся, разминая затёкшие ноги, и выпил немного воды с чаем. Прошелся по комнате. Чем же заняться здесь, пока Кира не выпустит его на свободу? Если выпустит, конечно…

При этой мысли он почувствовал, как холодеет спина. По её решительному взгляду было ясно, что Кира не отступится от своих намерений. Может продержать его взаперти и год, и два. За это время он превратится в сумасшедшего…

Но что делать-то?

Матвей поплёлся на кухню, заварил себе крепкого кофе и медленно, словно нехотя, вошёл в маленькую комнату. Обошёл её по периметру. Потрогал холст на комоде, приласкал ладонью шершавую мягкую поверхность… В конце концов, почему бы и нет? Только он никогда не писал без виски… Что из этого получится?

Матвей поставил кружку с кофе на стул, взял верхний холст, аккуратно пристроил его на мольберт и вернулся за красками. Кира сказала, делай, что хочешь. Знать бы ещё, что он хочет. Ему не нравились собственные картины, абстрактная мазня, которой восторгались сотни людей. Что написать на этом холсте? Чему дать жизнь? Или смерть?

Матвей усмехнулся. Все его страдания прекратились бы с одним маленьким стаканом! Но нет, стакана нет. А он должен выразить свои страдания на холсте. Знать бы ещё, как передать тугой узел в животе, пустоту и чувство недостаточности в груди, кружение головы и страх! Его этому не учили…

Рассвет, как и положено в белые ночи, подкрался незаметно. Просто стало светлее в комнате, и за окном зашумели машины, зацокали каблучки, зазвенели детские голоса. Матвей очнулся от транса, в котором он пребывал, созерцая холст. Толстый слой чёрной краски, кое-где разбавленный тёмно-серым и тёмно-синим. Жёлтая лампочка, светлый ореол вокруг… Лампочка раскачивается. Конечно, движения не видно, но она качается… Тени от лампочки, страшные, угрожающие… И крохотная фигурка человека… В углу, словно ребёнок, обнявший колени и сжавшийся за невидимой кроватью, спрятавшийся от ночных монстров… Фигурку даже и фигуркой не назовешь, так, мазок краской, а поди ж ты… Сразу ассоциируется с человеком, которому страшно…

Матвей проглотил остатки остывшего кофе и устало вытер лоб рукой. Мучительное желание закурить и выпить хоть немного, хоть чего-нибудь алкоголесодержащего, задавило его, заставило доплестись до кровати и упасть на нее, свернувшись в позу зародыша.

Ему снились длинные странные сны, в которых он бежал за кем-то или чем-то, и ему казалось – вот-вот догонит, и тогда все будет хорошо… Но догнать не получалось, и Матвей просыпался, чувствуя, как страх сдавливает его грудь, мешая дышать. Даже не страх, а беспочвенная глухая тревога… Он дышал ртом, пытаясь прогнать огромную тяжелую жабу с груди, и снова засыпал, лишь мельком отмечая время на старинных часах…

Потом пришел момент, когда он уже не смог заснуть. Глаза не закрывались. Нужно было встать и оказаться лицом к лицу с ломкой. Противная, она схватила его тут же, вцепилась в его нутро, наполнила голову. Матвей поворочался еще с полчаса и безнадежно встал.

Надо чем-то заняться. Занять руки и мозг. Самое главное – мозг. Чтобы мерзкое существо прекратило раскачивать его ломающийся организм. Надо продержаться несколько дней, пока он найдет способ сбежать.

Матвей щелкнул кнопкой старенького телевизора. На экране появился снег. Да что такое ёмоё, даже телика она ему не оставила! Знал бы, не удерживал бы ее в тот день, когда она напилась и пошла балакать с цветами на площади… Или нет, вообше бы не поехал на вокзал и не встретил бы эту козявку! Оооооо или не приехал бы в Ростов на Дону… И не случилась бы с ним вся эта фигня.

Матвей, ворча всё это себе под нос, принялся вертеть такой же старой, как и телевизор, антенной, пытаясь поймать хоть какой-нибудь канал. Наконец, снег стал мельче, противный треск сложился в осознанную речь, и на экране появилась дикторша новостей Питерского канала. Он даже узнал ее – дикторша освещала подготовку к его выставке и Матвея пригласили сказать пару слов. Это было две недели назад… А кажется – целую вечность!

Дикторша долго трепалась с серьезным видом о проблемах в городе, потом кашлянула в кулачок и перешла на другую тему:

– Исчезновение известного художника Матвея Белинского, два дня назад с собственной выставки, которая в настоящий момент проходит в галерее альтернативного искусства, обеспокоило и взволновало весь Санкт-Петербург. Помимо версий о возможном похищении и даже убийстве художника, полиция рассматривает также и версию о мнимом исчезновении, результатом которого стало бы повышенное внимание прессы и поклонников к творчеству Белинского.

Матвей усмехнулся. Похищение было самым что ни на есть настоящим! Но нестандартным… А коршуны уже парят над его останками… Тьфу, мерзость!

– Следствие продолжается. Мы будем держать вас в курсе событий…

Матвей вздохнул с отчаяньем приговоренного к смертной казни. Может, наши доблестные полицейские окажутся на высоте и выйдут на Киру Пастернак, кем бы она ни была в настоящей жизни…

А ему надо продержаться до этого момента и не сломаться!

Матвей выключил телевизор и ясно услышал урчание в желудке. Надо, наверное, сходить на кухню и приготовить что-то на завтрак… На ужин… Блин, пожрать! Теперь даже непонятно, что как называть. Похоже, у него будет в основном ночная жизнь…

Проходя мимо комнаты-ателье, он мимоходом окинул взглядом картину. Человечек в углу был жалок. Ему стало не по себе. Так же жалок, как и он сам. Но картина всё ещё не нравилась ему.

Матвей никогда не мог понять, как это получалось. Но некий внутренний маячок вёл его к осмысленному завершению всех, даже самых идиотских, холстов. Например, тот, с белыми пятнами и зеленой точкой. Вика не хотела ничего слушать про незаконченность картины, восторгалась пятнами и хотела отобрать холст, чтобы отнести на выставку самолично. Но Матвей не дал. Сидел три дня и смотрел на далматинистость перед глазами, пока голова не заболела. Потом взял кисть, макнул в зеленую краску – говорят, зеленый цвет означает надежду – и поставил в углу большую жирную точку.

И почувствовал, что вот теперь всё. Больше к картине ему добавить было нечего.

Теперь человечек этот.

Чего ему, сердешному, не хватает для полного счастья?

В кухне Матвей открыл холодильник и тупо пялился в него целую минуту. Продуктов он просто не видел, все его мысли были заняты желтоватым пятнышком в форме человечка в черной страшной комнате. Руки сами взяли с полки две сосиски и пару помидоров, сами все покромсали в сковородку, сами зажгли газ, и Матвей присел на табуретку, ожидая момент, чтобы разбить в жарево три яйца.

Ни готовить, ни есть желания не было. А хотелось пойти в маленькую комнатку и сесть перед картиной.

Он все-таки добил яичницу, съел ее, мужественно пережевывая, и даже выпил три больших глотка воды с чаем. На полный желудок алкоголя уже почти не хотелось. Зато мучительно хотелось выкурить сигарету. Одну. Маленькую. Даже половинку… Даже окурочек… Господи, почему он не наделал нычек в этой квартире, когда был подростком?

В голове словно вспыхнула красная лампочка. Отец, страстный курильщик и любитель нормальной русской водочки, однажды, чтобы сделать приятное жене, пообещал бросить пить и не курить ничего, кроме ментоловых сигареток. Несколько недель спустя он глубоко раскаялся в этом обещании, но ничего не поделаешь, мама была женщиной строгой и волевой. Пообещал, значит, точка. И отец, в одно из ее ночных дежурств, смастерил в квартире тайник. В комнате сына.

Дрожащими руками Матвей пошарил под широким деревянным подоконником, и не поверил самому себе, когда нащупал едва заметную кнопочку. Подоконник с дегким треском подскочил вверх, открывая нишу, вырезанную в стене за батареей. Там, сколько он себя помнил, всегда лежала бутылка водки и пачка сигарет…

Матвей выпрямился и безнадежно закрыл глаза. Открыл. Вид лежавшего в нише ничуть не изменился, и Матвей с чувством сказал:

– Вот сучка!

Взял листок бумаги, сложенный пополам, и прочитал написанное быстрым крупным почерком: «Извини, но это для твоего же блага. Пей воду, она полезна. Патч действует 24 часа, наклей на предплечье. Целую. Кира.»

Матвей вытащил из отцовской заначки бутылку минеральной воды и коробку патчей анти-табак. Вот сучка, как она узнала про нычку?!

Патч положила, козявка! Всё равно это говно не действует… А как хочется курить!

– Убью засранку, – мрачно пообещал сам себе Матвей, прилепляя кружок пластика цвета тела к правому предплечью.

Обойдя мольберт и потирая бежевый патч, чтобы тот лучше держался, Матвей уставился на картину. Нужна дверь. Запертая. Да, определенно, в этой картине не хватает двери, которую человечек никогда не сможет открыть.

Обязательно. И передать как-то, хрен его знает как, это безнадежное «никогда»…

Руки уже потянулись за красками. Пальцы вслепую перебирали тюбики разных цветов, потом принялись машинально выдавливать на палитру и смешивать нужные оттенки. Она будет призрачно-серой, эта дверь, она будет недосягаемой… И у нее будет злорадная ухмылка, намек на ухмылку…

Кира решила устроить ему дезинтоксикацию. Принудительную и оттого особо унизительную. Ну ничего, он ей еще покажет, что у него в нутре! Он нарисует гениальные картины, он бросит пить и курить, но Кира пойдет в тюрьму! За похищение и… как это там называется? изоляцию от мира? секестрацию? Бог с ним с названием! Главное суть! Она. Его. Заперла.

Матвей потер патч на плече, убедившись, что тот еще держится, и легкими, быстрыми мазками нанес контур будущей двери на холст…

Курить уже не хотелось. По-честному, он просто забыл о своем желании. В его сознании жила только дверь на картине. Ухмыляющаяся, противная, недосягаемая… С призрачными глазами без зрачков, с беззубым и оттого еще более гадким ртом, с улыбкой чеширского кота… Он уже ненавидел ее, на картине, как в жизни.

Последний мазок нанесен, Матвей выдохнул и только в этот момент ощутил боль в челюстях. Как сильно он их сжимал, рисуя треклятую дверь! От ненависти, от внезапно вернувшегося гнева на Киру и на свое заточение, от безнадеги, которая заполняла всю его жизнь… Он потер скулы, пытаясь снять напряжение, и по привычке потянулся за бутылкой. Но нащупал лишь круглое горлышко пластиковой «Стелмас». Смачно выругался, но от безысходности все же отпил глоток.

Часы пробили девять. Матвей устало поднялся, побрел к кровати. Долго он так не протянет… Без выпивки картины писать очень тяжело! Выматывает. До самого нутра… Он нащупал на одеяле телефон и по привычке посмотрел на экран в поисках новых сообщений. Потом опомнился – кто ему может послать СМСку? Кира? Ей на него плевать!

– Козявка… – тихо сказал он и удивился. Вроде бы это должно было прозвучать с ненавистью или хотя бы с неприязнью, а получилось чуть ли не тоскливо… Да он заскучал, что ли?

Палец нерешительно ткнул в иконку контактов. Пролистал страничку до имени Киры. Помедлил. И нажал на зеленую трубочку… Три гудка и щелчок.

– Кира, – слабо позвал он, и далекий голос сразу же откликнулся:

– Я здесь.

– Ты спишь?

– Нет.

– А что делаешь?

– Смотрю телевизор и бегу на тренажере.

– Мне плохо.

– Я знаю. Так и должно быть. Держись.

– Ты мне утроила заподлянку…

– Это ты сейчас так думаешь…

– И всегда так буду думать.

– Надеюсь, что нет…

Кира вздохнула в трубку:

– Все, что я сделала, – это для тебя…

– Как ты нычку нашла?

– Случайно! Уж извини…

– Да ну тебя к черту! – закричал он. – Что я тебе сделал?!

– Ты очень много для меня сделал, – тихо ответила девушка, тяжело дыша. – Я не смогла и дальше наблюдать, как ты катишься в пропасть…

– Кира… Я картину пишу…

– Это замечательно! – воодушевилась она. – Завтра приду, посмотрю…

– Принеси мне пива… – это было унизительно, но он опустился-таки до просьбы. И заскрипел зубами, услышав ответ.

– Пива не будет! Если хочешь, принесу фруктов, какой хочешь колбасы, вообще продуктов, но не алкоголь!