Текст книги "На расстоянии дыхания, или Не ходите, девки, замуж!"

– А почему не зашли? – обиженно спросил он, обняв ее за плечи.

– Да что вы, мальчик мой! Мы же слышали, что у вас ремонт полным ходом! Стоило ли отвлекать!

– Вот поэтому и нужно было зайти! Бог с ним с этим ремонтом! Постоял бы еще день, вы ведь устали с дороги! Эх, как не совестно! – по-дружески журил ее Вадим.

– Да право не стоит волноваться!

– Как Эммануил Маркович? Ему стало лучше?

Женщина тут же сплюнула через левое плечо.

– Не будем об этом, – проговорила она заговорщицки.

– Ну, слава Богу! – выдохнул Вадим с облегчением.

– Надеюсь, Ему еще не скоро потребуется мой муж.

– Всё будет хорошо. А вы, смотрю, меня послушались. Почти не загорели.

– Да, тьфу на вас! – махнула она рукой с досады. – По вашим канонам жить – никакой радости от жизни не получить!

– Зато пигментных пятен почти нет, а? – прошептал стилист и улыбнулся.

– Ай-ай-ай! Как нехорошо потешаться над старой больной женщиной!

Вадим завертел головой:

– Старая? Больная? Это вы о ком?

Дама в ответ весело рассмеялась, похлопав его по руке.

Инне было немного неловко стоять рядом и словно подслушивать этот разговор двух друзей, что давно не виделись. Она уже хотела незаметно проскользнуть в подъезд, как услышала ласковый, но в то же время настойчивый голос:

– Вадим Вадимович, вы меня не представите этой юной леди?

Романов рукой дотянулся до Инны и привлек ее к себе.

– Голова садовая! – изрек он. – Я так обрадовался вам, что позабыл о приличиях. Изма Изральевна, познакомьтесь, пожалуйста, – Инна, моя девушка.

– Вы в своем уме? Как вы могли такое сказать пожилому человеку? – воскликнула Инна, когда они вернулись в квартиру.

– А что я должен был сказать? Это Инна, чужая невеста, сбежавшая из-под венца, перекантуется у нас месячишко – другой и съедет, так что ли?

– Чего у вас опять? – спросила Алька, обматывая полотенцем мокрую голову.

Брат тут же шагнул к ней и сдернул его.

– Ай, ты чего?

– Да не чего, а что! Сколько раз говорить? И я уже миллион раз повторял: не наматывай полотенце на голову после душа! Волосы потом плохо укладываются!

– Блин, больно! – рявкнула сестра. – Что случилось-то?

Вадим, не останавливаясь, прошел в кухню.

– Инн?

– Твой брат представил меня вашей соседке, Изме Изральевне, своей девушкой! – с нескрываемой злостью ответила она.

– Изма вернулась? Здорово! Я скоро! – крикнула весело Алька и выскочила из квартиры. Тут же вернулась, пролетела в гостиную, там что-то зашелестело, заскрипели дверцы серванта, и через несколько секунд, она уже выбежала из дома, что-то держа под мышкой, в том виде, что и была – в халате, полотенце и тапочках. Еще через секунду в соседней квартире раздался звонок, за которым последовал собачий лай, а потом веселый женский голос и совершенно счастливый Алькин визг.

Инна вздохнула. С каждым новым днем ее жизнь всё больше походила на авантюрный роман.

– Долго вы там стоять будете?

Девушка еще раз вздохнула и прошла на кухню. Вадим стоял к ней спиной и осматривал ободранные стены. Шея уже ощутимо ныла, а завтра предстоит долгий рабочий день. Нет, на сегодня хватит.

– Я могу вам объяснить, почему представил именно так, – сказал он, не оборачиваясь.

– Потрудитесь, пожалуйста. Не проще было бы представить меня вашей дальней родственницей? Какой-нибудь внучатой племянницей вашей двоюродной тетушки?

– Моя бабушка прожила в этом доме всю свою жизнь. Алька не просто так сказала, что соседи у нас многоуважаемые. Здесь что не квартира, то либо «Заслуженные», либо «Народные» артисты, есть академики, в первом подъезде живут муж с женой, они писатели. Пожалуй, из всего дома, только мы с Алькой не имеем никакого отношения ни к искусству, ни к науке. И все всех знают, потому что заселялись в одно время. Изма Изральевна – оперная певица. Насколько я знаю, ее очень любил Хрущев, а Берия даже клинья подбивал. Ее муж, Эммануил Маркович, известнейший дирижер. Правда, теперь он практически не ходит: несколько лет назад его разбил паралич. Моя бабушка тоже была певицей, дед – из династии врачей. Они умерли в один день, бабушка пережила деда ровно на год. И кроме них у нас больше нет родственников – ни дальних, ни ближних. Совсем никого. Круглые сироты.

– Разве так бывает?

Вадим посмотрел и усмехнулся уголком рта.

– До какого колена вам известны ваши, так сказать, корни?

Инна призадумалась.

– По крови я знаю лишь о бабушке, которую мой прадед привез из Риги. Как говорила мама, она была сиротой. Немцы всех убили. Прадед со своим полком вошел в Ригу и подобрал маленькую отощавшую девочку, а накануне ему пришло письмо, в котором прабабушка известила его о смерти дочери. Вот он после победы разыскал маленькую Ингеборгу и вернулся в Ленинград уже с ней. По линии отца всё сложнее: там вообще концов не найти. Он говорит, что его прадеда раскулачивали где-то на Волге. Дед воевал, но попал в плен и сгинул. Бабушка умерла в шестидесятом, отцу было семь лет. Из родных у него осталась только сестра, у нее двое детей от разных браков. Вот и все, – сказала она.

Вадим вновь усмехнулся.

Он знал свою родословную, правда, только по материнской линии, с одна тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Крепкий род. Было кем гордиться! Его прапрадеда вызвали к Пушкину. Только предок не застал Александра Сергеевича живым. Спустя несколько лет он перебрался в Петербург. У него было двое сыновей. Один стал врачом, второй после окончания семинарии ушел в монастырь. Говорили, что родители ему не разрешили жениться на какой-то камеристке. Тот, что стал доктором, открыл частную практику и обзавелся семьей. Старшая дочь умерла бездетной. Скорее всего, из-за того, что муж был на тридцать лет ее старше. После его смерти, ей было уже тридцать пять, повторно замуж никто не позвал. Старший сын стал военным, погиб в русско-турецкую. Младший же стал военным врачом и спас не один десяток жизней. Он удачно женился, и у него было шесть детей: два сына и четыре дочери!

Первенцем была девочка. Рано, но очень удачно вышла замуж. Вот только муж утонул спустя три недели после свадьбы. Она второй раз вышла замуж, но избранника подстрелили на охоте. Третье замужество продлилось три года, но девушку опять постигла неудача. Увы, брак не принес детей, зато карточные долги мужа стоили тому жизни. На тот момент ей исполнилось уже двадцать семь лет. Четвертая попытка, наконец, сделала ее матерью, но ненадолго. Мальчик умер от скарлатины в год, и несчастная наложила на себя руки в тридцать лет. Говорили, что красоты была неописуемой.

Вторым был сын. Ему не повезло, он женился на бездетной женщине и не развелся с ней до самой смерти. Бабушка Вадима утверждала, что любил он жену безумно, однако этот факт не помешал ему на стороне иметь внебрачного сына. Участь паренька была незавидной, умер в безвестности и нищете, не оставив потомка.

Третьей была дочь. Умерла родами, зато оставила после себя девочку. У той было двое сыновей. Оба военные, погибли в Гражданскую. Пятая ушла в монастырь замаливать грехи старшей сестры. Говорили, она была совсем некрасива, да и приданое за нее давали маленькое, так что девушке не оставалось другого выхода. Шестая сбежала с каким-то бонвиваном. Потом до родителей дошли слухи, что та сгинула в борделе.

А вот четвертый сын унаследовал клинику деда и продолжил семейное дело. У него рано умерла жена то ли от кори, то ли от желтухи, но второй раз он не женился и в одиночку воспитывал сына, который пошел по его стопам. Когда началась Гражданская, у того было уже трое детей, и он остался в России. Дед Вадима родился в двадцатом году…

Семья Романовых. Семья, не имеющая никакого отношения к венценосцам, но заплатившая за фамилию огромную цену. В тридцать седьмом родителей деда расстреляли. Старшего брата сгноили в лагере. Средний отрекся от семьи и стал врачом. Он погиб в сорок втором под Сталинградом. Сестра, что была старше деда всего на два года, умерла во время Блокады, но спасла младшую сестренку. Та стала прекрасным окулистом, умерла бездетной в шестьдесят восьмом. Сам дед прошел войну от начала и до конца. В июне сорок первого он окончил третий курс медицинского. Так и стал военным хирургом. После войны дед вернулся в Ленинград и разыскал свою любимую, бабушку Вадима и Альки. Еще до войны они решили пожениться.

У той тоже была огромная семья. Их ветвь тянулась чуть ли не с основания Петербурга, вот только мужчин выкосила война, а женщин и детей – Блокада. Из всего многочисленного семейства осталась лишь она, ее старшая сестра с племянником, две двоюродные сестры и мать. А до войны насчитывалось пятьдесят восемь человек! У бабушки были младшие брат и две сестренки. Ей тогда было всего двадцать, и, видя, как гибнут близкие люди, собрала всех уцелевших детей и отправила в тыл, на юг. Вот только эшелон разбомбили немцы… после смерти сестры она нянчилась с ее сыном до самой его смерти. Жил он бобылем: ни добра, ни детей не нажил. Две двоюродные сестры вышли замуж. Одна полностью отдалась карьере певицы, и на детях поставила крест. Умерла в конце девяностых. Вторая, как и бабушка, преподавала в консерватории – была потрясающей скрипачкой. Ее младший сын погиб в Афганистане, он был военным корреспондентом.

А вот старшая дочь жива, ей сейчас пятьдесят два. Это женщина, целиком и полностью посвятившая себя карьере, была раз пять замужем, но детей у нее нет. Она приезжала в две тысячи первом, когда бабушка вызвала ее из Америки, но вспоминать о ней Вадим не любил. На то были свои причины, и мужчины не собирался их озвучивать.

– Поженившись, дед взял фамилию бабушки, но это не спасло от репрессий. Его вскоре арестовали. От пережитого потрясения у бабушки произошел выкидыш. Вернулся дед домой только после смерти Сталина. Мать родилась в пятьдесят шестом, когда бабушке было уже тридцать шесть лет. Больше детей у них не было. Мать единственный ребенок, а у нее только мы. Алькин отец был талантливым скульптором. Его работами восхищались, но сам он воспитанник детского дома без рода и племени.

– У вас разные отцы?

– А по нам не видно?

– Но у вас-то есть род и племя?

Вадим засмеялся:

– Вот только вы на кореянку не походите совсем.

Инна смотрела на него, не отрываясь. Он всё еще улыбался, и только теперь она увидела у него на щеках ямочки.

– Что вы на меня так смотрите? – спросил он.

Инна вдруг тоже улыбнулась, отчего заискрились ее голубые льдинки-глаза.

– Впервые вижу взрослого человека с ямочками на щеках. Забавно!

И Вадим неожиданно для себя смутился.

– Правда, он обаяшка, когда улыбается! – раздалось от двери. – Ой, народ, я столько всего притащила! Идите, разбирайте!

Алька прошла в гостиную, брат поймал ее на входе и сдернул полотенце с головы.

– Ай! – взвизгнула та и попыталась достать его ногой, но он лихо увернулся, правда, едва не свалив Инну. Она вцепилась в него, пытаясь сохранить равновесие, так в обнимку они продефилировали несколько шагов. Алька смотрела на них с нескрываемым любопытством.

– Я что-то пропустила? – спросила она, улыбаясь. Инна тут же вырвалась из мужских рук.

– Изма угостила? – как ни в чем ни бывало спросил Вадим, разглядывая подарки в руках сестры. – Да и вот еще что, завтра, мадмуазель Алиса, даже не смейте подкатывать ко мне с просьбой, уложить вам волосы!

– В глаз захотел? Где ты тут Алису увидел? А насчет волос завтра и поговорим, – сказала она.

– Даже не мечтай, – промурлыкал брат. – А что ты ей отнесла?

– Ты привозил кедровые шишки из Старой Ладоги и конфеты, которые я Марусе заказывала еще весной, – ответила сестра. – Видал такое!

Она подцепила двумя пальцами крохотный сундучок и открыла его. На ладонь выпали браслет и серьги с гранатами.

– Изма сказала, что это мне к тому черному платью, атласному, оно еще отливает на свету бордовым. Тебе запонки, смотри, какие классные! Вот еще орехи и конфеты чешские. А это тебе Эммануил Маркович успел передать, когда я уже выходила. Натуральное чешское пиво! Изма Изральевна нас, конечно, всё равно спалила. Смешно да, мы для них всё еще дети. Она так и кричала: «Не смей спаивать ребенка!» А он ей: «Изя, ты сорвешь голос, а у тебя скоро приемная комиссия». Здорово, как же здорово, что Эммануил Маркович оклемался! Я так этому рада! Да, кстати, она на тебя жаловалась. Сказала, что ты ей запретил в этом году загорать, да? – спросила Алька, глядя на брата.

Тот рассматривал запонки и улыбался. Свет заполнял душу до краев!

– Никогда про нас не забывают. Бабушки уж десять лет нет, а они всё так же заботятся о нас, словно мы школьники-сироты, – проговорил он.

– Да, с соседями нам повезло, словно лотерею выиграли. Так что насчет загара?

– Изме уже за восемьдесят, ей нужно опасаться ультрафиолета. Сейчас ее лучшие друзья – это широкополые шляпы.

– Вот еще что. Инна, это тебе, – сказала Алька и протянула брошь. – Я такой красоты отродясь не видела.

Брошь представляла собой изгибающуюся ящерку с янтарными глазками и россыпью знаменитых чешских гранатов по выгнутой спинке. Девушка повертела ее в руках и протянула обратно Але.

– Я не могу это принять, – сказала она. – Мне вообще не нравится эта авантюра. Я не могу быть вашей девушкой, вы же сами это понимаете, Вадим. Тем более принимать дары на этом основании. Вы ввели пожилого человека в заблуждение. Нужно извиниться и вернуть брошь.

– Что вы так переполошились, словно я вас под венец или в постель тащу? – вздохнул Романов. – Да, я представил вас своей девушкой, но не женой же! Да и с женой можно при желании развестись, а с девушкой расстаться. Когда вы решите уехать в Москву, я верну брошь Изме и скажу, чтобы она придержала ее до тех пор, пока не встречу ту самую, единственную. Вот и всё. Хватит воду в ступе толочь. Завтра тяжелый день.

С этими словами он, потирая ноющую шею, вышел из комнаты. Алька поспешила за ним.

– Онисама, а во сколько ты завтра встаешь на работу?

– Утром, – с нескрываемой издевкой ответил он.

– А конкретнее?

– А не скажу! – в тон ей проговорил Вадим. – Я ж тебя знаю, встанешь на двадцать минут раньше меня, сваришь свой чудесный кофе и будешь преданно смотреть мне в глаза. Меня начнет грызть пресловутая совесть, и я, в конце концов, уложу тебе волосы на работу! Так?

Алька молчала, потом заворчала:

– Бесит, я же не собака или кошка, что ты меня вечно за ушами чешешь? Брат!

– Я в душ и спать, пока, meine kleine Schwester! 22
  моя маленькая сестра (нем.)


[Закрыть]Guten Nacht!33
  Доброй ночи (нем.)


[Закрыть]

– Брат!

Инна же стояла в гостиной и рассматривала лежащую на ладони ящерку. Ее роман становился час от часу интересней и интересней. Вот только куда всё это приведет, непонятно.

Глава

III

. Тайны брата и сестры.

Утром следующего дня Инна проснулась от жужжания фена. Она застала брата и сестру в гостиной. Вадим стоял над сидящей Алькой и управлялся то феном, то расческой, укладывая малышке волосы. Инна поздоровалась, и увидела, каким довольным было лицо Али.

– Я всё вижу, – пробормотал брат, укладывая прядь, – если не сделаешь лицо попроще, так и пойдешь на работу.

– А я что? Я ничего! Я даже слова не сказала, – пробурчала та. Вадим щелкнул ее расческой по носу.

– Тебе пара уже корни подкрасить.

– Ну, это до выходных теперь.

– Я постараюсь сделать на неделе.

Аля в ответ вздохнула.

– Вадим, вас не затруднит зайти в оптику, где мы с вами были? – спросила Инна.

– Что вы хотите? – не отрываясь, спросил он.

– Там есть все мои данные после обследования, пусть сделают очки. Я буду носить их только дома. От линз глаза устают.

– Инна, вы противоречите сами себе, – вдруг сказал он, – начнем с того, что вы носили даже не просто линзы, а цветные, так как не нравился натуральный цвет глаз. Как же вы с этим мирились?

Квартирантка, вторя Альке, вздохнула.

– Хорошо, это не совсем правда. Если я буду носить очки, то не так будет бросаться цвет моих глаз, такая причина вас устроит?

– А что не так с твоими глазами? По мне, так круто! Похожи на кристаллы льда, ага, брат? – проговорила хозяйка дома.

– Я ей уже об этом говорил, да только без толку, – пробормотал Вадим, – мне не трудно заказать вам очки, но за пределы квартиры вы в них не выйдете, учтите. Это раз. Я сам выберу вам оправу, а то, зная вас, могу предположить, что это будет нечто в стиле Ксении Собчак. Не всем идут темные, прямоугольные оправы – это два. И последнее, – тут он поднял на нее свои темные глаза, – пора избавляться от комплекса неполноценности. Большинство моих знакомых убили бы за такой рост, почти все – за волосы, и уж точно все – за грудь. Если вы сбросите вес, то можете смело идти в модели. У вас и осанка, и походка отличная. Когда не спотыкаетесь.

– Вадь, а она смутилась, – хихикнула Аля.

– Не верти головой! – тут же приказал брат.

Каждый день они ездили на работу, оставляя Инну одну в доме. Девушка готовила ужин, по мере необходимости убирала в квартире и всё. Вадим уходил в восемь тридцать, а возвращался уже после десяти. Алька работала официанткой в одном из самых дорогих ресторанов Петербурга. Открывался он в десять утра и закрывался в двенадцать ночи, поэтому девушка работала или в дневную, или в вечернюю смены. Если работала до закрытия, то возвращалась домой на такси. Брат за этим следил строго.

Вообще, отношения этих двоих ставили Инну иногда в тупик. Они могли орать друг на друга, но уже через минуту Алька жаловалась брату на придирчивую клиентку, и тот ей искренне сочувствовал. Он мог сколько угодно ворчать по поводу замотанных в полотенце волос и клясться, что завтра уж точно ни за что не возьмется ее причесывать, а утром как ни в чем не бывало крутился вокруг сестры с расческой. Она укрывала парня пледом и подкладывала подушку, если его успевал сморить сон «в антисанитарных условиях».

А еще они совершенно не походили друг на друга. Алька была малышкой в сто пятьдесят пять сантиметров, с кукольным телосложением, осиной талией и детскими ступнями. Она красила волосы и брови в цвет горького шоколада, а глаза были удивительного синего оттенка. Даже без макияжа девушка смотрелась прекрасно. В отличие от брата, она практически не пользовалась никакими средствами по уходу за своей внешностью.

Вадим был смуглым, высоким красавцем. Инна никогда не судила по внешности о характере человека, но здесь… Рост, осанка, взгляд и даже поворот головы демонстрировали превосходство этого мужчины над остальными. Во всей фигуре ощущалась порода. Голубая кровь. Белая кость. Он словно стоял надо всеми, хотя никогда не хвалился навыками, не кичился достатком, но было в нем что-то неуловимое, необъяснимое, недосягаемое… Говорил вкрадчиво, спокойно, и этот голос Инне казался очень знакомым, но как она ни старалась, не могла вспомнить, где могла его слышать. А самым удивительным во внешности Романова были глаза: два угля, словно прожигающие насквозь. Они будто заглядывали в душу, а если Вадим начинал злиться, то угли превращались в две черные дыры – затягивали и заглатывали свою жертву целиком. Сопротивление было бесполезным. Инна на себе ощутила магию этого взгляда, и даже поймала себя на мысли: вот если бы он так посмотрел на нее там в машине и она бы рассмотрела это взгляд, вряд ли согласилась бы на помощь. Она порой терялась перед своим спасителем, покоряясь его необъяснимому превосходству – так травоядное трусит перед хищником.

И было еще кое-что, что удивило беглянку: Вадим ухаживал за собой. Инну это поразило. У отца был крем для бритья и после, да туалетная вода. У Бориса то же самое. А здесь мужчина пользовался специальным гелем для умывания, при этом один был дневным, другой – ночным. Но апофеозом любви к самому себе был уход за руками: три различных скраба, несколько масок, штук пять кремов и в довершении – хлопчатобумажные перчатки на ночь! Зато шампунь, кондиционер и гель для душа в единственном экземпляре. При всём разнообразии языков, что Инне были известны, этикетки она так и не смогла прочитать. Из короткой надписи на флаконах было ясно лишь, что производитель данных моющих средств Италия. У Альки предметы ухода за собой были той же фирмы.

В среду поздно вечером Вадим, наконец-то, взялся за Инну. Девушка посмотрела на его серое от усталости лицо, но говорить ничего не стала. Она не успела опомниться, как он уже развел краску и уже через мгновенье выписывал круги перед ней. Еще через минуту она вдруг стала почесывать нос, а еще через две – чихать.

– Что с вами? Простыли? – поинтересовался Вадим.

– У меня аллергия на химические запахи, – призналась Инна, гнусавя.

– Странно, а реакции на кожу нет, – пробормотал он, вновь заглянув ей за ухо, где делал тест на аллергическую реакцию.

– Не обращайте внимания! Я же понимаю, что это необходимо, – ответила она, шмыгнув носом. – Вы ведь тоже аллергик.

– С чего вы взяли?

– У вас гель для душа, да и шампунь без запаха.

– А вы зачем нюхали? Токсикоманка или, может, клептоманка? Страсть к чужим вещам?

Инна закрутила головой от возмущения.

– Тпру! – тут же рявкнул Вадим.

– А что вы задираете? Я сослепу всё просмотрела. Вдруг у вас в ванной шампунь против блох стоит? Знаете, как тяжко его потом с волос смывать?

– Шампунь против блох? У нас нет ни кошки, ни собаки. Хотя, может, Алька им бы пользовалась? Она иногда так кричит, словно тявкает. А вам что и смывать его доводилось?

– Вот вам весело, а я потом четыре часа волосы расчесывала! С тех пор всегда читаю, что на тюбике написано.

– Странно, а вот у кошек после мытья таким шампунем, шерстка становится гладкой и блестящей.

– Не все кошки любят воду.

– Наш Базилио очень любил. Ему было семнадцать лет, когда он умер. Алька две недели после этого плакала. Даже в институт не ходила.

– Она учится? Где?

– На факультете гостиничного и ресторанного бизнеса. Вот только с английским, да и другими языками беда: нет никаких способностей. Поднимите голову. Жуть какая! Сейчас я вам воды и салфеток принесу.

Инна сидела, обливаясь слезами и ежесекундно шмыгая покрасневшим носом. Такого он никогда не видел, и, честно сказать, переполошился.

– Слушайте, а отек Квинке не случится? Выглядите кошмарно. Будто над кастрюлей с нарезанным луком сидите. Как вы себя чувствуете?

– Как будто сижу над кастрюлей с нарезанным луком. Хватит разговаривать, давайте уже занимайтесь делом, – пробубнила она. Но Вадим опять вышел из комнаты.

Вернулся со стаканом воды и сунул ей в руки таблетку.

– Выпейте, это супрастин. Вам станет лучше.

– Это точно, после супрастина спать буду опять сутки. Да ладно вам! Давайте сюда таблетку. Что вы, ей Богу, всполошились?!

Он внимательно вглядывался в ее опухшее от слез лицо и не знал, что делать дальше. Стоял рядом, держа краску в одной руке, кисточку в другой, а желание было поскорее смыть с несчастной жертвы всю эту химию.

– Вадим, я не умру! Только в вашей власти сократить по времени мои мучения, смилуйтесь!

Так быстро он еще ни разу в жизни не красил. Она шмыгала носом и молча терпела.

– Так вот почему вы никогда не красили волосы! – сказал он, чтобы немного отвлечь ее. – Слушайте, а через две недели вас ожидает химическая завивка. Переживете?

– Если сегодня не умру, – был гнусавый ответ.

Хлопнула входная дверь. Алька что-то напевая под нос, вошла в гостиную. Сегодня Эммануил Маркович опять неважно себя чувствовал, и девушка ходила поставить укол. Она еще три года назад научилась делать уколы, когда выхаживала брата, подхватившего пневмонию. Воспаление легких он заработал по дурости: поспорил с ребятами из салона, что ему ничего не будет, даже если зимой залезет в Неву. Сколько поставил на кон, он так и не признался. Алька на тот момент училась в одиннадцатом классе. Когда брат свалился с температурой, она плакала и уговаривала его лечь в больницу. Он не мог себе представить, что она останется дома одна, девочка же боялась вовсе лишиться брата. Вот тогда и научилась делать уколы, ставить банки и правильно проводить ингаляции.

– О Господи! – воскликнула Аля, увидев Инну. – Что это такое? Ты ее что, до слез довел?

– Алька!

– Да, он сказал, что я толстая дылда! – вдруг сказала гостья.

– Вадим!

– Что?

– А еще, что я очкастый альбинос! – подначила Инна, гнусавя.

– Что? – уже хором вопрошали родственники.

– Ты что? Правда, такое сказал? – накинулась на брата сестра.

– Я? За кого ты меня принимаешь? Издеваешься?

– За кого? За изверга, – ответила Инна и чихнула. – Сколько ждать теперь?

Вадим глубоко вздохнул.

– Пять лет! – буркнул он и ушел в ванную мыть кисть.

Алька проследила за ним взглядом.

– Это что было?

Инна чихнула и с шумом высморкалась.

– Месть! – ответила она. – Это за то, что он представил меня своей девушкой, не спросив.

– Ну, ладно, я бай-бай, – сказала Аля.

Через полчаса она чуть не упала с кровати из-за раздавшегося крика. Вылетев из комнаты, она едва не переломала себе ноги в прихожей, споткнувшись о ведро с краской. Припрыгивая на одной ноге, добралась до ванной и дернула на себя дверь.

– Что случилось?

Брат посмотрел на нее уставшими глазами и, ничего не сказав, вышел.

– Что такое?

Но он так же молча закрыл за собой дверь своей комнаты.

А перед зеркалом, понурив голову, опираясь руками на раковину, стояла Инна.

– Инн, – позвала ее малышка.

Девушка шмыгнула разбухшим носом и повернулась к ней лицом.

– Смотри, что твой брат со мной сделал, – сказала она и стянула с головы полотенце. По плечам рассыпались золотисто-каштановые волосы. – Как можно исчезнуть с такими волосами? Как можно стать незаметной, если я теперь буду видна издалека? С таким результатом можно было бы сразу выкрасить в рыжий.

– Офигеть! – выдохнула Алька. – Красотища какая!

Инна посмотрела на нее и тяжело вздохнула, забросив полотенце на дверь. Аля еще что-то говорила, но девушка даже не прислушивалась. Нос ужасно болел, из глаз только что перестали литься слезы. Она так намучилась, а ради чего? Ради того, чтобы увидеть эту «красотищу». У нее с рождения были светло-русые волосы, а теперь они золотистые. Инне и в голову не приходило, как может преобразить и словно раскрасить лишь цвет волос. Глаза теперь казались более глубокими и большими. Кожа словно светилась изнутри, и это только после простого окрашивания.

– Красотища, – пробормотала она, – вот только незаметной стать будет трудно. Да, еще с моим-то ростом. Ладно, через две недели перекрасим, и дело с концом.

Она долго не могла уснуть. От волос приятно пахло бальзамом, и в свете белых ночей они блестели на подушке. Когда Вадим выключил фен и подвел ее к зеркалу, увидев себя, она не удержалась от крика. У нее даже не было слов, чтоб что-то сказать своему спасителю. Лицо было опухшим, да и нос болел немилосердно, но даже так она выглядела… удивительно. Словно и не она вовсе.

Вот уже четыре дня она не выходит за порог квартиры. Готовит ужин для людей, у которых живет на правах квартирантки. Алька всё съедает до крошки, даже умудряется стащить у брата пару кусков из тарелки. Он делает вид, что не замечает этого. С Инной он почти не говорит, да и с сестрой перебрасывается лишь парой фраз и всё. К вечеру у него почти всегда разряжена батарея на мобильнике, и Алька ставит его на зарядку, словно выполняя ежевечерний ритуал.

Сегодня Вадим выглядел очень уставшим. Когда Инна встала, его уже не было дома, а часы в гостиной пробили лишь восемь. Алька работала во вторую смену, поэтому еще спала.

Квартира большая, просторная, пятикомнатная. Не просто квартира, а великолепие старого фонда. Два санузла: один совмещенный недалеко от кухни-столовой. Второй в глубине квартиры между спальнями. Самая маленькая из пяти комнат – вытянутый пенал площадью двенадцать метров. В гостиной можно было давать бал. Залитая светом комната – на Невский проспект смотрели три больших окна – поражала размером, лепниной на потолке и облагороженным камином. Кухня-столовая, два окна которой тоже выходили на Невский, уступала гостиной лишь размером. В холле можно было бы гонять футбол, но сейчас квартира больше напоминала хаотичный склад стройматериалов. Обозрев это изобилие, Инна пришла к выводу, что ремонт делать будут капитальный: в гостиной друг на друге лежали радиаторы в упаковке. Да и судя по гардеробу родственничков, создавалось ощущение, что живут они весьма и весьма небедно. Вот только несколько вещей не давали покоя их гостье.

Помимо двух комнат, в доме уже были завершены ремонтные работы в санузлах. В первом, отделанном под мрамор, стояла большая ванна, а напротив – душевая кабина. Причем одна из дорогих, с разными насадками для водного массажа. Ближе к двери – две раковины с высоким зеркалом над ними. Напротив раковин унитаз. Первый раз увидев зеркало напротив унитаза, Инна усмехнулась. Она опустила крышку и присела. Но даже с ее ростом не смогла увидеть свое отражение: хозяин всё продумал.

Туалет у спален от пола до потолка был выложен черной плиткой. Потолок – глянцевый, с подсветкой, и тоже черный. А унитаз, как и маленькая раковина в углу, белый. Над ним, чуть выше сливного бочка, картина в белой раме. Эта картина в первый раз даже напугала Инну. На темном фоне перед зеркалом женщина. У нее гладко зачесаны волосы, а иссиня-черное платье с глухим воротом спускается до пола. Лицо из-за этого кажется необычайно белым, как у призрака. Глубокие глаза бездушны. Отражение в зеркале вообще не разобрать, словно художнику было лень его прорисовывать – просто светлое пятно и всё. Но самое ужасное на этой картине – руки: будто две сухие птичьи лапки с длинными костлявыми пальцами. Они лежат одна на другой, и создается впечатление, что это не руки вовсе, а костлявый веер. Жуть, одним словом, а не картина. Называлась же это произведение искусства «Печаль». Благо, что в первый раз Инна не смогла рассмотреть все нюансы, и тогда ее просто удивило наличие картины в таком месте. Никогда до этого она не встречала домов, где в туалете висели бы полотна живописи.

А вчера в квартире обнаружился рояль. Именно об него беглянка ушибла локоть, когда упала, проспав сутки. Он был заставлен коробками с посудой из кухни, завален какими-то журналами, папками, даже люстра покоилась сверху на закрытой крышке. Инне удалось добраться до клавиш и открыть инструмент. От удивления она едва не села на пол.

Перед ней был не просто рояль. Если верить гравировке, это был старинный инструмент, насчитывающий более ста лет! Большее же потрясение было от того, что он был настроен. Звук получился чистый и словно прохладный, свежий, как осеннее утро на террасе. Почему этот чудесный рояль стоял зачехленным в углу? Кто на нем играет или, может, играл, ведь Вадим ей уже сказал, что ни он, ни Аля не имеют никакого отношения ни к искусству, ни к науке. Чей же он?

Конечно, бабушка – оперная певица – могла им пользоваться, но ее уже много лет нет, больше десяти, как поняла Инна. Любой музыкальный инструмент требует ухода и заботы. За десять лет бездействия вряд ли рояль сумел бы сохранить такую настройку. Что-то здесь нечисто. Может, Вадим или его сестра время от времени поигрывают на нем, ведь не все, кто окончил музыкальную школу, обязаны стать профессиональными музыкантами. Вот только эти двое так заняты, что трудно себе представить, что кто-то из них садится за инструмент.