Текст книги "Родная старина"

София Палеолог

Иван Васильевич в 1467 г. овдовел. Два года спустя явилось в Москву посольство из Рима. Кардинал Виссарион, поборник Флорентийского единения церквей, в письме предлагал Ивану Васильевичу руку Софии, племянницы последнего византийского императора, дочери его брата Фомы, князя Морейского, который после падения Константинополя нашел со своим семейством убежище в Риме. Папа Павел II через своего кардинала задумал устроить брак Софии с великим князем, чтобы завязать отношения с Москвою и попытаться утвердить свою власть над Русской церковью.

Софья Палеолог

Это предложение порадовало самолюбивого Ивана; но он, по своему осторожному нраву, не сразу дал согласие. Он советовался и с матерью, и с митрополитом, и с ближайшими боярами. Все находили, как и сам государь, этот брак желательным. Иван Васильевич отправил в Рим послом Ивана Фрязина, своего денежника (чеканившего монету). Тот вернулся оттуда с грамотами от папы и портретом Софии и снова был послан в Рим представлять жениха при обручении. Папа думал восстановить Флорентийское соединение и надеялся найти в русском государе сильного союзника против турок. Фрязин, хотя и принял в Москве православие, но особенно не дорожил им и потому готов был обещать папе все, чего тому хотелось, лишь бы поскорее уладить дело.

Летом 1472 г. София уже ехала в Москву. Ее сопровождал кардинал Антоний; кроме того, с нею было много греков. На пути устраивались ей торжественные встречи. Когда она подъезжала ко Пскову, к ней навстречу вышли посадники и духовенство с крестами и хоругвями. София пошла в Троицкий собор, здесь усердно молилась и прикладывалась к образам. Это понравилось народу; но римский кардинал, бывший с нею, смущал православных. Он был одет, говорит летописец, не по нашему обычаю – весь в красное, на руках были перчатки, которых он никогда не снимал и благословлял в них. Пред ним несли серебряное литое распятие на длинном древке (латинский крыж). Он не крестился и к образам не прикладывался; приложился только к иконе Богородицы, и то по требованию царевны. Сильно не нравилось это все православным. Из церкви София пошла на княжеский двор. Здесь посадники и бояре угощали ее и приближенных ее разными яствами, медом и вином; наконец, поднесли ей подарки. Бояре и купцы дарили ее, кто чем мог. От всего Пскова поднесли ей в дар 50 рублей. Так же торжественно приняли ее в Новгороде.

Когда София подъезжала уже к Москве, великий князь совещался с матерью, братьями и боярами, как быть: проведал он, что всюду, куда входила София, шел впереди папский кардинал, а пред ним несли латинский крыж. Одни советовали не запрещать этого, чтобы не обидеть папу; другие говорили, что никогда еще не бывало на Руси, чтобы такая почесть воздавалась латинской вере; попробовал было сделать это Исидор, да за то и погиб.

Послал великий князь спросить у митрополита, как он думает об этом, и получил такой ответ:

– Папскому послу не только входить в город с крестом, но даже и подъехать близко не подобает. Буде ты почтить его, то он – в одни ворота в город, а я, отец твой, другими воротами вон из города! Не только видеть, но и слышать нам о том неприлично. Кто чужую веру чтит, тот над своей ругается!

Такая нетерпимость митрополита клатинству уже вперед показывала, что папскому послу не удастся ничего добиться. Великий князь послал боярина взять у него крест и спрятать в сани. Сначала легат не хотел было уступить; особенно противился Иван Фрязин, которому хотелось, чтобы папский посол был принят в Москве с такою же честью, как принимали его, Фрязина, в Риме; но боярин настоял, и приказ великого князя был исполнен.

12 ноября 1472 г. въехала София в Москву. В тот же день совершено бракосочетание; а на другой день был принят папский посол. Он поднес великому князю дары от папы.

Почти три месяца пробыло римское посольство в Москве. Здесь его угощали, держали в большой чести; великий князь щедро одарил кардинала. Попытался было тот заговорить о соединении церквей, но из этого ничего не вышло, как и следовало ожидать. Великий князь отдал это церковное дело на решение митрополита, а тот нашел какого-то книжника Никиту Поповича для состязаний с легатом. Этот Никита, по словам летописца, переспорил кардинала, так что тот не знал, что и отвечать, – отговаривался только тем, что с ним нет книг, нужных для спора. Попытка папы соединить церкви кончилась и на этот раз полной неудачей.

Брак московского государя с греческой царевной имел важные последствия. Бывали и раньше случаи, что русские князья женились на греческих царевнах, но эти браки не имели такого значения, как женитьба Ивана и Софьи. Византия была теперь порабощена турками. Византийский император раньше считался главным защитником всего восточного христианства; теперь таким защитником становился московский государь; с рукой Софии он как бы наследует и права Палеологов, даже усваивает герб Восточной Римской империи – двуглавого орла; на печатях, которые привешивались к грамотам, стали с одной стороны изображать двуглавого орла, а с другой – прежний московский герб, Георгия Победоносца, поражающего дракона.

Иван III. Гравюра из «Космографии» А. Теве. 1584 г.

Византийские порядки стали все сильнее и сильнее сказываться в Москве. Хотя последние византийские императоры вовсе не были могущественны, но держали себя в глазах всех окружающих очень высоко. Доступ к ним был очень труден; множество разных придворных чинов наполняло великолепный дворец. Пышность дворцовых обычаев, роскошная царская одежда, блистающая золотом и драгоценными камнями, необычайно богатое убранство царского дворца – все это в глазах народа очень возвышало особу царя. Пред ним все преклонялось, как пред земным божеством.

Не то было в Москве. Великий князь был уже могучим государем, а жил немного пошире и побогаче, чем бояре. Они обходились с ним почтительно, но просто: некоторые из них были из удельных князей и свое происхождение вели также, как и великий князь, от Рюрика. Незатейливая жизнь государя и простое обращение с ним бояр не могли нравиться Софии, знавшей о царском величии византийских самодержцев и видевшей придворную жизнь пап в Риме. От жены и особенно от людей, приехавших с нею, Иван Васильевич мог многое слышать о придворном обиходе византийских царей. Ему, хотевшему быть настоящим самодержцем, многие придворные византийские порядки должны были очень полюбиться.

И вот мало-помалу стали являться в Москве новые обычаи: Иван Васильевич стал держать себя величаво, в сношениях с иностранцами титуловался «царем», послов стал принимать с пышною торжественностью, установил обряд целования царской руки в знак особенной милости. Затем являются придворные чины (ясельничий, конюший, постельничий). Великий князь стал жаловать в бояре за заслуги. Кроме сына боярского, в это время появляется другой низший чин – окольничий.

Бояре, бывшие раньше советниками, думцами княжими, с которыми великий князь, по обычаю, совещался о всяком важном деле, как с товарищами, теперь обращаются в покорных слуг его. Милость государя может возвысить их, гнев – уничтожить.

Под конец своего княжения Иван Васильевич стал настоящим самодержцем. Не по душе многим боярам были эти перемены, но никто не смел высказать этого: Иван Васильевич был очень суров и наказывал жестоко.

Со времени приезда Софии в Москву завязываются сношения с Западом, особенно с Италией.

Москва того времени была очень неприглядна. Деревянные небольшие постройки, поставленные как попало, кривые, немощеные улицы, грязные площади – все это делало Москву похожею на большую деревню или, вернее, на собрание множества деревенских усадеб. Каждый боярин или зажиточный купец устраивал себе двор особняком, огораживал тыном и внутри этой ограды ставил жилые избы и разные службы. Очень непривлекательна была Москва для Софии после великолепного Рима; неприглядна была она и для иностранцев, приезжавших с Запада. Ивану Васильевичу, конечно, не раз приходилось слышать рассказы о великолепии и красоте больших европейских городов, разохотился и он к большим каменным постройкам.

Успенский собор, построенный при Калите, пришел уже в такую ветхость, что грозил падением. Задумали построить новый и отовсюду сзывали русских строителей. Заложили церковь с торжественными обрядами, с колокольным звоном; но когда стали складывать стену и довели ее до сводов, она рухнула с ужасным треском.

Великий князь послал тогда в Псков нанять лучших каменщиков, а своему послу, которого отправлял в Италию, поручил приискать, чего бы это ни стоило, опытного зодчего.

Один из лучших итальянских строителей того времени Аристотель Фиораванти согласился ехать в Москву за десять рублей жалованья в месяц (деньги по тогдашней ценности порядочные). Он в четыре года соорудил великолепный по тогдашнему времени храм – Успенский собор, освященный в 1479 г. Это здание сохранилось до сих пор в Московском Кремле.

Затем стали строить и другие каменные церкви: в 1489 г. был построен Благовещенский собор, имевший значение домовой церкви великого князя, а незадолго до смерти Ивана Васильевича был вновь построен Архангельский собор вместо прежней обветшавшей церкви. Задумал великий князь построить каменную палату для торжественных собраний и приемов иноземных послов.

Эта постройка, сооруженная итальянскими зодчими, известная под названием Грановитой палаты, сохранилась до нашего времени. Кремль был обведен вновь каменной стеной и украшен красивыми воротами и башнями. Для себя Иван Васильевич приказал выстроить новый каменный дворец. Вслед за великим князем стал и митрополит сооружать себе кирпичные палаты. Трое бояр тоже построили себе каменные дома в Кремле. Таким образом, Москва стала мало-помалу обстраиваться каменными зданиями; но эти постройки долго и после этого не входили в обычай. Русские были убеждены, что жить в деревянных домах здоровее, чем в каменных. Сам Иван Васильевич и его преемники были того же мнения и, хотя строили каменные дворцы себе для торжественных приемов и пиров, но жить предпочитали в деревянных жилищах.

Иван Васильевич старался вербовать на Западе разных мастеров и знающих людей себе на службу. Отправляя к императору посла, он ему наказывал: «Добывать мастеров: рудника, который умеет находить руду золотую и серебряную, да другого мастера, который умеет золото и серебро отделять от земли. Рядить этих мастеров, чтобы ехали к великому князю внаем. Добывать также хитрого мастера, который бы умел из пушек стрелять, да другого мастера, который бы умел к городам приступать, да каменщика добывать хитрого, который бы умел палаты ставить, да серебряного мастера хитрого, который бы умел большие сосуды делать и кубки, да чеканить бы умел и писать на сосудах». Хотелось великому князю добыть и «лекаря доброго, который бы умел лечить внутренние болезни и раны». Великокняжеские послы в 1490 г. привезли в Москву лекаря, мастеров стенных, палатных, пушечных, серебряных и даже органного игреца.

Иноземные рудокопы нашли в Печерском крае серебряную и медную руду; государь был очень доволен, когда в Москве стали чеканить мелкую монету из русского серебра.

При дворе несколько иностранных мастеров – греков, итальянцев и немцев – работали над разными золотыми и серебряными изделиями, до которых Иван Васильевич был большой охотник. Для него были очень дороги такие люди, как Аристотель Фиораванти, который был не только хороший зодчий, но умел лить пушки, колокола и чеканить монету.

Двуглавый орел на печати Ивана III

Но положение этих «хитрых мастеров» и «добрых лекарей» в Москве было не особенно завидно. Нравы здесь были очень грубы, и иноземцы вместо наживы, которая влекла их сюда, легко могли поплатиться головою. Лекарь Леон, родом немец, взялся вылечить великокняжеского сына Ивана, причем ручался головой за успех. Больной умер, и великий князь, когда прошло 40 дней, велел отрубить голову лекарю. Еще раньше другой врач, Антон, тоже немец родом, лечил в Москве одного татарского князя, но тот умер. Иван отдал лекаря в руки родичей умершего, и татары свели несчастного Антона на Москву-реку под мост и зарезали. Аристотель, видя печальную участь иноземцев в Москве, стал проситься на родину. Великий князь сильно разгневался на него за это, велел его схватить, отобрать имущество, а самого посадить в заключение. Подобные поступки, конечно, должны были сильно отбивать охоту у иностранцев наниматься на службу к великому князю. Но все же с этого времени русские начинают все более и более ценить знающих иностранных мастеров и полезные знания. С той же поры начинаются сношения Москвы с западными дворами по разным государственным делам. Иван Васильевич сносился с германским императором, с королем венгерским, с Данией, Венецией и др.

Венчание Ивана III и Софьи Палеолог. Гравюра. XIX в.

Таким образом, завязались частые сношения Москвы с Европой, а это повело мало-помалу к большему сближению России с Западом, – вот что было особенно важным следствием женитьбы Ивана III на Софии.

Конец татарского ига

Москва была уже на деле независима от хана. Золотая Орда была уже совсем не то, что прежде: незадолго перед тем от нее отделились два независимых ханства – Казанское и Крымское. Хотя великий князь и давал большие дары ордынским послам, но давал сколько хотел; стало быть, этого нельзя было назвать настоящей данью; однако хан все еще считал великого князя московского своим данником и требовал от него знаков покорности. Есть известие, что ордынские послы явились в Москву с ханскими грамотами и басмою (изображением хана); великий князь должен был преклониться пред басмою и, стоя на коленях, слушать чтение ханской грамоты. Иван Васильевич обыкновенно уклонялся от этого унизительного обряда – сказывался больным. Но раз, когда хан Ахмат особенно настойчиво потребовал дани, Иван Васильевич не вытерпел, изломал басму, разорвал грамоту, стал в гневе топтать ее ногами, а послов велел умертвить; только одного оставил в живых и сказал ему:

– Иди объяви хану, что, если он не оставит меня в покое, с ним будет то же, что случилось с басмою!

Трудно и поверить, чтобы хан мог требовать от такого сильного государя, как Иван Васильевич, поклонения пред своей басмою. Поводов к вражде и без того было довольно. Крайне расчетливый, даже скупой, Иван Васильевич едва ли мог ублажать хана особенно щедрыми дарами; гордая София Фоминишна, без сомнения, желала, чтобы и помину не было о покорности татарам: она добилась того, что ханским послам не позволили жить в прежнем почете в Кремле. Притом и литовский великий князь подстрекал хана к войне с Москвою. Еще в 1472 г. Ахмат напал было на московские владения; удалось ему сжечь один только город, а затем он ушел назад. Но в 1480 г., когда у Ивана Васильевича возникли сильные распри с братьями, хан условился с Казимиром Литовским общими силами ударить на Москву. Иван Васильевич вовремя принял все меры к защите: помирился с братьями, пообещал им прибавку к их уделам; послал большой отряд войска с воеводой Ноздреватым и крымским царевичем Нурдаулетом на судах вниз по Волге, чтобы врасплох напасть на беззащитную столицу Ахмата – Сарай. Крымский хан Менгли-Гирей, верный союзник Ивана, обязался помогать ему. Со всех концов Московской земли стала собираться и русская рать. Сила собралась громадная. В числе воевод был знаменитый Даниил Холмский; при войске был и сын великого князя Иван Иванович. Главное начальство над всем ополчением взял на себя великий князь. Дело, видимо, предстояло большое. Народ был в сильной тревоге. Стали ходить слухи о разных дурных приметах, о зловещих знамениях: в той стране, куда шли татары, звезды падали на землю, словно дождь; в Москве колокола сами собою звонили; в одной церкви обрушился верх. Все это сильно пугало суеверный люд. Москва стала готовиться к защите на случай осады.

София Фоминишна выехала из Москвы в более безопасное место, на Белоозеро; с нею Иван Васильевич отправил и свою казну; но мать великого князя, инокиня Марфа, пожелала остаться в столице и разделить с населением грозившие ему опасности. За это Марфу очень хвалили в народе – видели в ней настоящую русскую женщину.

Иван Васильевич отправился к войску, которое уже стояло отрядом на Оке и Угре.

Нападение Ахмата с громадной ордой напоминало нашествие Мамая. Ждали все битвы, подобной Куликовской. Духовенство ревностно побуждало воинов и благословляло их на бой с погаными, чтобы не допустить их разорять Русскую землю. Но война была совсем не по душе осторожному и расчетливому Ивану Васильевичу: победа зависит нередко от простой случайности, от счастья, а он смело действовал только там, где можно было рассчитывать наверняка. Велика была у него рать, но и ханская орда была не меньше. На беду, нашлись еще и между советниками великого князя малодушные люди, «богатые сребролюбцы, ожиревшие предатели», как называет их летописец, которые усиливали его нерешительность: они напоминали ему о том, как Димитрию Донскому пришлось искать спасения от Тохтамыша, Василию Дмитриевичу – от Едигея; напоминали ему о плене его отца. И вот в то время, как в Москве все ждало с нетерпением отрадных вестей из войска, неожиданно приезжает сюда сам Иван Васильевич, главный вождь, приказывает сжечь вокруг столицы посады, посылает звать к себе из войска и сына своего, и князя Холмского.

Все это показывало, что он не надеется устоять в бою с татарами, что опасается их набега на Москву.

Народ пришел в ужас. Поднялся ропот:

– Князь покидает войско, робеет, – говорили недовольные, – сам разгневал хана – не платил ему выхода (дани), а теперь выдает нас.

В Кремле встретили великого князя митрополит и ростовский владыка Вассиан. Вассиан сильно корил великого князя, назвал его даже бегуном:

– Вся кровь христианская падет на твою голову за то, что ты выдаешь христианство, бежишь без боя с татарами. Чего боишься смерти? Не бессмертный ты человек, а смертный; а без сроку смерти нет ни человеку, ни птице, ни зверю. Дай мне, старику, войско. Посмотришь, уклоню ли я лицо свое пред татарами!

Недовольство в Москве было так велико, что Иван Васильевич не остановился даже в Кремле, а жил в Красном сельце под Москвою. Ни Холмский, ни сын к нему не ехали, несмотря на его приказы.

– Умру здесь, а к отцу не пойду, – говорил молодой князь.

Убедился Иван Васильевич, что надо покориться общему желанию, и, сделав некоторые распоряжения на случай осады Москвы, снова отправился к войску.

Благословляя великого князя, митрополит ободрял его и между прочим сказал:

– Мужайся и крепись, сын духовный, не как наемник, но как пастырь добрый, полагающий душу свою за овцы, постарайся избавить врученное тебе словесное стадо Христовых овец от грядущего ныне волка. Господь Бог укрепит тебя, поможет тебе и всему твоему христолюбивому воинству.

Иван Васильевич прибыл в стан, но все-таки природная его нерешительность и робкие советники опять взяли верх; он пытался покончить дело миром. Завязались переговоры. Отправлен был посол к хану с дарами и челобитьем, чтобы он «пожаловал свой улус, не велел бы его воевать». Хан обрадовался: он побаивался и сам вступать в решительный бой с сильною московскою ратью, а литовская помощь не приходила.

– Жалую Ивана, – приказал хан сказать в ответ, – пусть он сам приедет бить челом, как делали отцы его.

Иван Васильевич, конечно, не поехал. Тогда хан умерил несколько свои требования и послал сказать:

– Сам не хочешь ехать, так сына или брата пришли!

Это требование также не было исполнено. Подождав напрасно ответа, Ахмат послал в третий раз сказать:

– Если сына и брата не хочешь прислать, то пришли для переговоров Никифора Басенкова.

Этого боярина татары очень любили: он был уже раз в Орде и щедро их одаривал.

Неизвестно, как бы поступил Иван Васильевич, но в то время пришло к нему послание Вассиана – оно прервало переговоры.

В своем длинном и красноречивом послании Вассиан писал между прочим следующее:

«Ныне слышим, что басурманин Ахмат уже приближается и губит христиан, а ты пред ним смиряешься, о мире молишь. А он гневом пышет, твоего моления не слушает, вконец хочет разорить христианство. Дошел до нас слух, что прежние лживые советники советуют тебе не противиться врагам, отступить и оставить словесное стадо Христовых овец на расхищение волкам. Молюсь твоей державе, не слушай их! Что советуют тебе эти льстецы лжеименитые, которые думают, будто они христиане? Советуют бросить щиты и без борьбы с окаянными сыроядцами предать христианство, свое отечество и подобно беглецам скитаться по чужим странам, Помысли, великомудрый государь, от какой славы в какое бесчестие сведут они твое величество, когда погибнет народ тьмами, а церкви Божии будут разорены и поруганы. Кто каменносердечный не восплачется об этой погибели? Убойся же и ты, пастырь! Не от твоих л и рук взыщет Бог эту кровь? Не внимай, государь, людям, хотящим честь твою преложить в бесчестие, хотящим, чтобы ты стал беглецом, назывался предателем христианским; выдти навстречу безбожным агарянам, поревнуй прародителям твоим, великим князьям, которые не только обороняли Русскую землю от поганых, но и чужие страны покоряли – говорю об Игоре, Святославе, Владимире Мономахе, который бился с окаянными половцами за Русскую землю, и о многих других, о которых ты лучше моего знаешь. А достохвальный великий князь Димитрий, твой прародитель, какое мужество и храбрость показал над теми же окаянными сыроядцами. Сам впереди бился, не щадил жизни своей для избавления христиан, не побоялся множества татар, не сказал сам себе: «У меня жена и дети и много богатства.

Если и землю мою возьмут, то поселюсь в другом месте». Но не колеблясь воспрянул на подвиг, наперед выехал и стал лицом к лицу против окаянного воина Мамая, желая исхитить из уст его словесное стадо Христовых овец. За то и Бог послал ему на помощь ангелов и святых мучеников; за то и до сих пор Димитрий славится не только людьми, но и Богом. Так и ты поревнуй своему прародителю, и Бог защитит тебя; если же ты с воинами до смерти постраждете за православную веру и святые церкви, то блаженные будете в вечном наследии… Но, быть может, ты опять скажешь, что мы находимся под клятвою прародительской – не поднимать на хана рук, то знай, что клятву, данную поневоле, нам велено разрешать, и мы прощаем, разрешаем, благословляем тебя идти на Ахмата, не как на царя, а как на разбойника, хищника, богоборца: лучше, обманувши его, спасти жизнь, чем, соблюдая клятву, погубить все, т. е. пустить татар в землю на разорение и истребление всему христианству, на запустение и осквернение святых церквей и уподобиться окаянному Ироду, который погиб, не желая преступить клятвы. Какой пророк, какой апостол или святитель научил тебя, великого христианского царя, повиноваться этому безбожному, оскверненному, самозваному царю? Бог не столько за грехи, сколько за недостаток упования на Него, напустил на прародителей твоих и на всю землю нашу окаянного Батыя, который разбойнически завладел нашей землей, поработил нас и воцарился над нами, не будучи царем и не от царского рода. Тогда мы прогневали Бога, и Он разгневался на нас, как чадолюбивый отец, а теперь, государь, если ты надеешься от всего сердца и прибегаешь под крепкую Его руку, то помилует нас милосердный Господь…»

Но как ни было убедительно и красноречиво послание Вассиана, Иван Васильевич все-таки не решился вступить в бой с татарами. Когда река Угра, разделявшая русских от врагов, стала и татары легко могли перейти ее по льду, великий князь дал приказ своим полкам немедленно отступать. Ужас обуял тогда ратных людей: они могли подумать, что татары уже перешли реку и окружают их. Отступление русских было так поспешно, что походило на бегство. Но Ахмат и не думал их преследовать; татарам было не до этого: они были босы и ободраны, по словам современников, а в то время наступали морозы. Помощи от Литвы хану не было. Могли дойти до него и недобрые вести от Орды. Отряд русских воинов под начальством Ноздреватого в это время напал на беззащитный Сарай и разграбил его. Так было дело или иначе, но хан с ордой своей 11 ноября поспешно пошел назад и, проходя по литовским владениям, разорял и грабил их, злобясь на Казимира за то, что вовремя не помог ему.

Русские пищали XV в.

Великий князь торжественно вернулся в Москву. Все радовались, что дело обошлось так легко. «Не человек нас оборонил, – говорили в народе, – а Бог и Пречистая Богородица».

1480 г. считался последним годом владычества татар над Русской землей.

Скоро в Москву пришла радостная весть, что Ахмат погиб в борьбе с враждебной ему ордой (6 января 1481 г.). А двадцать лет спустя Кипчацкое царство (Золотую Орду) разгромил крымский хан Менгли-Гирей, союзник Москвы.

Менгли-Гирей постоянно враждовал с Золотой Ордой и потому дорожил союзом московского князя, чтобы заодно действовать против общего врага. В 1475 г. турки покорили Крым, и крымский хан стал подручником султана, который мог сменить его, когда вздумается. А в случае такой беды Иван Васильевич мог дать у себя убежище своему старому союзнику. Стало быть, у Менгли-Гирея были причины дружить с Москвою, и Крымская Орда до поры до времени была не опасна для нее.

Скоро и Казань утратила свою независимость. Когда здесь начались усобицы, Иван Васильевич вмешался в казанские дела. В 1487 г. русское войско осадило Казань, и казанцы должны были принять хана из рук Ивана Васильевича. Ханом был посажен Магмет-Аминь как подручник великого князя московского. Около этого же времени были покорены земли на северо-востоке – Пермская область и приуральские земли.