Текст книги "На расстоянии дыхания, или Не ходите, девки, замуж!"

– Сам ты трещотка! Мне же интересно…

– А ты в этом хоть что-нибудь мыслишь? Если бы ты так ко мне лезла во время работы, я бы тебе рот скотчем заклеивал. Инна, может принести?

– Онисама! – крикнула Алька и дернулась к нему.

– Тпру! – хором воскликнули Вадим и Инна. Воскликнули и посмотрели друг на друга. Девушка первая отвела взгляд.

– Стой, не дергайся и молчи! Человек решил тебе помочь, ты в знак благодарности можешь спокойно постоять? Ты на нее посмотри! У твоей швеи глаза опухли, после ночи работы. Пожалей ее хоть немного! – выговаривал брат притихшей сестре, и уже другим тоном обратился к Инне: – Во сколько вы вчера легли?

– Мне нравится работать ночью, и Аля здесь вовсе не причем, – ответила девушка, – а легла я, когда ночь сдавала смену утру.

– Инн, а ты успеешь доделать до завтрашнего утра? – тихо спросила Алька.

– Я приложу максимум усилий.

– А вы свое дело знаете! – как бы между прочим заявил Вадим.

– О чем вы?

– Алька, честно говоря, я думал, что у тебя нет груди, а в этом платье… прям Эверест!

Алька через секунду была багровой. Она сверлила брата колючим взглядом, но не шелохнулась, так как швея как раз прилаживала рукав.

– Вот и умница! Вот и стой так! – засмеялся Вадим и ушел.

– Ну, погоди! Вот я вылезу из этого платья. Нашел над чем смеяться?! Я без тебя знаю, что у меня нет груди, вот только говорить об этом – свинство, онисама!

Инна посмотрела на нее и вздохнула:

– У тебя нормальная грудь, она пропорциональна твоей фигуре. Будь она больше, смотрелось бы смешно. А потом, Аля, большая грудь – большая морока! Знаешь, как у меня плечи болят. А потом вечные ложбинки от бретелек бюстгальтера. Я не могу спать в нем, потому что на утро буду вся в полоску. А еще под грудью вечно потеет. Я бы не хотела такую большую грудь. Меня бы и единица вполне устроила.

– Ты так говоришь, потому что у тебя нет с этим проблем! – возразила Аля.

Когда она приехала вечером с работы, квартирантка уже закончила работу над платьем и сидела над бисером, пояснив, что хочет успеть сделать украшение: серьги и колье. Они, так же как и платье, были двуцветными. Инна кропотливо собирала из голубого и белого бисера лепестки. Алька, не дыша, подержала один из них и тихо поинтересовалась, сколько их будет всего.

– По два в серьгах, а вот в колье…

– А может просто серьги и всё? – опять спросила Аля. На столе перед мастерицей лежали всего три лепестка.

– Э, нет! Ты завтра будешь королевой! Завтра эта Карина пойдет заказывать себе вставную челюсть! – уверенно и даже весело заявила она.

– Почему?

– Потому что с этой у нее вся эмаль скрошится! Брат тебе сделает прическу, оденешься, и все одноклассники попадают от твоей красоты. Ты же завтра работаешь?

–Угу.

– Ну, вот, когда начнут восторгаться, скажешь, как бы между прочим, что с работы, некогда было прихорашиваться. А платье? Ну, подвернулось под руку. При этом, если будет жарко, скажешь, что легкое, а если холодно – то с рукавами, чтоб не мерзнуть!

– Инн, а можно спросить? – вдруг тихо спросила Аля. – А почему ты так ринулась мне на помощь, как наши – под немецкие танки?

Девушка, не прекращая работу, посмотрела на хозяйку, что с любопытством глядела на нее, и улыбнулась.

– В школе мне нравился один мальчик, и я по неосторожности сказала об этом девочке, которую считала своей подругой. Она меня пожалела, потому что паренек был ниже меня почти на голову. Может, он что-то чувствовал ко мне, я не знаю. Вот только эта девочка, сказав, что поможет мне наладить с ним отношения, сама стала вешаться ему на шею. Сама предложила ему встречаться, а про меня сказала, что я дылда и, коль блондинка, дура. Это при том, что я училась на «четыре» и «пять», а та с «тройки» на «тройку» прыгала. У меня из-за этой девочки больше никогда подруг не было.

– Как так? Совсем? Тяжело же быть одной, – неуверенно сказала Аля.

– Нет, я просто не дружу с девчонками. У меня нет ни одной подруги. Ну, может только Сима, но и ей я тоже не доверилась, не рассказала о своем бегстве из уз брака. Она даже не знает моего настоящего имени и фамилии. Впрочем, как и я ее, – объяснила Инна. – У меня полно друзей-парней. С ними проще и легче. Правда, до тех пор, пока они не начинают заявлять на тебя права. А кто такой Антоха?

Алька зарделась.

Антон был ее первой любовью. Первой и пока единственной. Но после окончания школы он уехал вместе с родителями в Сочи – его отец там что-то проектировал к Олимпиаде 2014 года. У него вообще вся семья в стройке. Мать – архитектор, сестра – дизайнер. Сам Антон тоже учится в строительном институте. В прошлом году на встречу одноклассников не приезжал.

– Поэтому хочешь сразить его наповал в этом, да?

Алька смутилась и отвела глаза.

– Знаешь, с десяти лет я мечтала быть маленькой и перестать расти. Мне хотелось быть миниатюрной, изящной, хрупкой, как антикварная ваза династии Цин. В десять я была ростом метр пятьдесят пять, а в двенадцать уже метр семьдесят. В четырнадцать бросила балет, – сказала Инна, вздохнув.

– Ты занималась балетом?

– Угу, причем сколько себя помню, где-то с трех – четырех лет. Мама ведь балерина. Рано привела в студию, рано поставила к станку. И я, честно говоря, мечтала добиться успеха в этом. Вот только…, – проговорила Инна и замолчала.

– Тебя выгнали из-за роста?

Та пожала плечами.

– И да, и нет. Просто отношение изменилось. Кто выставит играть сольную партию такую каланчу? И в линии тех же лебедей, я как бельмо в глазу, выделяюсь. Да и партнера попробуй подобрать. У нас итак все мальчики – бестелесные, так что…

– Жаль, наверно, было?

– Поначалу да, а потом… смирилась, наверно.

– А меня в четыре привели в музыкалку.

– Так это твой рояль в гостиной стоит?

– Рояль? Ах, рояль! Нет, что ты! Это еще бабушкин инструмент. Она на нем играла, когда давала уроки вокала. Мы с братом просто заботимся о нем. Нет, я играла на скрипке.

– Ого, это очень сложно! Для меня скрипачи, да в общем-то все музыканты, играющие на смычковых – волшебники!

– Почему волшебники?

– Попробуй-ка выпилить ноту! На клавишах тоже нюансов много, особенно бесило, когда преподаватель говорил, что я не с тем настроением играю! А как понять, какое именно должно быть настроение? Всё сказано в нотах: быстро, медленно, тихо, громко! Меня всегда упрекали, что я не понимаю замысла композитора и не чувствую музыку. А я, между прочим, по три часа в день сидела за инструментом! – с жаром заявила Инна.

Она не смотрела на Алю, притихшую рядом, и потому не видела выражения ее лица. А на нем было написано не просто удивление, помноженное на любопытство. Это был шок! У нее даже дар речи пропал на мгновение. Алька смотрела на квартирантку, будто впервые видела.

И тут Инна подняла на нее глаза.

– Ты… чего? – неуверенно спросила она.

– Ты… играешь на пианино? – в тон ей спросила Аля.

– Играла, – поправила квартирантка, – а почему ты так удивляешься? Что здесь такого?

Девчушка опустила голову, пожала плечами. Она вздохнула пару раз глубоко, чтоб прийти в себя, и посмотрела поверх головы Инны в угол гостиной, где стоял драгоценный инструмент.

– Да, в общем-то, ничего, – ответила она, справившись с эмоциями. – Ты… бросила школу?

Инна опять вздохнула. Очень долго она считала, что ко ней излишне цеплялись, потому что мама привела ее в музыкальную школу в шесть лет, и она уже играла «Маленькую звездочку» – бабушка занималась, несмотря на артрит.

– Но однажды, когда мне было десять лет, я попала на конкурс пианистов в Вене. Бабушка, Царство ей Небесное, возила меня, и вот там…

Она помнила всё, как будто это было вчера. Прошло больше десяти лет, но Инна не позволяла себе забывать. Время от времени она возвращалась к воспоминаниям этого дня, потому как боялась забыть насовсем. Со временем память стерла всё лишнее, но главное десятилетняя девочка запомнила навсегда.

Финал конкурса. На сцене оркестр и рояль. При этом ее охватывала такая гордость, что там, за роялем, ее соотечественник. Ни разу в жизни она не плакала, слушая музыку или присутствуя на концерте, а тогда… До мурашек. До озноба в спине! Слезы бежали по щекам, и не было сил их сдерживать. Этот парень за роялем был не просто великолепен. Он был богом в тот миг! Он словно управлял умами и сердцами! Ни одна Инна утопала там в слезах. Когда он закончил играть, казалось, что звуки музыки, словно капли, еще висят в воздухе, и девочка даже боялась дышать. И зал, замерев, не дышал. И только, когда пианист поднялся, в гробовой, осязаемой тишине, скрипнул стул по доскам, грянули аплодисменты. Она охрипла, потому что хотела, чтобы он услышал ее «браво!».

С того дня она упорнее стала заниматься. Было время, когда думала, оставить балет, отдав предпочтение музыке. А потом ей удалось с большим трудом достать тот самый концерт. Она снова и снова слушала его!

– И наконец, поняла, что мне никогда не достичь его уровня. Даже если буду с утра до ночи играть на пианино, всё равно не достигну. Мне было двенадцать, а я свободно исполняла концерт Равеля для фортепиано с оркестром, но… я оставалась одной из сотни тысяч девочек тогда, как тот парень был единственным во всей Вселенной! Поэтому, достигнув своего предела, я оставила музыку, – закончила мастерица, нанизывая на леску бисер.

Алька, замерев, не сводила с нее васильковых глаз. То, что рассказывала мастерица, так хорошо было знакомо и ей. Знакомо на интуитивном уровне. Это как, прочитав название песни, понимаешь, что не знаком с ней, пока не зазвучат первые аккорды. И слезы тогда наворачиваются от обиды, что ты мог забыть такое сокровище. Аля посмотрела на макушку Инны. Хорошо, что та смотрит на руки и не видит ее лица.

– И… как ты поняла, что это… предел?

Инна вздохнула и отложила еще один готовый лепесток.

Просто однажды она не только перестала «расти» в музыке, она перестала хотеть «расти». Услышала как-то разговор преподавателя и мамы. Тот очень уважал балерину, поэтому не стал лгать, и сказал правду, что Инне не хватает одного, но самого главного. Ей не хватает таланта, и усердием его не заменить, хоть тресни.

В конце концов, Ингеборга окончила музыкальную школу и у нее даже есть аттестат, свидетельствующий об этом. Вот только учиться дальше не стала. Зачем? Она не собирается растрачивать жизнь на то, что не принесет ни денег, ни славы. Зачем заниматься тем, в чем никогда не достигнешь успеха и признания? Зачем на это тратить драгоценное время, когда можно найти занятие по себе?

– Я чем только не занималась: музыка, балет, танцы и везде была посредственной, – говорила Инна, – а здесь, когда я создаю нечто особенное, необыкновенное, я чувствую себя на своем месте. Вот взять хоть тебя. Ты увидела платье и восторгалась им, бог знает сколько времени. Завтра ты встретишься с друзьями, и они тоже поделятся с тобой частичкой радости. Ты улыбаешься, они будут улыбаться. На работе, пока не переоденешься, тоже увидят и улыбнуться, потому что это действительно красиво, и мне будет так же радостно на душе. Приятно, когда твоя работа доставляет другим радость.

Она замолчала и поерзала на стуле от неловкости. Никогда никому не говорила того, что рассказывает этим странным родственничкам. И ведь даже обвинить их не в чем: каленым железом ее не пытают, клещами правду не тянут. Душа сама, будто намолчавшись, рвется рассказать. Вот только от этой откровенности неловко.

– Тогда почему ты так грустно это говоришь? – вдруг спросила Аля и, сама того не замечая, стала нанизывать на леску бисер точно так же, как это делала Инна. Та краем глаза смотрела на действия Али и молчала, значит, она пока справлялась.

– Потому что отец этого не понимает, – вздохнув, ответила мастерица. – Он очень сильно изменился после того, как добился успеха. Он считает, что шитье – это занятие для простолюдинов.

Инна опять вздохнула. Возомнил себя графом, чуть ли потомком Великого Петра! О, как же ее это раздражает!

Уличные танцы? Фу, как вульгарно! Шить? Это не пристало дочери писателя! Готовить ужин? Зачем? Ведь у нас есть домработница! Этот парень плюгав, тот – прыщав, третий – из бедной семьи, у четвертого – скандальная репутация. Вот, к примеру, сын замминистра. Ну и что, что он третий раз развелся? И что с того, что у него пузо из-за ремня вываливается? Почему у него свинячьи глазки? А в газете про него всё клевета, ты что, этих писак не знаешь?

И вот какой нонсенс: то, что сын замминистра был застукан с путанами в сауне – это не скандал, а то, что друг из данс-группы стал уделять Инне внимание – это ни в какие ворота!

«Именно из-за этого прессинга я так сглупила», – мелькнуло в голове.

– Иди спать, тебе завтра на работу, – проговорила она, клюющей носом Альке. Та глянула на часы, почти двенадцать. А на столе всего восемь лепестков.

– Инн, а ты? Может, Бог с ним, с колье, а?

– Ну уж нет! Нужно идти до победного конца! Марш спать! У тебя завтра непростой день, а вечером еще нужны будут силы, чтоб танцевать. Как ты говоришь своему брату: вали в люлю! Спокойной ночи.

– Слушай…

– Иди уже, не отвлекай меня.

Алька мялась на пороге, не зная, как поступить. Пока она делала один лепесток, Инна успела три сплести. Но это всё равно очень долго и невероятно трудно! Сплела всего один, а шея уже ноет!

– Не увлекайся сильно.

–Угу, – ответила Инна, не поднимая головы.

Аля долго прислушивалась к звукам в квартире. Но плести из бисера, это не то же, что работать на машинке, не слышно. Платье получилось просто класс! Просто супер-пупер-класс! Да уж, Карина от зависти и злости завтра лопнет. Интересно, каким стал Антон? Они общаются в социальных сетях, но увидеть вот так вживую! Здорово!

Размышляя таким образом, девушка уснула. Проснулась она от приглушенного шипенья и какого-то бормотания. За окном было относительно темно, как в любую другую летнюю питерскую ночь. Шипение за дверью усилилось, потом что-то шаркнуло по полу.

– Блин, сам виноват. Надо было убрать еще вчера, – бормотал Вадим, и Алька открыла дверь.

– Ты чего еще не спишь? – проворчал он, потирая ушибленную ногу.

– Я уже не сплю. Больно?

– Терпимо.

– Где шаландался?

– Тебе отчет в письменной или устной форме подать?

– Желательно, конечно, в письменной, но на это уйдет черт знает сколько времени. Пока ты вспомнишь, как пишутся те или иные буквы, пока напишешь, будет утро. Можешь просто ответить.

– Спасибо, – с поклоном ответил брат и направился в свою комнату, – благодарю вас за щедрость, ваше величество.

– Нема за що, обращайся еще, но на мой вопрос ты так и не ответил. Где ты был? Хотя, нет, не так. Мне не очень интересно, где именно вас черти носили, а вот почему твоя светлость не позвонила и не предупредила? Или не царское дело?

– Не царское дело, – повторил брат, стягивая с уставших плеч жилет.

– А! Дошло: у тебя опять батарея села! Опять Юрасик названивал?

– Не поминай дьявола к ночи, – тут же пробормотал Вадим, расстегивая рубашку.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – Алька сплюнула через левое плечо.

– Уж не знаю, что там наговорила ему Инна, но он словно сквозь землю провалился. Уже который день не звонит. Слава Богу!

Алька весьма картинно покашляла и вперила в брата тяжелый взгляд. Тот обречено вздохнул.

– Ты не поверишь, но у меня села батарея. Просто я вчера не поставил телефон на зарядку. Звонить на домашний совсем не хотелось. Я был не один. Я каюсь и готов понести наказание.

– Ты же понимаешь, что я просто волнуюсь. Я понимаю, что у тебя своя личная жизнь, просто ты всегда предупреждал.

Вадим на это лишь вздохнул.

– Слушай, ваша величества, может, соизволишь покинуть мою комнату, мне переодеться нужно, – проговорил он, Алька послушно ушла.

Когда же Вадим вышел из душа, то обнаружил под дверью сестру, готовую свалиться на пол от усталости.

– Ты что? – спросил он.

– Я не могу разбудить Инну.

– Опять храпит?

– Нет, она уснула за столом.

– Каким столом?

– За рабочим столом. Она дошила мне платье, и даже сплела украшение из бисера: серьги и колье, и, видимо, уснула.

– Уснула?

– Ну да! У нее к лицу даже бисер… прилип, – сказала жалобно Алька.

Вадим усмехнулся.

– Видел, как люди мордой в салате засыпали, а вот чтоб в бисер, уткнувшись, храпели…

– Да не храпит она! – пискнула сестра.

– Ладно уж, пошли будить спящую красавицу.

Они вошли в комнату, и Вадим едва сдержался от смеха. Инна спала, сидя за столом, уткнувшись лбом в швейную машинку, которую просто отодвинула, но не убрала совсем. При этом, судя по всему, ей было очень неудобно, так как шея загибалась под каким-то невероятным углом. На поверхности стола были рассыпаны бисер и бусины, но готовые украшения висели на швейной машинке. Вадим потрогал один из лепестков.

– Ты, представляешь, я один такой целый час делала, а она три успевала за это же время! – проговорила рядом стоящая сестра.

– И сколько их всего?

– Четыре в серьгах, и шестнадцать в колье. Не мудрено, что она так вырубилась. Брат, ты же сильный?

– Что?

– Отнеси ее в комнату! Ты же знаешь, нам ее не разбудить сейчас. Отнеси, пусть спит в человеческих условиях, – проговорила жалобно Алька.

Вадим вздохнул. Инна точно не проснется. Ему ли об этом не знать? Но как нести совсем немаленькую девицу, когда даже он один успел зацепиться за ящик. Вот будет смеху, если они вдвоем грохнутся!

– Вадим…

– Иди, посмотри фонарь в кладовке. Там, должен слева лежать.

– Зачем?

– За тем и за этим, – буркнул он, приподнимая голову Инне. – Шевелись, давай!

Тут, видимо, сестра сообразила, зачем брату требуется фонарь и выскочила из комнаты.

Инну было нести неудобно, и причина была совсем не в тяжести, а в росте. Она посапывала Вадиму в шею, а он боялся, как бы швея своими длиннющими ногами не зацепила что-нибудь. Но нет. Они спокойно добрались до кровати, и мужчина уложил девушку. Аля, направив свет фонаря в потолок, заботливо снимала бисеринки с лица Инны. Та даже ухом не повела. Вадим уже собирался уходить, но тут Аля стал накрывать ее пледом, и он поймал сестру за руку.

– Подожди, – сказал он и опустился на одно колено на кровать. Он так и этак оглядел спящую девушку, соображая, как же ловчее сделать то, что задумал, и когда Алька уже хотела что-то съязвить, его рука нырнула под топ Инны. Он спиной почувствовал, как сзади замерла сестра. Быстро нащупав застежку бюстгальтера, он ловко его расстегнул одной рукой и даже улыбнулся про себя.

«В жизни ни разу не удавалось расстегнуть наощупь, да еще и одной рукой. Если проснется, я труп!» – промелькнуло в голове.

Он осторожно стянул лямку с одного плеча, потом с другого и вытащил бюстгальтер через пройму топа. Ему даже показалось, что Инна вздохнула с облегчением и перевернулась на другой бок. Он, не глядя, свернул бюстгальтер, еще хранящий тепло и запах своей хозяйки, и, так же не глядя на сестру, положил его на край тумбочки и покинул комнату. Алька не дыша, смотрела на брата, а потом выскочила следом за ним.

– Ты в своем уме? – зашипела сестра. – А если бы она проснулась?

– Ну, не проснулась же, – устало проговорил Вадим, расправляя собственную постель.

– Ты… да ты… ты же раздел ее! – топнув ногой, прошептала Алька разъяренно.

– Всего лишь лифчик, не впервой. Иди, давай, спать хочу. Правда, первый раз снял с девчонки лифчик и не переспал с ней. Может вернуться, а? Как думаешь?

– Чердак снесло? Мозги уже спать легли, а тело само по себе? Да это можно расценить как сексуальное домогательство!

Вадим хмыкнул. Сегодня был непростой день, а кровать такая широкая, большая, и одеяло прохладное, подушка так и манит к себе… вот только сестра бы уже убралась восвояси!

– Слушай, борец за права трудящихся и военнопленных, хватит нести ахинею! Сама же слышала, как Инна говорила, что не может спать в лифчике, потому что потом на теле остаются следы! Так что я проявил милосердие по отношению к девушке, а то завтра походила бы на Британский флаг – грудь в звездах, на спине полоски. Кстати, ты же знаешь, что ответить, когда она спросит о своем лифчике? Иди уже. Мне завтра на работу. Кыш!

– Так ты подслушивал нас?

– Что, значит, подслушивал? Подслушивать, это ухо к замочной скважине подставлять, а я просто услышал. И потом, она не моем вкусе. Сгинь!

Алька посмотрела на брата и вздохнула:

– Знаю я, кто в твоем вкусе.

Вадим вскинулся на постели и запустил подушку вслед сестре.

– Вот ведь зараза! Обязательно было так всё испоганить? – крикнул он. – И не забудь завтра перед стартом из дома разбудить свою Крестную Фею, там, на платье, записка. Хочет полюбоваться на тебя.

– Откуда ты знаешь про Крестную Фею? – спросила сестра и бросила подушку обратно. Вадим поймал ее на лету и положил опять под голову.

– Что? Слушай, у меня башка уже не варит, время пятый час, иди уже спать! Не морочь голову!

– Просто Инна сказала, что коль ты стал ее Ангелом—Хранителем, то она будет для меня Крестной Феей.

Он открыл глаза. Что-то кольнуло в груди, и он вдруг услышал долгое и тягучее «до». В голове будто прояснилось, словно до этого мысли толклись в тумане. В вязком и сыром тумане.

– Она так сказала? – спросил Романов.

– Угу.

– Иди спать, Золушка. Завтра тебе предстоит полдня изображать служанку, а потом стать принцессой. Надеюсь, в полночь не превратишься в тыкву!

В отместку тут же прилетел тапок, затем хлопнула дверь. Брат почесал ногу, куда тапок угодил, и закрыл глаза. Спать хотелось до невозможности.

Глава

VI

. Даже у подлости должен быть предел.

– Инна, Инна. Инна! Инн! – ныл голос возле кровати. Девушка еще не открыла глаза, а уже понимала, что это Алька трясет ее за ногу, пытаясь добудиться. Сама же как всегда была укрыта одеялом с головой. Она потянулась, что-то невнятно пробормотав.

– Мне уже бежать надо. Ты просила разбудить.

Наконец, ком зашевелился, из-под него раздалось не то мычание, не то просто стон. Ноги втянулись под одеяло, и вдруг оно отлетело в сторону, и Инна села на кровати.

– О, ужас! – не удержалась Алька, увидев взлохмаченную подругу.

– Львы выбрались из клеток?

– Я бы сказала, что электрический заряд был сильным, но, слава Богу, не смертельным.

– Понятно, – простонала швея и потянулась так, что кости хрустнули.

– Кошмар! Вы что, метлой подрабатывали ночью? – раздалось от двери.

Инна тут же села прямо и прищурилась.

– Не щурьтесь, сколько раз вам говорить?

– Как минимум еще раз, – тут же ответила она. – Аль, не видела мои очки?

– Наверно, там, на столе, – сказала девчонка и выскочила из комнаты.

– А который час? – спросила Инна.

– А вы всегда засыпаете, закончив работу, урюхавшись в бисер носом?

– Урюхавшись? Прикольное словечко. Что означает?

– Я видел, как люди спали мордой в салате, но вот чтоб в бисере?! Алька полночи снимала пинцетом с вашего личика бусины и прочее.

– Да что вы! Вообще-то мордой в салате спят в хлам пьяные… мн… человекоподобные.

– Так вы на трезвую совсем не тянули!

– Но и пьяной не бываю! – тут же сказала Инна, поднимаясь с постели.

– Смотря сколько выпить!

– В прошлый раз это было две бутылки водки, сабля с коньяком, не знаю, сколько там, одна бутыль мартини, еще что-то, но увы и ах. Осталась в трезвом уме и в абсолютно твердой памяти. Честно говоря, не верю, когда люди говорят, что не помнят ничего после пьянки. Как так? Я же помню! Даже всегда сама домой прихожу.

– А хотелось бы, чтоб на чужой спине?

Инна покачала головой, поцокав языком:

– Вот вы всё на сестру жалуетесь, а она без стука никогда в комнату не войдет. Вы же стоите, глазеете на меня, хотя я, так сказать в неглиже! Не стыдно?

– А вам? – парировал Вадим, усмехнувшись.

– Ни стыда, ни совести, – вынесла гостья вердикт.

– Он к тебе пристает?

– А должен? – хором спросили Инна и Вадим и уставились друг на друга.

– Где очки?

Алька протянула их. Инна надела и даже вздрогнула, увидев собственное отражение в зеркальных дверцах шкафов. Вадим захохотал и ушел. Его смех еще долго был слышен в квартире. Модистка, скривилась.

– Твой брат, наверно, и спит с расческой, – пробормотала она, – ну, покажись!

Алька была дивно хороша. Брат ей сделал прическу, макияж едва заметен. А платье превратило в настоящую леди.

– Круто, да? Ну, скажи же, круто!? – восторгалась малышка, едва не прыгая от радости.

Инна, улыбаясь, покачала головой.

– Не круто, а по-королевски элегантно, хотя покрой весьма немудреный. Помнишь, как в сказке: «Нет, не прынцесса, а королевна!» Очень красиво! Просто бесподобно, хоть я сама это и сшила.

– Да, ты волшебница! Настоящая Крестная Фея! Инна! – и с этим воплем она бросилась подруге на шею. Та похлопала ее в ответ легонько по плечу.

– Ладно, иди давай на работу, а я еще сосну часок – другой! – с этими словами она повалилась опять на подушки, как тут же села прямо. – Алька, а как я здесь оказалась? Точно помню, что сидела за столом.

– А сама как думаешь?

– Вадим… принес?

Алька закивала.

– Надо будет поблагодарить его, – пробормотала Инна. Она опять потянулась, и тут заметила бюстгальтер на тумбочке. Схватила себя за грудь и побледнела.

– А… а… я же в лифчике была…

– Инн, но ты же сама говорила, что у тебя от него полоски остаются, если уснешь. Так что, извини, но это… я сняла. Через рукав вытащила.

– А?

– Я попросила Вадима тебя перенести, а потом осторожно сняла с тебя бюстгальтер, – объяснила Аля, – брата на тот момент не было в комнате. Не волнуйся.

И только тогда квартирантка выдохнула спокойно. Еще не хватало, чтоб ее мужчина раздевал.

– Дожилась, – пробормотала она, – носят на руках, раздевают. Так недолго и честь где-нибудь оставить! И даже напиваться при этом необязательно. Сплю как бревно. Как Добрыня Никитич! Фиг разбудишь! Хоть не храпела на сей раз?

– Да всё нормально!

– Значит, еще и с музыкальным сопровождением, – сделала свой вывод Инна.

– Да нет же, говорю! Спала, как младенец. Спокойно и крепко.

– Ну, слава Богу, хоть не храпела, а то… стыдобища! Ладно, Алюш, иди на работу. Потом расскажешь, как всё прошло! Удачи!

Алька, взвизгнув на радостях, выскочила из комнаты. Инна зевнула от души и вновь рухнула в подушки.

– Вы дальше намерены спать? – раздался голос от двери. Девушка выглянула из-под одеяла.

– А вы против?

Вадим стоял на пороге и не спешил входить. Инна его почти не видела, но, судя по всему, тот был уже готов идти на работу. Рубашка белая, жилет, брюки темные, даже и не скажешь какого цвета, то ли темно—синие, то ли черные. Даже волосы уложил уже. Инна опять забралась под одеяло.

– У вас ко мне какое-то дело? Говорите быстрее, спать хочется, – пробубнила она.

– Моя сестра не отличается вежливостью…

– А кто в этом виноват? Сами же ее воспитали так.

Вадим вздохнул.

– Слушайте, она наверняка не поинтересуется, но сколько я вам должен?

– Что?

– Сколько я вам должен за платье?

– А вы тут с какого боку припёку?

– Она моя сестра, я сам с вами рассчитаюсь.

Из-под одеяла хмыкнули.

– Не утруждайтесь понапрасну.

– Инна, сколько я вам должен за вашу работу? Любая работа должна быть оплачена, так что…

– Слушайте, в самом деле, я же не вам платье сшила? С Алей у нас договоренность, чего вам неймется? Идите уже, опоздаете.

– И о чем… договоренность, если не секрет?

– Секрет. Хорошего дня. Кстати, о птичках. Ваш обожатель не объявлялся?

Вадим встрепенулся.

– Точно, давно хотел вас спросить: что вы ему такого наговорили, что он как сквозь землю провалился?

– Соскучились?

– Свят, свят, свят! Просто это такой человек… В Корее говорят: отсутствие новостей – уже хорошая новость, но к нему это не относится. Так и жди подлянки.

– Слушайте, а что вы ему такого сделали, что он к вам так прицепился? Надежду дали?

– Как вы там говорили, чем больше я бегаю от него, тем сильнее ему хочется меня поймать? Он избалованный ребенок, у которого всегда всё было, который всё мог получить, стоило лишь попросить. Вы были без очков и линз, поэтому его не узнали.

– Ну, может, тогда скажите, как его имя, чтоб я была, так сказать, готова «и дальше не признавать».

Вадим хмыкнул.

– Вы думаете, что еще увидитесь с ним?

– Учтите, прикидываться вашей дамой сердца – это одно, но драться с ним на дуэли я не стану. И да, я точно знаю, что он скоро объявится. Если всё так, как вы говорите, он так просто не сдастся.

– Его зовут Юрий Кочевой, но всем он известен под именем Леон.

– Что-о? – Инна даже подскочила на кровати. – Тот самый Леон? «Я укрою тебя одеялом любви»?

Вадим вскинул на нее глаза.

– Да вы даже проснулись! Неужто его фанатка? – спросил он с легкой иронией.

Инна почесала взлохмаченную голову, потом подбородок, словно обдумывая ответ.

– Я не знаю, как сказать. Фанат – это человек, вопящий о своей любви к звезде, не дающий ей прохода и всё такое. Но вы должны признать: песни у него потрясающие. И голос великолепный. Удивительно, что я его не узнала, у меня ведь превосходный слух. Я разуверюсь во всем, неужели он поет под фонограмму?

Вадиму даже стало не по себе. Выходит, что если бы она его узнала, то кинулась бы на шею? Или автограф попросила? Это, неизвестно почему, задевало самолюбие. Юрка ведь, несмотря на голос и песни, дерьмо, какое еще не во всякой выгребной яме найдешь. Подлый, безжалостный, прущий на пролом. Ему плевать на страдания других людей. Он умудрился выплеснуть чашку кофе на официантку, которая от восторга онемела и растерялась при виде своего кумира. Она ставила чашку на стол, но руки дрогнули. Кофе, буквально несколько капель, выплеснулся на блюдце. Юрка орал так, словно она ему концертный костюм залила дегтем. А уж выражения, изрыгаемые звездой! Самые приличные «жопа» и междометия.

И вот сидит перед Вадимом еще одна фанатка безголовой звезды.

– Он поет вживую, просто через микрофон голос искажается немного. Так что, можете и дальше любить своего Леона! – проговорил он и ушел.

– Вы чего? Вадим. Вадим! Вадим!!

Но ответом был стук входной двери.

– Обиделся что ли? – пробормотала Инна, почесав еще раз взлохмаченную голову, посмотрела на дверной проем. – Что это с ним?

Вот так с ним всегда! Стоит произойти чему-нибудь такому, и весь день проходит из рук вон плохо. Поведение Инны его взбесило до белых пятен в глазах. Он чуть не проскочил свой поворот, а потом под беспрерывные вои клаксонов по миллиметру вцеживался в свой ряд. На это ушло Бог знает сколько времени. Вне себя от злости, он влетел на парковку перед салоном, но там – как на грех – ни одного свободного места.

Там, где ставил свою машину стилист, блестел намытыми боками «Форд» Аленки, а на нее даже злиться было стыдно и неудобно. Девчонка безотказная, сердечная, всякий раз помогает Вадиму. Кроме того, как—никак она на седьмом месяце беременности. Поэтому он постоял перед ее «Фордом», даже погладил по начищенной морде, да и воткнул своего «старичка» между Нонкиным «Фольксвагеном» и Ольгиным «Ниссаном». Его старенький «Опель» смотрелся весьма специфически между двумя шикарными тачками. Но Вадим любил его, а потому, как обычно, на прощанье похлопал по лобовому стеклу, и тут же посмотрел на пыльную ладонь.