Текст книги "Родная старина"

Церковные смуты

Много смуты было на Руси и в церковных делах в это время. Русский народ был очень набожен. Иностранцев, заезжавших в русские земли, всегда поражало обилие церквей. Строились они беспрестанно. Постигла какая-либо беда город с его областью: бездождие, голод, мор, – жители спешили молитвою отвратить беду, ставили по обету «обетные» церкви, воздвигали их иногда в один день, даже в одно утро, и в тот же день освящали.

Сильна была вера в чудотворную силу некоторых святых икон и мощей святых угодников. В разных городах были свои местные святыни. Москва, собирая около себя всю Русскую землю, стала собирать к себе, начиная с перенесения Владимирской иконы, и русские местные святыни с разных концов и таким образом становилась дорогим священным городом для всей Русской земли. В честь новоявленных святых и святых икон устанавливались новые праздники. Постоянно совершались молебствия и крестные ходы; пред большими праздниками толпы богомольцев двигались по пути к разным монастырям, к разным местам, где была какая-либо святыня. Из северных монастырей после Троице-Сергиевой лавры обыкновенно высоко чтился Кирилло-Белозерский монастырь (возник в XIV в.). Строго соблюдались посты, подолгу выстаивали благочестивые люди в храмах на долгих праздничных богослужениях, усердно произносили молитвы, свято соблюдали всякие благочестивые обряды.

Набожны, богомольны были русские люди того времени, но многим ли из них понятен был внутренний смысл учения Христова? Многие ли соблюдали главные заповеди Христовы? Жалобы современников на насилия, лихоимство, алчность и разные пороки, в которых погрязли люди того времени, показывают, что нет. Далеко не всегда понимали они, в чем заключается свет и правда христианства, хоть и называли себя православными христианами и гнушались всяких неправославных. И винить их за это нельзя было – учить их было некому.

Татарский погром, народная нищета, поборы тяжелой дани два с половиной века не давали очнуться русскому народу. С благодатного юга орды татар оттеснили русскую жизнь на бедный северо-восток; сношения с Византией затруднились, а латинского Запада русские всегда чуждались; с ним были сношения только торговые через Новгород.

Где нужда да беда, там тесно и науке. После принятия христианства книжное дело пошло на Руси бойко. Церковные книги переписывались, переводились с греческого поучительные сочинения, составлялись сборники, жития святых; не только духовные лица заботились о книжном деле, но и между князьями и боярами были книголюбы, которые скупали рукописи, не жалея денег, нанимали писцов списывать книги, изучали греческий язык, пробовали сами писать сочинения. Но настала тяжкая пора татарщины – и просвещение начало глохнуть на Руси; глохло оно и там, где без него никак уж обойтись нельзя было – в церкви. В XV в. школ на Руси совсем не было. Кто хотел, мог перенять грамоту кое-как от духовных лиц да церковных причетников.

Эти «мастера», как их звали, сами были не сильны в книжном деле, не многому могли научить своих учеников, и нередко приходилось ставить в священники почти безграмотных людей. Новгородский владыка Геннадий в своем послании митрополиту горько жалуется на это.

«Приводят ко мне, – пишет он, – мужика в попы ставить. Я велю ему читать Апостол, а он и ступить не умеет; приказываю ему дать Псалтырь, а он по той едва бредет. Откажу я ему, – и на меня жалобы: земля, господине, такова; не можем добыть, кто бы умел грамоте… Бьет мне челом, господине, вели учить. Приказываю учить ектинию, а он и к слову приставить не может; ты говоришь ему то, а он говорит иное. Я велю им учить азбуку, а они поучатся мало азбуке да просятся прочь и не хотят ее учить…»

Рукописная книга XV в.

Даже и высшие духовные лица были часто люди некнижные – своих поучений говорить не могли; понадобилось составить для них сборник готовых поучений на воскресные и праздничные дни. Но с чужим знанием и умением далеко не уйдешь. У греков наряду с хорошими книгами было немало дурных сочинений, где вкривь и вкось объяснялось Священное Писание, а нередко вносились и заведомо ложные толкования. Эти книги справедливо осуждались ученым византийским духовенством, их запрещали, называли ложными, отреченными книгами (апокрифы). Наше же духовенство по своему невежеству пользовалось и этими книгами и усваивало различные ложные толкования. Если и высшее, избранное духовенство, епископы – и те не сильны были просвещением, то нечего и говорить о низшем духовенстве, о священниках, которым и простая грамотность с трудом давалась. Где было им толковать Священное Писание, учить мирян, когда сами они по большей части не разумели его. Таким приходилось даже запрещать поучать народ, чтобы не сбивали его с толку. Мудрено ли, что при таком упадке духовного просвещения и миряне не понимали истинного смысла учения Христова – соблюдали церковные обряды, строго держались постов, долго и усердно молились – и думали, будто все, что требовалось от христианина, ими сделано. Даже молитвы и обряды в полной чистоте сохраниться не могли; с ними смешивались разные языческие суеверия и обычаи.

Андроников монастырь в Москве. Вид конца XIX в.

Темна и мелка была мирская жизнь в те времена, а нравы были страшно грубы. Человеку с большим умом и чутким сердцем часто невмочь становилось жить «в миру». Лучшие люди того времени, подвижники, чуждались мирян, презирали мирскую жизнь, полную греха и соблазна, бежали от нее. Человеческому уму не было тогда, где развернуться, не было для него настоящего дела: никаких наук тогда в помине не было; общественного дела, где приходилось пораскинуть умом, потрудиться на общую пользу, тоже не было; притом тогда даже думным боярам не позволялось «высокоумничать». Человеку оставалось заниматься только своими мелкими житейскими делами – ум его мельчал, обращался в хитрость, в сметливость, в житейскую ловкость, в умение обделывать свои делишки… Более чуткие люди, конечно, понимали, что такой мелкий ум большой цены не имеет. А в делах веры ум человеческий еще меньше ценится: здесь требовалось всем сердцем верить тому, что дано высшим, божественным разумом. Что надо было истолковывать, то истолковано апостолами и святыми Отцами Церкви. Объяснять что-либо по-своему значило впадать в ересь, в суемудрие, в гордость. Как своеволие в мирских делах считалось преступным, так и своемыслие в делах веры считалось греховным. Таким образом ум мог считаться источником греха. Отсюда нетрудно было прийти к презрению ума. Были на Руси особенные подвижники – «юродивые», они отрекались не только от всех благ и радостей мирских, но и от разума, этого высшего человеческого дара. Юродивые старались уподобиться «детям немысленным», прикидывались безумными, творили всяческие чудачества, чтобы вызвать насмешки, брань, даже побои. Чем больше удавалось им потерпеть от легкомысленных людей, тем больше достигалась цель их подвижничества, «юродство ради Христа». Часто между юродивыми были очень дальновидные, чуткие люди. Нередко они смело высказывали горькую правду сильным людям; своим детским незлобием, чистотою сердца и самоотвержением они служили живым укором своекорыстным и жестоким людям. Но людей с просвещенным умом – людей, могущих объяснять мирянам, как надо жить не только на пользу себе, но и другим, в чем состоит истинное христианское благочестие, – таких людей, на беду, не было, а в них-то и была особенная нужда.

Всею душою хотел русский человек чтить Бога, Бог был в его сердце, но темен был его ум, не понимал, как надо чтить Бога, как угодить Ему; научить же уму-разуму было некому.

Когда нет истинных наставников, часто за дело берутся разные лжеучители. Еще в конце XIV в. стало распространяться ложное учение (ересь) во Пскове и Новгороде. Был тогда обычай брать со вновь поставленных священников так называемую ставленную пошлину. На этот обычай многие роптали: бедным, хотя бы и достойным, лицам очень трудно было попасть в священники. Один дьякон по имени Никита и некто Карп-стригольник (одни объясняют, что он был расстрига-дьякон, другие – что он был по ремеслу стригольник) стали убеждать народ, что те пастыри церкви, которые поставлены на мзде, незаконны. Далее они стали укорять все духовенство тем, что оно берет поборы с живых и мертвых; что оно дурно живет; что все священнодействия и таинства, совершаемые такими недостойными лицами, не имеют никакой силы. В своих отрицаниях еретики (лжеучители) шли все дальше и дальше: они начали учить, что от недостойных священников не надо принимать крещения, ни отпущения грехов, ни причащения и пр.; затем стали устранять всякое священнодействие; право учить вере, по их словам, должно принадлежать всем мирянам. Каяться, говорили еретики, можно без священника, припадая к земле; таинство причащения надо понимать в духовном смысле; другие таинства и обряды совсем не нужны. Некоторые из еретиков шли еще дальше, стали отвергать воскресение мертвых и т. д. Говорили эти лжеучители горячо и красно, притом жизнь вели строгую, посты соблюдали. Понятно, что они увлекли многих, и стала распространяться эта ересь даже среди людей грамотных, которые и раньше задумывались над вопросами веры и видели церковное нестроение.

Из Пскова ересь перешла в Новгород. Никита и Карп явились и сюда, но владыка новгородский отлучил их от церкви, а народ схватил их и кинул в Волхов (1375). Однако сторонники их продолжали распространять ересь. Несколько раз патриархи византийские присылали послания против нее. Во Пскове наконец многих еретиков посадили в тюрьмы, других казнили; но ересь все-таки держалась и распространялась втайне; называлась она ересью стригольников.

В конце XV и в начале XVI в. стала распространяться здесь новая ересь – ересь жидовствующих. В Новгород занес ее киевский ученый еврей Схария. Он отрицал учение о Троице, о божественности Иисуса Христа, Ветхий Завет ставил выше Нового, отвергал учения Отцов Церкви, почитание святых мощей и икон, церковные таинства, обряды, монашество. Ересь эта представляла смесь иудейства и христианства. В Новгороде Схария нашел много сторонников; между ними были духовные лица и самые образованные новгородцы. Главные еретики отличались благочестивою жизнью, большой ученостью; говорили они убедительно – спорить с ними было не под силу малообразованным священникам, и лжеучители легко могли сбивать с толку людей, вовлекать их в ересь, и она расходилась все шире и шире.

В 1480 г. был в Новгороде великий князь. Тут ему понравились два священника – Дионисий и Алексей. Он взял их с собою в Москву, назначил их протопопами, одного – в Архангельский, а другого – в Успенский собор. Оба они были заражены ересью и стали тайно распространять ее в Москве. Тут нашлось много последователей, даже между духовными лицами: к ереси пристали архимандрит Симонова монастыря Зосима, любимый государев дьяк Федор Курицын и невестка князя Елена.

Еретики вели себя очень осторожно: пред людьми твердыми в православной вере они старались казаться строгими ревнителями православия, но людей слабых мало-помалу опутывали и склоняли в ересь. Особенно хлопотали они о том, чтобы на священнические места проводить своих соумышленников, и это им часто удавалось. Таким образом, ересь втайне разливалась все шире и шире.

Первый открыл ее новгородский владыка Геннадий. Напал он на явный след ее в 1478 г. случайно: некоторые еретики в пьяном виде сами проговорились. Геннадий велел произвести розыски. Дознались, что еретики хулят Сына Божия, Богородицу, ругаются над святыми иконами. Добыты были и некоторые их книги и тетради. Геннадий дал знать о ереси в Москву великому князю и митрополиту.

Митрополит Геронтий был человек старый, слабый, да при этом он был не в ладах с Геннадием и не в милости у великого князя. Решительных мер против ереси не принималось; у еретиков были сильные заступники при дворе.

Когда умер Геронтий, то по проискам еретиков князь пожелал, чтобы в митрополиты был избран Зосима, симоновский архимандрит. Еретики, казалось, торжествовали: Зосима, зараженный ересью, был для них свой человек. Новый митрополит стал донимать Геннадия разными придирками.

Иосиф Волоцкий. Икона

Но Геннадий, решительный, настойчивый и строгий ревнитель православия, не оставил начатого дела: он писал послания не только великому князю, митрополиту, но и другим архиереям, убеждал их требовать немедленного собора, розыска еретиков и самого строгого суда над ними. В послании к князю Геннадий указывал ему на пример Фердинанда, испанского короля, который лютыми казнями и кострами искоренял ересь в своих землях. Своим товарищам-владыкам он советовал ни под каким видом не допускать прений о вере с еретиками.

«Люди у нас просты, – писал он, – не умеют говорить. Лучше о вере не плодить никаких речей, а для того только собор учинить, чтобы еретиков казнить, жечь и вешать… Надобно их пытать накрепко, чтобы дознаться, кого они прельстили, чтобы искоренить их совсем и отрасли их не оставить».

В XIII в. епископ Владимирский Серапион сильно восставал против людей, вздумавших убивать волхвов как еретиков, а теперь ревнитель православия требовал лютой казни еретикам. Другого средства борьбы с ними не было. Невежественным духовным лицам пускаться в спор с еретиками было даже опасно. Невежество таким образом вело к жестокости, противной христианскому духу.

Благодаря посланиям Геннадия дело получило такую огласку, что нельзя было его замять, как хотелось митрополиту. По настоянию архиереев он принужден был в 1490 г. созвать собор. Здесь еретики были преданы проклятию. Некоторые из них, которых нельзя было укрыть, сосланы были в ссылку. Еретиков, бежавших из Новгорода, отправили к Геннадию.

Невиданное еще до тех пор зрелище пришлось увидеть новгородцам. По городу возили еретиков, посаженных верхом на кляч лицом к хвосту; на еретиках была надета одежда навыворот; на головах у них были соломенные венцы, остроконечные берестовые колпаки с мочальными кистями и с надписью: «Се есть сатанино воинство». Нашлись такие, что плевали еретикам в глаза и кричали: «Вот враги Божии, хулители Христа!» После поругания еретиков на головах у них зажгли берестовые колпаки.

Но позором и казнью ересь не была ослаблена. Наиболее сильные еретики уцелели. А тут еще случилось обстоятельство, которое на время придало новую силу ереси. Еще в древние христианские времена на Востоке составилось суеверное убеждение, будто бы мир будет существовать только 7000 лет. В 1492 г. как раз истекла седьмая тысяча лет (от сотворения мира до Рождества Христова считалось 5508 лет). Наступал конец мира и Страшный суд. Ужас обуял суеверных. Раньше и духовенство держалось мысли, что через 7000 лет от сотворения наступит кончина мира. Но роковой 1492 г. прошел, и еретики стали смеяться над православными, ругались над их книгами, над воскресением мертвых, над Страшным судом.

Геннадий продолжал всеми силами бороться с ересью. Нашелся ему сильный помощник – Иосиф Волоцкий. С юных лет Иван Санин (мирское имя Иосиф) полюбил строгую иноческую жизнь. Страшно сурова была жизнь в Боровском монастыре, где постригся юный подвижник, но он был из тех могучих духом людей, которых не пугают тяжкие труды и лишения, не останавливают никакие препятствия. Как ни сурова была жизнь в Боровском монастыре, но Иосифу казалась она недостаточно строгой. Он основал свой собственный монастырь в лесах Волоколамских самым строгим уставом. Вот этот суровый подвижнике несокрушимой волей выступил борцом против ереси, которая видимо крепла, находя опору в митрополите.

«С того времени, – писал Иосиф суздальскому епископу, – как воссияло на земле нашей солнце православия, у нас никогда не было такой ереси: в домах, на дорогах, на рынке – все иноки и миряне с сомнением рассуждают о вере; основываются они не на учении пророков, апостолов и Святых Отцов, а на словах еретиков, отступников христианства; с ними дружатся, учатся от них жидовству, а от митрополита еретики не выходят из дому, даже спят у него».

Иосиф в своих посланиях к русским епископам, к великому князю смело изобличал в ереси самого митрополита, требовал, чтобы владыки, верные православию, отказались от всякого общения с Зосимой, не принимали бы от него благословения. Наконец он добился своего: Зосима был отставлен (1494) от митрополии «за пьянство и нерадение о церкви».

Иосиф уговаривал великого князя казнить еретиков, но тот долго медлил. В это время большую силу при дворе имела Елена, невестка великого князя, зараженная ересью, да и сам великий князь одно время склонялся к ней: по крайней мере он впоследствии сам каялся, что знал о ереси. Понятно, как трудно было ревнителям православия бороться с нею. Притом не все духовные лица, подобно разгоряченному борьбой Геннадию и суровому Иосифу, стояли за лютые казни.

В то время как Иосиф требовал, чтобы огнем беспощадно выжечь язвы ереси из русского народа, слышался голос другого великого русского подвижника – кроткого Нила Сорского и его последователей, старцев Кирилло-Белозерского монастыря. Они напоминали о христианской кротости, о христианском прощении.

Но Иосиф настойчиво добивался у князя расправы с еретиками. Наконец великий князь после долгих колебаний созвал собор (1504), чтобы окончательно решить дело о ереси. Иосиф требовал, чтобы без пощады казнить главных еретиков, не обращая внимания на их раскаяние. Собор обвинил и предал проклятию нескольких уличенных лжеучителей. Великому князю неудобно было дольше отстаивать их, и 28 декабря главные еретики были сожжены в железных клетках. В Новгороде также сожгли нескольких. Остальных, менее виновных, одних заключили в тюрьмы, а других разослали по монастырям. Иосифу это было не по душе.

– Этим ты, государь, – говорил он великому князю, – творишь мирянам пользу, а инокам погибель.

Ересь не была совершенно истреблена. Она еще существовала втайне и лет через 50 снова сказалась.

Борьба с жидовствующими показала, как необходимо просвещение, подняла вопрос и о церковном нестроении. Геннадий жалуется, как сказано выше, что приводят к нему почти безграмотных людей ставиться в священники, и прямо заявляет о необходимости училищ.

«Челом бью государю, – пишет он митрополиту, – чтобы велел училища учинити, да его разумом и грозою, а твоим благочестием, то дело исправится. А ты бы, господин отец наш, государям нашим, а своим детям, великим князьям, печаловался, чтобы велели училища учинити. А мой совет учить в училищах азбуке с толкованием, да псалтырь с объяснениями, а потом могут читать всякие книги. А то мужики говорят – невежды учат ребят, только речь им портят. Выучат прежде всего вечерне, за что мастеру (т. е. учителю) надо принести каши да гривну денег; за заутреню так же, даже больше того, за часы особо, да сверх того еще подарки, как рядился. А кто отойдет от такого мастера, то ничего не умеет, – только по книге бредет, а церковного устава совсем не знает».

Неизвестно, насколько эти советы принесли пользы делу.

Понадобились и книги. Еретики ссылались на Библию, а полной Библии не было на Руси; не было также ни одного вполне исправного списка Псалтыри. Геннадий озаботился составить полный список Библии; недостающие книги ее были переведены с латинского языка. Борьба с ересью вызвала и новые сочинения. Иосиф написал несколько посланий. Они вошли частью в замечательную его книгу «Просветитель». Здесь заключается история ереси жидовствующих, обличения ее; тут же приводятся все главные основания православного вероисповедания.

Борьба с ересью заставила обратить внимание и на церковные неустройства. Еретики постоянно корили православных, что у них священники ставятся на мзде. На соборе 1504 г. было постановлено отменить пошлины при поставлении на священнослужительские места, чтобы не вводить людей в соблазн. С этих пор строго стали смотреть, чтобы это постановление не нарушалось. Даже сам Геннадий должен был отказаться от своего сана и поселиться в монастыре, когда его враги, которых у него было очень много, стали жаловаться, будто он по-прежнему брал «мзду» со священников.

* * *

Поднят был на соборе и другой весьма важный вопрос – вопрос о том, следует ли монастырям владеть селами. Монастыри, эти «тихие пристанища», куда удалялись люди, чтобы вдали от мирских забот проводить жизнь в покаянии, слезах и молитве, казались благочестивым и набожным людям лучшим местом для спасения души, а монашеское житие – образцом праведной жизни. Оно представлялось им «лучше царской державы»; о нем говорили: «свет инокам ангелы, свет же мирянам иноки».

И в самом деле, подвижники, подобные святому Феодосию и святому Сергию, были таким светом для мирян: они своею жизнью напоминали, что, кроме мирских забот, есть заботы высшие, духовные, воочию показывали примеры христианского милосердия и кротости. Толпы богомольцев наполняли монастыри, прославленные подвигами святых угодников, несли сюда свои пожертвования. Князья, бояре и богатые люди жертвовали часто земли, деревни, села и разные угодья: кто делал вклад, чтобы молились о здравии и долголетии его, вкладчика, и его родичей; кто жертвовал «на вечный помин души». Особенно много делалось вкладов и завещаний в пользу монастырей во второй половине XV в., когда ожидалась скорая кончина мира.

Чем больше богатели монастыри, тем сильнее монахи втягивались в мирские дела: приходилось управлять имениями, собирать доходы, а иногда даже и тяжбы вести.

Кстати ли было всем этим заниматься инокам, посвятившим свою жизнь Богу, отрекшимся от грешного мира и корыстей его? Не повреждалось ли этим монашество в самом корне своем? Этими вопросами еретики кололи глаза православным. Этими вопросами смущались и сами благочестивые люди. На соборе восстал против права монастырей владеть селами Нил Сорский (из рода бояр Майковых, р. 1433, ум. 1508).

Это был один из самых замечательных русских подвижников. Постригся он в Кирилло-Белозерском монастыре; затем ходил странствовать на Восток, по монастырям, побывал и в афонских обителях. Особенно полюбилась ему строгая жизнь отшельников, и он ревностно изучал сочинения отцов-пустынников. На Востоке было три вида иноческой жизни: общежитие, скитское житие и совершенное одиночество.

Нил Сорский. Икона

Общежитие, которое господствовало в русских монастырях, было не по душе Нилу: оно требовало большого хозяйства, управления, власти и могло легко вести к тем злоупотреблениям, какие сказывались в то время в русских монастырях. Совершенное одиночество тоже не нравилось Нилу. «Уединение, – говорил он, – требует ангельского жития, а неискусных убивает». Человек в уединении дичает, озлобляется, да и Христову заповедь о любви к ближнему он не может исполнять. Полюбился Нилу третий вид иноческой жизни – скит. Скит – это две-три особые кельи; два-три инока составляют всю братию.

В 15 верстах от Кириллова монастыря, в дремучем лесу, в самом глухом месте, на речке Соре, устроил он скит. Так возникла Сорская пустынь.

Чтение молитв и богослужение, по мнению Нила, не ведут к спасению без «внутреннего делания». Настоящее подвижничество, по учению его, есть борьба с дурными помыслами, очищение души от них. Вот эту борьбу и называет он «внутренним, или умным, деланием». Победа над помыслами дает душе блаженное спокойствие, приближает ее к блаженству. Инок, по словам Нила, «должен умереть для всякого земного попечения». Церковь в ските отнюдь не должна была иметь никаких богатств и украшений. Серебро и золото из церкви строго изгонялось.

«Лучше бедным помогать, чем церкви украшать», – говорит Нил. Только в крайней нужде, в случае немощи или болезни позволялось инокам, жившим в ските, принимать подаяние, и то самое маленькое. Все необходимое для жизни иноки должны были добывать своими руками. «Если кто не хочет работать, пусть и не ест!» – говорит Нил. Понятно, что при таком взгляде на монастырскую жизнь он должен был восстать против обычая монастырей приобретать имения. На соборе 1504 г. он предложил, чтобы «сел у монастырей не было и чтобы монахи кормились трудами рук своих».

Многим не по душе были эти речи Нила; но сильнее всех противников был Иосиф Волоцкий. Он доказывал, что имения дают возможность монастырю приносить бедным людям большую пользу; что монастыри принимают приношения богатых, чтобы помогать бедным (во время голода в его монастыре кормилось постоянно 400–500 человек). Находил Иосиф и другую пользу в монастырских имениях.

– Если у монастырей не будет сел, – говорил он, – то как честному (знатному) и благородному человеку постричься в монахи; если же не будет честных старцев в монастырях, то откуда взять на митрополию, или архиепископа, или епископа и на всякие честные (почетные) власти? А не будет честных старцев и благородных, то и вере будет поколебание.

Это было и справедливо. Монастыри в то время были единственным приютом грамотности; здесь только и встречались «книжные» люди.

Мнение Иосифа на соборе взяло верх, но у Нила тоже были сторонники, и вопрос о том, подобает ли монахам, отказавшимся от всех мирских забот, владеть селами, был скоро снова поднят.